Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Колдун в сердцах шарахнул кулаком по столу, так что на полках что-то жалобно звякнуло.

– Вот упрямая гулльвейгская порода![58]58
  Гулльвейг – злая колдунья скандинавских народов, из-за неё случилась первая в мире война между богами асами и ваннами.


[Закрыть] Угораздило же связаться по дурости!.. Ну, ладно, не хочешь добром, придётся принуждением… – с этими словами колдун выхватил из глиняного горшка, мирно стоящего на столе, пригоршню серно-жёлтого порошка, кинул внуку в лицо. – Забудь! Всё забудь, что знаешь недоброго!

– Так быстро он это проделал – Роман Григорьевич ни помешать не успел, ни отстраниться, ни лицо прикрыть.

– Ну, вот ещё! – яростно прошипел он сквозь навернувшиеся слёзы, гадкий порошок щипал глаза. – Не стану я ничего забывать, не надейтесь! – и отчаянно расчихался.

– Как не станешь? – заметно опешил колдун, видно он ждал от своей жертвы иной реакции.

– Да так и не стану! Помнить буду! – бросил Ивенский сердито и в сердцах плюнул прямо на пол – колдовской порошок наполнил рот едкой горечью.

В том месте, где его плевок коснулся земли, взметнулся вдруг меленький язычок зелёного пламени. Роман Григорьевич этому не удивился ни капли – подумаешь, мало ли что может твориться в доме колдуна. Зато сам колдун воззрился на огонёк, как на великое чудо. Потом вдруг схватил гостя за плечи, увлёк к окну.

– А ну-ка, иди сюда! Дай я посмотрю! – бесцеремонно взял его за подбородок, развернул к свету и заглянул зачем-то прямо в слезящиеся глаза. А взглянув, расхохотался. – С ума сойти! Кто бы мог вообразить! – и совсем уж неожиданно. – Ладно, воюй, сыне! Может и справишься. Всё одно, тебя не остановить, управы вас нет!

– На каких это «нас» нет управы? – отчего-то последние слова деда Романа Григорьевича встревожили.

– Да на таких как ты. На природных ведьмаков. В мамашу ты свою удался, внучек!.. То-то домовой всё бормотал-плакался, как напугал ты его вечор, а я, дурень, и слушать не стал…

Вот когда его высокоблагородие, господин Ивенский, почувствовал себя уязвленным до глубины души, даже чихать и глаза тереть перестал.

– Ничего подобного! Просто бред какой-то! Я в принципе не могу быть ведьмаком! Ведьмаки рождаются от чёрных козлов!

Тонкие губы колдуна расплылись в ухмылке.

– Ну, да! А ещё от молодых ослов, которые не желают видеть, что берут в законные жёны ведьму! Не в обиду Григорью Романычу будь сказано, по мне, так зять он был неплох.

– У меня нет хвоста, и никогда не было! – продолжал защищаться Ивенский. – Зато всё другое есть.[59]59
  По народным поверьям, у ведьмаков нет признаков пола, рождаются они с хвостом, и если заглянуть им в глаза, отражение окажется перевёрнутым.


[Закрыть]

– Рад за тебя! – участливо кивнул колдун, и Роман Григорьевич немного смутился. Не смотря на свой богатый жизненный опыт и суровый характер, в некоторых вопросах он оставался довольно скромным молодым человеком. Поэтому он поспешил перевести разговор в другое русло.

– У меня весьма средние колдовские способности. В университете я проходил курс магии – так меня даже не хвалили!

– И что? – пожал плечами колдун. – Ведовство и академическая магия так далеки друг от друга, что маг ведьму и не распознает без специальных ухищрений. А я знавал ведьм, что трёх простейших рун запомнить не могли, и эликсиры у них прокисали даже в погребе. Зато, как сядет, бывало, такая в ступу, как взмахнёт помелом – и-эх, берегись, честной народ! Где пройдёт – там голь и запустение!

– Да зачем же они так безобразничали? – не мог не осудить Ивенский, будучи, как никак, служителем закона.

Ворон в ответ руками развёл:

– Бабы! Что с них взять? – подумал и добавил. – А тебе, внук мой, я вот что скажу. Бросай-ка ты свои сыскные дела, и оставайся у меня в обучении. Потому как необученный ведьмак – он пострашнее любой ведьмы будет. Зато если обучить его как следует – ого! Горы свернёт!

Предложение деда Роман Григорьевич отверг не задумываясь – менять полицейскую карьеру на чародейскую он не собирался, и горы его абсолютно не интересовали. Куда больше интересовал, беспокоил даже, помощник Удальцев – не поднял бы паники, что начальство сгинуло средь бела дня в колдовском логове!

– Рад был знакомству, однако, теперь мне пора, вынужден вас покинуть… – тут он вспомнил о главной причине своего визита. – Но прежде хотелось бы, наконец, услышать, что вам известно по делу об убитых магах? Раз вы мне родной дед, то должны помочь следствию!

Ворон скептически усмехнулся – видно, для него логическая связь между их родством и помощью следствию не была стол очевидной, как для Романа Григорьевича. Ответил уклончиво:

– Известно мне немногим больше, чем тебе – специально я не интересовался. Знаю о транспортном прожекте, знаю, кого, когда и как убили. И о том знаю, какую силу надо иметь, чтобы убить опытного мага в его собственном жилище. Потому и решил предостеречь тебя, затем и позвал.

– А кто убил, зачем?

– Имени не назову – не вправе. Скажу так: не тот убил, кто хотел занять их место и даже не тот, кому портал будущий как кость в горле – есть и такие. Убивцу до того портала вовсе дела не было. Он за землёй приходил, а живые маги ему землицу не отдали бы.

– Какую землицу? – Роман Григорьевич перестал что-либо понимать, дело оборачивалось какой то новой, неожиданной стороной.

– Обычную, по какой ногами ходим, какую ветер пылью перевеивает. Москов-градскую да пальмирскую. Через землю-то магический портал легче всего навести. Вот и запаслись они: ваш Понуров с полугарнец[60]60
  Мера объёма, равная 1,64 л.


[Закрыть] московской землицы нагрёб, наш Контоккайнен – пальмирской. Мало того, поспешили, чтоб других обойти, так ещё удумали столь опасную вещь дома держать. За то и пострадали оба! – так растолковал колдун, но ясности от этого не прибавилось.

– Да что за чепуха?! Мало разве земли в столицах, чтобы убивать за её полугарнец? Езжай да греби лопатой, сколько хочешь! Хоть меру, хоть мешок, хоть телегой вози – не убудет! Сдаётся, вы, господин Ворон, решили голову морочить следствию! А ведь это расценивается как преступление! – Роман Григорьевич сделался суров и официален.

Но колдуна его слова лишь рассмешили:

– Ну-ну! А ты азаарестуй родного дедушку!.. Ладно, скажу, что могу. Земля та не простая, особенная. Добывают такую раз в сотню лет, брать её надо по щепотке, и то опасно. А эти два дурня разохотились, всё, что накопилось, выгребли подчистую – где же тут в живых остаться? Столицы устояли бы… Ну, а теперь ступай. Остался бы у меня в обучении – больше бы тебе открыл, не хочешь – сам ищи, узнавай, а я и рад бы помочь, да клятвами связан.

– Самый последний вопрос! – взмолился Ивенский почти жалобно. – Они её в банке хранили, да? С круглым дном?

– Может и в банке, откуда мне знать? – пожал плечами колдун. – Да и какая разница, в чём?

На том и расстались. На прощание дед всучил вяло сопротивляющемуся внуку узелок с травой архилин, что расцветает у воды на Ивана-Купалу и хранит от злых чар всякого, кто сумеет её добыть. Велел держать дома в шкафу (да только до шкафа её Роман Григорьевич, на свою беду, не довёз, где-то в дороге потерял).

…Яркий дневной свет больно ударил по глазам, ещё не совсем проморгавшимся после дедова порошка. Потом на него налетело что-то большое, едва не сбив с ног. Или это он на что-то налетел?

– Ваше высокоблагородие! Отец родной! – запричитало что-то голосом Тита Ардалионовича. – Куда же вы запропали? Я уж извёлся весь, ожидаючи! Хотел за людьми бежать!

– За «отца родного» отдельное спасибо, – фыркнул Ивенский, – везёт мне сегодня на родню! А отсутствовал я от силы четверть часа, к чему было паниковать?

Хорошо, к этому моменту зрение новоявленного ведьмака успело восстановиться, иначе он не увидел бы редкой картины: как лезут из орбит на лоб глаза его юного помощника.

– Роман Григорьевич! – простонал Удальцев слёзно. – Какие четверть часа?! Три часа вас не было, как с куста! Уж и полдень звонили, и я пять булочек съел, а вас всё нет и нет, нет и нет!

– Что? – поразился Ивенский. – Три часа?! А мне казалось, всего ничего… Вот оно, логово колдовское – само время иначе течёт! Теперь понятно, отчего дедушка выглядит так молодо!

– Дедушка? – удивился Тит Ардалионович. – Какой дедушка?

– А, неважно, – отмахнулись его высокоблагородие. – Это я о своём задумался, о семейном. Завтракать… в смысле, обедать поедем, или вы булочками сыты?

– Поедем, – согласился Удальцев, потупившись. Есть ему хотелось, но дёрнул же леший за язык с этими булочками – теперь Роман Григорьевич будет считать его обжорой!

Дорогой Ивенский вкратце поведал помощнику о загадочной «землице», о делах же семейных, понятно, умолчал. Он и папеньке Григорию Романовичу о встрече с родственником, решил не рассказывать, тем более, о неожиданном и непроверенном ведьмачестве своём – вдруг тот огорчится? Впрочем, пару часов спустя он и сам начал сомневаться, был ли колдун Ворон действительно его дедом, и был ли он вообще – не морок ли кто навёл столь искусно, желая помешать следствию?

Отобедав при гостинице, остаток времени до поезда потратили на обещанную прогулку по городу – лично продолжать следственные действия в Пальмире Роман Григорьевич не видел смысла, тем более, что любезнейший Иван Дмитриевич обещал прислать на адрес Канцелярии подробнейший отчёт о допросе гроссмейстеров Филиппова и Штосса как лиц, прямо заинтересованных в смерти более удачливого коллеги. Правда, особого смысла в этом допросе Ивенский теперь не видел… при условии, что дедушка Ворон существовал на самом деле и говорил правду. Так что пусть уж лучше допросят, не повредит.

Отчего-то при свете солнца люди воспринимают этот мир и себя в этом мире иначе, чем ночью. За день Роман Григорьевич успел выкинуть из головы утреннее событие в той его части, что не касалась непосредственно расследования. Но улёгся на диванчик в тёмном вагоне, собрался мирно поспать – и нате вам, одолели непрошеные мысли! Стали назойливо, один за другим, вспоминаться странные, казавшиеся необъяснимыми случаи из прошлого.

Вот сидит он в большой, красивой комнате, прямо на полу, и лет ему может, пять, может, и того меньше. А на стене висит кинжал. И очень ему этот кинжал нравится, потому что рукоять его обвивает блестящая змейка с красными глазками-камешками. Страсть как хочется взять её в руки, рассмотреть поближе. Но кинжал висит высоко, не дотянешься, даже если на ноги подняться, и даже если скамеечку подтащить – проверено. И у взрослых просить бесполезно. Папенька, может, и дал бы поиграть, а денщик его Егор – тот точно дал бы, если бы няня Улита не начинала вопить в голос: «Ай! Ай, что удумали! Зарежется дитятко наше – а им что!» С няней Улитой не спорят ни папенька, ни денщик его, а самому и подавно бесполезно спорить: хоть всю комнату слезами улей – не даст кинжал, и всё тут! А хочется, уж так хочется… Но видит око, да зуб неймёт, остается сидеть и разглядывать диковину издали. И смотрит он не неё, смотрит не мигая долго-долго, и кажется ему, будто змейка начинает подмаргивать и вроде бы даже шевелить хвостиком. «Эй! – зовёт он её, – Эй! Ползи ко мне, ползи». Тогда змейка расправляет свои тугие колечки, покидает насиженной место и тихо скользит по стене вниз, ползёт прямо к нему. Но в тот миг, когда он дотрагивается до её кованой чешуйчатой спинки, оказывается, что змейка по-прежнему плотно обвивает рукоять, только сам кинжал больше не висит на стене, а лежит у его ног – играй сколько хочешь!

Увы, счастье оказывается недолгим – в комнате появляется няня и голосит так, будто подопечный её не живой-здоровый перед ней стоит, а лежит зарезанный. Кинжал возвращается на законное место, а на «дитятко» обрушивается шквал вопросов, причитаний и угроз, суть которых сводится к одному-единственному: кто дал, вот же я ему, окаянному! Видно, няня и мысли не допускает, что малолетний её воспитанник сам, без посторонней помощи сумел раздобыть опасную игрушку.

Неприученный врать, он отвечает честно: никто не давал, змейка сама приползла к нему в руки. Нянька не верит, учиняет целое расследование, в конце концов, домашние приходят к мысли, что во всём виновата приходящая прислуга, помогавшая убирать дом к празднику: вытирала пыль, сдвинула кинжал с места, он с гвоздика-то сорвался, и верно, по головке дитятко зашиб, вот ему и примерещилось всякое. Утомлённый нянькиными страданиями, папенька запирает кинжал в шкаф, от греха подальше, и больше они со змейкой не встречаются, а жаль, она так интересно умела оживать!

Другой случай, гораздо более поздний, однако, вспоминается не так ярко, отдельными отрывками. Сначала помнится страшный грохот, такой будто само небо обрушилось на землю. Потом надолго тишина. А потом он обнаруживает себя, лежащим в глубокой и широкой яме. Во рту полно земли, и в волосах земля, и вокруг все мёртвые, пятеро или шестеро – кто без рук, кто без ног, а у кого и головы нету, валяется отдельно от тела. И откуда-то издали, как через слой войлока, слышится папенькин голос. Папенька зовёт его, кричит отчаянно и страшно, и надо бы откликнуться, но мешает земля во рту, заставляет плеваться и кашлять. Вдруг чьи-то руки хватают его, тянут наверх, тормошат, и незнакомый, удивлёно-радостный голос раздаётся вроде бы над ухом, но всё равно глуховато: «Живой! Ваше высокоблагородие, а ваш-то – вот он! Все вокруг в клочья лежат, а он живёхонек, разве, оглушило малость! Не иначе, в рубашке родился! Бывают же чудеса на свете! Прямое попадание ядра, а он живой!»

Бывают чудеса.

…Не иначе, сынок у полковника Ивенского заговорённый, – ходит в полку молва. – Только что не в упор осман стрелял – шагов с пяти, не дальше, и то пуля вбок ушла, вскользь задела!

…– Папенька, ну когда же вы, наконец, попросите Людвига Францевича, чтобы позволил мне из мортиры стрельнуть? Ведь давно обещались!

– После дождика в четверг! – отмахивается отец, ему недосуг, готовится к важной встрече.

И не то диво, что назавтра идёт дождь, хоть на дворе конец января, и оттепели ничто не предвещало. А то удивительно, что весь честной народ, включая самого фельдмаршала, прибывшего на позиции из ставки, убеждён, будто наступил именно четверг, и только поздно вечером спохватывается, что и вторник-то не минул.

…– А пусть Ивенский скажет, как так получается? Ни разу не поймали его ни на самовольной отлучке, ни на опоздании! Всех ловят – его нет, а ведь не реже других убегает! Ивенский, может, ты деньги дежурным даёшь?

– Это я тебе, Рохлин, сейчас по шее дам, чтобы не наговаривал! Да ещё к барьеру вызову. Хочешь стреляться, Рохля? Или трусишь?

– Ха, напугал! Да где же мы пистолеты возьмём?

– А это уже моё дело. Достану.

Нет, Рохля стреляться не хочет.

…– Лизанька, что же вы невеселы сегодня?

– Ах, Роман Григорьевич, у меня беда! Погода стоит чудная, хотели ехать кататься, а моя любимая Аделина захромала! Знахарь приходил, сказал, больше уж ей не скакать…

– Ну, что вы, Лизанька, не плачьте, я уверен, завтра же ваша Аделина будет здорова! – ведь глупость сказал, только чтобы утешить. Но назавтра кобыла чудесным образом выздоравливает, и весело скачет по парку в Сокольниках.

…– На вас лежит старинное мадьярское проклятие Мегсемизита, обычно с таким живут не более трёх часов, а вы уже несколько дней ходите как ни в чём… И оберегов на вас серьёзных нет… Поразительно! – маг ходит вокруг него кругами, любуется, как на заморскую диковину. – Удивительный случай! Откуда такая устойчивость?

Вот, значит, откуда! От беглой маменьки передалось!.. Или нет? Если допустить, что Ворон – морок, и слова его – ложь, так может, и воспоминания эти ложные, и не было ничего подобного на самом деле? Очень уж странно оказаться на старости лет ведьмаком! Жил себе жил, ничего не подозревая, и вдруг нате вам – ведьмак! Смех и грех! Эх, как бы наверное узнать? С Удальцевым, что ли, поговорить, он, вроде бы разбирается в колдовских делах? Интересно, он спит? Кажется, не спит…

…Он проснулся от толчка поезда и первым делом выглянул в окно – бежит за вагоном чёрная гончая, или отстала? Но за морозными разводами, изукрасившим стекло, ничего невозможно было разглядеть, лишь изредка мелькали, рассыпаясь ледяными искорками, огни полустанков.

– Тит Ардалионович, – тихо, чтобы не побеспокоить соседей, позвал Роман Григорьевич. – Вы спите?

– Не сплю! Опять случилось что-то? – встревожено прошептал тот в ответ.

– Всё спокойно пока. Но я хотел у вас спросить. Ваша нянька с Непрядвы, она что-нибудь рассказывала вам про ведьмаков?

Удальцев сел комочком, натянув на плечи плед. Не очень-то хотелось ему среди ночи говорить о ведьмаках. Но не признаваться же в том его высокоблагородию? Пожалуй, в придачу к обжоре, ещё и трусом сочтёт!

– Рассказывала многое. У них в соседнем селе жил урождённый ведьмак Пантелеймон, «страсть какой поганый, спасу от окаянного не было, и управы никакой», – он процитировал няньку дословно.

– Да? – отчего-то оживился Роман Григорьевич. – И что же он творил?

– Всяческие каверзы чинил, – Удальцев говорил как по писаному – слышал эту историю от няньки раз сто, наизусть выучил. – Посевы травил, тучи нагонял в покос да в жатву, бегал по селу то серым волком, то чёрным конём, то и вовсе коршуном лётал – народ пугал. Умел у человека глаза вынуть или зубы изо рта вытянуть, а назад отдавал не иначе, как за выкуп. Чужих коров выдаивал так, что вымя сохло, а как ополчились на него соседи, хотели с места сжить – привёз на телеге саму коровью смерть, да и выпустил гулять, едва всего стада не лишились, снова платить пришлось, чтоб изгнал. Притом, что денег, злом добытых, он не тратил вовсе, а обращал в печные уголья, и в огороде разбрасывал, а сам прозябал в бедности, жил в избе с худой крышей, ходил в таком рванье, что глядеть страшно, ел со свиньями и лучшей доли не хотел.

– Но зачем же он тогда безобразничал? – удивился Ивенский.

– Натура его зловредная того требует, иначе б не был ведьмаком! Они ведь, ведьмаки, иначе на божий мир смотрят, оттого у них даже отражение в глазах перевёрнутое! – именно такой вопрос он сам задавал няньке Агафье, и именно этими словами она него отвечала.

– Натура? – Роман Григорьевич опасливо прислушался к себе.

Нет! Не хотелось ему ни посевы травить, ни коров выдаивать, ни народ пугать, а уж прозябать в бедности и есть со свиньями – тем более. Ладно, с другой стороны зайдём.

– А каков был облик у того ведьмака, нянька говорила?

– Тоже поганый! – радостно доложил Удальцев. – Потому как если ведьмак наученный, и силу ему другой ведьмак, помирая, передал – такого от человека простого и не отличишь, пока чары творить не начнёт. Но если кто ведьмаком родился – такого сразу видно. Нет у него ни волос, ни бороды с усами, и ещё нет… ну, этого… – покраснел Тит Ардалионович.

– Да знаю, знаю, дальше!

– Зато есть хвост, маленький, будто поросячий, и четыре волоска на ём… На нём, в смысле. Другие ведьмаки хвост свой в под одёжей прячут от стыда, а Пантелеймон – тот нарочно сквозь прореху в портках выпускал, потому как вовсе был без совести! – победно закончил рассказ Удальцев.

И снова неладно! Что у Романа Григорьевича было, чего не было «под одёжей» – это нам уже известно. Волосы на голове тоже имелись, тёмно-русые, густые, он их красиво подстригал в цирюльне Емельянова. Хуже обстоял вопрос с усами и бородой: такие неказистые отрастали, что даже не имей он чина[61]61
  Как мы помним, чиновникам в XIX веке носить лишнюю растительность на лице возбранялось.


[Закрыть] – всё равно пришлось бы брить. Папенька уверял, что дело в возрасте, и с годами всё наладится. А если не в возрасте, а в природе ведьмачьей?… Что там Удальцев говорил об отражении в глазах? Попросить, чтобы посмотрел, что ли? Нет, неловко, да и ни к чему пока – вдруг испугается?

– А есть ли надёжный способ ведьмака распознать? Не всякий же позволит заглядывать себе в глаза, тем более в порты, а усы с бородой можно наклеить, да и мало ли на свете лысых? – вот как складно спросил!

– Как не быть? – закивал Тит Ардалионович. – Можно знахаря позвать – тот ведьмака в любом обличье распознает…

«Та-ак, – взял на заметка Ивенский, – сходим к знахарю!»

– … а если нет знахаря, или платить ему нечем – можно и без него обойтись. Надо на вечерней заре взять золу из семи печей, да чтобы он на неё босой ногой наступил. Если ведьмак – тотчас же себе голову разобьёт, и подыхать начнёт. Тут уж не зевай – хватай кол осиновый, вбивай ему прямо в глотку, иначе упырём встанет…

«Ну, нет, это нам не подходит!»

– …Или можно зарыть перед входом в храм бараньи копыта – ведьмак переступить не сможет.

«Тоже не годится. Люди скажут, и чего это его высокоблагородие, господин Ивенский, вздумали перед храмом землю копать? Неловко выйдет. Разве что Захару поручить? Так он всякого колдовства боится, как огня, ну его! Знахарем обойдёмся, благо, платить есть чем».

– Вот спасибо, Тит Ардалионович, просветили! Давайте-ка теперь спать, а то третью ночь колобродим.

Удальцев послушно лёг, но про себя подумал: «Да уж, заснуть бы теперь, после этаких-то «весёлых» разговоров! И откуда у Романа Григорьевича столько интереса к ведьмакам, что до утра не хотел с ними подождать?» Подумать подумал, а спросить не посмел, да и заснул вскорости под перестук колёс, ни о чём дурном не подозревая…