Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Соавторы: Юлия Федотова,Владимир Сазанов,Сергей Малицкий,Лена Обухова,Игорь Николаев,Владимир Лошаченко,Василий Головачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 259 (всего у книги 357 страниц)

Впрочем, всё это дремучие суеверия, с которыми верховной власти надлежит бороться, а не культивировать в собственных душах… Даже удивительно, сколько их расплодилось в Арингораде – всяческих примет и предрассудков – с тех пор, как государственная идеология переориентирована была на атеизм! Пожалуй, правы попы и монахи, утверждая, что безбожники, на деле – самые суеверные из людей… А может, не в религии дело, а в постоянном страхе? И чем страшнее и опаснее жизнь, тем больше разнообразных глупостей измышляет человеческий разум, ища спасения? Взять, к примеру, те годы, когда он служил в болотном треге. Об этом не принято говорить вслух, но были среди них парни (главным, образом, с дальнего севера), что чтили по-прежнему, по-имперски и Мать-Вдовицу, и троих сыновей её. Они, как положено верующим, пели тайком молитвы, и в храмы пробирались, при случае, и даты соблюдали свято: не сквернословили и не мылись в праздничные дни. Однако никто из них, светлых душой, не решился бы выйти в дальний рейд, не оставив в расположении трега монету либо другую какую мелочь. Или, к примеру, не дождавшись второго заката, надеть на себя сапоги, только что снятые с мертвеца. Или пред боем завести разговор о родителях и отчем доме: это значило – прощаться. Даже вшей бить полагалось с оглядкой – сидя спиной к югу.

Существовало ещё множество самых диких запретов и предписаний, которые его сослуживцы дружно выполняли тогда, и о большинстве из них цергард Эйнер нигде потом не слышал. Только им, диверсантам-смертникам эти приметы принадлежали. Появлению некоторых он сам был свидетелем. Был такой случай: один парень, Скер-ат по отцу – имя выпало из памяти, раздевая убитого южанина-таргадара, нашёл на нём маленькую шейную сумочку, красиво вышитую женской рукой, а в ней – фото милой девушки, видно, той самой вышивальщицы. Насчёт фотографий уже существовало строгое правило – глаза проткнуть и в топь. Так он и поступил. Но сумочку пожалел, себе на шею перевесил. И что же? Суток не прошло, как лежал он в болотной жиже лицом кверху, и точно посередь залитого кровью трофея чернела пробитая осколком дыра. С тех пор они часто находили такие сумочки, видно, они были в моде у южан. Но себе больше не оставляли, мало того прикоснуться боялись. Но если кто всё же дотронулся случайно, тот должен был непременно разрезать ладонь и, напоив находку собственной кровью, проткнуть вражеским ножом. (Кое-кто специально для этой цели держал при себе трофейное оружие, благо, с ним приметы были связаны исключительно добрые, хоть обвешайся с ног до головы.) Этот обычай стал одним из самых строгих, хотя два года спустя, когда состав их трега обновился почти полностью, история его возникновения забылась. Только те и помнили, кто знал несчастного Скер-ата лично, но новичкам не рассказывали – вдруг тоже не к добру?

Глупость, конечно, чепуха несусветная – и тогда понимал это Эйнер Рег-ат, и теперь особенно, а всё-таки засела фальшивая монетка в душе маленькой занозой: вдруг да не к добру?

От неприятных мыслей его отвлёк стук.

– Подъём! – это барабанил по крышке капсулы Гвейран. – С прибытием на родину, господа разведчики!

Следуя продуманному цергардом плану, он посадил катер на дальней окраине столицы, туда, где за кварталами мёртвых домов простиралась свежая, голодная топь, призванная послужить надёжным укрытием для инопланетной техники. Сели незамеченными – корпус катера состоял из углеродистых сплавов и был невидим для церангских радаров. Если же случились очевидцы их посадки – тоже не беда. Им и в голову не придёт, заподозрить в упавшем с неба объекте корабль пришельцев. Подумают: неразорвавшийся снаряд упал в топь – туда ему и дорога.

… Под ногами угрожающе пружинило – ох, не потонуть бы теперь, когда дело так близко к развязке!

Цергард Эйнер первым ступил на поверхность родной планеты. Не потому, что это казалось символичным – просто случайно так вышло. Тапри замешкался, собирая имущество, коим разжился в гостях, Гвейран должен был отключить приборы. Эйнера же ничто не задерживало, он спустился по трапу налегке, с одной лишь портативной полевой рацией в руках. Той самой, что изготовлена была, эксперимента ради, на структурном синтезаторе.

Она сослужила им добрую службу – не пришлось тащиться пешком по ночному городу, в разгар комендантского часа. Подкатил на «велардере» дядька Хрит, доставил до места «с ветерком», по его любимому довоенному выражению. Хотя, на самом деле, какой там «ветерок» – тащились еле-еле, объезжая вечные воронки и завалы.

– Ну, как у нас дела? – спросил цергард Эйнер с полдороги. Что-то тревожно у него вдруг стало на сердце: непривычно молчаливым казался обычно словоохотливый Хрит. – Всё в порядке?

Регард хмыкнул, крякнул, будто собираясь с духом, а потом выдал ответ. Не доложил, как следует, по уставному, а промямлил нехотя:

– Да как сказать… Вроде бы всё ничего, как обычно… Кроме одной малости.

– Говори! – страшным голосом прорычал цергард Эйнер, привстав с кресла. Он слишком хорошо знал дядьку Хрита, все его хмыканья, кряканья и прочие интонации.

– Скажу, куда деваться. Один чёрт, доложат. Так лучше уж я…

– Да не тяни ты! Докладывай уже! – взмолился Верховный жалобно. – Ну что за манера! – он чувствовал, как начинают дрожать руки.

– Короче, всё хорошо, кроме одного. Шпионы твои… те самые, из семь дробь девять… Пропали они.

Что-то холодное возникло в груди и камнем провалилось в живот – будто оборвалось.

– КАК?!!

– Да чёрт его знает, как. Бесследно. На той неделе утренняя смена пришла заступать – камера открыта, охранники уже холодные. Сами открыли, сами впустили, тут их и – он чиркнул пальцем по горлу. – … Сидельцев никого. Записи стёрты. Наши ищут – пока безуспешно. Спецы работали.

– Вот только этого нам для полноты счастья и не хватало! – устало вздохнул цергард и прижался лбом к холодному бронированному стеклу.

А из недр памяти наблюдателя Стаднецкого всплыли вдруг слова старой как мир, развесёлой песенки: «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хо-ро-шо!..»

– Позор! – бессвязно шипел Верховный цергард Эйнер. – По-зо-ри-ще! Служба Внешней безопасности – гордость Отечества! Стоило оставить на пару дней! Из под носа, из под самого носа! – и, совсем уж сбившись на солдатский жаргон, беспомощно разведя руками, – разведчики, мать вашу! Бойцы невидимого фронта! Нет, я с вас просто офигеваю!!!

Подчинённые слушали в тяжёлом молчании, прятали глаза, даже те, кто к делу по должности отношения не имел и вины за собой не чувствовал. Стыдно было. Редко доводилось видеть начальство в таком состоянии.

Впрочем, длилась словесная экзекуция недолго. Припомнив ещё пару-тройку изящных оборотов казарменной лексики, цергард Эйнер внешне успокоился, стал прежним – корректным и сдержанным. Даже извинился за резкость. Ох, лучше бы не извинялся – совсем тошно стало. Так подвели своего, так подвели! Начальник ведомственной охраны, Форгард Хевег вслух попросил об отставке, а мысленно решил застрелиться.

– Ну, вот ещё, – искренне возмутился Верховный, – и без того чёрт знает что творится, не хватало мне, до кучи, на кадровые вопросы время тратить! Никаких отставок – всем работать!

Люди тихо разошлись.

На самом деле, он их не винил, просто досаду срывал. На себя, в первую очередь. Зачем оставил пришельцев в штабе, почему не увёз, не спрятал?! Хотя, и это не спасло бы. Кому надо – тот из топи достанет. Вдобавок, круг подозреваемых был бы много шире. А сейчас картина ясная: действовал кто-то из господ-соратников. Притом лично! Приказано было: никого из посторонних, ни под каким видом близко не подпускать к камере 7/9; случись кому проявить к её обитателям повышенный интерес – убивать безжалостно и тела прятать в топь. Охрана, состоявшая из людей верных и проверенных, обязательно именно так и поступила бы. И только в одном случае приказ мог остаться невыполненным. Поднять руку на Верховного они не смели. Это называлось «государственная измена». Этого и сам Эйнер был не в праве требовать от них. С таким врагом предстояло справляться в одиночку.

…О господах Верховных даже помыслить плохо нельзя, изменой от таких мыслей пахнет. Всё-таки регард Хрит не выдержал, заглянул к своему, когда остальные разошлись. Другим не положено было без вызова либо доклада, но он состоял на положении особом, не то что в кабинет Верховного – в личные апартаменты, как говорится, «дверь ногой открывал». Особо доверенное лицо! Для особых же поручений.

Цергард Эйнер сидел на самом краю своего чудовищного кресла, подперев голову руками, прикрыв глаза. Вид у него был утомлённый – от недавней бодрости и следа не осталось, истаяла под грузом новых проблем. Хриту стало жаль его, собственно, и всегда было жаль. Нелегкая жизнь парню досталась, врагу не пожелаешь.

Подошёл, потрепал по плечу – из всего окружения он один мог позволить себе такую вольность, даже господа-форгарды не осмелились бы.

– Сидишь? – спросил, чтобы начать разговор, почему-то неловко было.

– Сижу, – уныло согласился с очевидным тот. – Думаю.

– А!.. Я чего зашёл-то… Спросить зашёл. Ты ведь, понимаешь, конечно?…

– Понимаю, – кивнул цергард. – Всё я понимаю… – и поднял на дядьку грустные серые глаза – Зря я, наверное, на людей наорал, да?

– Не зря, – утешил тот, – людям полезно. Для острастки.

Некоторое время они молчали, сидя друг напротив друга – один в кресле, другой разместился на скамье для допросов – жёсткой, неудобной, множеством задов отполированной, зато – деревянной! Немыслимая роскошь по нынешним временам, как раз для кабинета Верховного. А раньше, до войны, небось, в казарме стояла, или, там, в пыточной камере…

Каждый думал о своём. Цергард, надо полагать, решал дела государственные. А дядька Хрит вспоминал регарда Ловра, доброго старого приятеля, с имперских времён вместе служили, детей вместе растили… Это его смена заступила в ту ночь на пост возле особо охраняемой камеры 7/9. Это его нашли вскоре в луже крови, с распоротой от уха до уха глоткой… Странная рана. Армейские так не режут, армейские натренированы сбоку по горлу, коротким резким движением, перерубая сонную артерию. Широко полосуют уголовники, такая у них разухабистая манера… Регард Хрит пытался представить, что чувствовал друг Ловр в тот момент, когда впускал в камеру Верховного? Понимал, что его ждёт? Конечно, понимал. Никто не назвал бы Ловра дураком… Каково же ему было, старому чёрту, понимать, что отпирает двери собственной смерти?

– Цергард Азра тебя искал, – нарушил молчание Хрит, невмоготу стало молчать. – Люди его рыскали по всему направлению, во все дыры лезли. Мы уж устали прикрывать…

– Азра, говоришь, – медленно вымолвил Эйнер, взгляд его стал тяжёлым, страшным. Но ненадолго – посветлел сразу. Значит, передумал, не подозревает Азру, понял Хрит, значит, кто-то другой… – И чего же он от меня хотел?

– Ты знаешь, мне-то он и не доложил почему-то! – развёл руками регард.

Цергард Эйнер выполз из кресла. Усмехнулся почти весело.

– Экая досада! И как же он тебя вдруг обошёл?… А схожу я сам к нему, вот что! Поздороваюсь

…Нет, Азру он не подозревал. Не его стиль. Не опустился бы Главнокомандующий до того, чтобы собственноручно резать глотки соотечественникам, солдатам, исполняющим свой долг. Были бы они часовыми вражескими – другое дело. Но не своим. И такая мелочь, как чужие заключённые, даже особо охраняемые, вряд ли привлекли бы его внимание. О странностях, с ними связанных, он узнать не мог, потому что мастером закулисных игр не был, и среди людей его не нашлось бы специалистов, способных за пару недель раскопать сведения столь засекреченные. Он привык действовать открыто, напролом, и даже то, что очень старался утаить, рано или поздно всплывало. Так было, к примеру, с обстоятельствами гибели цергарда Регана. От Азры – и то, если окончательно загнать его в угол – можно ждать фугаса под колёсами или снайперской пули. Но не шантажа. Он ещё не до конца утратил представление об офицерской чести. Он, по большому счёту, неплохой человек. Сыграть с ним, что ли, в открытую? Вдруг оценит?

– Позволите, господин соратник?

Цергард Эйнер, сгинувший, казалось бы, бесследно, как ни в чём не бывало, возник на пороге. Сам явился! Азра даже головой тряхнул – не привиделось ли?

– Говорят, вы меня искали? – промурлыкал гость. Вот ведь чёрт! Известно ему! Никак не научатся тихо работать, коновалы деревенские!

– Искал, – пришлось подтвердить, чего уж теперь отпираться?

Рег-ат понимающе кивнул, удобно устроился в кресле напротив, не дожидаясь приглашения, и продолжил как ни в чём не бывало:

– Говорят, убить хотели?

Азра мысленно взвыл от ярости, а вслух бросил резко:

– Хотел бы – убил бы! – поверит или нет – его личное дело.

Не поверил. Улыбнулся сочувственно. Оно и понятно. Чтобы убить кого-то, надо его, как минимум, найти.

– Наступление твоё провалилось, – сообщил Азра злобно.

– Ну конечно, – охотно согласился Эйнер, – этого и следовало ожидать. Как же оно могло не провалиться?

Мальчишка сидел в изящно-расслабленной, нога на ногу, позе, и бледное лицо его было абсолютно безмятежно, будто не о сокрушительном поражении, не о напрасном расходе боеприпасов и человеческих потерях шла речь, а о безделице, не стоящей внимания. Главнокомандующий молча воззрился на него красными от бешенства глазами, красные пятна пошли по лицу. Он не сразу овладел собственным голосом – горло перехватило от возмущения.

– Тогда какого чёрта… – ничего более умного сказать не смог, и повторил. – Какого чёрта?!

Цергард Эйнер выдержал его яростный взгляд – глаз не отвёл и положения не переменил. Только нахмурился немного и сказал. В обычной своей манере, без всяких эмоций:

– Я на ту сторону ходил.

И снова главнокомандующему померещилось, будто чувства ему изменяют. Только не зрение на этот раз, а слух.

– Ты… ходил…

– Да. Ходил.

«Зачем?!!» – чуть было не выпалил Азра, но вовремя себя остановил, не выставился совсем уж дураком. Потому что на подобные вопросы никто никогда не отвечает частным образом. По запросу Совета Верховных – это ещё может быть, и то, как правило, стараются наврать.

В общем, всё стало на свои места. Это была обычная практика взаимодействия армии и разведки: наступательная операция проводится только затем, чтобы специально подготовленные агенты под шумок, в неразберихе боя, могли пересечь линию фронта. Правда, масштабы тех операций бывают обычно далеко не столь глобальны – ну, да и не столь важные персоны в них участвуют.

И всё равно, это было чистое безумие! Азра нервно рассмеялся, вспомнив, как господа-цергарды «по отечески» бранили юного соратника за невинную поездку в соседний Крум. Интересно, что они скажут теперь?

– Ничего не скажут. Я рассчитываю на ваше молчание.

Главнокомандующий снова рассмеялся, на это раз зло.

– Почему ты думаешь, что я буду молчать?

Он нарочно задал этот вопрос. Вот сейчас мальчишка начнёт его шантажировать прошлым, и ненависть, которая вдруг некстати ушла, вернётся вновь. И снова захочется его убить.

– Потому что вы никогда не были равнодушны к участи нашего любимого Отечества, – это прозвучало очень буднично, без всякой патетики или наоборот, иронии.

Азра скрипнул зубами с досады и потребовал резко.

– Скажи откровенно. Неужели та цель, ради которой ты затеял переход, стоила потери пятисот шестидесяти единиц боевой техники и возможного срыва посевной на Юге?

Цергард Эйнер вдруг напрягся, съёжился в кресле, взглянул исподлобья, затравленным зверьком – впервые Азра увидел в его глазах страх – и прошептал с отчаянием:

– О! Если бы вы только знали НАСКОЛЬКО!

И Азре вдруг стало жутко.

Прошло ещё сколько-то секунд, прежде чем они продолжили разговор. Теперь Главнокомандующего интересовали технические подробности. Должен же был он узнать хоть что-то! Чтобы не чувствовать себя совсем уж болваном, которого используют вслепую.

– Можешь сказать, где и когда ты переходил?

– Конечно, – пожал плечами Эйнер, он вновь сделался самим собой. – Тридцать пятого числа, в шестнадцатой зоне, Камр-Сиварское направление, пятый акнар…

– Подожди… Тридцать пятое, шестнадцатая… Ты лжёшь. Это невозможно в принципе. Там шли «болотные танки».

– Шли, – признал цергард устало, потер пальцами виски. Ему было неприятно вспоминать тот день. – Мы укрылись в кабине притопленного болотохода. Танки прошли над нами. Прямо над головой. Нахлебались мы, конечно, а так ничего… Надо бы людей проинструктировать, на будущее. Хороший способ.

Теперь ему нечего было скрывать. Шестнадцатая зона больше ни для кого не представляла интереса. Зато опыт с укрытием мог помочь многим.

«Не врёт ни одним словом!» – осознал Главнокомандующий очень ясно. Как и то, что после этого разговора попытки убить Рег-ата на какое-то время оставит. Нельзя лишать Отечество такого солдата, это будет невосполнимая потеря. Азра был одним из немногих соратников, кто ещё не разучился ставить государственные интересы выше личных.

Цергард Эйнер опасен, но нужен. Пока. До тех пор, пока остальные соратники в силе. Потом его всё равно придётся… устранить. Нельзя, чтобы он оставался в живых, когда к власти начнут приходить его сверстники – их дети. Наследники. «Золотая молодёжь» федерации. Мальчики, стараниями высокопоставленных отцов, не знавшие голода и крови – кто они по сравнению с ним, чудовищем, прошедшим все огни и топи? Он сметёт их, раздавит, не дав опомниться. Зачем ему соратники, если они все вместе не стоят его одного? При нём у них нет будущего…

Это была новая и страшная мысль. Как обухом по голове – не сразу расслышал даже, что цергард к нему обращается.

– Кстати, пока я был в отлучке, у меня кто-то заключённых умыкнул, прямо из камеры, – он заставил себя хихикнуть, сделать вид, будто случившееся для него – не более чем забавный казус. Типа, кому может понадобиться такая дрянь, как чужие арестанты? – Не слышали, кто бы это мог быть?

– Соратник Кузар заглядывал ко мне на той неделе, – кусая губу, пробормотал Азра. – Всё пытался завести речь о тебе… Они с Репром давно мечтают тебе досадить, не их ли рук дело?

– Я тоже так считаю, – степенно кивнул собеседник. Он и вправду так считал.

Цергард Эйнер ушёл, оставив Главнокомандующего наедине с тяжкими думами.

Вот нравился ему молодой Рег-ат, при всём своём безобразии – нравился! Где-то там, в глубине нечеловеческой, изуродованной природой и людьми души, он был неплохим парнем. И отчаянной смелостью и наглостью своей пугал – но и подкупал.

Но однажды придётся его убить. Чтобы уберечь собственных детей. Слабых и никчёмных, по большому счёту. Что они могут дать Отечеству? Такая ли власть нужна ему в нелёгкое военное время? Увы. Ставить интересы государственные выше собственных цергард Азра умел. Но выше интересов наследников своих – нет. Он сам осознавал это. Каялся, но ничего поделать не мог, такова уж родительская природа. Давшая, однако, сбой на соратнике Регане…

Или не было никакого сбоя?

Только ли естественное для здорового человека отвращение к уродству заставило Регана измываться над своим неудачным отпрыском? Или был в том дальний расчет: руками сына, через потомков отплатить отцам за крах своего мира? Серебряная кровь, аристократы чёрт знает в каком поколении. Земли и люди принадлежали им. И – не стало ничего. Разве способен человек такое просить? Разве не захочет поквитаться?

Орудие мести – вот что такое цергард Эйнер. Последнее оружие старой Империи, у них на глазах выкованное и закалённое. Почему они не поняли это тогда? Почему позволили сыновьям вырасти слабыми?

Потому что сами были молоды тогда, и не умели смотреть в отдалённое будущее. Потому что детей своих любили и жалели. Потому что имели жён – разве мать позволит подвергнуть ребёнка таким мукам, через которые Реган провёл своего мальчишку? И вообще, разве думал кто, что несчастный мутант выживет? И в детстве, и потом… Уж ему-то, Азре, как никому было известно: состав «болотного трега» практически полностью обновляется каждые полтора года. Эйнер в нём прослужил пять. Будто неуязвимый… Жутко, жутко…

Плохо, что не имелось в арсенале арингорадской контрразведки прибора, позволявшего читать чужие мысли. На далёкой Земле, может быть, успели изобрести нечто подобное, но наука Церанга таких высот пока не достигла. А жаль. Цергард Эйнер здорово позабавился бы, проникнув в голову соратника Азры. Идее об убийстве он не удивился бы, скорее, о его отсрочке. Но всё остальное стало бы для него большой неожиданностью. Гораздо скромнее, чем Азра, оценивал он собственную персону, и уж во всяком случае, не собирался никому мстить за крах абсолютно чуждой ему Империи Венрад. Равно как и узурпировать власть в Федерации. Особенно теперь, когда у него были совершено иные приоритеты.

Хотя, если бы нашёлся где-нибудь во Вселенной прибор, позволяющий говорить с мёртвыми, он узнал бы, что позиция цергарда Регана была не так уж далека от измышлений его убийцы.

Гвейран рассчитывал, что по возвращении его снова ждёт тюремная камера, но он ошибся. Не доверял больше камерам цергард Эйнер. И пришелец был водворён в то единственное помещение Генерального Штаба, куда не могли вторгнуться беспрепятственно господа-соратнички. А чтобы не возникло кривотолков и вопросов, на каком это основании простой крумский обыватель, причём личность, судя по всему, неблагонадёжная, обретается в личных апартаментах Верховного цергарда Федерации, пришлось объявить агарда Тапри больным, в Гвейрана – его личным врачом.

Адъютант Верховного – персона, не смотря на невысокое звание, и в самом деле настолько значительная, личный врач, в случае необходимости, полагается ей по статусу. Вот только бедному Тапри вовсе не хотелось слыть больным. Но юноше очень ясно дали понять: его мнение в данном случае никого не интересует. Не мог же сказаться больным сам цергард Эйнер! Покойный Реган и тот три раза в топи перевернулся бы!

– И какая же это у меня болезнь? – чуть более мрачно, чем можно позволить себе при обращении к высшему начальству, осведомился адъютант. – Что мне говорить, если кто спросит?

В медицинских вопросах цергард разбирался не слишком хорошо. А хворь следовало подобрать такую, чтобы, с одной стороны, не препятствовала исполнению служебных обязанностей, с другой – требовала постоянного врачебного присутствия.

– Ох, даже не знаю… Ну, пусть будет эпилепсия, что ли…

Это было ужасно! Хуже и не придумаешь! Был когда-то у Тапри однокурсник, Моро Фип-ат, и благодаря ему, тот не понаслышке знал, что такое эпилепсия. Припадки у бедняги случались довольно редко, но смотреть на них было отвратительно. Тело парня били мелкие ритмичные судороги, так, что оно подскакивало кверху и колотилось о пол, розовая пена шла изо рта, вдобавок, штаны потом каждый раз оказывались мокрыми. Кончилось дело тем, что комиссия сочла его «неспособным к дальнейшему обучению» (хотя на самом деле был он вовсе не глуп, только очень нелюдим и злобен) и отправила на фронт. С тех пор падучая болезнь служила для Тапри символом несостоявшейся карьеры.

Возмущённо завопить «только этого мне не хватало!» несчастный агард всё-таки не осмелился. Но на лице его возникло выражение такой обиды, что Гвейран поспешил вмешаться: не надо никакой эпилепсии, малокровия будет вполне достаточно. Новый «диагноз» слегка примирил агарда с действительностью своим аристократизмом – довелось ему однажды где-то прочесть фразу: «На балы те съезжалась бледная малокровная молодёжь, отпрыски знатных семейств». Благородное происхождение в наше время не в моде, но всё лучше, чем эпилептиком прослыть!

Тапри успокоился, но Эйнер втайне считал себя виноватым перед адъютантом, и, чтобы вину загладить, собрался начать обещанную процедуру оформления братских отношений. Но остановил Гвейран.

– С ума сошли?! Ты же его под удар подставишь, признав родственником! Недоброжелатели твои сразу поймут, что судьба Тапри тебе небезразлична, по нему и ударят!

Цергард Эйнер сразу вспомнил о нападении на адъютанта головорезов Кузара, и отложил своё решение до лучших времён. И то чувство благодарности пришельцу, что родилось в сердце юного агарда, мгновенно улетучилось. За честь считаться братом господина цергарда Эйнера он был готов хоть трижды жизнью заплатить! И не в том дело, что новое родство сулило огромные преимущества, а в преданности и верности! Но разве существо с чужой планеты могло это понять?

Время текло медленно и скучно. Цергард Эйнер рыскал где-то чуть не сутками в поисках похищенных землян. Возвращался усталым и злым, видно плохо продвигалось расследование. Валился поперёк кровати и засыпал, не успев ничего рассказать… или не пожелав? Наутро убегал снова, и адъютанта с собой не брал. Тапри и Гвейран жили затворниками. Со скуки, в меру скромных мужских способностей, занимались домашним хозяйством: неумелая уборка, стирка на скорую руку – нижнее бельё с зимними куртками в одной куче, нехитрая стряпня из скудных пайковых. Вообще-то, господам Верховным полагался целый штат обслуги, но цергард Эйнер искренне недоумевал, зачем она ему нужна, так что дел накопилось. Наблюдателя Стаднецкого новая роль домохозяйки даже забавляла, всё-таки веселее, чем в общей камере сидеть. Агард Тапри страдал, досадовал, что лишён возможности приносить господину цергарду настоящую пользу.

– Как же – лишён? – убеждал его Гвейран. – Ты ведь меня охраняешь! Кому ещё, кроме тебя Эйнер может это доверить? Вон, на охранников положился – а что вышло! Одна надежда на тебя!

– Да-а! – обиженно брюзжал Тапри, с пришельцем он не считал нужным церемониться, – Вот вы меня уговариваете, как маленького, а на самом деле, случись что, сильнее меня втрое. Ещё вопрос, кто кого охраняет! Думаете, я не понимаю?

– Во-первых, вдвоём всегда легче отбиться, чем поодиночке. Во-вторых, дело не в силе даже, а в статусе. Кто я такой? Простой врач. А ты? Доверенное лицо самого цергарда Эйнера! С правом голоса от его имени! Это дорогого стоит.

И уж так приятны были юному агарду эти его слова, что их он критиковать не брался, хоть и не верил в глубине души. Но если бы услышал их цергард Эйнер – пожалуй, посмеялся бы про себя. Потому что если бы нашёлся в Арингораде злоумышленник, осмелившийся на такое невероятное по своей наглости преступление, как нападение на личные апартаменты Верховного цергарда Федерации – наверняка так подготовился бы, такие силы собрал, что ни двое не отбились бы, ни все двадцать. И никакой статус не помог бы.

…На пятый день тягостного их существования, адъютант запросился в отпуск. На один день хотя бы. Он хотел видеть Вегду. И предлог имелся благовидный: помаду отдать, не зря же припасал! С одной стороны, просьба его была вполне законной и обоснованной, по крайней мере, с точки зрения цергарда Эйнера. Уж кто-кто, а он хорошо знал, что такое разлука с любимой… С другой – риск новых осложнений. Ох, как не хотелось отпускать! И не отпустить нельзя, ведь каждую ночь на город падают бомбы. Случись что – потом всю жизнь себе не простишь. Если бы не задержали его тогда ради дурацкого, никому не нужного совещания – как знать, может, успел бы… Скорее всего, конечно, накрыло бы вместе – ну и пусть, было бы легче…

– Отпускаю, – решил он. – Только один не пойдёшь. Бери с собой дядьку Хрита.

Агард Тапри растерянно моргнул: упомянутый дядька в его планы никоим образом не вписывался.

– Ой. А как же мы… втроём?

– Да вот так, чтобы веселее было! – рассмеялся цергард. – Надо же и ему, бедному, развлечься иногда, отдохнуть от старухи-жены!.. Ну, что ты на меня сморишь?! Отвезёт он тебя, и в машине подождёт! А лучше возьми нашу новую рацию, сделаешь свои дела – и вызовешь, чтобы забрал.

– Да я ведь на минуточку, я только подарок отдать… – смутился адъютант.

– О, – тоном мудрого старшего товарища молвил Эйнер, – тут не зарекайся! Подарки дарить – дело непростое, долгое…

Всё-таки он предпочёл бы идти пешком. Было бы время собраться с духом, обдумать как следует, что сказать, и как сказать. Господин регард Хрит – замечательный человек, надёжный боевой товарищ. И нет в том его вины, что жестокая жизнь приучила его смотреть на мир немного слишком цинично. Старый шпион, он мгновенно догадался о цели поездки, и всю дорогу без умолку нёс скабрезности, никак не вяжущиеся с трепетно-романтическим настроением своего подопечного.

…И ведь сам понимал, что лучше бы ему, старому дурню, помолчать – мальчишка и без того сидит весь пунцовый, как боевое знамя Империи! Так поди ж ты, будто прорвало! От зависти, что ли? Давно, ох давно прошли и не вернутся те годочки, когда сам на свидания бегал!.. Первая любовь… Красавица-аристократка, снизошедшая до простого солдатика, штабного рассыльного… Пьяный пехотинец размозжил ей голову прикладом, когда взбесившаяся чернь грабила богатые дома. Нашёл он потом того пехотинца. Как удалось во всеобщей неразберихе – чудо. Не иначе, сама Мать-Вдовица помогла! Нашёл, и впервые узнал, каково это – убить живого человека. И понеслось… Скольких потом положил – разве упомнишь? Жил бешено, одним днём. Не любил никого. Бабы, конечно, были – как без этого? Чувств не было, будто умерло всё в тот день, когда увидел её изуродованное лицо и красные пятна крови на дорогом бежевом ковре…

Остепенился с годами, семью завёл. Жена-дура детей целый выводок нарожала. Зачем, когда весь мир под откос катится? И не запретишь – жаловаться будет. Закон на её стороне, закон рожать велит. Стране солдаты нужны. Пушечное мясо. Горько, ох, горько детей на мясо рожать! И сказать бы об этом мальцу по-хорошему, предупредить, дескать, не спешите с этим делом, раньше головой подумайте… И про девку сказать, что беречь надо пуще глаза, чтобы не сменилось счастье бедой… Да вот не говорится! Лезет какая-то пустая дрянь с языка, самому противно…

– Вылезай, приехали!

Так и не обдумал он ничего – не успел. Шагнул в подъезд – как в чёрный омут бросился. Где-то в горле стучало сердце. В какой-то момент страстно захотелось, чтобы её не было дома.

Но она там была. Одна. Очень тонкая, очень бледная, стриженая почему-то как мальчик. Сидела на казарменной своей кровати в одной маечке, обхватив странно покрасневшими руками голые острые коленки. Смотрела в пустоту. Форменное платьице аккуратно висело на спинке стула, но знаки различия были спороты. «Уволили, значит, – отметил Тапри машинально. – На что же она теперь живёт?» Из маленького казённого репродуктора под потолком неслись бравурные звуки военного марша. На жёлтой клеёнчатой скатерти появилось бурое пятно, прожженное утюгом, как раз на том месте, где прежде была смешная рожица. В комнате пахло сыростью и голодом.