Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Соавторы: Юлия Федотова,Владимир Сазанов,Сергей Малицкий,Лена Обухова,Игорь Николаев,Владимир Лошаченко,Василий Головачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 227 (всего у книги 357 страниц)

Новый порыв ветра швырнул в комнату горсть колючего снега. Штора зашелестела несжатыми колосьями, все в чёрной головне.

– Пойдём отсюда скорее, ты простудишься, – забеспокоился Ивенский-старший. – Захар, унеси птицу, подбери ей клетку пошире. Да не стойте как соляные столпы, – рассердился он на слуг. – Достаньте из кладовой старый ковёр, завесьте окно! Не лето на дворе, весь дом выстудим… Ромочка, ты весь дрожишь, ну-ка, вставай!

Нет, не вставалось. Ноги были как ватные, перед глазами всё плыло.

– Ах, не тревожьте меня, лучше я здесь умру!

Но умереть ему не дали, генерал сам перенёс несчастного отпрыска в свою комнату, уложил под одеяло и принялся сокрушаться:

– Это всё я виноват, расстроил тебя на ночь глядя! Ясно же было, что однажды это произойдёт! Дурак, я дурак!.. Захар! Канарейку пересадил? Вели запрягать, езжай за лекарем.

– Никак нет, ваше высокопревосходительство! Не пересадил! Она клювачая, зараза, я её боюся! В оранжарее поставил, в чём была, – донёсся бравый голос денщика.

– Папенька, – взмолился Ивенский. – Не надо лекаря, лучше объясните толком, что происходит? Отчего в моей комнате погром?

– Оттого, что я, безмозглый, огорчил тебя на ночь! – толковал о своём Ивенский-старший.

– Отец мой!!! Если бы всякий раз, когда кто-то огорчал меня на ночь, вокруг творились такие катаклизмы, боюсь, от всего Пекин-города уже ничего не осталось бы, а то и от всей столицы… Или не было погрома? Папенька, только честно, вы видели всё это: траву, корни, другие безобразия? Может, я сошёл с ума, и мне почудилось?

– Конечно же, видел, – успокоил отец, поправляя одеяло. – Видел много раз. Твоя мать и не такое устраивала на нервной почве. Надо было давно тебя предупредить, тогда бы ты меньше испугался. Да всё повода не было, надеялся, вдруг обойдёмся без этого…

– Моя мать? – в голове у Романа Григорьевича начинало проясняться.

– Твоя мать. Я не говорил тебе, но видишь ли, она была…

– Ведьма! – выпалил Ивенский младший.

– Ты знаешь об этом? – удивился отец. – Впрочем, наивно было полагать, что тайна однажды не раскроется. Кто тебе сказал, давно ли?

Что ж, пришло время раскрывать карты.

Отец с сыном проговорили чуть не до самого рассвета. Роман Григорьевич признался в том, как встретил дедушку Ворона, и что от него узнал. Григорий Романович поведал историю своей юности, как полюбил красавицу-ведьму, и вопреки родительским предостережениям, исходившим от обеих заинтересованных сторон, связал с ней свою судьбу. Сначала у них катилось гладко. Ничем особенным ведьма от простой женщины не отличалась. Характер имела не хуже, чем у многих других жён, ремеслом своим заниматься бросила – не было нужды. Вскоре родился сын, жили, как обычная семья. Ну, разве что случалось супруге иногда в сердцах устроить погром, наподобие нынешнего, но потом она сама же быстро наводила порядок, и всё шло своим чередом.

Но потом жена вдруг заскучала, запросилась в Европу, а мужа не отпускала служба. Тут, как на грех, подвернулся какой-то музыкант, с ним неверная и укатила. Банальнейшая, в общем, история, и ведовство тут, по большому счёту, ни при чём. Романа Григорьевича волновало другое.

– Папенька, так это верно, что я родился ведьмаком?

– Верно, сын мой. Она мне сразу сказала, как увидела тебя впервые.

Сердце Романа Григорьевича упало.

– Папенька, – еле выговорил он дрожащим голосом, полуобморочно, – значит, я родился с хвостом?!

– Что? – не сразу даже понял Григорий Романович, а поняв, рассмеялся. – Ах ты, господи, ну, конечно же, нет! Вздор какой! – но сын Ромочка смотрел с недоверием. – Ну, хочешь, сходим с тобой в какой-нибудь храм, или к перуновым идолам, и я тебе на священной земле поклянусь, что не было у тебя от рождения хвоста!

– Ладно, – поверил тот, словно бы даже нехотя. – Но отчего вы мне сразу не сказали, кто я таков? Зачем было скрывать?

И правда, зачем? – задумался Григорий Романович вслух. Возможно, таким образом он старался вычеркнуть из своей жизни всё, что было связано с изменницей-женой. Возможно, хотел быть уверенным, что сын пойдёт по военной линии, как все мужчины в роду Ивенских, а не по оккультной… С другой стороны, знать бы заранее, что тот выберет сыскную полицию – так лучше бы, право, учился ведовству!.. Да по большому-то счёту, он ведь ничего нарочно и не скрывал. Просто сын свои чародейские способности почти не проявлял, развивать их специально было некому и некогда – служба бросала их с места на место; о том, чтобы оставить ребёнка в пансионе при оккультном училище, в компании отпрысков деревенских ведунов да знахарей, речи не шло – да и к чему? Это простонародье радуется, когда в семье появляется ребёнок с задатками чародея: такой даже не учась, многого в жизни достигнет, а уж если удастся пристроить его хотя бы в училище, не говоря уж о семинарии – то глядишь, и в господа выбьется… А человеку благородного происхождения, с положением это зачем? Ну, выучился бы мальчик, получил оккультный аттестат, притом не академического мага даже – ведуна кондового, и дальше что? Частная практика: травка купальская, кожица лягушачья, зелья-варева, отворот-приворот, порча-сглаз? Служба мелким чиновником при каком-нибудь захудалом ведомстве? Жизнь затворником в имении, тайные опыты и грандиозные планы, которым никогда не суждено сбыться? С Ромочкиным-то характером? Представить смешно! Да зашвырнул бы он свой аттестат в реку, и кончилась на том его оккультная карьера, не начавшись, только годы бы зря потратил.

– Может, я тогда пошёл бы в ночные егеря, на нежить охотиться, – возразил на это Роман Григорьевич не очень уверенно.

– А теперь тебе кто мешал? – пожал плечами генерал Ивенский. – Разве при вашем полицейском управлении не было егерского отделения? Подал бы на перевод из сыскного, раз тебе так уж мечталось охотиться. Туда берут и простых людей, умели бы ружьё держать. Но ты ведь этого и в мыслях не держал, и не заикался даже.

– Тоже верно, – вынужден был согласиться Роман Григорьевич. – В егеря меня могли взять, да сам бы я не пошёл. В егерях выше шестого класса не поднимешься, и то ближе к старости… Знаете, папенька, мне кажется, что ни делается, всё к лучшему. Одного боюсь: вдруг то, что случилось ночью, станет повторяться часто? Так ведь и дом может однажды не устоять!

– За двадцать три года случилось первый раз, – возразил отец. – Ты не женщина, натура у тебя уравновешенная – с чего бы повторяться ему? Не морочь себе голову, лучше поспи ещё часок… И честно признайся, пока не поздно, ты точно не против моей женитьбы? Одно твоё слово, и…

– Отец мой! Я уж и имя для будущей сестры подобрал, а вы на попятную?!

– А если родится брат? – рассмеялся тот.

– Ох, только пожалуйста, не называйте бедного ребёнка Акакием, – пробормотал Роман Григорьевич уже в полусне. – Лучше пусть будет Ардалион. Это я ещё смогу пережить!

Сказал так, и заснул окончательно, оставив Григория Романовича в полном недоумении. «Откуда такие мысли? – удивлялся тот. – Акакия какого-то выдумал! Я уж и забыл, что имя такое есть на свете!»… Того не знал немного чуждавшийся света боевой генерал Ивенский, что любимого дедушку его избранницы звали именно Акакием, а бабушка по материнской лини, к слову, была Яздундоктой. Тем более, не мог знать этого Ивенский-младший. А поди ж ты, как совпало! Случайно ли?

Наутро Тит Ардалионович сказался здоровым как бык, хотя по виду его в это бодрое утверждение трудно было поверить. По виду же Романа Григорьевича нельзя было даже с уверенностью судить, жив ли он вообще. В таком состоянии они и явились на службу.

Господин Иванов, он же Ларцев, заглянувший в кабинет осведомиться, как продвигается следствие, сначала удивлённо воззрился на новых сослуживцев, потом спросил с тревогой:

– А что слышно, не ходит ли нынче по Пальмире тиф, или, упаси боже, холера?

Агенты переглянулись, озадаченные столь неожиданным вопросом.

– Специально мы не интересовались, но кажется, нет, – ответил Ивенский.

– Хочется верить, – мрачно молвил Ларцев и поспешил ретироваться.

– И зачем приходил? – недоумённо пробормотал Роман Григорьевич, глядя ему вслед. – Неужели Особая Канцелярия ведает ещё и эпидемиями? Для чего же тогда санитарная служба введена? Прав был этот старый зануда Понуров – никакого порядка в стране!.. Удальцев, если вас не затруднит, выгляньте в коридор, не болтается ли там без дела кто-нибудь из нижних чинов?

– Болтается! – оповестил Тит Ардалионович, высунув нос за дверь. Там, на скамье у стены, дремал в ожидании приказаний упитанный ефрейтор.

– Прекрасно! Дайте ему денег… сейчас… – Роман Григорьевич извлёк кошель. – Вот. Пусть живо слетает в булочную и в бакалею, купит свежего калача и какой-нибудь колбасы. Поедем с вами нежить допрашивать.

Нельзя сказать, что Удальцев что-то понял, нельзя сказать, что к способу передвижения упитанного ефрейтора был применим глагол «слетать», но поручение он, так или иначе, исполнил. Доставленный калач оказался так хорош, что по дороге господа агенты обгрызли у него горячую верхнюю корку – приятно по морозцу! На варёную колбасу они не позарились, показалось, что с душком. Правильно показалось. Это ефрейтор, шельма, сэкономил, выкроил своим ребятам на пряники.

– Копчёную надо было брать, – тревожился Роман Григорьевич. – Вдруг не понравится?

К счастью, осиротевший понуровский домовой был неразборчив: и калач объеденный смолотил в один присест, и колбасой не побрезговал. И допрашивать его не пришлось – исчез. Но не бесследно.

Едва Тит Ардалионович успел протянуть разочарованно: «Эх, вот это да-а! Накормили, называется!..» как в полутёмной комнате сделалось заметно светлее – окна, мгновение назад плотно зашторенные, вдруг сами собой оказались открытыми.

– Странно, – удивился Ивенский, машинально выглянул во двор, и тут же испуганно отпрянул. – Нет, это не странно, это с ума можно сойти! Может, я всё-таки сплю до сих пор?!

Куда только подевались косые, по форме похожие на пустынные барханы сугробы, наметённые за ночь злой вьюгой? За окном, насколько позволял обзор, была видна только серая, промёрзшая до трещин земля да голая мостовая с застывшими потёками помоев, лишь на крышах сараев чуть поблёскивал налёт инея. Ни белого пятнышка нигде, ни снежинки!

Но преобразился не только окружающий ландшафт. Сама комната тоже изменилась, причём в лучшую сторону. Со старого персидского ковра бесследно исчезло и тёмное пятно засохшей крови, и зловещий белый контур, очерченный мелом вокруг мёртвого тела. Бурых брызг на стенах тоже не осталось. Потайной шкаф, едва не угробивший в своё время второго пристава Ивенского, стоял плотно закрытым, замаскированным под стенную панель. В общем, не сохранилось ни единой детали, напоминавшей о недавнем убийстве.

– Это домовой так прибрался? Зачем? – прошептал Удальцев, ему отчего-то стало жутко.

Если Роман Григорьевич и собирался ему ответить, то не успел. Потому что из глубины дома вдруг послышались шаркающие шаги. Скрипнула половица, раздвинулась дверная занавеска…

– Ой, мамочка! – простонал Удальцев, помимо воли шарахаясь за спину Романа Григорьевича. – Это же…

Да, это был он. Аскольд Аскольдович Понуров, адепт белыя и чёрныя магии, собственной персоной. Не призрак с перерубленной шеей – призрака Удальцев не испугался бы. Живой. И шея его – вот ужас! – была в полном порядке, как новенькая.

– Господин Понуров?! – позвал Роман Григорьевич замогильным голосом, он был потрясён не меньше своего юного помощника.

Но бывший покойник и ухом не повёл. Он прямиком направился к стене, скрывающей тайник. Подошёл, пошарил рукой, надавил. В стене образовалась щель, маг извлёк из неё тяжёлую стеклянную банку тёмного стекла с плотно притёртой крышкой, поставил на ковёр возле своих ног…

– Ай! – вскрикнул Удальцев и резво отскочил.

Прямо перед ним, буквально в двух-трёх дюймах возникла новая фигура. Она соткалась из воздуха, ставшего струйчатым и дрожащим, как бывает в жару над раскалённой мостовой. Она была зловеще-чёрной, закутанной в опереточного вида плащ – такие обычно надевают на сцене актёры, играющие коварных злодеев и благородных разбойников, но невозможно представить, чтобы кто-то разгуливал в нём по морозному Москов-граду.

Не обратив ни малейшего внимания на Тита Ардалионовича, с которым столкнулся буквально нос к носу, таинственный пришелец резким движением откинул капюшон. Видно стало очень бледное, очень худое, если не сказать, измождённое лицо с глубоко впалыми щеками и резко выступающими скулами. Белые, точнее, бесцветные пряди волос падали на высокий, без морщин лоб – выглядел человек лет на тридцать пять-сорок, не старше. Если, конечно, он был человеком. Потому что нечасто встречаются на Руси люди с глазами, начисто лишёнными радужной оболочки – только белок и посредине чёрная точка зрачка. От одного взгляда таких глаз хотелось бежать прочь без оглядки.

Тит Ардалионович не побежал, лишь отступил ещё дальше и вжался в стену. Роман Григорьевич героически остался на месте, он успел уяснить для себя, что оба чародея по какой-то неведомой причине не замечают посторонних наблюдателей, даже если смотрят на них в упор. Картина из прошлого разворачивалась перед глазами двух агентов, но сами они существовали вне её, были лишь зрителями, но не участниками кровавой сцены…

– Кто здесь? – господин Понуров резко обернулся на шорох плаща. – ТЫ?!!

Руки мага взметнулись кверху, он, будто игрок в мяч, выхватил прямо из воздуха ослепительно-белый огненный шар… Но метнуть во врага не успел. Под плащом блеснул металл, кривое лезвие со свистом рассекло воздух, раздался неприятный мокрый звук, мощная струя крови брызнула из перегубленной шеи, тело тяжело рухнуло на ковёр, чёрная, шитая золотом мантия неприлично задралась, обнажив худые белые ноги и смешные полосатые подштанники. Тита Ардалионовича вырвало на многострадальный ковёр недавним калачом. Роман Григорьевич сказал «Ох!» и попятился.

Убийца тоже отступил от своей жертвы на шаг. Плавным движением провёл пальцами по окровавленному клинку, поднёс их ко рту и медленно облизал, вывалив тёмный, почти чёрный язык. Тит Ардалионович расстался с остатками вчерашнего ужина. Роман Григорьевич сказал «Фу-у!» и побледнел.

А белоглазое чудовище спрятало оружие под плащом, неторопливо огляделось, переступило через труп, ухватило с пола банку, повернулось, и…

Ему полагалось бы исчезнуть. Раствориться в дрожащем и струящемся воздухе вместе с добычей своею. Так оно было изначально.

… встретилось взглядом с агентом Ивенским.

Они смотрели друг на друга в упор. Ни друг друга ВИДЕЛИ.

Роману Григорьевичу стало страшно, он чувствовал, что не может ни взгляда отвести от этих жутких глаз, ни пошевелиться – будто замороженный. Для убийцы их встреча тоже была неожиданностью. Он замер на месте, лицо исказилось изумлением и злобой. Однако, замешательство его длилось не дольше секунды. Затем он выхватил окровавленный ятаган. Металл свистнул в воздухе, дико вскрикнул Тит Ардалионович. Страшный удар обрушился на Ивенского, не оставив ему ни единого шанса на спасение. Удальцев, безвольно застывший у стены, отчётливо видел, как кривое лезвие с размаху вошло в шею его начальника, вышло с другой стороны… И ничего не случилось. Не била кровь фонтаном, не прыгала по половицам отрубленная голова.

– Ка-ак?! – выдохнул белоглазый едва ли не со страхом, видно, тоже не понимал, что происходит вокруг. Попытался сделать новый замах – не смог даже руку поднять.

Роман Григорьевич, уже успевший осознать, что смерть и на этот обошла его стороной, нашёл в себе силы растянуть в злорадной усмешке внезапно пересохшие губы. Нижняя больно треснула – лишне доказательство, что он всё-таки жив. Очень хотелось сказать что-то злое, но это было уже за пределами его возможностей – странное оцепенение не проходило.

Но и белоглазому, похоже, приходилось не намного легче.

– Ведьмак-х-х… – прохрипел он не то утвердительно, не то вопросительно, и видно было, с каким трудом, едва ли не с болью даются ему слова. Он шептал так тихо, что Удальцев, стоявший чуть поодаль, ни слова не разобрал, только шелест и слышал. – Отпус-сти-и! Сгинь!

Что?! Тут только Ивенский понял! Это не колдун сковал его своим парализующим взглядом – всё как раз наоборот! Это он сам каким-то непонятным образом, против собственной воли, удерживает на месте вырывающегося колдуна, не позволяет тому отступить. И все его силы уходят на это противостояние, поэтому он и не может ни шевельнуться, ни раскрыть рта. А стоит отвести взгляд или просто закрыть глаза – и весь этот кошмар исчезнет, как дурной сон… Но почему-то не получалось! Ах, хоть бы Удальцев догадался вмешаться!

Но бедный Тит Ардалионович стоял, вжавшись в злополучную стену, охваченный не то собственным страхом, не то тем же оцепенением, что и остальные участники драматической сцены.

Помощь пришла, откуда не ждали. Полный животного ужаса, тонкий и отчаянный крик раздался от двери. Роман Григорьевич, вздрогнул, резко обернулся…

Исчезло, всё исчезло – и белоглазый убийца, и окровавленное тело, и дневной свет вновь померк. Единственным свидетельством пережитого кошмара было лишь недавнее содержимое желудка Тита Ардалионовича разлившееся по полу, да сухое бурое пятно на ковре. Зато на пороге комнаты возникло нечто новое, а именно, женщина. Очень кстати, надо сказать! Без неё Роман Григорьевич так и свалился бы, где стоял. Но позволить себе столь постыдную слабость при незнакомой даме он, разумеется, не мог. Пришлось брать себя в руки и водворяться на сафьяновую банкетку в углу – вроде бы, это он не от немощи телесной на неё присел, а чтобы удобнее было показания оформлять. Даже записную книжицу из кармана достал, и на подчинённого прикрикнул:

– Удальцев, ну что же вы застыли столбиком, как суслик у норы? Где наша чернильница?… Спасибо… Итак, барышня, кто вы такая есть? Имя, фамилия, род занятий, что делаете на месте преступления, на каком основании проникли в опечатанное помещение? Документы имеются?

Роман Григорьевич начал допрос сурово, с точки зрения уже немного опомнившегося Удальцева, даже слишком, – барышня-то была прехорошенькая, насмерть перепуганная, и вообще, вежливее было бы для начала самим представиться. Однако, начальнику его было не до соблюдения условностей, и не до самой барышни, по большому счёту. Только о том и думал, как бы не завалиться на бок. Должно быть, со стороны было заметно его бедственное состояние, потому что барышня, вместо того, чтобы чётко и ясно, как подобает всякой разумной женщине, ответить на поставленные вопросы, пролепетала сочувственно:

– Вам нехорошо?

– Бывало и лучше, – честно признал Роман Григорьевич. Опираться было бессмысленно – из носа потекло красное и капнуло на чистую страницу. – Однако, не будем отвлекаться, отвечайте! – он прислонился затылком к стене, чтобы голова держалась надёжнее.

Но вместо ответов, на него посыпался град беспорядочных вопросов и возгласов.

– Что с вами? У вас кровь! Вот, возьмите скорее платок! А кто был этот страшный человек с саблей? Он? Глаза какие – ах! Чёрный весь, худой. Лицо как череп! Кощей Бессмертный!.. – она вдруг запнулась. – Да, вылитый Кощей Бессмертный! А мёртвый? Вы видели мёртвого? Это дядюшка Аскольд, да? Ой, ужас, ужас! Куда всё подевалось?! Оно же было, я видела! Было и пропало! Это призраки, да?

Н…не совсем, – Ивенскому удалось, наконец, вставить своё неуверенное слово в её сумбурный монолог. – И не суть!.. Удальцев! Дайте же даме воды! И мне тоже!.. И сами выпейте, на вас лица нет! И знаете что? Давайте-ка переместимся в приёмную, здесь стало душно! – это он деликатничал. На самом деле, в комнате стоял отвратительный кислый запах из-за слабого желудка Тита Ардалионовича.

Перемещение прошло сравнительно удачно, никто никуда не упал. Только Удальцев, пошатнувшись, задел плечом шкафчик, на пол со звоном посыпались пузырьки и склянки. На шум со двора вбежал караульный.

– Пшёл прочь! – велел Тит Ардалионович, чрезвычайно раздосадованный собственной неловкостью. – Здесь для тебя нет ничего интересного.

Караульный удивлено пискнул: «Слушаюс-с!» и скрылся. Он никогда ещё не видел, чтобы у господ сыскных были такие лица – один другого зеленее. И барышня выглядела им под стать.

Тем временем, Роман Григорьевич в какой-то мере пришёл в себя и вспомнил о приличиях.

– Особая канцелярия, агенты Ивенский, Удальцев к вашим услугам, – представился коротко, без чинов, но всё лучше, чем ничего. – С кем имеем честь… мадемуазель? – вроде бы, кольца у не видно… Тьфу, какое кольцо, она же в перчатках!

Однако, угадал. Барышня против «мадемуазели» возражать не стала:

– Понурова Екатерина Рюриковна, приехала из Вильны, служу классной наставницей в институте благородных девиц, – ответила достаточно вразумительно, и Роман Григорьевич решил, что, пожалуй, она не так безнадёжна, как ему показалось вначале.

– Понурова? Покойный Аскольд Аскольдович Понуров…

– Мой кровный родственник по отцовской линии… Послушайте, господин агент, вам нужно привести в порядок лицо, вы весь в крови!.. Да не размазывайте же! Позвольте… – она решительно сняла перчатки, развязала ленты капора и достала из сумочки ещё один безукоризненно чистый платок.

Роман Григорьевич нехотя, морщась, но «позволил». «Должно быть, на девице Понуровой так сказывается должность классной наставницы, что она не может выносить беспорядка», – решил он, не стал сопротивляться, и в результате её стараний обрёл, наконец, более ли менее благопристойный вид. Тит Ардалионович наблюдал за процедурой не без зависти и думал, насколько было бы романтичнее, если бы у него тоже пошла кровь носом, а не другая субстанция через рот! Ах, ну почему Роману Григорьевичу везёт всегда и во всём, а ему, несчастному Титу, не везёт никогда?! Но если бы он высказал эти соображения вслух, Роман Григорьевич с ним категорически не согласился бы. После трагедии (так он это для себя определил – «трагедия») с Лизанькой и известия о порочном поведении родной матери он успел дать себе зарок: никогда боле не пытаться связать свою судьбу с женщиной, и вообще, держаться от них как можно дальше, даже не смотреть в их сторону, поскольку они – существа неверные, коварные и поддающиеся дурному влиянию извне. Однако, появление девицы Понуровой, и особенно её личное участие в благополучии Романа Григорьевича грозило это решение поколебать, потому как она, не смотря на свои учительские замашки, была в самом деле очень мила с виду, руку имела лёгкую и нежную, и от платка её пахло зелёным яблоком.

– Давайте вернёмся к родственнику! – призвал он, как только получил свободу. – Что вы можете сказать по поводу его безвременной кончины? У него были враги?

Увы. Екатерина Рюриковна не могла сказать ничего. Живым она своего «дядюшку» (на самом деле, она приходилась ему не простой племянницей, а внучатой – покойнику от роду было под двести лет) не видела никогда в жизни, и знала о нём лишь из семейных преданий. Но некоторое время назад пришла бумага от душеприказчика. Столетиями не дававший о себе знать Аскольд Аскольдович вдруг вспомнил о семье и оставил всё своё имущество «тому из рода дворян Понуровых, у кого на левой ладони обнаружится родимое пятно размером с чечевичное зерно или крупнее. Если же обладателей оного пятна окажется несколько, наследство должно быть разделено меж ними в равных долях» – так было сказано в завещании. Обрадованные «дворяне Понуровы» – род захудалый, небогатый, но необыкновенно дружный – быстренько списались меж собой, и выяснилось, что единственным претендентом на наследство была Катенька, младшая дочь Рюрика Синеусовича Понурова, служившего земским лекарем в Поневежском уезде. «Ну, хоть из семьи не уйдёт богатство!» – искренне обрадовалась обделённая родня, и отрядила Катеньку в столицу. Она приехала поездом, вторым классом, побывала у душеприказчика, в участке запаслась нужной бумагой, нашла дядюшкин дом, а тут ТАКОЕ…

Барышня нервно всхлипнула, и Тит Ардалионович ужаснулся, представив себе положение бедняжки. Ведь податься ей в чужом городе некуда, он должна будет остаться в этом страшном, окровавленном доме, среди опасных колдовских вещей, в компании голодного домового и призрака убитого родственника…

Должно быть, мысли Романа Григорьевича развивались в том же направлении, но он был менее чувствителен и более практичен.

– Скажите, Екатерина Рюриковна, не сведущи ли вы в магии либо ведовстве? – он красноречиво взглянул на её левую руку, отмеченную «ведьминой печатью».[71]71
  Считалось, что родинки на ладонях присущи ведьмам.


[Закрыть]

Щёки девицы Понуровой чуть порозовели, она ответила смущённо:

– Я недавно окончила экстерном женские курсы при Виленском оккультном училище. Но потом мне пришлось…

– Прекрасно! – не стал вдаваться в детали её прошлой жизни агент Ивенский. – Значит, с колдовским имуществом покойника вы как-нибудь сумеете разобраться. Я бы на вашем месте от него избавился, впрочем, как вам будет угодно… Потустороннее вас, надеюсь, не пугает? То, что вы видели сегодня – не призрак, но здесь и таковой имеется, примите к сведению. Господин Понуров бродит по дому с перерезанной шеей и воет самым пренеприятнейшим образом.

– Ничего, – вздохнула Екатерина Рюриковна смиренно, – У нас в доме водилась повешенная дама, так что мне не привыкать. К тому же, я умею с ними обращаться.

– Рад за вас, – снова одобрил Роман Григорьевич. – Что ещё… Ах, да! Домовой здешний любит печёное, советую с ним ладить, он весьма проницателен и смышлён…

В этот миг все рассыпанные Удальцевым склянки чудесным образом поднялись с пола, исчез без следа и беспорядок, учинённый им же в смежной комнате – не то за лестный отзыв и заботу благодарил упомянутый домовой, не то подлизывался к новой хозяйке.

– Караул у входа снимать пока не станем, так вам будет спокойнее, – невозмутимо продолжал Роман Григорьевич, – а для помощи по хозяйству к вечеру пришлю бабу. Так что располагайтесь, обживайтесь, но имейте в виду: возможно, нам ещё придётся наведаться сюда по делам следствия – уж не обессудьте, если побеспокоим.

– Как вам будет угодно, – покорно кивнула Екатерина Рюриковна, а про себя подумала: «Неплохо, если бы поскорее…». Не смотря на свой болезненно-зелёный вид, вызванный, не иначе, тяготами службы, оба агента показались ей чрезвычайно приятными и привлекательными молодыми людьми, и она не имела ничего против их общества. Кроме того, хоть и храбрилась Катенька, а от мысли, что в доме, где ей предстояло поселиться на неопределённый срок, пока не будут оформлены все нужные бумаги, случилось зверское убийство, становилось не по себе. Особенно беспокоила та комната, что с окровавленным ковром.

– Скажите, господин агент…

– Ивенский Роман Григорьевич.

«Ну, наконец-то догадался представиться по-человечески», – отметил про себя помощник и пискнул из-за плеча начальника. – Удальцев! Тит Ардалионович! К вашим услугам! – голос некстати дал петуха.

Она взглянула удивлённо и решила что бедный юноша ещё немного не в себе.

– Роман Григорьевич, Тит Ардалионович, нельзя ли мне ковёр… тот что в соседней комнате… ну, где убийство было… – она сделала паузу, набираясь смелости, ведь даже самому далекому от сыска обывателю известно, что на месте преступления строжайше запрещено прикасаться к любым вещам. – Нельзя ли его убрать? Совсем выкинуть вон из дома? И мел с пола стереть… – она взглянула умоляюще, и глаза у неё оказались синие, как васильки. У Тита Ардалионовича захватило дух.

– Я велю дворнику, чтобы вынес и сжёг на заднем дворе, – согласился Ивенский. – Заодно, глядишь, и от призрака избавитесь. Мел тоже можно стереть, всё уже запротоколировано… Ну, Екатерина Рюриковна, до свидания. Приятно было познакомиться… Удальцев! Ау-у! Мы уходим!

– До свидания, милейшая Екатерина Рюриковна! – выпалил Тит Ардалионович с чувством, и порывисто поцеловал барышне руку. И они расстались.

– Удальцев, сдаётся мне, у вас приключилась любовь с первого взгляда! – заявил агент Ивенский, клинически точно определив душевное состояние своего подчинённого. – Не обижайтесь, но вы вели себя как болван! – тут он покаянно вздохнул. – Хотя, и сам я, признаться, был ничуть не лучше. Подозреваю, что девица Понурова сочла меня неотесанным солдафоном и невежей, а вас – блаженным идиотиком. Учтите на будущее, Удальцев, воспитанные люди с дамами так себя не ведут! Особенно если имеют на них виды.

Он говорил истинную правду, поэтому Тит Ардалионович не стал обижаться ни на «идиотика», ни на «болвана», лишь скорбно кивнул в ответ. И только через три квартала, собрался с духом и осмелился спросить, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно и небрежно:

– Ваше высокоблагородие, а вы имеете виды на девицу Понурову?

– Кто?! Я?! – удивлённо воскликнул Роман Григорьевич. Он давно уже размышлял о своём (конкретно, о белоглазом убийце), а о девице и думать забыл, поэтому вопрос застиг его врасплох. – Да ни в малейшей степени! Ах, Удальцев, вам же известно, что сердце моё разбито вдребезги, и отныне я не желаю иметь с женщинами никаких отношений… ну, может, не совсем «никаких», но о любви и браке, по крайней мере, и речи быть не может!.. – начал он за здравие, а окончил за упокой. – Хотя признаться, Екатерина Рюриковна в самом деле очень даже мила. Не знаю, может, провинциальные женщины не столь порочны и непостоянны, как столичные?

Вот и разбери, что у начальства на уме!

…Вернувшись на Лубянскую, сели составлять отчёт. К некоторому удивлению Удальцева, Роман Григорьевич о необычайных событиях в доме покойного докладывать не стал, ограничился отпиской:

«Из источника, пожелавшего остаться неназванным, стали известны точные приметы злоумышленника: на вид 35–40 лет, росту выше среднего, худощавого сложения. Волосы седые или белые, лицо узкое, длинное, с выпирающими скулами, щёки запавшие. Нос приплюснутый в переносице, крючковатый. Губы тонкие, рот широкий. Глаза белые с чёрным зрачком (нелюдь либо урод). Голос хриплый. В совершенстве владеет холодным оружием».

В таком виде доклад ушёл к начальству и начальству не понравился – Романа Григорьевича вскоре вызвали «к Самому». Столь многозначительно, уклончиво и не без трепета подчинённые именовали начальника Особой канцелярии, его превосходительство, графа Бестужин Мстислава Кирилловича (произносить полагалось с придыханием, для пущей выразительности, подняв кверху указательный палец).

Роман Григорьевич «Самого» воочию до сих пор ещё не видел, но трепетать не умел, поэтому в кабинет вошёл смело, отрекомендовался вежливо, но без робости. Мстислав Кириллович одарил нового подчинённого долгим мрачным взглядом из-под кустистых седых бровей. Роман Григорьевич взгляд выдержал, сохраняя на лице выражение умеренной почтительности и полнейшего душевного спокойствия. Вопреки опасениям присутствующего при аудиенции Ларцева, на Бестужина такое поведение новичка произвело самое благоприятное впечатление.