Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Соавторы: Юлия Федотова,Владимир Сазанов,Сергей Малицкий,Лена Обухова,Игорь Николаев,Владимир Лошаченко,Василий Головачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 233 (всего у книги 357 страниц)

Вдалеке, точно посреди острова белело что-то массивное. Бел-горюч камень алатырь – догадался Тит Ардалионович. Эх, вот бы поближе посмотреть! Интересно, дозволит ли Роман Григорьевич?

На северном краю, на самом обрыве, возвышалось какое-то строение, вроде широкой, приземистой башни, окружённое пятью рядами колец, то ли выложенных чем-то, то ли вычерченных – издали не разобрать. Пожалуй, это было чьё-то капище.

Деревьев же, если не считать тех, что образовывали лес (судя по цвету зелени и форме макушек, хвойный), на острове росло не так много, они были беспорядочно разбросаны по равнине, стояли где одиноко, где небольшими кучками.

– Пожалуй, до ночи провозишься, пока все обойдёшь, – недовольно отметил Ивенский. – Надо было заставить волхва пойти с нами. Ему-то наверняка известно, где тут кощеев дуб.

– Сами отыщем, – возразил Тит Ардалионович. – Уж больно у волхва нрав дурной. Как глянет синющим глазом – мороз по коже. Ну его к богам!

…Долго искать не пришлось. Пошли наугад к ближайшему дереву справа, и Тит Ардалионович первым уловил, что к посвисту ветра стал примешиваться новый, неприятный звук, похожий на скрип несмазанного колеса. Только никакое это было не колесо. С мощной горизонтальной ветви огромного дуба, раскинувшего крону над самым обрывом, свисал на перекинутых кольцом цепях каменный сундук. Ветер раскачивал его, цепи истошно скрипели. Вот оно, древо Кощеево! Всего-то сотню шагов пришлось сделать до него.

– Ах, как ловко устроено, – умилился Роман Григорьевич. – Видно, нарочно, чтобы Иванам далеко не ходить, не утомляться… А в книгах пишут, будто Бессмертный свой дуб пуще глаза стережёт! Что-то незаметно!

– Это только говорится, будто стережёт, – снова, теперь уже на правах знатока, возразил Удальцев. – Это Ивана так запугивают. А про то, чтобы у него возникли какие-то трудности, кроме того, что живность начинает разбегаться, ни в одном сказе, ни слова. Никто на него не нападает, никто не пытается помешать. Спокойно достаёт сундук, и все дела.

Слова Удальцева звучали убедительно, но прежде чем приступить к завершающему этапу предприятия, Ивенский внимательно огляделся: а не лежит ли где поблизости мёртвое тело? По идее, должно было бы лежать. Исходя из показаний студента Таисьева, Роман Григорьевич составил для себя такую версию случившегося:

– Заговорщики выпускают Бессмертного в мир, и одновременно отряжают на остров Буян «специально выделенного Ивана», который либо в заранее назначенный момент, либо по сигналу руководства должен разрушить филактерию и дальнейшую деструктивную деятельность олицетворения Хаоса тем самым пресечь. Однако, Кощей, «стерегущий дуб пуще глаза», переигрывает своих освободителей: Ивана убивает и отправляется гулять по Руси, ничем и ничем не сдерживаемый… Да, версия была хороша, но подтверждения так и не нашла. И не в том дело, что тела первого Ивана не нашлось – оно могло просо упасть обрыва в море, а в том, что Удальцев оказался прав: Кощей и не думал нападать на охотников за филактерией. Не было под дубом ни стража, ни коварной ловушки – бери-не хочу, что плохо висит.

Окажись на месте наших героев обычные молодые люди – дураки, или, там, царевичи – наверняка именно так и поступили бы: кинулись на дуб с налету, и в результате лишь вмешательство чудесных животных могло бы спасти положение. Но опытные сыскные чиновники так не поступают, они привыкли обдумывать свои действия и предусматривать последствия оных.

– Подождите, Удальцев, – Роман Григорьевич умерил пыл подчинённого, уже собравшегося громоздиться на дерево. – Во-первых, не стоит никуда лезть, проще отстрелить цепь. Во-вторых, нужно решить, что станем делать, когда сундук расколется и из него прыснет всякая живность. Поддержкой зайцев, селезней и щук мы с вами не заручились, значит, придётся справляться самостоятельно. У вас имеются мысли на этот счёт?

– Имеются, ваше высокоблагородие! – бодро отрапортовал Удальцев, радуясь, что понял, наконец, свою историческую роль. – Я с юных лет весьма ловко стреляю по тарелочкам! Так что утку беру на себя. Если дадите мне ваш револьвер…

– А ваш-то где, позвольте спросить?

– Д…дома… В кабинете оставил… – заморгал глазами юный агент. – Я не думал, что пригодится за границей…

– Ах ты, господи! Ну, ладно, я сам виноват, не проследил… Допустим, я отдаю вам оружие, вы сбиваете утку. А зайца?

– Ой! – Тит Ардалионович совсем затуманился. – Сначала мишень на земле, потом в воздухе… Боюсь, не успею прицелиться.

– Да, сложновато… Я тоже хорошо стреляю, но две подвижные мишени – это риск, а рисковать нам нельзя. Иван Агафонович, у вас-то оружие при себе?

– Как же иначе! – гордо сообщил пальмирец. – Стреляю, честно признаться, не особенно метко, но с оружием расставаться не привык!

А пришлось привыкать. Чуть не час рыскал вдоль обрыва титулярный советник Листунов, рыл носом землю, но так и не обнаружил пропажу. Где, в какой момент выронил – при кошмарном переходе с Рюгена на Буян, или позднее, когда пришлось раздеваться – оставалось только гадать.

Да, весёлый получался расклад – один револьвер на троих, сделать нужно три выстрела (цепь, заяц, утка), быстро и прицельно точно, без права на промах, иначе всё пропало…

Некоторое время их высокоблагородие пребывали в хмуром молчании. Потом не менее хмуро заговорили:

– Ладно. Зайца буду ловить я, – мысль, что делать это придётся РТОМ, вызывала содрогание, но не случайно же он оказался именно Серым Волком, а не конём Сивкой-Буркой, к примеру? Историческая миссия, куда деваться…

В общем, «диспозиция» составилась такая:

– Удальцев, вооружённый единственным револьвером, размещается под дубом, и отстреливает цепь.

– Ивенский находится тут же, в животном обличии, и перехватывает зайца, как только тот выскочит из сундука.

– Удальцев тем временем перемещается из-под дуба на открытое пространство и сбивает утку, вылетевшую из поверженного зайца.

– Внизу, под обрывом, желательно прямо в воде, дежурит прекрасный (по его собственному заверению) пловец Листунов, его задача – сцапать утку или яйцо, случись им упасть в море.

– Не то чтобы я был в восторге от такого плана, в нём множество уязвимых мест, но лучшего всё равно не придумать, – заключил выступавший в качестве архистратига Ивенский и побрёл в отдалённые кусты – оборачиваться. Потому что на этот раз никакая одежда не должна была ему мешать, стеснять движения во время охоты.

Самое смешное, все их приготовления пропали даром: напрасно Роман Григорьевич превращался в волка, напрасно рисковал жизнью Иван Листунов, карабкаясь вверх-вниз (точнее, вниз-вверх) по крутому обрыву.

Тит Ардалионович действительно имел меткий глаз и твёрдую руку – с первого выстрела перебил звено цепи. Сундук, или лучше сказать, ларец накренился и почти сразу рухнул. Крышка от падения отскочила…

Роман Григорьевич метнулся серой тенью… и замер на месте. На его длинной мохнатой морде появилось странное, недоумённо-брезгливое выражение.

– Фу-у! – громко сказал Серый Волк. – Вы только посмотрите, господа, какая гадость!

Должно быть, недостаточно времени прошло с момента возвращения Бессмертного, и филактерия его не успела полностью сформироваться. Не было в сундуке ни зайца, ни утки. Вместо них обнаружилось что-то бесформенное, мясное, пульсирующее, местами поросшее серым мехом и перьями. А из глубин этой кучи живой плоти проглядывала белая скорлупа заветного яйца.

Тит Ардалионович взглянул – и побледнел, к горлу подкатила тошнота.

Над обрывом показалась всклокоченная голова Листунова – подъём занял куда меньше ремни, чем опасный спуск.

– Ну как?! – возбуждённо вскричал он. – Добыли яйцо? В море ничего не падало, поручиться могу!

– Конечно, не падало, – откликнулся волк. – Нечему было падать. Вон, взгляните!

– Ба-а! Эт-то что такое? – отшатнулся пальмирский сыщик. Немало приходилось ему по долгу службы видеть разной кровавой дряни, но то хоть неживое было, и без перьев.

– Это кощеевы потрошка! – пояснил очевидное Роман Григорьевич. – А вон и душа виднеется. Доставайте!

– Я? – Листунов попятился.

– А кто же ещё? Вы Иван, народный герой, вам и карты в руки. Такая уж у вас историческая миссия! Ну же! Во имя царя и Отечества! – подбодрило серое животное, как показалось Удальцеву, не без ехидства.

К чести Ивана Агафоновича, долг свой он исполнил лихо – Тит Ардалионович так не смог бы. Закусил губу, запустил руку прямо в груду тёплых, подрагивающих внутренностей, выхватил большое, не иначе, утиное яйцо. Замахнулся, прицеливаясь о камень.

– Вот оно! Бью?

– Нет! Не вздумайте! – с перепугу Ивенский чуть не оставил народного героя инвалидом. Хотел схватить за руку, чтобы остановить – а чем может схватить серый волк? Правильно: только зубами. В дюйме от запястья бедного господина Листунова щёлкнули мощные, хищные челюсти – в самый последний момент Роман Григорьевич всё-таки успел отвернуть голову, подавив животный рефлекс.

– Но почему? – от удивления Иван Агафонович даже не понял, какая ему грозила беда. – Покончить скорее с проклятым извергом, пока не наделал новых бед!

Их высокоблагородие раздражённо взрыли землю задними лапами.

– Как же вы не понимаете, Листунов!.. Ай! Да я, кажется, блоху подцепил! Вот незадача! Подождите, господа, сейчас вернусь и всё объясню! Удальцев, а вы следите, чтобы Иван Агафонович не наделал глупостей! Головой отвечаете! – с этими словами он рысью удалился в свои кусты – преображаться, а Удальцев подошёл и молча забрал из рук Листунова яйцо, как говорится, от греха. Народный герой не сопротивлялся.

А объяснение было действительно простым, Ивану Агафоновичу даже досадно стало, что не додумался сам. Ведь в сказаниях об этом ясно говорится: в тот миг, когда Кощей погибает от сломанной иглы, уничтожается и логово его: замок разваливается на части, обрушивается чёрная гора… А в замке на вершине горы, как известно, томится в заточении великая княжна Елена Павловна. Завалит её обломками, и вся недолга. И ждёт тогда кощеевых победителей не награда, а хорошо ещё, если только Сибирь. Вот почему спешить с уничтожением Бессмертного нельзя – прежде нужно вызволить пленницу, вывести на открытое место. А яйцо с иглой до той поры придётся бережно хранить, чтоб прежде времени не повредилось.

– Я заверну его в своё новое кашне, – вызвался Тит Ардалионович.

Тут надо заметить, что в повседневной жизни Удальцев одевался весьма скромно, как и подобает человеку его положения и рода занятий. Но оказался за границей – и надо же – вдруг захотелось пофорсить (чем он хуже Листунова, в конце концов?)! Желание это было реализовано приобретением на кленовской ярмарке шерстяного кашне в красную клетку.

Роман Григорьевич, будучи человеком строгих нравов, притом служителем закона, одобрить подобное приобретение, никак не мог.[94]94
  В России XIX века отношение к щёголям, носившим кашне, было негативным, их воспринимали едва ли не как бунтарей


[Закрыть] Однако, и запрещать своему подчинённому модничать не стал, ограничивался ехидными замечаниями. Уверял, в частности, что обнова делает Удальцева как две капли воды похожим на бедного непризнанного живописца с Монмартры. Тит Ардалионович знал, что его высокоблагородие, по каким-то своим соображениям, живописцев не уважает, особенно непризнанных. Но он не обижался. В конце концов, он и сам не собирался носить кашне дома, в России, а думал приколоть его булавками к обоям на манер узкого прикроватного коврика, благо, размер позволял. Но теперь его приобретению предстояло сослужить куда более ответственную, можно сказать, государственную службу. Благополучие смой царевны зависело от него!

– Заверните, – разрешил Роман Григорьевич. – Право, лучшего применения для вашего ужасного хомута и не найдёшь!

«А вот и неправда! – подумал Тит Ардалионович, бережно упаковывая филактерию. – Коврик тоже выйдет неплох!». И ещё подумал о том, как повезло ему с начальником. Другой на месте Романа Григорьевича ничего не стал бы подчинённым объяснять, только рыкнул «Делайте как велено!». А его высокоблагородие всегда всё растолкует по-доброму, и приказы отдаёт не обидно, вроде бы как просит… Поэтому будет только справедливо, если Екатерина Рюриковна полюбит такого замечательного человека и смягчит горечь его утраты. Может быть, с ней он забудет свою Лизаньку и не станет больше страдать…

Вот на какую жертву был готов Тит Ардалионович ради своего безмерно уважаемого начальника! Хорошо, что тот об этом не знал, а то бы смутился, пожалуй.

…– Ну, что же, раз дело сделано – можем возвращаться на Рюген? – бодро осведомился герой Иван, стараясь отвлечься от досадных мыслей о собственной недогадливости. – Смерть как утомила здешняя жара! Всё, знаете ли, хорошо своё время: лето должно быть летом, а зимой – зима! И негоже, когда они смешиваются, здоровью от этого один вред.

«Страшно подумать, в какого резонёра превратится этот человек годам к пятидесяти!» – отметил про себя Ивенский. – Покойному Понурову сто очков вперёд даст!»

Но жара действительно утомляла.

– Возвращаемся! – распорядился Роман Григорьевич, но тут раздался крик души любознательного Удальцева.

– Как?! Прямо сразу, не осмотревшись? И даже к Алатырю, бел-горюч-камню не спустимся?

– А что к нему спускаться то? – искренне удивился Листунов. – Эка невидаль – камень горючий! У нас в Пальмире тоже иной раз камнем, сланцем печи топят – страсть как коптит. Вся разница, что тот серый, этот белый.

– Из-под «этого белого», между прочим, живая вода течёт! И сам камень чародейский, другого такого во всём свете нет. В нём вся сила земли русской, – ледяным тоном сообщил Тит Ардалионович, всё его доброе отношение к пальмирцу мгновенно улетучилось. – А вам даже взглянуть неинтересно! Приземлённый вы человек, Иван Агафонович, даром, что в герои попали!

К счастью, их высокоблагородие и приземлённым человеком не были, и выгоду свою умели не упустить.

– Верно! Как же я про живую воду забыл!? Определённо, она нам может пригодиться – вдруг царевну всё-таки зашибёт? Вы молодец, Удальцев, что напомнили. Идёмте вниз, господа.

Тит Ардалионович просиял.

… Он лежал посреди острова, как посреди огромной чаши, и форму имел явно рукотворную – в виде восьмиугольной звезды с лучами, направленными по сторонам света. Лучи полого спускались к земле, центр же был приподнят на изрядную, чуть не в сажень, высоту. Цвета был белого, но не белоснежно-искристого, каким порой бывает мрамор, а чуть грязноватого, как письменный гранит, именуемый также «еврейским камнем» за тёмные вкрапления, напоминающие древние иудейские иероглифы. Сходство усиливалось тем, что вся поверхность Алатыря была испещрена выбитыми в камне письменами. «Законы бога Сварога, – вспомнил Роман Григорьевич. – Эх, помолиться бы как-то что ли, всё-таки священное место…» Но молиться он не умел, поэтому просто воззвал мысленно: «Прости, Свароже, ежели обращаюсь не по чину, но прими поклон от ведьмака Ивенского и ниспошли ему удачу в ратных делах, а родным и близким его – всяческого благополучия» – ничего, складно сказалось, вежливо.

Ручеёк с живой водой вытекал из-под восточного луча, и через сотню – другую шагов вновь уходил в землю – оно и понятно, не верх же по склону ему течь. Был он тонок и весел, журчал по гладким светлым камушкам, русло обрамляла полоса особенно густой и сочной травы. Но всё-таки скучного Листунова сомнение взяло – а точно ли водица живая? Не поленился, отыскал поодаль дохлого жука, окропил… Пополз, сердешный! Жёсткие крылья расправил, зажужжал и умчался по своим жучиным делам.

– Видите, видите, господа! Действует! – возликовал Удальцев. – Эх, во что бы набрать? Ах беда! Никакой посуды-то мы не захватили!

Не захватили, факт.

– У меня карманная фляжка есть, – вспомнил Листунов. – Если вместе с револьвером не выпала… Вот она! – во фляжке что-то булькнуло. – Только в ней коньяк.

– Ну, вылейте, – Роман Григорьевич не находил повода для затруднений. А Листунов – нашёл.

– Жалко, хороший коньяк, дорогой. Может, выпьем? – он опасливо покосился на начальство – что-то оно скажет?

Начальство повода для затруднений снова не усмотрело, но категорически воспротивился Удальцев. Это страшный грех – напиваться басурманским напитком в священном месте, заявил он. Коньяк непременно надо вылить, и лучше прямо на камень, пусть будет жертва богу Сварогу.

Вылили. И только потом, задним числом задумались, а любит ли басурманские напитки бог Сварог?

Похоже, что не любил.

Потому что из-под камня вдруг выползла огромная змея.

То есть, они даже не сразу поняли, что это именно змея – показалось, будто воспламенилась полоса травы, как если бы кто-то разлил керосин дорожкой и поджёг. Но пригляделись, и поняли: именно змея, только огненная. «Гарафена!» – запоздало вспомнил нянины сказки Тит Ардалионович, и сердце замерло от ужаса.

А змея свилась кольцом, подняла голову, вытянулась так, что стала выше роста человеческого.

– Уж вы гой еси, добры молодцы! За Алатырь-камнем явилсь, за жизнью сладкой? – раскачиваясь из стороны в сторону, пропела низким женским голосом, и явная угроза звучала в нём.

И как-то сразу стало ясно, что от этой угрозы не спасёшься: не убежишь, ведьмачьими чарами не одолеешь, и револьвер тоже не поможет – не стоит и пытаться.

– Ей-богу, нет! – позабыв о том, что негоже лезть вперёд старших по чину, поспешно выпалил Удальцев. – Не за жизнью! За смертью кощеевой! Вот! – он принялся спешно разматывать кашне. – А к вам только поглядеть забрели, и немного водицы черпнуть. Камень нам не надобен, клянусь!

– Ай, не клянись! – змея пригнула голову, заглянула прямо в глаза, заставив отпрянуть назад. – Не клянись, дитя, в том, чего не ведаешь! Надобен вам, молодцы, камень Алатырь, как никому на этом свете надобен! Да только взять его нелегко, сумеете ли?

– И пытаться не станем, пойдём своей дорогой! – панически пробормотал герой Иван. Змей он боялся не меньше, чем собак.

– Правда, мы лучше уйдём, – подхватил Удальцев.

Ивенский подчинённых не слушал. Он сразу, безоговорочно поверил змее. Спросил тихо:

– Что мы должны сделать?

– Вопросы, – загадочно прошелестела она. – Три вопроса. Ответишь верно – дам тебе Алатырь-камня частицу, и на любой твой вопрос отвечу, какой пожелаешь.

– А если ошибусь? – Роман Григорьевич не без удивления почувствовал, что ему становится страшно.

– Ошибёшься – тогда сам выбирай, человече, что тебе больше по нраву: пламя жгучее, – по телу змеи прокатилась красивая огненная волна, – или медь да железо вострые!

Будто в ответ на её слова, в небе послышался шум крыл. Огромная птица, вся в радужном, металлом отливающем оперении, кружила над островом, стремительно снижаясь. Уж виден был и клюв её – серый, железный, острый как кинжал, и хищные лапы – медь с прозеленью…

– Гагана! – ахнул знаток Удальцев.

Да, богатый выбор!

– Со спутниками моими что будет, если ошибусь? – уточнил Ивенский мрачно. – Отпустишь?

Змея подёрнула хвостом, должно быть, выражая таким образом пренебрежение.

– Да пусть хоть сейчас уходят. Что мне за дело до них, ежели не за Алатырь-камнем пожаловали? Но тебе, как согласие дашь, обратной дороги уж не будет. Решай, человече, пока не поздно.

– Решил, – молвил Роман Григорьевич твёрдо. – Задавай свои вопросы, Гарафена, я готов.

– Зачем?!! – не закричал, взвыл бедный Тит Ардалионович. Он последними словами проклинал себя за любопытство, приведшее их в это страшное место, обрёкшее Романа Григорьевича на верную гибель. «Немногим счастливцам удаётся разгадать загадки Гарафены – матери всех змей; множество охотников сложило свою голову на Буяне, так и не сумев добыть заветного камня», – так рассказывала нянюшка Агафья, знахарка-ведунья из деревни Непрядвы… Ах, что же он наделал, что наделал! Как мог позабыть её слова?! – Ваше высокоблагородие, не надо!!!

– Поздно, – сказала змея. – Согласие дано. Вот мой первый вопрос. В дальнем пустынном краю живёт диковинный зверь с телом собаки, с крылами птицы, с лицом человека. Стережёт он неосторожных путников, и задаёт им такую загадку: кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, вечером – на трёх, и особенно слаб, когда у него больше всего ног? Какой ответ надобно дать грозному чудовищу, чтобы остаться в живых?

– Ответ – «человек», – недоумённо пожал плечами Ивенский, его удивила простота вопроса.

– Верно, – кивнула змея. – Недолго же ты раздумывал. Ну, слушай второй вопрос. Собрал однажды премудрый заморский султан своих слуг, положил пред ними палку, и объявил. Кто, не прикоснувшись к палке ни рукой, ни ногой, ни иной частью тела, ни орудием каким, сумеет сделать её короче, тот станет великим визирем. Долго гадали слуги, но только один разгадал загадку султана и стал визирем. Как же он поступил? Отвечай, человече!

– Отвечу, – кивнул Роман Григорьевич – второй вопрос оказался не оригинальнее первого. – Он положил рядом с палкой султана свою вторую, более длинную, тем самым умалив достоинство первой.

– Снова верно! – Гарафена выглядела удивлённой. – Неужто сам догадался, молодец? А может, ответ знал?

Ах, вот незадача! Как же поступить? Признаться, что знал разгадки? Скажет, нечестной вышла игра, начнёт задавать вопросы сызнова. Солгать, будто сам такой догадливый? Тогда страшно представить, каков она измыслит третий вопрос – наверняка будет что-то невообразимое… А, была не была! Как в народе говорят – двум смертям не бывать?

– Знал! – выдохнул Роман Григорьевич обречённо. – Это очень старые задачки, известные любому гимназисту.

Удальцев с Листуновым от его неуместной откровенности дружно застонали. Змея пригнула голову, смежила веки – будто задумалась. Новые загадки сочиняет, понял Ивенский. Минуту-другую мужественно терпел, потом не выдержал, стал торопить:

– Ну, что же ты? Задавай свой третий вопрос. Или хочешь начать сначала?

– Третий вопрос? – стражница камня подалась вперёд, так близко, что жаром обдало, заглянула прямо в глаза. – На третий вопрос, человече, ты только что дал мне верный ответ! – и почудилось Роману Григорьевичу на миг, что видит он пред собой не рыло змеиное, огненное, а лик женский, зеленоглазый да ласковый. – Твой черёд спрашивать. Да только смотри, не промахнись, не потрать даром удачу. О самом главном говори!

Вот так! Час от часу не легче! Поди-ка, догадайся, что для него теперь самое главное! О чём спросить? Как закончится дело с Кощеем? Ну, это поживём-увидим. Как имя главного заговорщика, и что за силы за этим заговором стоят? Сами выясним рано или поздно – служба такая. Есть ли надежда на примирение с Лизанькой? С этим всё решено. Выйдет ли из него хороший ведьмак, или так и останется неучем? Да какая, по большому счёту, разница! Справиться о будущем Отечества – изменился футурум, или нет? Полюбопытствовать, будет ли папенька счастлив с новой женой? Узнать, как ловчее вызволить из логова Бессмертного царевну Елену Павловну? Или выяснить, наконец, кого именно предпочитает Екатерина Рюриковна – блаженных идиотиков или неотесанных солдафонов?…

Мысли метались, разбегались в разные стороны, как тараканы из щели, ничего умного в голову не шло. А змея начала выказывать признаки нетерпения: принялась извиваться кольцами, подёргивать хвостом…

Ладно.

– Мой вопрос таков: о чём я должен был тебя спросить? – и если бы его спросили теперь, он не смог бы ответить, сам придумал такой вопрос, или вспомнилось что-то давнее…

– Ах! – змея рассмеялась звонко, по-девичьи. – Хитёр ты, ведьмак! Отчего три стороны Буяна-острова голые, а одна сплошь лесом покрыта – вот о чем ты должен был меня спросить. А теперь бери свою добычу, ступай с миром. Люб ты мне, сказала бы больше, да не положено. Прощай, ведьмак. Может, когда и свидимся… – с этими словами змея заструилась, потекла огненной лентой, скрылась под камнем, как и не было.

А Роман Григорьевич вдруг обнаружил, что сжимает в правой руке что-то твёрдое, колючее. Раскрыл ладонь, взглянул испуганно…

Это была каменная звёздочка, точная копия большого Алатырь-камня.

…Высоко в синем небе чёрной точкой растаяла птица Гагана.

– Ну, я пошёл! – бодро объявил Тит Ардалионович. Ему было неловко за ту сцену, что он устроил на краю обрыва Арконы, и хотя высота обрыва пугала по прежнему, на этот раз он намерен был продемонстрировать спутникам отвагу и присутствие духа, коими издревле славится род Удальцевых, и первым шагнуть в зловещую пустоту, отделяющую зачарованный Буян от привычного мира. Решительно запахнул шинель, прижал к сердцу кашне с филактерией, сделал мужественное лицо…

– Назад!!! – что-то рвануло Удальцева за пояс, да так, что не удержался на ногах, некрасиво плюхнулся на то место, на котором обычно сидят. Поднял удивлённые глаза…

Над ним склонялся Роман Григорьевич, бледный и взвинченный.

– Жить надоело?!! А если бы я не успел? Фу-у! – он вытер холодный пот со лба. – Дураком с вами станешь! Куда вас понесло, леший побери? Позвольте полюбопытствовать, ваша милость!

Удальцев обиженно пожал плечами, он не понимал, из-за чего сыр-бор. Прежде Роман Григорьевич всегда вёл себя деликатно, пренебрежительного отношения к подчинённому не выказывал. С чего вдруг завёлся? Неужели, только оттого, что его захотели опередить?

– Как куда? Обратно, на Рюген, куда же ещё?

– На тот свет вы собрались, вот куда! – Роман Григорьевич выглядел очень сердитым. – Здесь нет дороги на Рюген! Только в море вниз башкой!

Удальцев опешил. Листунов, судя по вытянувшемуся лицу, тоже.

– Как – нет? Мы же отсюда пришли! Вот наши следы, трава до сих пор примята… Здесь должна быть дорога, это совершенно точно!

– Должна быть здесь, – сурово согласились их высокоблагородие. – Но её нет!

– А… а где же она тогда? – пробормотал пальмирец, растеряно моргая.

А Тит Ардалионович вообще ничего не сказал. В голове сделалось пусто, в животе холодно, и коленях появилась странная слабость. Представил, как лежит внизу, распростершись на мокрых камнях, и белые барашки, накатываясь на его бездыханное тело, обратно в море утекают кроваво-красными… Ах, если бы Роман Григорьевич не успел! Вот ужас! А он ещё посмел плохо о нём подумать! Вот стыд!

– Дорога-то где? Как мы выбираться станем? – заладил своё Листунов, голос его звучал едва ли не обвиняющее.

– Откуда мне знать? Ну, что вы на меня так смотрите, Иван Агафонович? Можно подумать, это я лично её украл!

– Украсть не украли, разумеется. Но может быть, вы просто перестали её видеть? – резонно предположил подозрительный Листунов. – Всё-таки вы не очень опытный ведьмак…

– Желаете-с проверить на себе? Милости просим! А мы вас потом, так и быть, живой водицей окропим – вдруг поможет? – осадил коллежский советник жестоко, и пальмирец умолк. – Можете мне верить, господа, можете не верить, дело ваше. Но дороги здесь нет, – заключил Роман Григорьевич устало, бесконечные загадки острова Буяна начали ему надоедать. – Давайте поищем, не переместилась ли она куда-то?… Хотя, не знаю. Может, надо наоборот, сидеть на месте, и ждать, когда появится?

Два часа кряду они просидели на месте, лениво обсуждая, повлиял их визит к Алатырь-камню на исчезновение дороги, или не повлиял, и что было бы, если бы они захотели вернуться сразу, и чего не было бы. Потом, устав от безделья и сослагательного наклонения, медленно побрели вдоль берега. Роман Григорьевич пристально, но без особой надежды всматривался в морскую даль – не прорежет ли её знакомый путеводный лучик? Подчинённые просто трусили следом. Было жарко, разговаривать не хотелось. Обошли остров кругом: мимо северного капища, вдоль опушки восточного леса, мимо странной проплешины на южной стороне: кругом трава зелёная, а в одном месте бурая будто иссохшая, посреди – высокий чёрный столб, а под столбом навалена груда белёсого птичьего помёта, и запах как в курятнике.[95]95
  По народным преданиям, на острове Буяне обитает Птица-Юстрица, олицетворяющая болезнь холеру.


[Закрыть] Неприятное место! Проскочили поскорее, не задерживаясь – а ну как новое чудовище налетит? Три часа ушло на дорогу, небо из голубого сделалось розовым, но путь на Рюген так и не открылся.

– Ну, отчего, отчего я не догадался выспросить у волхва про обратный путь? – каялся Роман Григорьевич. – Когда имеешь дело с чародеями, нужно в любую минуту ждать подвоха. Нарочно нас в ловушку заманил, старый рабойник! Похоже, господа, придётся нам тут ночевать. Как говорится, утро вечера мудренее…

– Верно! – обнадёжился Тит Ардалионович. – Не случайно же об этом во всех народных сказаниях говорится! Мы пришли на Буян поутру, значит, и уйти с него должны утром! Вот увидите, завтра дорога непременно проявится!

– Вашими бы устами, юноша, да мёд пить, – скептически буркнул Листунов, расстилая на травке своё элегантное пальто и сворачивая щёгольские брючки с лампасами на манер подушки.

Ночь прошла тревожно.

Едва багровый солнечный шар скатился за море, как остров зазвучал десятками разных шумов и голосов. Далеко внизу о скалы грохотал прибой, ему откликалось гулкое эхо. В траве неумолчно стрекотали, звенели цикады – скоро стало казаться, будто не в траве они звенят, а прямо в голове. Среди дубовых ветвей завелась какая-то птица, принялась канючить: «Пи-ить! Пи-ить!» Издали ей откликалась другая, уговаривала: «Спи-и! Спи-и!». Сам дуб – не кощеев, другой – шелестел на ветру, да ещё и поскрипывал. Потом там же, на дубу, началось шевеление, будто кто-то крупный завозился. Тит Ардалионович вгляделся в темноту – увидел рыбий хвост. Русалка, понял он. Тьфу-тьфу, чур меня, чур – сжался в комочек, глаза закрыл, чтоб не защекотала. А русалка затянула песню, долгую и скучную, без слов. Или не пела она, а плакала? Песню подхватили на других, отдалённых деревах – такой стон стоял, что в лесу взвыло от тоски. Громко взвыло, на весь остров – мороз по коже!

– Цыть, окаянныя! – осерчал кто-то большой, хриплоголосый. – Покою от вас нет! Вот я ужо…

Русалки испугались, притихли. Но в лесу продолжало выть – хоть и далеко, а всё равно, страшно.

– Не ворчи, не ворчи, старый, – мурлыкнул бархатный голосок. – Сказку стану сказывать, а ты слушай. В некотором царствии, некотором государствии жил был молодой да пригожий ведьмак по имени Роман, по батюшке Григорьевич, служил по сыскной части. И состоял при нём верный помощник Тит, Ардальёнов сын, молодец всем хорош: толстый да румяный…

«Это я-то толстый? – справедливо возмутился Удальцев, потому что и в самом деле не был ни толстым, ни даже упитанным, просто сложение имел плотное и широкую кость. – Нашли толстого! На Листунова бы лучше посмотрели! – и тут только сообразил. – Ах! Да ведь это про нас сказка! Спроста ли? Нет ли в ней ответа, как нам с Буяна выбраться?» Стал вслушиваться внимательней, но чем больше старался, тем сильней его усыплял бархатный голос, пока совсем не усыпил.

А разбудили чайки, уже на рассвете. Уж так дико орали, так орали, будто их режут. Тит Ардалионович вскочил в панике, не разобрав, в чём дело. И тут только сообразил, что проспал ночь напролёт, хоть и уговаривались они дежурить посменно. Ох, какой стыд!