Текст книги "Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)"

Автор книги: Altegamino

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 81 страниц)

– Да, действительно…

Господин продолжал смотреть на собеседника как на диковинку. И, в сравнении со странным бородатым мужичком, всё так же использовал менее вежливые формы. Никак не мог заставить себя полностью изменить манеру в обращении к деревенскому жителю то ли из-за того, что до конца не верил в услышанное и ждал с минуты на минуту разрушения образа, то ли из-за мешавших стереотипов. И Сайтроми, кажется, тоже понимал, что господин не способен перейти невидимую черту, что, видя перед собой простого бедного мужика, он будет вести себя с ним как с простым бедным мужиком, и хоть ты все поэмы мира зачитай наизусть. Мне показалось, что Короля эта ситуация забавляла. По крайней мере, он с каждой фразой всё больше выпячивал вежливость и сухие термины, словно пытался поразить собеседника учёностью.

– Так… откуда ты? – господин придерживал яблоки рукой на коленях и часто поглядывал на них.

– Из Прислота.

– Не слышал о таком поселении.

– Это агломерация, – врал Сайтроми. Или нет. Возможно, он назвал реальный город на Нижнем этаже.

– Большая семья?

– Два брата, три сестры, дочь, – отчеканил возница. – Желаете познакомиться?

– Н… нет. Просто… интересуюсь. Не будет сказано в обиду… – попутчик приветливо кивнул мне. И тут же неловко выдавил. – Как тебя зовут?

– Умфи.

Я и бровью не повела, потому что в самом деле считала это слово своим вторым именем. Ко мне обращались по нему более половины жизни и озвучивали чаще угловатого и загадочного Нахиирдо. Зато Сайтроми неожиданно одарил меня зорким взглядом.

– У меня есть и второе имя, но оно неприятно режет слух. Друзья зовут меня Умфи, – я дерзко подмигнула отцу, когда подобранный мужчина вновь отвлёкся на фрукты.

– Приятно познакомиться, – безучастно изрёк господин и вновь обратился к вознице, который завлёк его куда сильнее черноволосой девчонки. – Далеко же вас завели дела… – попутчик почему-то решил, что раз не знает названной отцом местности, то она, определённо, на другом конце света. А ещё он бесстыдно лез в чужие жизни, чего никогда не сделал бы, окажись он в одной повозке с людьми его благородного круга. О, нет, этот щёголь бы задал десяток окольных вопросов, прежде чем выяснить какую-нибудь непримечательную деталь, связанную с настоящим предметом интереса.

– Едем к целительнице. Нужно снять проклятье болтливости с дочери.

– Чем дальше – тем менее смешно, – прошептала я. Но, похоже, Король повторял одно и то же не для того, чтобы поиздеваться надо мной. Ему было лень придумывать ответ на каждый навязчивый вопрос господина, и он выдавал одну и ту же фразу на всё. А в остальных случаях говорил правду, как ни странно. Правду, которая всё равно ничего не рассказывала развесившему уши.

– Вообще-то… я не так чтобы понимаю, зачем вам ехать так далеко. Уверен, целителей и тут с десяток наберётся. У меня есть знакомые, которые людям языки пришивали, и те работали!

– Нам нужен конкретный человек, – сказал Сайтроми.

– А, знакомый, понимаю.

Попутчик не мог придумать, о чём ещё спросить, но потребность в разговоре не отпускала его. Попытки отыскать тему проступали во всём его облике. Мужчина, казалось, сидел на иголках: часто ёрзал, дёргал коленом и ни на секунду не оставлял яблоки. Если бы они являлись живыми существами, то уже пожаловались бы на такое обращение с ними. Всё же душевное спокойствие господина пошатнулось, и достижение такого результата очень нравилось Сайтроми. Он игрался с человеком, манипулируя чувствами жертвы, и его это забавляло. А меня посещали неприятные ощущения от осознания, что и со мной Король мог бы поступать так же. Когда-нибудь.

– А… где ты учился? – не выдержал мужчина. Похоже, именно в обучении он узрел корень возникновения чудного парня с лексиконом, которого не должно за ним водиться.

Сайтроми опустил веки, пряча от собеседника неудовлетворённость и… скуку. Очевидно, подопытный оказался не таким уж интересным субъектом, предсказуемым вплоть до каждого вздоха и насквозь типичным.

– Мы жили в поместье одной доброй престарелой госпожи, – проговорила я, заметив, что отец не собирается говорить.

– А-а, это многое объясняет, – попутчик разве что от облегчения не вздыхал. А Сайтроми смерил меня грозным взглядом. Своим логичным ответом я испортила смешение мыслей в голове господина, убив долю веселья Короля.

– А вы живёте где-то поблизости, раз спокойно можете позволить себе уступить экипаж и пойти пешком. Не боитесь потратить время, значит, есть место для ночлега.

– Ты абсолютно прав.

Со своей стороны Сайтроми отлично вытягивал подробности. Он заставил мужчину расписать все пути к обозначенному пункту, поведать о характеристиках и расположениях ближайших поселений. При этом потоки лишней информации отец обрубал в зачатке, позволяя господину забываться лишь на первые пару секунд. Только мужчина начнёт говорить о семье или знакомых, проживающих в упомянутых городах, как Сайтроми терпеливо перебьёт вопросом или заострит внимание на мелочах, уводя разговор в сторону. Это было невежливо, но действенно, и вскоре попутчику расхотелось говорить о себе. Полагаю, Королю тоже не очень хотелось беседовать, поэтому он всё чаще отделывался короткими и малосодержательными предложениями.

И так довольно быстро мы знали об окружающей местности и порядках региона. А господин, как я догадалась позже, мог бы сгодиться в качестве нового вместилища для Сайтроми. Физически бородатый лесоруб или кто он там выглядел здоровым, и смена «костюма» не потребовалась бы в ближайшие дней пять. Однако мы оба понимали, что предрассудки, мешавшие господину говорить с подобравшим его мужчиной на равных, скорее всего, и дальше будут ставить нам палки в колёсах. Вряд ли заросший, похожий на медведя здоровяк останется незамеченным на улицах городов. Да и не шёл Сайтроми такой образ.

– Усадьба Шурье? – спросила я спустя три часа после того, как мы оставили повозку и бездыханного «лесничего» позади. Рядом вышагивал щеголеватый господин, только теперь вместо растерянности от него веяло меланхолией.

– Правильно говорить Шерье, – поправил отец. – Если всё получится, Катрия будет там к нашему приходу.

– Зачем ей ехать в усадьбу?

– Потому что так ей велит король.

– Король Сайтроми? – усмехнулась я. – И она подчинится?

– Король Антуар. Да, я знаю, как зовут нынешнего короля Хатостро, – предвосхитил мои вопли отец. – Как стремительно всё меняется на этом этаже. Каждый раз словно прибываю в новый мир. Незыблемыми остаются разве что лицемерные проповеди служителей.

– Ты так уверен, потому что знаешь наверняка, что Антуар… король… сделает это. Он что, ваш союзник? – я перекидывала взятое с собой яблоко из одной ладони в другое. Сайтроми всё чаще бросал недовольный взгляд на мои мельтешения. Подозреваю, он медленно закипал.

– Отчасти. Антуар написал Катрии письмо, в котором почти умолял о неотложной помощи. Но поскольку он король, ему требуется скрывать проблемы от конкурентов и недоброжелателей. Поэтому он тайно покинет дворец и отправится в усадьбу для личной встречи с Катрией. Вернее, она должна поверить, что отправится. В том-то и затруднение. Если дар провидицы силён, она узнает о ловушке. Увидит её.

– Даже в таком случае она не посмеет ослушаться короля. Церковь, конечно, чувствует себя вольготно и ставит духовность выше всякой власти, но дерзить королю в открытую… – прыснула я. – Ей придётся подчиниться.

– Но Антуар ведь не официально её просит. Он просит скрыто. Если она не отзовётся, придётся вытравливать её другими средствами.

– Сколько трудностей… По-моему, проще подстроить её гибель со стороны.

– Не исключено. Но кто тогда потешит твою жажду мести? – Сайтроми искривил кончик губ. Он прекрасно видел моё нетерпение и… потакал ему. Потакал мне. Был готов снизойти до личного убийства какой-то женщины, пусть и дотошной, ради желания дочери. Или Король тоже испытывал к Катрии столь ярую неприязнь за все те колючки и шипы с её стороны, что был только рад моему предложению поквитаться с провидицей? Я знала лишь, что Сайтроми прав и насчёт лакомого кусочка, и моего одержимого нетерпения непременно участвовать в расправе. От чего-чего, но от личной встречи с Катрией не отказалась бы.

========== Глава 27 ==========

Глава 27.1

Хатпрос

«Пока блуждает по Лесу в естественных потёмках, имея перед глазами миллион тропинок во всевозможные стороны, не знает девочка, где кончается Горизонт и начинается Свобода. Всюду простирается Лес, и нет ничего, что было бы не Лесом. Лес есть само естество мира. Лес – душа и сердце заплутавшей реальности для потерявшихся девочек.

Дрозды давно выклевали ей глаза, а в горло и нос набилась дорожная пыль. Девочка беспокоится лишь о том, как ей запустить механизм в груди, когда он остановится, и как выйти из Леса, конца и края которого нет. Глупые белки и несмышленые дятлы смирились со своей сопричастностью к Лесу, но не она. Рано ей срастаться корнями с ближайшими деревьями, рано вплетать волосы в ветки кустов, рано разноситься по Лесу опавшими листьям.

Вот приходит она к старому дубу, на котором сидит мудрый ворон.

«Скажи, как мне выйти из Леса?»

«Из него нельзя выйти. Лес – это твой мир, заблудшая душа»

Не устраивает девочку такой ответ. Жалеет её ворон и предлагает на выбор шесть предметов, каждый нужный для безопасного достижения края лесного. Но предупреждает мудрая птица, что взять разрешено лишь один из них. Смотрит слепо девочка на дары: ключ, карта, лук со стрелами, лампа, котомка с едой да монетка непонятная, рисунок на которой стёрся от времени.

«Как просто! – говорит девочка. – Вот же карта! Я возьму её и выйду из Леса»

С раздражением ворон смотрит на неё. Берёт девочка карту и идёт дальше. Следует за указаниями на карте и забредает в логово к волкам. Раздирают голодные звери девочку на части, и остаётся карта на мшистом ковре, залитая кровью. Не знала девочка, что не всегда самый лёгкий путь является самым безопасным.

Притча о Лесе. Минута пятая»

Претенциозное представление мастера манипуляций. Тараканы в голове, что миллион актёров. Вот только одно исполнение. Язык, что сталь – рубит с плеча. Занавес – и всё по новой. Вечность отмерена. Роли распределены. Если надо – перераспределить не составит труда. Она меняет заложенное в людях природой. Убеждает в том, что считает выгодным для неё. Оценивает мельтешение в голове. Мысли не безмолвны. Для неё они кричат.

Правдивый образ – отсутствие образов. Может подстроиться под любого. Расчётлива и хитра. Всегда нарасхват в сочинении ловушек. Одурачит беса, обставит бога. Выкинет семь в шестигранном кубе. Фокус или талант? Талант в фокусах. Если надо – эрудированна. В остальное время умна. Если надо – глупа. В остальное время недогадлива. Есть ли правда в написанном?

«Скажите, что вы любите роскошь, и вы увидите её либо в обворожительном, если вы противны ей, наряде, который обязательно захочет ваша жена и на который вы будете копить всю оставшуюся жизнь; либо в скромном закрытом платье, к которому даже монашка не придерётся, если вы интересны ей, но всё равно раздражаете; либо обмотанной в простыню, если она вздумала посмеяться над вами. В любом случае, она никогда не выбирает того, что хочет сама. Вернее, она всегда выбирает то, что ждут или не ждут остальные, но для неё это как раз и означает иметь свой выбор»

Нетривиальна до патоки. Сладкая внешность. Колкий язык. Лицо неоднородно. Мишура, мишура, дабы не заползли под маску в самую пропасть. Чёрный глаз равнодушен. Цветной глаз идеален. Отражает биение сердца. И следы чужой мысли.

Рога как будто четыре. Да основания два. Как ствол рассекает молния, рассекло намерение его. В небо и землю устремлены половины. Четыре конца на два рога. Что бант, только личный.

Прихоти в каждом рукаве. Фокусник обзавидуется. Сложно не влюбиться. Невыносимо трудно любить. Дёргает за струны, проверяя на прочность. Когда не может расколоть орех, прибегает к обходу. Родственники вдохновляют её. Родственники же раздражают. Крепкие орехи. Скорлупа, что алмаз. Приходится выуживать мысли иначе, по нормальному. Что за деревенские методы – разговоры! Что за развлечение! Подниматься всё выше, бросая вызов неподатливым материям. Терпящая облилась бы слезами от умиления. И страха пред дерзким вызовом.

В шутливом рассказе есть злая вымученность. Истинное счастье – видеть счастье во всём. Пока играет музыка, бал не кончается. Почему надо останавливаться сейчас? Радость прячется в каждом штрижке. Что же не выдавить её? Заглотить полностью, как вкусный десерт. Поделиться с окружением, если нет аллергии. Если нет неприязни. Культ веселья ей не нужен. Она просто умеет получать удовольствие от всего, что делает. От всего, что делается.

«Послушал я анекдоты священнослужителей о Хатпрос, посмеялся. А когда повстречался с ней лично, посмеялся ещё раз – над знакомыми, рассказывавшими глумливые байки. Как эта утончённая, прелестная дама с выдержанными манерами, завлекательным взглядом, очаровательной улыбкой может, согласно клятвенным увещеваниям служителей, во время переговоров спрашивать у церковников, сколько у них извилин в голове и правда ли, что служители в мужских монастырях (стыдно повторять такое!) лобызают персики друг друга! Ни на секунду не поверю, что эта блистательная женщина может опуститься до таких низких выходок!»

Тройное дно у невинного взмаха. Вымысел в движении воздуха. Позлить податливых и спрятаться за спину братца. В обиду себя не даст. Выгонит с праздника жизни, если испортят восторги. Раздаст конечности глупцов на аукционе. Всему находит применение. Жаль выбрасывать инструменты экстаза. Застелет стол старыми платьями, если потеряет листок с функционалом.

Азарт смакует по капле. Опасно вьётся пружинка. Злопамятность в придачу кружится. Церковники устанут молиться. Давно стали предметом её анекдотов. Щекочет их мысли по капле. Выскребает ложечкой терпение.

Так ли много теплоты в мёртвой кукле? Уважение раздаёт по крупице. Пятёрка ещё ухватила. Другие остались с дыркой. Жуют собственные кушаки в приступе злости. Достижения умирающих не стоят её вздоха. Возраст и опыт ничтожны в мире бессмертных.

За институтом болезней следит с удовольствием. Так чарующе прекрасны непонятные болячки. Откуда берутся, куда пропадают? В медицине Королева – настоящая королева. Как же упустить этот миллион причин, истачивающих чужие тела? Как пройти мимо таких далёких явлений?

Сотня танцев, треть всех искусств, десяток древних языков. Фу, и зачем столько знаний? Сама поражается своей осведомлённости. Не хвастает талантами – хранит для подходящих моментов. Всю себя в обмен на случай. Иначе в чём яркость помоста, на котором не вытачиваешься в шедевр?

«Она злая, очень злая. Все её помыслы и желания направлены на хаос и разрушения. На рождение беспорядка. На убийство спокойствия. Но она не сосредоточие зла, как могло бы показаться. Всего лишь неугомонное, шаловливое дитя, которому скучно, когда вокруг тихо»

О вечности стихов не сложить. Сколько ни плескай, слова утонут. Коромыслом застрянут в меже, не угнавшись за потоком. И не постичь реку неоднородную. Такую, которая сама не решит, какая она. Можно каждый день писать её по новой. Собирать картины на выставку. И занимать ими пространство. Ближе к ответу не стать. Жизни не хватит, ведь река не иссохнет. Прибьёт мольберт к берегу. Смешной пророк, не трать силы! Тяжела ноша утопленных. Бери свой илистый камень и иди.

Одарённый, испивший благодати, да несчастным будет. Божество далеко, не дотянуться. Возьми и вовремя отойди. Ужиться с бурей может только ещё больший кошмар природы. Взаимны пристрастия пары. Близок по духу Хат’ндо. Едины в поисках энтропии. Ревностно оберегают интересы друг друга. Горяч полыхающий изумруд.

Что в Лесу творится! Беззастенчивые вороны стеснительны в её присутствии. Глухие предпочитают не слышать. Ведь то, что слышат, не приводит к оттепели. Шептались, что Терпящая втайне опасалась Королеву. Породила лгунью виртуознее себя. Сколько гордости малютке! Сколько хлопот Матери! Не воспитать придурь, коли развилась зараза. А так ли оно теперь важно?

«Не дайте обмануть себя: левый глаз Хатпрос не слеп. Её зрение связано со зрением Хат’ндо, и наоборот. Хатпрос видит правым глазом окружающий мир, а левым – то, что видит правым глазом её брат. Аналогично и для него. Таким образом, они всегда знают о местоположении и занятиях друг друга»

Претенциозная патока нетривиального мастера. Сладкие тараканы, что миллион актёрских внешностей. Колкий язык рубит, что сталь – лица и плечи. По новой заползать сквозь занавес в пропасть. Вечная чернота отмерено равнодушна. Идеальные роли глаз распределены по цветам. Заложенное отражение меняет биение сердца природы. Оценивает мельтешения следов чужой мысли.

Правдивые прихоти образов в каждом рукаве. Может фокусника подстроить под завистника. Расчётливо влюбиться так хитро и сложно. Всегда невыносимо сочинять ловушки нарасхват. Одурачит струны, обставит прочность. Шестигранный орех кинет для седьмого обхода.

«Вы тоже заметили, друзья? Чем дольше говорю с ней, тем большим сумасшедшим себя чувствую. Глаголю, как безумный! То ли со мной не лады, то ли беда какая делается. Творится невесть что! Разобрать уже ни слова не могу. Жестоко потешаться над глупыми, Королева, жестоко!»

Тройная вечность стихов до дна складывается. Вымысел плескается, тонет воздух. Позлить коромысло и спрятаться в меже, в спине потока. В обиду постичь реку. Выгонит день с нового праздника, если напишут восторги. Раздаст картины глупцам на выставке. Всем рекам применяет иссушение.

Одарённый азарт смакует благодатно. Опасно плескается тонущая пружинка. Злопамятность далеко, как божество кружится. Церковники вовремя отходят, молясь. Или молятся, отходя. Нет смысла в словах. Хатпрос всё равно вертит ими, как кусочками мозаики, разрушая и собирая воедино смыслы.

«Хатпрос не может потеряться в бесконечном Лесу. Для всех Лес – это лабиринт с миллиардом дорог, которые переплетаются друг с другом и ветвятся на миллиарды более мелких. Но Хатпрос нет дела до законов Леса. Она делает вид, что следует им, чтобы не выделяться на фоне других послушных зверушек. Но на самом деле она выше, значительно выше их и просто вводит механизмы в заблуждение. Лес не догадывается об обмане и позволяет ей всё».

Глава 27.2

Скверное чувство

– Ты не любишь собак? – я подавила возмущение, когда Сайтроми бесцеремонно пнул в сторону дворняжку. Собаки мне всегда нравились: послушные и преданные животные.

– Ты сделала такой вывод из-за одного плешивого пса? Вот если бы я обидел целую свору…

Я недовольно поморщилась. Осознанно или нет, Король некоторыми изречениями будто намекал на мои душевные терзания. Мимоходом затрагивал тему мести, побуждая меня снова и снова утопать в мыслях о встрече с Катрией. Попутно и как-то небрежно ронял размышления о кровопролитии и распрях, проезжаясь по моему обострившемуся чувству недоверия. И теперь вот это. Безобидная фраза, от которой волоски на руках встали дыбом. Вероятно, порядок слов и точность подбираемых высказываний являлись совпадением, и всё же…

Это было странно: замечать за собой проявление лицемерия. Я разоблачала собственное непонятное отношение к людям и тут же защищала, подбирая оправдания и примеры из прошлого. Всегда, с самого детства, человеческая жизнь… да что там, любая жизнь представала перед глазами в виде красивого цветка. Каждый человек – это одинокое растение, пробивающееся к свету, требующее тепло и ласку. На каждом этапе жизненного цикла, начинавшегося с вытягивания стебелька из-под земли и заканчивавшегося медленным увяданием, сморщивавшим прекрасные бархатные лепестки, было что-то захватывающее и будоражащее. Восхитительное, как произведение искусства, доводящее до катарсиса и ощущения гармонии и совершенства. Правда, если не смотреть так глубоко, все эти впечатляющие черты не проступят сами собой на поверхности. Поэтому цветы так легко срывать.

Но вот же странность: не испытывая сожаления из-за вынужденных убийств единичных личностей, примеры чего я постоянно наблюдаю с ранних лет, при этом страшусь увидеть гибель большинства. Все мои пылкие выкрики о мерзостях войны с бесчисленными жертвами выглядят двуличными после того, как я прервала жизни дочери Нолимов, Ташефа, нескольких монашек и других людей. Равнодушно сносила уход из Часов бандитов в деревне Юдаиф, страдавших раненных в лагере близ Байонеля, несчастных, чьи личности подавлялись в телах, занимаемых Сайтроми… Почему массовые смерти поражали до замирания сердца, если являлись просто набором единичных смертей, собранных в одном месте за один отрезок времени?

И всё же это было логично. Я смирилась с этой мыслью сразу же, как она пришла в голову. Если вернуться к метафоре с цветами, объяснить ещё проще. Один цветок сорвать не жалко. Или не совсем жалко, если он наделён пленяющей красотой. А вот затоптать целое поле, покрытое чудесными головками… Какая растрата. Совсем не хочется быть тем негодяем, который разом стирает с лица земли всё это. Может, представители человеческого рода и не достойны сравнения с прекрасными цветами, однако эти образы неизменно переплетались в моём сознании.

И это не говоря о том, что наблюдаемая со стороны смерть сама по себе сложное и запредельное явление. Иногда она кусает, как комарик, и на это смотришь с безразличием и осознанием естественности процесса. А иногда ранит в самое сердце, даже если приходит не за тобой, подавляя силой своего вмешательства, нарушая размеренное течение жизни. И чем больше людей захватит в свои объятья смерть, тем ощутимее это давление.

– Неужели бессмертные не научились ценить жизни тех, кто вынужден уходить? – не удержалась я.

– Я уже говорил, что никто по-настоящему не умирает, – отстранённо ответил Король, мыслями пребывая в другом месте. – Наш мир заключён в круговорот энергии. Ничто не исчезает в пустоту.

– Это слабое утешение. Если твои знакомые разом умирают, ты не можешь успокаивать себя, что ещё поболтаешь с ними в виде энергии.

Сайтроми пристально посмотрел на меня, будто заметил бросившуюся в глаза деталь в моём облике.

– Ты подняла эту тему из-за предстоящей встречи с настоятельницей? Гложут сомнения?

– Нет, просто… мне показалось, что… нет, не знаю, – я отвернулась, разом сбившись. – Никаких сомнений.

– Лучше не развивай эту тему. Так увязнешь в представлениях, что начнёт мерещиться, будто ты в действительности уважаешь и ценишь всё, что делает эта женщина.

– Ну, не до такой же степени! – отмахнулась я.

На самом деле, сомнения существовали. Но они касались отнюдь не Катрии, с необходимостью убийства которой трудно поспорить. А вот перспектива дальнейшего пребывания в одной упряжке с Сайтроми тяготила. Меня и тут разъедали противоречивые чувства. С одной стороны, его сдерживаемый тон, вострые взгляды, лёгкие насмешки и незаметная опека возвращали в детство. С ним я невольно ощущала себя увереннее, в безопасности, под надзором старшего и мудрого знатока мира. А также знала, что я нужна ему – для реализации идей или просто для компании, не столь важно. Идти с ним в одном направлении было приятно. И страшно. Это и была другая сторона.

Я видела, куда движется Король. Отчётливо различала финишную черту и ожидавшие там вещи и лица. С высшей целью или развлечения ради, короли раз за разом устраивали схожие представления, кровавые и беспощадные, не ведая компромисса и не давая человечеству поблажек. Они жили войной, дышали идеями о ней, всеми фибрами стремились к ней и только к ней. Это уже был ритуал. Необходимость, зависимость, от которой ненасытные и скучавшие бессмертные не могли и не желали избавляться. И мне не хотелось попадать туда же, в это кольцо удушливой значимости всех их деяний. У меня не было цели в жизни, но заполнять пустоту чужими мечтами я не собиралась. Лучше уж весь отведённый срок скитаться по лесам, городам, забредая в глушь и застревая в ничем не отличающихся друг от друга селениях, чем остановиться и обнаружить себя окружённой алчными физиономиями с далёкими мне стремлениями.

Возможно, я сумею остаться возле Сайтроми, не погрязая в идеалы его семьи. Только нужна ли ему буду такой, непредвзятой, сопротивляющейся, отказывающей в помощи? Требующей ласки и заботы и отвергающей его убеждения? Очень скоро я утомлю Короля, и он, поглощённый продумыванием военной стратегии и общением с вылезшими наверх братьями и сёстрами, спихнёт меня на слуг и сократит время наших встреч.

Так не уйти ли мне раньше? Сделать это сразу после расправы над Катрией, или растянуть расставание? И если я всё же решусь, отпустит ли меня Сайтроми? Он мог и не шутить, утверждая, что постарается удержать моё доверие.

Между тем, ситуация в Королевстве изменилась. Атмосфера резко накалилась, и не успели люди и глазом моргнуть, как их закрутило в прихотливый круговорот. Король Антуар, в самом деле, объявил войну. Я сначала не поверила ушам своим. Почти одновременно с растущим недовольством и страхом людей Сайтроми стал часто разговаривать вслух, обращаясь к Хатпрос, из чего я заключила: она как-то связана с переломом устоев человеческого общества. Ну, не могла война людей начаться сама по себе, даже учитывая, как это естественно для их природы. Не под контролем всемогущего Lux Veritatis, бдевшего порядок и мир в Королевствах.

Надо отдать должное последним: Церковь быстро спохватилась и, если принимать на веру рассказываемые полушёпотом в тавернах новости, отправилась на переговоры с упрямым королём. Внял Антуар их предупреждениям или нет, мне неизвестно. В качестве ещё одного шага города наводнили духовные личности, проповедовавшие смирение и человеколюбие, напоминавшие каждому прохожему, что вражда с себе подобными прибавляет демонам сил. А чем могущественнее проклятое отродье, тем ближе человечество к погибели.

– Терпящая плачет там, в Небесных чертогах! – кричали люди в рясах на улицах. Они цеплялись к людям, заглядывали им в лица и грозили повышенным, полным рока и мистики голосом, какие страсти ожидают оступившихся.

– Это могут быть Зрячие? – мне не нравилось, как много вокруг церковников. Будто мошкара, они крутились повсюду: на каждой дороге, в каждом поселении. Я почти физически чувствовала, как растекались проповедники по землям, разъедая увещеваниями непримечательное существование граждан. Вот только что могли они сделать? Люди войны не желали. Боялись её так же сильно, как и Lux Veritatis. Убеждать следовало в первую очередь короля Антуара, что в старческом маразме узрел заговор, зреющий на другом континенте.

– Вряд ли их так много, – сказал отец, пренебрежительным жестом отгоняя от себя мужчину в одеждах служителя. С точки зрения случайного зрителя можно было подумать, что высокомерный господин отмахивается от надоедливых прилипал, коими в его глазах выступали попрошайки, пьяницы, зеваки, напрашивавшиеся в провожатые, и, конечно же, настойчивые святоши.

– Упорные, – поморщился Сайтроми. – К их несчастью, не в случае с огнём.

– Ты же не собираешься… – я не договорила, встретившись с раздражённым взглядом Короля. Само собой, он не станет выдавать своё присутствие, находясь в окружении большого количества народа.

– Ты и сама поняла глупость вопроса, ведь так? Это была шутка, – сварливо сказал отец.

Сайтроми проявлял поразительное миролюбие, оказываясь в гуще людей. Когда я была маленькой, он тщательно избегал человеческие поселения, игнорировал жителей попадавшихся населённых пунктов и вообще вёл себя так, словно… они не достойны его слова. Мне всегда казалось, что люди злят Короля, поднимают внутри него бурю негодования одним своим видом. Что он сторонится их как раз потому, что боится сорваться, оставляя заметный след ищейкам Церкви.

Теперь же Сайтроми спокойно огибал прохожих, равнодушно скользя по ним взглядом. Он всё так же не заговаривал с людьми без надобности, и когда к нему обращались с вопросом, молча проходил мимо, будто говорившего не существовало. Ему сердито фыркали в спину, называли вполголоса заносчивым ублюдком с мешком золота. Это ни к чему не приводило.

И всё же я знала, что передо мной – одна из самых покладистых масок Короля. Он на самом деле не такой. В легендах Сайтроми выделялся опаляющей врагов яростью и нетерпением ко всему, что шло вразрез с его прихотью. Эти надуманные истории сквозили преувеличениями, и всё же… Если читать между строк и отбрасывать религиозные мотивы писавших, характер Короля менялся несильно. Об этом свидетельствовали также и рассказы Спустившихся, той же Тигоол, например. Они тоже могли не знать всей правды, но в общих чертах описывали среднего брата как личность, с которой лучше не ссориться. Получалось, что сдержанным Сайтроми был с немногими и в немногочисленных ситуациях.

Единственный, кто зажигал в уголках глаз Короля редкий огонёк бессильной желчной ярости, оказались те самые церковники, заполонившие улицы. Отец не замечал и их, однако иногда, дождавшись, когда очередной проповедник отвернётся, из-под полуопущенных ресниц бросал в спину неповторимый холодный взгляд. В нём я читала отражения сотен жестоких и непримиримых мыслей, роившихся в сознании бессмертного. В такие моменты Сайтроми казался невероятно живым, выходящим за пределы накинутой брони из задумчивости и злой насмешки.

И я внушала себе, что лучше уж маска язвительной снисходительности, так часто демонстрируемая им, чем видеть реального Сайтроми.

– Как ты думаешь, – я в волнении покусала палец, – я хорошая… личность?

– Что? – наверное, он предпочёл бы, чтобы я нечасто выходила из созерцательного молчания.

– По-твоему, я могу называться… положительной?

Если я сложила правильное мнение о нём, ему не составит труда ответить. Повисшая пауза не могла сбить меня с толку: отец точно собирался что-то сказать, предварительно мысленно отсекая ненужные фразы.

– По меркам чего мне оценивать? – выдал он наконец, и я только пожала плечами. – Задай этот вопрос религиозному служителю, и он ответит, что нет. И будет прав. С точки зрения пользы обществу ты тоже девиантна. Я бы даже сказал, отвратительна, – я вздрогнула от хлёсткости подобранного слова. – Но тебя в самом деле интересуют мнения всех этих людей?

– Меня интересует твоё мнение.

– Тогда да.

– И ты так считаешь, потому что… – понуро продолжила я, не довольная издевательски кратким ответом.

– Ты не совершила ничего, что, по моим меркам, навесило бы на тебя клеймо злодея. Хотя для попадания в их лагерь тебе нужно быть Терпящей…

– А, – разочарованно протянула я. Значит, Король в принципе не разделял окружавших на хороших и плохих, полагая истинным злом лишь бросившую их Создательницу. Тогда дальнейшие уточнения не имели смысла.