Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

– О! – не смолчал Веттели, хотя, пожалуй, стоило бы. – Да разве проклятые твари такие! Видели бы вы меня пару-тройку дней назад, когда я ещё был чудовищем!

Мальчишки уставились на него в немом изумлении, в холмах неразборчиво ругнулись.

Назад они не бежали – летели так, что ветер свистел в ушах (красные форменные шапки оказались не приспособлены к большим скоростям, почти сразу слетели, остались где-то в снегу). Вообще-то, фейри никогда не лгут, но Веттели опасался, что у кого-то из сидов при виде бегущей мишени попросту сдадут нервы – как в воду глядел. В воздухе свистнуло, один из мальчишек взвизгнул – стрела пробила куртку сбоку, тела, кажется не задев.

Дальше он действовал по наитию, не задумываясь. Просто сцапал парней, одного за ворот, другого за локоть, что уж под руку подвернулось, и, зажмурив глаза – так проще – нырнул на свою сторону прямо на бегу, увлекая их за собой.

С другой стороны что-то лежало, кажется, бревно. Споткнулся, полетел головой вперёд, мальчишки попадали сверху, забарахтались в снегу. Сколько-то шишек было набито, и один нос расквашен в кровь, к счастью, не его, а то Эмили была бы недовольна. Но по сравнению с вражескими стрелами это всё пустяки. Так он и сказал пострадавшему, когда тот побледнел при виде крови. Как ни странно, мальчишка сразу же успокоился, если не сказать, повеселел.

Вообще-то, по-хорошему, их следовало примерно отчитать, чтобы впредь не совали носы, куда не положено, но Веттели не стал – это занятие показалось ему слишком скучным. Ограничился тем, что велел обоим отправляться прямиком к Саргассу («И только попробуйте забыть по дороге, куда шли! Нарочно потом проверю!»), а сам побежал в комнату, сбросив обледенелые одежды, наскоро облачился в сухое, аккуратно причесался и пред очи своей избранницы предстал уже в облагороженном виде. Она с удовольствием вгляделась в его оживлённое лицо, в котором свежие розовые краски явно преобладали над привычными мертвенно-зеленоватыми.

– Ну, как прогулка? Проветрил организм?

– О, да! – ответил он, не вдаваясь в подробности. – Прогулка прошла превосходно! Проветрился так, что лучше не бывает.

…После пятичасового чая его настигла совесть, и он пошёл сдаваться. Нашёл профессора Инджерсолла и честно признался, что организм его в полном порядке, самочувствие великолепное, поэтому для дальнейшего пропуска занятий нет никаких причин, и к исполнению должностных обязанностей он готов приступить уже завтра.

– Вот как? – по лицу директора было видно, что слова подчинённого особого доверия у него не вызвали. – Вы уверены? Знаете, когда я видел вас в понедельник, вы не то что на здорового, на живого-то были не очень похожи. Честно говоря, я опасался худшего.

– О-о! – протянул Веттели легкомысленно. – Так это когда было! А сегодня уже среда.

– Среда, – рассеяно кивнул профессор. – Это вы верно подметили, именно среда! Я как раз сегодня собирался навестить вас в изоляторе.

– Спасибо, сэр! Только меня там уже нет. Отпустили и даже разрешили гулять.

– Очень хорошо! Очень рад за вас, мой милый, – профессор ласково похлопал его по плечу. – Но знаете что? Отдохните-ка вы всё-таки до понедельника, так мне будет спокойнее. К тому же, мисс Топселл уже всё равно изменила расписание – не перестраивать же его ещё раз?

Последний аргумент чудесным образом усыпил остатки совести лорда Анстетта, и больше он эту тему не поднимал и даже извечные тетради проверять не стал, хотя, конечно мог бы. Вместо этого он поделил остаток дня он между расследованием и Вергилием (тому, который Публий Марон, а не фокстерьер).

Сначала собрал и вписал в таблицу сведения о последней жертве: «Оскар Флайт: – внутренний двор школы, напротив центрального крыла – метательный нож – однокурсники – движение в окне второго этажа – ученик, 5 курс, очень глуп и склонен к патологической лживости – родители приёмные: отец (сотрудник министерства путей сообщения), мать, родная сестра». Ещё раз пробежал глазами графу «личность жертвы» и почувствовал обиду за симпатичного чудака Фаунтлери – в какую-то неподходящую компанию тот затесался.

Потом отправился в библиотеку, углубился в чтение текстов и учёных статей, попутно в памяти всплыло кое-что со школьных лет, и ближе к полуночи мнимый знаток Вергилия мог если не сделать по его творчеству собственные комментарии, то, по крайней мере, поддержать разговор.

Наверное, это вредно, читать так много античной поэзии на ночь. Сначала долго не получалось заснуть, потом замучили сны о козах, овцах, коровах, упитанных амурах с колчанами красно-белых стрел и пастухах, излишне чествующих Вакха. Проснулся с несвежей головой и смутной, неоформленной тревогой в душе. Какая-то маленькая, незаметная заноза сидела в ней и мешала быть счастливым. Так бывает, когда забудешь что-то важное, и знаешь, что забыл, и мучительно, но бесплодно пытаешься вспомнить. Что-то было вчера неприятное, ускользнувшее от внимания… Что это было, когда?

– Что ты ходишь как сомнамбула? – встревожилась Эмили. – Тебе нехорошо? -

 
– Нет, хорошо мне, я даже сказал бы, прекрасно!
 

– продекламировал он нараспев, гекзаметр оказался заразительной штукой.

 
– Только вот память меня, к сожаленью, подводит,
никак не припомню,
что я такого вчера на прогулке видал!
 

Вместо того, чтобы успокоиться, она встревожилась ещё больше:

– У тебя провалы в памяти?! Я говорила, тебе ещё рано вставать…

– Нет у меня никаких провалов, клянусь! – он перешёл на нормальную речь. – Вчера заметил краем глаза что-то странное, но отвлёкся и упустил из виду. Теперь хочу вспомнить, и никак. А оно, кажется, важное.

– Ты действуй по системе, – посоветовала Эмили. – Повтори мысленно всю прогулку, шаг за шагом, (ох, знала бы она, что это была за прогулка!) и вспомнишь.

– Нет, – возразил он, хотя идея сама по себе была хорошей. – Мысленно – не стану. Повторю-ка я её в действительности (по своей стороне, разумеется!), вдруг снова наткнусь?

…Половину дороги до леса он шёл по собственным следам. Потом они оборвались – значит, именно здесь он нечаянно перескочил на чужую сторону. Выглядело это странно – шёл человек, и вдруг не стало, будто взлетел.

Знакомыми аллеями быстро выбрался к замёрзшему пруду, потоптался минуту-другую – нет, не то! Лес вообще ни при чём, дело определённо было позднее. Вернулся, от опушки побрёл к спящим под снегом холмам, ах, какой у них обманчиво-мирный вид! А ведь где-то здесь, прямо под ногами спасительная канава, и во-он оттуда сыпались стрелы – не нырнуть бы невзначай! Да, здесь, значит, они сидели, сидели… Хотел подобрать стрелу, для Токслея, но не успел? Снова не то. Стал бы он так беспокоиться из-за какой-то стрелы! Ладно, едем дальше… Точнее, бежим. Примерно отсюда берём курс на школу… или левее надо забирать? Нет, всё верно! Вон, впереди, что-то темнеет, снежное месиво посреди нетронутой белой равнины. Да, это и есть то самое место, где они так неудачно вынырнули на свою сторону, едва друг друга не покалечив. Он тогда ещё споткнулся, кажется, о бревно… Стоп! Откуда здесь, на луговине, взяться бревну?

Веттели ускорил шаг, ему стало тревожно до жути. Он уже подозревал, что именно должен увидеть.

И увидел. Хотя, не совсем то. Он ждал, что это будет самая первая, ещё никому не известная жертва школьного убийцы, какой-нибудь пришлый молодой парень, которого однажды ранним утром, по первому снежку, случайно занесло в Гринторп только за тем, чтобы он тут же пал, пронзённый колющим предметом в глаз.

Но человек, чьё окоченевшее тело Веттели не без брезгливости отрыл из-под снега, оказался далеко не юным. На вид ему можно было дать хорошо за семьдесят, хотя не исключено, что при жизни он выглядел моложе. У него были густые седые волосы, смёрзшиеся в один ком, кустистые брови и совершенно целые глаза, ничего постороннего из них не торчало. Дорогая, респектабельная одежда и добротная обувь однозначно указывали на то, что покойник не принадлежал к числу нищих бродяг, имеющих обыкновение спьяну замерзать по сугробам. Он вообще не замёрз, хотя несведуюший человек подумал бы именно это: упал пожилой, подвыпивший человек, а подняться не смог… Или сердечный приступ у него случился, или нашлась другая причина, естественная в таком возрасте. Но Веттели знал точно: даже будучи старым и пьяным вдрызг, очень сложно упасть на ровном месте так затейливо, чтобы напрочь свернуть себе шею. Её и с посторонней-то помощью непросто свернуть, большая сила нужна. В общем, это было несомненное убийство…

Кто там пару недель назад пропал в деревне, его ещё искали с собаками? Странно, конечно, что не нашли. Полковник Гриммслоу – так, кажется? Да, будет теперь гринторпскому констеблю новая работа!

Чувствуя себя немного раздосадованным, Веттели побрёл в деревню. Это называется, «отдохнул»! И что за невезение такое? Разве мало в Гринторпе народу? Почему всех окрестных покойников должен находить именно он?

Счастье ещё, что гринторпский констебль был человеком толковым. Осмотр места преступления, опрос свидетеля, протокол – всё было проделано чрезвычайно оперативно. Очень скоро Веттели был свободен, пошёл дожидаться вечера. Думать о неприятной находке он больше не стал, уверенный, что она никак не связана со школьными событиями последних недель.

День вообще выдался чрезвычайно беспокойный.

Сначала, как мы уже сказали, был труп. С новым трупом в Гринторпе опять объявился инспектор Поттинджер и потряс бывшего главного подозреваемого до глубины души, принеся ему свои извинения. Вот уж чего не ждали, так не ждали! Делал он это грубовато, по большому счёту, не столько прощения просил, сколько сам себя успокаивал, что ошибиться может каждый, никто из смертных от этого не застрахован. Но сам факт раскаяния был налицо, и Веттели вдруг почувствовал, что начинает воспринимать эрчестерского полицейского как неотъемлемую часть Гринторпа, со всеми вытекающими последствиями. Его скверные манеры больше не раздражали, наоборот, казались колоритными и самобытными, не лишённым своеобразного очарования. В общем, не то простил, не то просто привык.

Между прочим, инспектор обмолвился вскользь, что из числа подозреваемых вместе с Веттели исключен и его однополчанин: в день совершения преступления Токслея неоднократно видели даже не в самом Эльчестере, а в скольких-то милях от города, в поместье его родственника – прислуга подтвердила. Эту новость Веттели отнёс к разряду приятных.

Вслед за Поттинджером вдруг явилась целая военная делегация из Баргейта, в составе пяти человек: военные маги в чинах от капитана до подполковника и два майора из разведки. Сначала все решили – это по поводу гибели Гриммслоу, всё-таки был полковник, хоть и отставной. Но скоро выяснилось, что гринторпские происшествия их нисколько не заботят, а явились они опять же по душу условно-демобилизованного капитана Веттели. Их интересовало всё, что было связано с кафьотским проклятием и процедурой снятия оного. («Прости, мальчик, – извинялась позднее ведьма. – О применении магии такого уровня, как в твоём случае, мы обязаны докладывать в министерство, а оттуда, видно, сообщили в ваше ведомство».)

Разговаривать на эту тему ему не хотелось, но маги настаивали, и их можно было понять: на их шее висело чуть не полторы сотни потенциальных чудовищ и одно, скорее всего, уже состоявшееся по милости капитана Веттели. Поэтому он старался на все вопросы отвечать как можно обстоятельнее и добросовестнее, позволил произвести над собой какие-то малопонятные и не совсем безболезненные магические манипуляции и под конец свёл их с мисс Брэннстоун, справедливо полагая, что её сведения будут на порядок более ценными. Ведь когда, к примеру, хотят испечь пирог – рецепт спрашивают у повара, а не у самого пирога.

Представители магического сословия моментально нашли общий язык, имеющий до обидного мало общего с обычным альбионским: половина разговора шла на латыни, другая половина состояла из таких специальных, видимо, тайных терминов, что неискушённые слушатели, даже зная латынь, при всём желании не могли ничего понять.

Разведчики заскучали, Веттели начал потихоньку пробираться к двери, и тут один заметил как бы вскользь: поскольку никаких препятствий для дальнейшего прохождения службы не осталось, майор Анстетт волен вернуться в строй в любой удобный для него момент.

В этом месте ему стоило немалого труда, чтобы удержаться от нервного смеха: сначала он был условно-демобилизованным, теперь вдруг оказался повышенным в звании, видимо, тоже условно. «А-а-а! – заорал бы он, если бы всё ещё оставался проклятым. – Да ни под каким видом не вернусь, тьфу-тьфу через левое плечо!» Но, свободный от деструктивного влияния проклятий, ответил сдержанно и дипломатично: «Я непременно обдумаю ваши слова, господа». Потому что мало ли как может повернуться жизнь?

Военные вскоре ушли, но они были не последними его визитёрами в тот в долгий и насыщенный день. На вечер у Веттели была назначена ещё одна встреча.

Он ждал её с волнением, боялся ударить лицом в грязь – почему-то страшно захотелось произвести впечатление великого знатока Вергилия. Казалось бы, зачем? А вот приболело, и всё тут! Знать бы ещё, на кого это впечатление придётся производить…

Тихий, робкий стук в дверь заставил его подскочить чуть не до потолка.

На пороге топтался смотритель Коулман, с тяжёлым фолиантом под мышкой и без намёка на привычную маскировку.

– Добрый вечер, лорд Анстетт, надеюсь, я не слишком грубо нарушил ваши планы на этот час? – приветствовал он церемонно.

– Что вы, я вас давно жду! Очень рад визиту! – Веттели не пришлось кривить душой, он в самом деле был рад гоблину, потому что смутно опасался кого-то худшего.

– А ничего, что я к вам так… запросто? – спросил мистер Коулман доверительно и немного смущённо. – Вам ведь и без того давно известно, кто я есть. Знаете, так утомительно постоянно носить чужую личину, следить, чтобы не спа́ла некстати, чтобы не вышло никакого конфуза… В конце концов, перестаёшь ощущать себя самим собой. Так хочется иногда отвести душу…

– Ах, ну разумеется! – заверил Веттели с жаром, он чувствовал себя польщённым таким доверием. – Я счастлив видеть вас в любом из ваших обличий, как вам будет удобно! Располагайтесь, мистер Коулман, не угодно ли чаю?

От чая гость отказался под тем предлогом, что гоблины его вообще не пьют. Оно и к лучшему, потому что к чаю у Веттели по-прежнему ничего не было, даже совершенно необходимого молока, пить бы пришлось на континентальный манер. Может быть, гоблин просто об этом знал?

…Они начали с упомянутой восьмой эклоги. Оказывается, мистера Коулмана, в целом восхищённого столь детальным и достоверным описанием приворотного обряда, повергала в недоумение фраза:

 
«Справлю обряд колдовской, помутить попытаюсь волшбою
Здравый любовника ум: все есть, не хватает заклятий.
Дафниса вы приведите домой, приведите, заклятья!»
 

Гоблин никак не мог взять в толк, для чего ворожее непременно понадобилось сводить несчастного возлюбленного с ума? Почему бы ей не ограничиться простым приворотом, без крайностей? Это жестоко, в конце концов! Да и ей что за радость, держать в своём доме душевнобольного?

Пришлось вести долгую беседу об особенностях и странностях человеческой любви.

Постепенно разговор охватывал всё новые и новые сферы творчества поэта, от «Буколик» перешли к «Энеиде», затронули утомительные «Георгики» – выяснилось, что каждый едва осилил их половину, углубились в более поздние произведения, добрались до Артурианской эпохи…

Ближе к одиннадцати в башню поднялась Эмили – пожелать любимому спокойной ночи.

– …как хотите, мистер Веттели, – донеслось из-за двери, – но меня не покидает навязчивое ощущение, будто, «Буколики» и «Эквитемики»[115]115
  «Буколики» – реально существующее произведение Вергилия. «Эквитемики», описывающие рыцарскую эпоху короля Артура – вымышленное.


[Закрыть] созданы совершенно разными авторами, не имеющими друг с другом ничего общего, кроме, разве, принадлежности к роду человеческому. Иной стиль, иной слог, иной взгляд на жизнь, в конце концов! Как вы это можете трактовать?

– Ах, мистер Коулман, примите в расчёт пять с лишним веков, разделяющих эти творения! Я понимаю: вас, как представителя старшего народа, такой срок не впечатляет, но для нас, людей, он воистину огромен! Человек не может прожить полтысячи лет и не измениться. Да и останется ли он именно человеком – это тоже большой вопрос. Если мы обратимся к источникам, то увидим, что поздний Вергилий, в бытность свою при короле Артуре…

Эмили послушала минуту-другую и тихо, на цыпочках удалилась.

Беседа затянулась заполночь, к обоюдному удовольствию.

– …Удивляюсь, мистер Веттели, почему вы, так тонко чувствующий поэзию юноша, берёте на себя труд преподавать банальное естествознание и, уж не обижайтесь на старика, отвратительнейшее военное дело? Неужели эти дисциплины действительно вас привлекают? Почему вы не похлопочете о должности учителя словесности? Право, вам бы это гораздо больше подошло!

– Ну что вы, мистер Коулман! У меня нет нужного образования, я не более, чем дилетант. Да и место занято, притом весьма квалифицированным специалистом. Думаю, Огастес Гаффин был бы и вам куда более полезен, чем я…

Но гоблин в ответ поморщился и передёрнул ушами.

– Ни в коем случае! Мне бы даже в голову не пришло обращаться к этому снобу! Он почему-то вообразил, будто всё возвышенное и прекрасное в этом мире – удел одних только юных златокудрых поэтов, а тот, кто, уж простите старика за грубость, мордой не вышел, пусть сидит у себя в кладовке и пересчитывает смены белья!.. Ах батюшки! – видно, упоминание о кладовке вернуло мистера Коулмана с небес на землю. – Время-то, время первый час! Заговорил я вас, однако, а ведь вы были… нездоровы, вам нужно отдыхать! До свидания, мистер Веттели, и доброй вам ночи. Сердечное спасибо за приятнейший вечер! – он раскланялся и поспешно засеменил к дверям, но вдруг обернулся, или вспомнив о чём то, или на что-то решившись. – И всё-таки я должен вам сказать! Это не в обычаях нашего народа, но после того, что вы сделали для меня…

«Разве я что-то сделал? – слишком громко мелькнула удивлённая мысль. – Просто посидели, поговорили по душам, мило провели время…»

– Ах, мистер Веттели, как вы думаете, много ли в этой школе найдётся человек, готовых поговорить по душам с гоблином? А для нас это ценно, поверьте. Очень, очень ценно… Так вот. Хочу, чтобы вы знали… Мне известно, что вы числите меня среди подозреваемых в школьных убийствах… Только не вздумайте смущаться или огорчаться, я решительно не в обиде! Тем более, что совсем недавно вы сами возглавляли собственный список, и в предвзятости вас никак нельзя обвинить. Я завёл этот разговор лишь затем, чтобы помочь вам сузить круг поиска. Вы ведь знаете, что мы никогда не лжём, и большее, на что способны, это утаить правду? Я её больше таить не хочу. Слушайте: я не совершал ни одного из школьных убийств, как, впрочем, и убийств вообще. Это первое. Второе: тот, кто их действительно совершил, не нападал на жертву с другой стороны, иначе я бы почувствовал… все бы почувствовали чужака в момент перехода. Имел место банальнейший отвод глаз. И, наконец, третье. В этой школе кто-то один вас люто ненавидит. Это не простая недоброжелательность, с какой здесь встречают персон не своего круга – её вы, наверное, уже успели испытать. Это именно ненависть, холодная и расчётливая – я сегодня это ясно уловил, будучи рядом с вами. И исходит она, надо полагать, именно от убийцы. Поэтому будьте осторожны, мистер Веттели, мне очень тревожно за вас. Вы ещё так молоды…

Гоблин всхлипнул и удалился, маленький, серенький, с тяжёлым фолиантом под мышкой. А Веттели, глядя ему вслед, впервые подумал о том, что если убийца – человек в годах, то пятилетняя разница между старшими учениками и кое-кем из их учителей может показаться ему незначительной. Нельзя сказать, что эта мысль его обеспокоила – так, мелькнула и ушла. Было это последствия недавних проклятий, или просто привык на войне не думать о таких вещах – кто знает?

7

– Полиция бездействует, а очередной понедельник приближается. Я хочу, чтобы вы поручили мне произвести дознание частным образом и наделили соответствующими полномочиями внутри школы, сэр, – сказал он профессору Инджерсоллу прямо.

Директор удивлённо, пожалуй, даже немного затравлено взглянул поверх очков. Было очевидно, что настойчивая просьба Веттели застигла его врасплох.

– Да, но мне казалось, для таких дел требуется определённый опыт, – пробормотал он.

Веттели прикинул в уме.

– Три случая недопустимого мародёрства, пять краж полкового имущества, четыре убийства рядовых и одно убийство офицера. У меня есть опыт, сэр.

Профессор задумался на минуту, потом лицо его прояснилось.

– Пожалуй, вы правы, Берти! Было бы неплохо, если бы кто-то, наконец, занялся расследованием всерьёз и, так сказать, изнутри. Какие именно вам требуются полномочия?

– Доступ к личным делам учителей и старших воспитанников, плюс разрешение ссылаться на вас, если мне понадобится кого-то опросить. Просто иначе мне никто ничего не скажет. Не захотят разговаривать, – в голосе Веттели не было ни обиды, ни горечи, он просто констатировал факт. Но профессор счёл нужным погладить его по рукаву, пообещать, что скоро всё наладится, а приказ о проведении дознания будет подготовлен сегодня же.

…С документами Веттели управился за пару часов – в Гринторпе не любили разводить бюрократию, бумаг было мало, и сведений они содержали тоже мало. Единственное, что удалось извлечь полезного – это данные о прохождении службы. Военное прошлое имели: физик, географ, доктор Саргасс, как он и подозревал, и ещё, как ни странно, тишайший астроном Льюис, в юности служивший во флоте. А латинист Лэрд в анкете в числе своих хобби указал охоту.

Там же, в школьной канцелярии, Веттели пришло в голову новое соображение, неприятное до страсти. Рано он исключил из числа подозреваемых тех, кому было известно о его плачевном состоянии в минувший понедельник, ох, рано! Все его выводы на этот счет были верны лишь в том случае, если убийца мог остановиться по собственному желанию. А если не мог? Вдруг ему непременно требовалось набрать определённое количество жертв для тайного ритуала, или его больной мозг непрерывно требовал крови, поэтому он просто вынужден был продолжать своё чёрное дело, не взирая на внешние обстоятельства или уже понимая, что их тоже можно обратить себе на пользу?

В общем, недавняя радость оказалась преждевременной: с чего начали, к тому и вернулись. Настроение сделалось хуже некуда. Очень уж это противно – подозревать во всех тяжких близких тебе людей. Чувствуешь себя последней дрянью, стыдно смотреть людям в глаза.

Но свободный от проклятий капитан Веттели… ах да, теперь уже майор Анстетт умел справляться с эмоциями. Целый день он рыскал по школе с непроницаемым лицом и толстой тетрадью в руках и, стоически игнорируя косые взгляды и язвительные замечания коллег, проводил «опрос свидетелей» – так он назвал для себя эту процедуру. Цель её была проста: установить с точностью до минуты и указать на плане, где именно находился каждый из сотрудников и старших учеников школы в момент совершения последнего преступления, кого при этом видел и кто мог видеть его – Веттели решил пойти по горячим следам и на более ранние случаи пока не отвлекаться.

Итог своей бурной деятельности он демонстрировал вечером Эмили, с гордостью, но и с недоумением тоже.

Гордость его была обоснованной: работу удалось провернуть воистину титаническую! План школы, аккуратно вычерченный тушью на большом листе веленевой бумаги, густо пестрел значками и цифрами, обозначающими чьи-то живые души, и стрелками, указующими, кто на кого смотрел. Каждый из обитателей Гринторпа старше пятнадцати лет (за исключением Токслея, как обычно уехавшего в Эрчестер ещё накануне, и одной из прислуг, отправившейся в деревню за зеленью к обеду) обрёл своё место на чертеже.

Это и стало причиной недоумения. Получалось, что у них, у всех до единого, на момент преступления имелось алиби! Каждый находился на виду, как минимум, у двух человек и просто не имел физической возможности совершить злодеяние. Как такое понимать?

– Нет, сегодня я уже точно ничего не пойму, даже думать не стану, – сказал он, утомлённо моргая. Есть выражение: «на ногах не стоять от усталости». Так вот, о ногах уже и речи не шло. Голова не хотела держаться на шее прямо, всё куда-то заваливалась, и на покрасневшие глаза то и дело наворачивались слёзы. Зато настроение заметно улучшилось, потому что труд – он облагораживает. – Подумаю завтра с утра. А теперь давай о чём-нибудь другом, чтобы отвлечься, – умолк на минуту и добавил: – Лучше всего о свадьбе… только я лёжа, ладно?

– Ладно, – согласилась Эмили и укрыла его пледом. По лицу её вдруг пробежала тень. – О свадьбе, о свадьбе… – голос стал тихим и печальным. – А знаешь, ты изменился, избавившись от проклятий.

– Конечно, изменился, – охотно согласился он. И вдруг испугался, даже привстал. – Разве это плохо? Ты не рада?

Эмили рассмеялась, толкнула его обратно, взъерошила ему волосы.

– Разумеется, хорошо, тут двух мнений быть не может! Но раньше, когда проклятия тебя разрушали, ты был… какой-то уязвимый, что ли. А теперь стал такой… стремительный, – она медленно подбирала слова. – Я не уверена, что нужна тебе по-прежнему, понимаешь?

До этой самой минуты он наивно воображал, будто вся его житейская дурость проистекает исключительно из проклятий. Что стоит от них избавиться, и он в мгновение ока превратится в подобие Токслея – прирождённого ловеласа, галантнейшого кавалера с великолепно подвешенным языком, легко и непринуждённо рассыпающимся в любезностях перед окружающим дамам и всегда чувствующим подходящий для этого момент и умеющим этим моментом воспользоваться.

Увы и ах, его ждало жесточайшее разочарование!

Как поступил бы на его месте Токслей? Уж конечно, он обрушил бы на голову своей избранницы целое море комплиментов, доказывая, что она самая прекрасная из всех женщин на свете и нужна ему, как сама жизнь (в отношении Эмили это было бы истинной правдой без толики преувеличения).

А что сделал Веттели? Энергично помотал головой и воззрился на любимую с таким видом, с каким одно не блещущее умом парнокопытное обычно взирает на новые ворота.

– Нет! Не понимаю! А что мне нужно?

Мисс Фессенден отвела взгляд.

– Какая-то другая женщина, более… соответствующая. Красивая. Блестящая. Светская, в конце концов. Я кто? Я только играю иногда в «настоящую леди», ради удовольствия своих родных. По внутренней сути же – простой школьный врач, и другой жизни не ищу. Я просто не заслуживаю такого парня, как ты. Вдруг ты не будешь со мной счастлив?

– Ты… меня?! Я – с тобой?!! НЕ БУДУ СЧАСТЛИВ?!! – от изумления он, все последние месяцы не устававший гадать, за что добрые боги ниспослали ему, такому заурядному, ничего особенного из себя не представляющему молодому человеку, небесный дар в лице мисс Фессенден, растерял последние остатки дара речи. Особенно возмутительной показалась мысль о какой-то там блестящей светской особе, смеющей стать у них на пути. – Пусть она только сунется, эта твоя другая женщина! – обещал он мрачно. – Я ей всё скажу, что думаю, уж не постесняюсь. А без тебя я вообще жить не могу. Ты только не бросай меня, ладно? Не то я того… умру! – это прозвучало совсем уж жалобно, но, должно быть, очень искренне. Эмили рассмеялась.

– Чудо ты моё!

Склонилась, поцеловала в щёку. Он тоже поцеловал её в ответ, и уже далеко не в щёку…

…– Ну, всё, всё! – она отстранила его через какое-то время, мягко, но решительно. – Достаточно на сегодня, иначе не знаю, чем это кончится. То есть, наоборот, знаю. Ты же не хочешь, чтобы я шла с тобой под венец, лишённая девичьей чести?

– Хочу, – ответил Веттели честно. Пресловутую девичью честь он склонен был считать скорее досадным излишеством, нежели достоинством невесты.

– А о наших семейных традициях ты позабыл? – осведомилась Эмили с напускной свирепостью, стукнула его подушкой по шее и заклеймила: – Развратник!

– Да! Я такой! – важно кивнул он, выдавая желаемое за действительное.

Лучшее время для того, чтобы думать о важном, – утро, когда ты ещё не до конца проснулся, и посторонние, чисто житейские мысли тебя пока не отвлекают. Лучшее положение – горизонтальное: тогда крови легче добраться до головы, что стимулирует мыслительные процессы.

К такому глубокому умозаключению пришел не до конца проснувшийся майор Анстетт в процессе обдумывания вчерашней загадки. Трудно сказать, насколько оно было справедливым, но ответ действительно нашёлся быстро. Точнее, ответы. Одно из двух: либо убийца достаточно силён в магии, чтобы навязать свидетелям ложные воспоминания, либо он вообще не принадлежит школе… Да! Он приходит в школу со стороны, но при этом прекрасно ориентируется в её планировке и внутреннем распорядке. Он пробирается в здание, никем не замеченный, потому что умеет ловко отводить глаза. Вершит своё чёрное дело и исчезает бесследно. Хитрый, опасный и неуловимый, может быть, одержимый, может быть, проклятый…

Он всегда действует очень расчётливо, но однажды ему просто не повезло: неподалёку от школы его заметил и узнал несчастный Честер Гриммслоу. Хоть и пьяницей был отставной полковник, и в больших летах, а всё-таки подготовленному офицеру не так-то просто отвести глаза. Вот откуда на поле для гольфа взялся заиндевевший труп со свёрнутой набок шеей – это наш убийца избавился от ненужного свидетеля! Ему даже тело прятать не пришлось, снег в тот понедельник валил, будто небо прохудилось. Полковника занесло в считанные минуты, так и провалялся бы до самой весны, если бы не случай, в общем-то, непредвиденный. Ведь как ни крути, а поле для гольфа зимой – не самое людное место…

Сложнее другое: почему этот чужак так хорошо знает школу изнутри, откуда получает сведения обо всём, что в ней происходит? Пробирается скрытно и следит? Маловероятно. День за днём отводить глаза нескольким сотням человек – на это даже профессиональному магу никаких сил не хватит. Значит, убийца вхож в Гринторп открыто, или был вхож раньше, или имеет осведомителя. Может быть, он родственник или близкий друг кого-то из учителей или обслуги, может, недавний выпускник, имеющий младшего товарища среди нынешних учеников, бывший сотрудник, уволенный и затаивший обиду, приходящий работник вроде трубочиста или крысолова…

Да, но с какой стати всем этим людям ненавидеть новичка Веттели, не причинившего им никакого зла, и вообще, ни малейшего отношения к ним не имеющего?

А кто сказал, что источник ненависти – именно убийца? Совсем необязательно питать душевную неприязнь к тому, на кого пытаешься свалить свою вину, это можно делать и из хо лодного расчёта. А за кандидатами в личные враги далеко ходить не надо, достаточно вспомнить, что единственной из всей школы, кому мистер Гаффин, отчаянно смущаясь и краснея, подарил книгу своих стихов, была мисс Фессенден… Ну конечно! Такую девушку, как Эмили, не полюбит только круглый идиот. А Огастес – он хоть и странен не в меру, но слабоумным его точно не назовёшь. А ревность – первейший повод для ненависти, это всем известно. Бедный, бедный Гаффин! Знает, что шансов у него нет, вот и бесится так, что все окрестные гоблины чуют его ярость. А убийца тут вовсе ни при чём.