Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Соавторы: Юлия Федотова,Владимир Сазанов,Сергей Малицкий,Лена Обухова,Игорь Николаев,Владимир Лошаченко,Василий Головачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 247 (всего у книги 357 страниц)

«Ничего себе, настроения нынче на фронтах!» – присвистнул агард про себя. На офицерских курсах рассказывали, что когда-то давно, в страшные первые годы, пораженческие идеи мира с южным соседом порой витали в прифронтовом воздухе. Но чтобы такое – и в наше время!!! Поверить невозможно!

…Трудно сказать, чем именно не приглянулся контуженому оратору цергард Эйнер. Может тем, что был много моложе троих остальных, и большинство его сверстников сейчас воевали? Или взгляд его серых глаз был слишком пренебрежительным, без тени страха, уже овладевающего его соратниками? А может, этот здоровый человек относился к числу ярых ненавистников «детей болот», каких немало было в арингорадском обществе? Или же просто почувствовал в цергарде, стоявшем чуть в стороне, без кольца охранников, лёгкую жертву?

Так или иначе, он перешёл на личности. Подскочил, с размаху толкнул в плечо. И Тапри вздрогнул, сжался от чужой боли – он видел, как по утрам цергард выбрасывал в корзину грязные бинты… Эйнер устоял, благо, стена была за спиной, и от вскрика удержался, лишь зажмурился на мгновение, скрипнул зубами. Но выражения лица не изменил. Только побелело оно до синевы.

Толпа раненых ахнула – всё-таки это было слишком, этого не ждали. И стало тихо. Они поняли – дело зашло слишком далеко. Все, кроме одного. Парня в повязке не покидал воинственный раж.

– Ну, что молчишь, жаба! Отвечай людям, которые за тебя кровь проливали!

Цергард Эйнер оторвался от стены. Выпрямился, шагнул вперёд, заставив противника невольно попятиться. И в наступившей тишине, пристально глядя парню в глаза, спросил ровным, без тени эмоций голосом:

– Давно служишь, солдат?

– С осени, допустим! – бросил тот с вызовом. – И что с того?!

– Ах, с осени, – цергард говорил негромко, гораздо тише противника, но почему-то каждое его слово было слышно далеко и отчётливо. – По холодку, так? В окопах сидел? А в болотах ты не лежал на брюхе, день за днём, под таким обстрелом, что голову нельзя поднять, не то, что еду к позициям поднести? И гнус тебя не жрал заживо, и пиявки не заползали в задницу? А тонул хоть раз, так чтобы за волосы вытаскивали, тину пополам с чужой кровью глотал? Или может, ты знаешь, как пытают в набарском плену? Нет? Тогда что ты можешь рассказать мне о войне, солдат? – он вскинул глаза к толпе, заговорил чуть громче, но всё так же спокойно. – Вам под Набаром жить захотелось, да? Вот когда вы, наконец, перестанете отступать, и вернёте назад наши земли, которые сдали врагу, спросите у тех, кого там бросили, как им жилось под Набаром. Только вряд ли они вам ответят. Потому что у тех немногих, что останутся в живых, будут вырваны языки. А мертвыми нашими там не топь заваливают – их скармливают свиньям, чтобы добро не пропадало. Такого мира вы хотите, люди Арингорада?

Люди молчали, опустив глаза. Не все воевали «с осени». Много было и тех, кто знал не понаслышке, о чём говорит цергард.

– Что касается крови, так мне твоя не нужна, не переживай. У меня своя есть.

Он поднял левую руку, поднёс к лицу парня, и медленно провёл указательным пальцем. Кровавая вертикальная полоса прошла через лоб к кончику носа – такие рисовали себе диверсанты-смертники из страшного «болотного трега». Парень отшатнулся, принялся с остервенением тереть лицо рукавом, словно желая поскорее избавиться от кровавой метки. Он хотел что-то сказать, но люди больше не смотрели на него. Они смотрели под ноги цергарда Эйнера – там красные капли уже начинали стекаться в лужицу.

– Пошли отсюда к чёрту! Надоело! – бросил цергард адъютанту.

И они ушли, не оборачиваясь, сквозь людской коридор.

И не слышали, как Верховный цергард Сварна ещё битых полчаса описывал притихшим солдатам боевые подвиги юного Эйнера Рег-ата, и по словам его выходило, что если и стоит до сих пор Федерация, и не поделили её между собой Квандор с Набаром, то исключительно стараниями будущего цергарда. «Я же знаю, кого брать с собой на такие дела! А вы говорили, зачем он нужен!» – хвастался Сварна соратникам на обратном пути.

– Господин цергард, а что теперь будет с тем человеком, который орал больше всех? – неожиданно для себя спросил вдруг Тапри, когда они уже подъезжали к штабу.

– О, вот уж чего не знаю, того не знаю, – откликнулся тот, не задумываясь. – Теперь он будет проходить по ведомству Репра. Могут расстрелять за панические настроения и антиправительственную агитацию, а могут и простить, за то, что так ловко меня саданул. Репру это будет приятно, когда узнает. Не сам, так хоть кто-то…

Тапри хотел набраться нахальства и спросить, отчего между соратниками-цергардами такая неприязнь, но удержался.

Вернувшись с последнего допроса, Вацлав не стал скрывать от соотечественников факт нарушения инструкции 163/15. Он зал, что понимания не встретит, но ему было безразлично их мнение. Его обвиняли в безответственности, вменяли в вину должностное преступление, а молодой наблюдатель Ромашек и вовсе обозвал предателем. Но у Гвейрана почему-то сложилось впечатление, что все эти громкие слова и праведный гнев были рассчитаны исключительно на публику, а в глубине души каждый был рад тому, как обернулось дело. Рано или поздно это всё равно должно было произойти, пытки или наркотики развязали бы чей-то язык. При новом же раскладе все они оставались чистенькими, и это не могло их не радовать. Опять же, бить не будут…

– Теперь нас станут держать здесь в качестве заложников, – он решил подлить масла в огнь, просто так, чтобы жизнь мёдом не казалась. – У цергарда Эйнера какие-то виды на наш счёт.

Лица людей окаменели. Праведное негодование сменилось обычным человеческим испугом.

– Чего же он от нас хочет? – натянуто спросил наблюдатель-экзопсихолог Мартин Брооген.

– Не от нас, а от Земли. Чего именно, не знаю, но не премину спросить при случае, – обещал Гвейран и, растянувшись на койке, принялся демонстративно листать старую подшивку газеты «Во славу Отечества!».

Не смотря на своё ура-патриотическое название, а может, именно благодаря ему, газетёнка оказалась пустой до предела и читать в ней было решительно нечего. Наверное, это понимали даже в Генштабе, потому что в камеру 7/9 её принесли не с целью пропаганды идеалов этого мира, а, для гигиенических, скажем так, нужд. Видно, сочли ненужным расточительством, баловать смертников туалетной бумагой. Гвейрана здорово позабавило, когда коллеги, обнаружив в отхожем месте стопу газет, устроили настоящую дискуссию на тему местных обычаев и вывели, в результате, целую теорию. Якобы, в процессе дефекации индивид получает особый вид положительных эмоций, и в этом радостном состоянии склонен к позитивному и некритичному восприятию любой информации, в том числе, агитационного характера. Чем и пользуется, коварно и умело, контрразведка Арингорада.

Теория просуществовала недолго – до того момента, пока первый из посетителей нужного помещения не заметил, что знакомый серый рулончик отсутствует на привычном месте. Это вернуло господ-учёных из мира интеллектуальных иллюзий к суровой действительности Церанга. Однако, часть газет было решено сохранить, какое ни на есть, а развлечение.

… А обещание Гвейран выполнил, насчёт «видов» спросил, при первой же встрече.

Эйнер отвечал откровенно, вернее, не отвечал даже – рассуждал вслух.

– Пока трудно сказать. Во-первых, ещё не вполне известно, какую ценность вы представляете для своей планеты, и на что ваши власти готовы пойти ради выкупа ваших жизней. Не думаю, что нам следует рассчитывать на многое, если вас до сих пор не хватились и не потребовали освобождения… Или у вас тоже принято жертвовать заложниками?

– Не принято, – заверил Гвейран. Но добавил, подумав. – Раньше было не принято. Просто у нас последние сто лет никто никого в заложники не брал.

– Надо же! – искренне обрадовался мальчик – Неужели я первый?! Это будет историческое событие, правда?

– Несомненно. Во всех газетах пропечатают! На первой полосе! – Гвейран не удержался от иронии.

Цергард Эйнер стрельнул в него насмешливым взглядом.

– Хотите сказать, ваша сверхразумная космическая цивилизация до сих пор пользуется бумажными газетами? Может, вы и в туалет с ними ходите? Чтобы некритично воспринимать информацию через зад?

Значит, язык понимать уже научились, понял Гвейран. Лихо работает контрразведка!

– А во вторых, – продолжил мысль цергард, – я просто не знаю, что именно потребовать, чтобы и польза была, и не выйти за пределы разумного. Может, вы подскажете?

Это была уже не насмешка, скорее, деловое предложение.

– Я подумаю, – обещал пришелец наиграно-сухо.

Тогда этот разговор позабавил обоих. Если бы они только знали, какое трагичное продолжение он получит и как скоро это произойдёт…

В первый же свободный день агард Тапри познакомился с девушкой. По штабному распорядку, адъютантам высшего уровня выходных не полагается вообще. Они должны состоять при своих цергардах неотлучно и почитать такое сужение за счастье. Тапри и был готов почитать.

Но цергард Эйнер сказал, что он, хвала Создателям, пока не инвалид, и способен какое-то время функционировать самостоятельно, без посторонней помощи. И ещё он сказал, что служение Отечеству и Совету – дело достойнейшее, однако простого человеческого счастья оно не заменит, разве что служитель окажется вконец свихнувшимся фанатиком. Хочется верить, что его новый адъютант к таковым не относится и найдёт чем себя развлечь в выходной.

Тапри опять было стыдно признаваться самому себе, но позиция начальства его обрадовала. Служба отнимала всё время, он даже в городе толком побывать не успел, только и видел, что полуразрушенную улицу по дороге к госпиталю. Досадно. Всё-таки столица, интересно посмотреть.

– Хочешь, возьми машину, я распоряжусь, – предложил цергард, – Она свободна, мне сегодня выезжать не надо.

Тапри представил, как он колесит по улицам за рулём шикарного правительственного «велардера», решил, что это будет слишком, и вежливо отказался. Ему и в самом деле хотелось прогуляться пешком. Подземная жизнь с непривычки тяготила, душа просилась на волю, к свету дня.

– Дело хозяйское, – легко согласился цергард. – Иди, да смотри, не разгласи с пьяных глаз государственную тайну.

– Так точно господин Верховный цергард! – агард до сих пор не научился понимать, когда тот шутит, когда говорит серьёзно.

Часа два Тапри бродил по городу бесцельно – гулял. Разглядывал то, что осталось от архитектуры, старался запомнить названия ближайших к штабу улиц и расположение бомбоубежищ – на всякий случай. На развалинах одного из домов нашёл вилку, хорошую, непогнутую. Зачем-то положил в карман, хотя была она ему решительно не нужна, «дома» он не ел, только в офицерской столовой… Наверное, именно эта вилка напомнила ему, что Акаранг в зените, и не грех бы уже пообедать.

Кафе нашлось на углу Второй Линейной и Имперского проспекта. Было оно маленьким, совсем неприметным, пряталось в боковой пристройке большого жилого дома. Если бы не случайный прохожий, подсказавший дорогу, Тапри обязательно проскочил бы мимо, не обратив внимания на скромную вывеску. Даже запах жареных хверсов, идущий от дверей, его вряд ли остановил бы – подумал, что готовят в одной из нижних квартир.

Обстановка внутри заведения оказалось столь же скромной, как и снаружи, но выглядела при этом очень благородно: простые столы и лавки, изготовленные в те ещё времена, когда дерево не стало роскошью, вымощенный тёмной плиткой пол, крашеные охрой стены. Под потолком старинная лампа в виде глобуса – не топь и твердь на нём, а горы и равнины, и прибрежные низменности, давно ушедшие под воду. На окнах, кроме обычного затемнения, висят зимние, чёрные с белым, маскировочные сети – для красоты, наверное, чтобы интереснее было. В самом деле, оригинально смотрится, кто бы мог подумать! И ещё маленькие масляные лампочки на столах. Тоже хорошая идея. С одной стороны, создают романтическую атмосферу, с другой – не будет давки, если начнётся бомбёжка и пропадёт электричество.

В общем, кафе Тапри очень даже понравилось, не смотря на отсутствие твёрдых цен. Предпочтительной формой оплаты был натуральный обмен. Карточки тоже принимали, но не заявленным продуктом отоваривали – крупой, солониной, и прочим – а отпускали готовое блюдо. Получалось не очень то выгодно: вместо двух мер сырого хверса – всего одна тарелка жареного! Зато как вкусно – на топлёном жиру, с рыбной– то подливой… Где ещё такого отведаешь, не в столовой же для младшего офицерского состава. Кроме талонов, была у Тапри при себе единая пайковая карта. В государственных столовых с неё просто списывали расход. В частном кафе она не действовала. А ему так захотелось попробовать сладкого льда! Предложил, на пробу, свою вилку. Взяли! Серебряной оказалась! Выпадает же иногда в жизни такая удача!

И не в сладком льде было дело, а в том, что не задержись Тапри в кафе, чтобы доесть свой лёд – никогда бы её не встретил. Он почти собрался уходить, когда она появилась.

Народу в заведении было мало, всего-то пять человек, но все столики оказались заняты – за каждым по одному. Она обвела помещение взглядом, выбирая место, потом неуверенно шагнула к Тапри:

– Разрешите?

– Конечно! Пожалуйста! – закивал он в смущении, и почувствовал, как загорелись огнём кончики его ушей. Потому что опыта общения с девушками было у него, прямо скажем, маловато. Тем более, с девушками столичными и красивыми настолько, что дух захватывает!

Юный агард был бы удивлён до глубины души, если бы узнал в тот момент, что никто из посетителей кафе, да и вообще, из жителей Арингора даже просто симпатичной не счёл бы вошедшую, тем более – красавицей. У неё было прозрачное птичье личико с безвольно скошенным подбородком и широко расставленными глазами, остренький, чуть вздёрнутый носик и маленький алый рот. Светлые волосы были расчёсаны на прямой пробор и уложены двумя шишечками по бокам, над ушами. Хрупкая, миниатюрная фигурка, одетая в форменное серое пальто почтовой службы, казалась совершенно невесомой, бесплотной и бесполой, как у подростка. В общем, на взгляд стороннего наблюдателя, бедняжка обладала полным набором признаков вырождения, и заслуживала всяческого сочувствия, но уж никак не восхищения.

Разумеется, у Тапри были на этот счёт совсем другие взгляды.

Из оцепенения его вывел тоненький голосок:

– Что с вами? Вам нехорошо?!

От неожиданности юноша подпрыгнул.

– Что вы! Мне очень, очень хорошо… – и вдруг выпалил, неожиданно для себя самого. – Скажите, а как вас зовут?! – и чуть не умер от собственной наглости. И прикрыл глаза, ему показалась, что девушка, возмущённая его бесцеремонным поведением, непременно должна дать ему пощёчину, а потом уйти с гордо поднятой головой.

Но та лишь улыбнулась скромно, чуть испугано, и прошелестела:

– Вегда Зер-ат, а вас?

– Аг… в смысле, Тапри!

– Очень приятно, – вновь улыбнулась она, – а по отцу?

– Просто Тапри. Я сирота, и рода своего не знаю, – вздохнул он обречённо: кому такой нужен? Сейчас она встанет и уйдёт…

Девушка сочувственно спрятала лицо в ладонях, покачала головой.

– Бедный! Мне вас очень жаль…

Вот так они и познакомились.

Если бы Тапри разбирался в женщинах лучше, он мог бы понять. У невзрачной «болотной» девушки на самом деле было слишком мало шансов найти себе хоть какого-то парня, она любому была бы рада: простому солдату, разборщику завалов, санитару… О том, что судьба сведёт её с офицером контрразведки, да ещё из самого Генштаба, да ещё из числа своих – о таком счастье Вегда Зер-ат не загадывала даже в самых смелых мечтах. Она вздохнуть лишний раз боялась, лишь бы его не спугнуть, какие уж там пощёчины!

И если бы Тапри это понимал, ему не пришлось бы потом радостно удивляться, сколь вольны нравы в столице, и как быстро здесь происходит то, чему в родном его Круме обычно предшествуют долгие месяцы коротких свиданий, трепетных ухаживаний и романтических прогулок при Даге в обход комендантского часа. Но юный агард пребывал в том блаженном состоянии, когда мозги человеку отказывают напрочь, остаётся одно сердце.

Он был такого скромного мнения о собственной персоне, что тем же вечером, по дороге к Генштабу, ему вдруг пришло в голову жуткая мысль: уж не служит ли его любовь чьим-то агентом, не приставлена ли к нему специально? Иначе как объяснить случившееся чудо? Надо проверить, решил он. Самому, или регарда Хрита попросить… И тут же до боли устыдился этих грязных идей, нездоровой своей подозрительности, даже работы, превращающей нормальных людей в параноиков. Милая, нежная Вегда отдала ему самое ценное, что бывает у девушки – он не смеет, не смеет думать о ней плохо! Это низко, это недостойно звания офицера!..

Хорошо, что на дворе был второй закат, и редкие прохожие, спешащие по домам в преддверие комендантского часа, не могли разглядеть его лица в сгустившихся сумерках. Иначе они увидели бы слёзы.

Верно, не было ему покоя в тот день, и за минуты блаженства пришлось расплачиваться смятением души. Уже на подходе к штабу он вспомнил ещё одну важную вещь. С некоторых пор в вооружённых силах Арингорада был установлен такой порядок. Каждому здоровому солдату, отправлявшемуся на побывку или даже в короткое увольнение, интендантская часть выдавала специальный комплект для новорожденного: три серые пелёнки и маленькое синтетическое одеяльце. Военнослужащий-мутант получал там совсем другой набор: из пяти штук, с изображением обольстительной дамы на упаковке. Мера эта носила характер исключительно рекомендательный, тем более, что проконтролировать её исполнение было невозможно. Но Тапри, как настоящий офицер, соблюдающий интересы Отечества, и просто как порядочный человек, не должен был ею пренебрегать. Бедная девушка потеряла голову – он, как мужчина, обязан был позаботиться о личной её безопасности. А он этого не сделал. И нет ему оправдания, в случае чего…

Короче, на службу старший агард Тапри прибыл в состоянии крайне взвинченном, целый спектр эмоций переполнял его неопытную душу.

– Да-а! – только и сказал цергард Эйнер, и отправил адъютанта спать.

Но ему не спалось. Лежал в темноте с открытыми глазами, и вспоминал, деталь за деталью, крошечную полуподвальную комнатку в общежитии на Второй Линейной. Там было промозгло и сумрачно – окно, часто заклеенное вертикальными и горизонтальными полосками бумаги, чтобы стекло не выбило ударной волной, плохо пропускало свет. Говорят, если клеить не решёткой, а по диагонали, как на траурных портретах, достаточно будет всего двух полос. Но кто на это решится, кто не побоится накликать беду? Под окном стоял стол, покрытый клеёнчатой скатертью, жёлтой, в крупный белый горох. На одной из горошин чернилами была нарисована смешная рожица – глазки, носик, маленький рот… Это воспоминание особенно умиляло, потому что при всей своей схематичности, рисунок напоминал её лицо. У дальней от окна стены размещалась железная казарменная кровать с плохим, жидким матрасиком. Она имела очень неприятное свойство – в самый ответственный момент лязгала громче гусеничного вездехода, очень смущая Тапри. Ему казалось, весь дом слышит. «Не бойся, соседи на работах, мы тут одни», – улыбалась Вегда, натягивая ему на голые плечи старенькое потёртое одеяло, которое так и норовило сползти на пол.

Стены памяти в комнатке не оказалось, почему – Тапри постеснялся спросить. Не исключено, что все родные Вегды были живы, но такое случалось редко в наше-то страшное время. Более вероятной казалась другая причина. В первые годы войны, когда «дети болот» были явлением новым и пугающим, иные родители отказывались от их воспитания, и маленькие мутанты росли в особых приютах. Они не были сиротами в полном смысле слова, родители могли навещать их, платили за содержание. Но настоящей семьи эти дети не знали. Потом, когда рождение «болотных» стало делом привычным, некоторые из них вернулись в родительские дома. Но другие отказались, не простив своего изгнания. Они предпочли остаться одни. Возможно, Вегда Зер-ат была из их числа… Во всяком случае, на том месте, где принято вешать траурные портреты, она пристроила рекламный плакатик, старинный, довоенный, но до сих пор яркий и красивый – невысокое деревце с круглой кроной, густо увешанное незнакомыми жёлтыми плодами, маленькая упитанная девочка в белом платье, темноволосая и румяная, с ослепительной улыбкой и блестящими глазками, тянет к ним пухлую ручку, и подпись: «Пейте соки Аргенда и будьте счастливы всегда». Под плакатиком стояла тумбочка для белья, рядом – вешалка для пальто. А больше ничего в комнате не было, и человеку постороннему она показалась бы бедной, почти нежилой. Но только не агарду Тапри. Он не променял бы её и на дворец эпохи Тараг, ведь именно в ней он узнал, что такое настоящее счастье.

На самом деле, Вегда не была у него первой, небольшой опыт имелся. Ещё в Круме они с приятелями изредка, после службы, заглядывали в солдатский публичный дом – цены там были на порядок ниже, чем в офицерском, а в качестве обслуживания они всё равно не разбирались. Тапри эти коллективные вылазки не очень любил, ходил, чтобы не отбиваться от компании, не служить мишенью для грязных шуток. Он делал то, что делали другие, и ему казалось, что получается неплохо. Но теперь-то он понял: глупости это были, пошлость одна. Когда по любви – выходит совсем по-другому…

Полночи агард Тапри провёл без сна, ему не хотелось, чтобы кончался этот чудесный день, он продлевал его как мог.

А в доме на Второй Линейной, в маленькой своей комнатке спала сном младенца бледная, невзрачная девушка по имени Вегда Зер-ат. Она тоже была счастлива, как никогда в жизни. Она ничего и никого не вспоминала. Она искренне, преданно и нежно полюбила того, с кем провела этот день, но встреть его завтра в толпе – могла и не узнать. Лица его не осталось в памяти, только черная форма с серебряными листьями на погонах. Мечта, которая могла воплотиться в жизнь.

Вегда Зер-ат была современной девушкой и в богов старалась не верить. Но в тот вечер, перед сном, она молилась как умела, стоя голыми коленями на холодном бетонном полу. Она просила Создателей об одном: чтобы эта случайная встреча не вышла напрасной. Потом замёрзла, перебралась в кровать, и там продолжала молитву, пока не пришёл блаженный сон, не иначе, самими Создателями ниспосланный. В нём она была толстой замужней женщиной с густыми тёмными кудрями, жила в большом доме напротив Генштаба, и человек в чёрной форме с золотыми листьями держал на руках маленького пухлого Тап-ата.

И никто, никто во всём мире ещё не знал в ту ночь, что надеждам её сбыться не суждено никогда.

…Наутро случилось ужасное – Тапри проспал! Впервые в жизни! По протоколу, адъютант обязан был вставать в первый час межвосходье, и доставлять в домашний кабинет свежие донесения.

На этот раз всё вышло иначе. Он проснулся оттого, что ощутил на себе чей-то взгляд. Разлепил опухшие глаза… и увидел цергарда Эйнера. Тот стоял в дверном проёме, уже полностью одетый, и озадаченно его разглядывал. Одним прыжком Тапри выскочил из постели, и как был в трусах, так и вытянулся во фрунт. Открыл рот для страстных извинений, но горло перехватило от ужаса, получилось только «П…п…пр…»

Цергард Эйнер рассмеялся.

– Да вольно, вольно! Просыпайся уж как-нибудь, герой-любовник, второй восход на дворе!

Щёки агарда полыхнули. Он готов был в трясину провалиться, хотя не знал, чего стыдиться больше – чудовищного опоздания на службу или того, как легко господин цергард догадался о его причинах.

«Твоя беда в том, что ты воспринимаешь жизнь слишком серьёзно», – назидательно молвил мудрый старший соратник и удалился, чтобы не смущать. В том, как именно провёл вчерашний день новый адъютант, у него не было ни малейших сомнений. И не в особой прозорливости опытного контрразведчика было дело, а в ядовито-алом отпечатке на щеке парня: кулинарный жир, смешанный с красными командирскими чернилами. Обычно девушки военного времени косметикой не пользовались – кокетливо заботиться о внешности, когда вокруг гибнут люди, считалось зазорным. Но блёклым от природы «девочкам болот» общественное мнение мелкие вольности прощало…

Почему-то Гвейран не ждал, что его вызовут на допрос так скоро. О чём им было говорить, когда главное уже сказано, признание сделано?

– Нужно оно мне, признание ваше! – фыркнул цергард. – Мы и без того знали… Помните, я спрашивал вас о транспорте? В самый первый раз?

– Точно, спрашивал, – припомнил Гвейран. – Но тут мне тебя порадовать нечем, не обессудь. Лежит наш транспорт в квадранте 16-б, на территории, ныне захваченной квандорским противником.

Наверное, коллеги вновь осудили бы его за разглашение секретных сведений. Но какой был смысл их скрывать? Катер был в равной мере недосягаем и для хозяев-землян, и для властей Арингорада.

– Вот чёрт! – цергард даже присвистнул, и в бегемотском своём кресле привстал. – Пришло же вам голову бросить его в таком месте! Как вы домой-то возвращаться собирались, олухи?! Редкая непредусмотрительность! – нет, на этот раз он не хотел никого «злить», досадовал совершенно искренне.

Гвейран обиженно развёл руками:

– Ну уж, извините! Ещё прошлым летом никто не мог догадаться, что наши доблестные войска сдадут Квандору все западные провинции! Вполне надёжным казалось место…

– И то верно, – признал Эйнер удручённо, – подвели мы вас! – теперь Гвейран не понимал, иронизирует он, или сочувствует. – Теперь его квандорцы наверняка нашли, по винтику разобрали… Экая жалость!

Эту версию Гвейран опроверг. Не могли они его найти и разобрать, потому что надёжно спрятан. Лежит в болоте, на глубине десяти норов (около пятнадцати земных метров), и есть не просит. И чтобы извлечь его оттуда, нужно специальное дистанционное устройство, которого у квандорцев, понятное дело, быть не может, поскольку на их территории наблюдатели не действуют…

– А почему? – живо заинтересовался цергард.

– Что «почему»? – потерял мысль пришелец.

– Почему вы не действуете на квандорской территории?

Гвейран ухмыльнулся.

– Потому что нравы там ещё более дикие, чем у вас. Из всех государств Церанга, общество Арингорада признано наименее деструктивным. Остальные отнесены к категории бесперспективных для установления контакта, и полевые работы там не проводятся.

Цергард выслушал очень сосредоточенно, потом уточнил.

– То есть, по сравнению с другими государствами мы более цивилизованы, да?

– Примерно так, – согласился Гвейран.

– М-м-м! – протянул контрразведчик. – Плохо, очень, очень плохо!

– Чего же тут плохого? – удивился собеседник.

– Да есть такая теория… Не знаю, насколько она верна… Короче, считается, что среди воюющих государств побеждает то, чьи общественные отношения оказываются самыми примитивными, при условии примерного равенства технических возможностей… Получается, у нас нет шансов… Ну, ладно. Это мы ещё посмотрим… А скажите, он большой? Очень? – в голосе контрразведчика послышалось детское любопытство.

– Кто? – удивился Гвейран. Определённо, сегодня он не поспевал за ходом его мысли. Не выспался, что ли?

– Ну, транспорт ваш, – пояснил Эйнер с упрёком, будто желая сказать: «Надо же, вы оказались ещё глупее, чем мы думали!».

– Не очень. Примерно полтора нора на четыре.

Цергард не мог поверить собственным ушам.

– ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ?! И вы на нём летаете через Космос?! Надо же! Как в автозаке, честное слово! – он не скрывал разочарования.

Гверну даже жаль его стало: бедный мальчик, впервые в жизни столкнулся с чем-то действительно неизведанным и загадочным, а оно, на поверку, оказалось летучим автозаком! Поспешил утешить, но не без снисходительности в тоне:

– Да не на нём мы «через космос» летаем, не приспособлен он для этого. Большой межзвёздный крейсер находится на орбите Даги, а здесь, на поверхности – только лёгкий транспортировочный катер на десять мест. Вроде корабельной шлюпки.

Цергард удовлетворённо кивнул, похоже, эта информация примирила его с действительностью.

Чуть поразмыслив, он перестал досадовать на недоступность «лёгкого катера». Транспорт нужен был, по большому счёту, лишь в качестве неопровержимого доказательства существования пришельцев. Но теперь планы изменились. Эйнер передумал докладывать на Совете о своём невероятном открытии. Он решил воспользоваться им самостоятельно – меньше будет напрасных жертв и больше пользы для Отечества… если бы ещё знать, какой именно!

– Скажите, а как вы поддерживаете связь с вашей планетой?

– С трудом! – ответил Гвейран. Эту информацию, пожалуй, стоило попридержать до лучших времён. По крайней мере, до тех пор, пока контрразведка не определится с требованиями.

Наверное, цергард стал бы настаивать на ответе более конкретном, но в эту минуту на столе требовательно запищал, заморгал красным глазом коммуникатор. Эйнер поднёс к уху трубку.

– Слушаю!.. О, это ты? – голос его был удивлённым. – Ты же не любишь сюда… Что-то срочное?! Хорошо, я сейчас к тебе… внизу? В смысле, у нашего штаба?! Жди, сейчас выйду!.. Извините, – теперь он обращался к Гвейрану, – я отлучусь ненадолго, потом продолжим нашу беседу. Вам придётся подождать здесь.

Он пулей выскочил из кабинета, а Вацлаву почему-то стало не по себе. Тревожно как-то. Наверное, передалось настроение «собеседника».

Ожидание вышло недолгим.

Цергард Эйнер вошёл в кабинет молча, без обычных в таких случаях фраз типа «вот я и вернулся, не скучали ли?». Сел, вернее, упал в кресло. Механическим движением, не глядя, открыл ящик стола, извлёк красивую синюю бутыль дутого стекла, зубами выдернул пробку, сделал большой глоток – по помещению распространился запах синильной кислоты. Отставил бутыль в сторону, и застыл, уставившись в пространство. Серые глаза были пусты, как у мёртвого. О существовании Гвейрана он будто забыл.

– Эй, – окликнул тот, встревоженный уже не на шутку, – что-то случилось? Тебе нехорошо?

Эйнер безмолвствовал. Пришлось подойти и тряхнуть за плечо. Только тогда он заговорил, голосом ровным и бесцветным, как много лет назад, когда спрашивал о смерти.

– Всё, – сказал он. – Конец! – и снова ушёл в пустоту.

Гвейран встряхнул его снова, хлопнул его по щеке для усиления эффекта, заорал чуть не в ухо:

– Да в чём дело-то?!! – он видел: случилось что-то ужасное, такое, что и словами-то, может быть, выразить нельзя – но выносить неведение больше не мог.

– Двадцать пять лет назад по всему миру на полсотни здоровых детей приходился один болотный. Сейчас – каждый второй. Ещё через десять лет будут рождаться только болотные…

– Верно, – нетерпеливо кивнул Гвейран, он давно это знал, и все знали – ну и что?!

Эйнер поднял на него мёртвые свои глаза, проговорил отчётливо: