Текст книги "Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)"

Автор книги: Altegamino

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 81 страниц)

А что наблюдалось в этой семье? Дочь Нолимов не проявляла ни капли уважения к родителям. Она отпускала им колкие замечания, критиковала их образ жизни, вспоминая своего образованного мужа, который точно знает, как лучше чинить сковороду, выбивать ковёр, на каком боку спать, как дышать… Маленькая гостья видела, как подчас старики расстраивались, когда К. делала им очередное замечание. И Нахиирдо не могла понять, почему они это терпели. Её отец уже наказал бы девицу. А Нолимы только пожимали плечами и печально улыбались. Ещё больше девочку поражало, что они всегда с радостью встречали свою гостью. Они были искренне счастливы её видеть, даже если после этого на них градом сыпались упрёки и причитания. Как будто за те два месяца, что они не виделись, Нолимы забывали обо всех обидах.

Иногда старики проявляли что-то вроде строгости по отношению к своей дочери. Но этого явно было недостаточно: К. с равнодушием принимала высказывания родителей. Если же они чем-то задевали её, она переводила тему на ребёнка. Говорила, что это они, её родители, не хотят последовать мудрому совету и выгнать девочку. С чего же ей тогда слушать их?

– Если вам нужна была собака, сказали бы мне заранее! – Восклицала гостья. – Я бы привела вам хорошего сторожевого пса, и вам не пришлось бы брать дворняжку.

Когда К. уезжала, она неизменно добавляла, что надеется в следующий приезд не увидеть в доме постороннего. А потом наступало очередное затишье и благодать.

Нахиирдо искренне желала, чтобы К., утомлённая упрямством стариков, больше никогда не приезжала к ним, избавив их тем самым от своих дотошных жалоб. Сострадая Нолимам, не в состоянии видеть их тоску и грусть, девочка думала, как помочь им.

И она помогла. Глядя на корчившуюся в предсмертных муках женщину, чья кровь из перерезанного горла заливала пол, девочка чувствовала удовлетворение. Она устранила причину печали приютивших её людей, таких простодушных и добрых. Всего-то и нужно было, что сорвать ядовитый цветок. Отец говорил Нахиирдо, что смерть для людей в порядке вещей. Вот почему она, девочка, которой никто не объяснил правил человеческого мира, которая сама никогда не сталкивалась с ними, не видела в своём поступке ничего зверского и ужасного. И вот почему реакция добрых людей повергла её в отчаянье. Вместо того чтобы порадоваться и оценить заботу ребёнка, Нолимы пришли в ужас. Отнюдь не облегчение и радость застилали глаза старушки, когда она смотрела на устранённую причину своей грусти, но слёзы горя. Из горла старика вырвались стенания, а лицо исказила гримаса боли.

Всё так неправильно, думалось Нахиирдо. Люди не переставали поражать её своей нелогичностью и странностью. А ещё её называли чудовищем.

С тех пор девочка не жила в семье Нолимов.

Глава 3.2

Юный служитель

Пока Рандарелл перевязывал мой бок, шепча какие-то заклинания, я сидела на той самой кушетке, на которой ещё недавно лежала Дойри, и не сводила с него глаз. С меня сняли все обвинения благодаря ходатайству Рандарелла и недальновидному поведению хозяйки дома, которая сама же и призналась во всех злодеяниях. Будь она хотя бы наполовину менее безумна, она бы попыталась притвориться невинной жертвой. Её вопли быстро затихли, и я старалась не раздумывать о том, что послужило тому причиной, а сосредоточила всё внимание на знакомом человечке.

– Ты так стараешься, будто я умираю, – говорила я, чувствуя, как в груди закипает радость.

– Рана кажется мне опасной. Но не волнуйся – я спасу тебя, как и всегда, – насмешливо произнёс Рандарелл. – Ты совсем не изменилась с нашей последней встречи.

Как и он. А ведь прошло уже полтора года… или всего полтора года? Сейчас ему должно быть пятнадцать. Светловолосый юноша с серыми глазами, длинным носом, сухой смуглой кожей поглядывал на меня из-под почти полностью выгоревших ресниц. Я отметила про себя, что он всё так же по привычке покусывал нижнюю губу, о чём свидетельствовала ободранная кожа.

– Так значит, ты тут поселилась, Умфи? – спросил он. Я мысленно порадовалась, что его манера говорить осталась прежней: Рандарелл начинал фразу резко, произнося слова слишком быстро и редуцируя треть звуков, но потом его речь замедлялась, а к концу предложения он говорил почти лениво. – И как тебе город?

– Ничего особенного, – честно сказала я.

– Да, согласен.

Он поднялся на ноги и оглядел свою работу со стороны. Я пошевелилась и с удовольствием отметила, что боль в боку стала менее ощутимой. Это говорило о том, что навыки Рандарелла в целительной магии только возросли.

– Неплохо, – сдержанно произнесла я.

– Неплохо? Да это в три раза лучше, чем было в прошлый раз, – я видела, что ему нравится моя похвала, хоть она и прозвучала скромно. – Служители Лангзама занимались со мной весь год.

– Значит, ты поступил в орден?

Я хотела выразить радость, но, если честно, мне не нравилось, что мой единственный человеческий друг решил посвятить жизнь служению в каком-либо ордене, особенно том, что являлся частью Lux Veritatis.

– Значит, твои спутники тоже из Лангзама? – спросила я. Рандарелл кивнул. – Я думала, изгонять демонов на этой территории поручено ордену Фассето.

– Так и есть, вообще-то, – парень состроил недовольную гримасу. – Но как высшему руководству реагировать, когда эти простофили заявляют, что всё у них в порядке, а тем временем до нас доходят жалобы об участившихся нападениях? Мы взяли след, и он привёл нас сюда, – и он добавил шёпотом. – Но я тебе этого не говорил. Секреты ордена и всё такое.

Один из людей позвал его, и Рандарелл, виновато улыбнувшись, юркнул в кухню. Я осталась ждать в комнате, осторожно ощупывая бок и думая о том, как же здорово видеть своего друга! Картину портили только люди, шнырявшие по дому. Служители Лангзама. Я знала, что Рандарелл собирался вступить в орден – он сам поделился со мной, когда мы виделись в последний раз. Но я не думала, что его возьмут именно в Лангзам. Риндожи, На-Ла и Лангзам – три столпа, на котором держалась одна из самых могущественных организаций нашего мира – Lux Veritatis. Второй похожей была Церковь Терпящей. Её ещё называли «мирной стопой», в то время как Lux Veritatis, у которого были три самостоятельные ветви и ещё десяток мелких, по большей части специализировался на убийстве Спустившихся. Этот орден называли «воинствующей стопой». На двух этих стопах и держался религиозный мир. А Лангзам был что-то вроде пальца на одной из них, который обязан был давить Спустившихся, как букашек, на своём пути.

Рандарелл вернулся в ещё лучшем расположении духа, чем было, когда он уходил.

– Всё улажено. Мой наставник позаботится о мелочах. А мне разрешено проводить тебя до дома.

– С чего вдруг такая доброта?

– Ни с чего. Просто ты ранена, и по дороге на тебя могут напасть какие-нибудь чудовища.

Я фыркнула. Ему только дай волю, и он будет строить из себя героя до конца вечера.

– Я прекрасно справлюсь сама, – я встала с кушетки, даже не поморщившись от боли. – Я не такая слабая и немощная, как ты думаешь.

– Но и не такая сильная, как думаешь ты, – парировал мой друг. – Хотя, надо отдать тебе должное, ты дала отпор той дамочке. Внушение всё ещё работает?

Рандарелл знал об одном из моих умений. Я мысленно похвалила себя, что не стала применять второе. Если бы подоспевшие служители ордена увидели, как я разжигаю белый огонь… Скажем так, вопросов возникло бы много.

– Ты не думала вступить в орден? – спросил Рандарелл, выходя вместе со мной на улицу. – У тебя есть дар, и его не надо зарывать в землю.

Он придерживал меня за локоть, боясь, что я могу потерять равновесие. Идти в самом деле было непросто из-за боли в боку, но я старалась не показывать этого, иначе парень окончательно вырядился бы в героя и стал, чего доброго, настаивать на том, чтобы донести меня до дома на руках.

– Не думала.

– Но почему? – воскликнул Рандарелл. – Ты можешь сделать так много полезного благодаря своему умению! Его нужно только развить. Я уверен, с помощью наставников ты научишься творить настоящие чудеса! Тебе нечего бояться.

Ну да, нечего. Наравне с внушением у меня есть способность создавать белые костерки, которые почему-то приводят людей в ужас и ярость. А ещё мой отец – один из шести самых ненавидимых Спустившихся. А в орденах полно Зрячих, способных это разглядеть. Да, совсем нечего бояться.

Я видела по глазам Рандарелла, что он не мог понять причину моего отказа. Он всегда был целеустремлённым, трудолюбивым мальчиком, который с самого детства знал, чего хочет от жизни. Его ненависть к Спустившимся, лишившим его семьи, переросла в жажду помогать людям избежать той же участи. По мнению Рандарелла, я тоже могла посвятить жизнь борьбе со злом, как это поэтично описывалось в книгах. Он не знал ничего о той части, что гнетёт меня каждую минуту моей жизни. Юноша видел лишь загадочную Умфи, радовавшуюся его появлению, но не замечал маленькую девочку, сидевшую у порога и ждавшую отца.

– Я в ордене, – я попыталась представить эту картину. – Учусь у наставника… Подожди, ты ведь учишься не больше года? Разве новичков берут на полевые испытания?

– Вообще-то… я учусь уже третий год.

– Третий? – не поверила я. – Когда мы виделись полтора года назад, ты сказал, что собираешься поступать в орден.

– В каком-то смысле, так и было. – Рандарелл едва не налетел на пятившегося торговца, но вовремя отскочил в сторону с завидным проворством и ловкостью. – Сначала я учился у одного наставника, но он погиб. Какое-то время я просто ждал, пока мне найдут другого. Когда я встретил тебя на том тракте, меня как раз переводили под руководство нового человека. Я боялся спугнуть удачу, опасался, что наставник меня не примет и выгонит взашей. Поэтому я сказал, что поступаю в орден, но не упомянул, что уже учился там раньше. Заметь – это была не ложь, а просто недосказанная до конца правда!

Я только покачала головой. Он – человек, который всегда знал, к чему будет стремиться – уцепился за свою судьбу даже раньше, чем можно было представить. Такие люди всегда добиваются успеха. Я немного завидовала ему. У него была цель в жизни – то, чего так не хватало мне. И я постоянно ощущала эту нехватку, незаполненную пустоту. А на Рандарелла взглянешь – у него глаза блестят каждый раз, как он произносит слово «орден».

– И это твоя первая серьёзная вылазка?

– Я бы не назвал её серьёзной, – парень пожал плечами. – Мы ездили из города в город, но ничего примечательного не нашли. Добрались сюда. Но и тут всё стандартно. Ты за сегодняшний день побывала в большем приключении, чем я за два месяца вместе взятых.

Он начал кусать губу. Ох, и дурная это привычка.

– Значит, ничего особенного? Сегодня вы уже покинете город?

– Не знаю. Уже темнеет. Разумно ли отправляться в дорогу ночью?

– Как жаль, – протянула я. – А я думала, служителей ордена привлечёт это дело. Ведь правда странно?

– Что именно?

– Зачем человеку выдавать себя за Костюмера?

Рандарелл широко улыбнулся, и я почувствовала, как некое напряжение между нами спадает. Только теперь он полностью стал тем пареньком, которого я видела полтора года назад. Он отвесил мне шутливый поклон, но в его голосе я услышала нотки уважения.

– Мне нравится твоя наблюдательность. С такими талантами ты была бы очень полезна ордену. Но если серьёзно, – он откашлялся, – я и сам не знаю, что тут происходит.

– Любопытство разбирает, не правда ли? – я заметила промелькнувшую на его лице неуверенность. – Разве нет? Тебе не хотелось бы понять, что тут творится?

– Хотелось бы. Меня настораживает твой энтузиазм.

– Ты сейчас противоречишь сам себе. То ты зазываешь меня в орден, то тебе не нравится, что я интересуюсь этим вашим делом с ненастоящим Костюмером.

– Одно дело – поступить в орден, начать обучение, постепенно познавать глубину нашего мира и овладевать своими навыками, – терпеливо разъяснял Рандарелл. – А другое дело – бросаться в неприятность с головой. Я знаю тебя, Умфи. Для тебя это интересная загадка, шалость, которую можно провернуть вместе со старым другом. Но я не хочу, чтобы ты так считала. Это может быть опасно.

Беспокоится он за меня! Похоже, эти полтора года его всё же изменили. Юноша стал менее безрассудным, более сдержанным и… не знаю… серьёзным. Хотя после того, как остаток пути Рандарелл всё же донёс меня на руках вопреки моим отчаянным сопротивлениям, заверяя прохожих, что я – его избалованная жена, которая только так и перемещается по городу, я заключила, что немалая доля дурашливости в нём всё же осталась.

========== Глава 4.1 Их вина и Её терпение ==========

– Ты не знаешь, зачем люди ходят в церковь? Что за испорченное дитя! – восклицал любой воспитатель в приюте, косясь на девочку, как на прокажённую. – Такое поведение недопустимо для цивилизованного человека. Ты же не дикарка какая-нибудь, не верующая в Бога! Завтра же отправишься к настоятелю Магросу!

Та, которую теперь называли Умфи, лишь смиренно покивала. Она была ещё слишком маленькой и хрупкой, чтобы вступать в спор с сильными взрослыми, к тому же боялась сделать что-нибудь неправильно: вдруг те опять захотят её убить или прогонят?

В приюте девочка жила уже пару лет, и ей не то чтобы нравилось там, но она чувствовала себя сносно и в относительной безопасности, если рядом с людьми вообще возможно быть в безопасности. Когда голодающий, едва переставляющий от усталости ноги ребёнок забрёл в небольшой городок, жители приняли её за сиротку и отправили на попечение воспитательниц приюта. Так Умфи стала жить в каменном двухэтажном здании с пристроенным крылом. Помимо неё в приюте находились три старшие воспитательницы, две младшие, семь нянечек, кухарка, сторож, а также около двадцати детей разных возрастов – от пяти и до шестнадцати лет.

– Меня научат в церкви писать? – Умфи внимательно присмотрелась к лицу воспитательницы, дабы не пропустить ни единого изменения в настроении женщины.

– Ты ещё маленькая, – ответила та. – Достаточно и того, что ты наконец-то научилась читать.

– Но мне уже десять. Я видела, что дети моего возраста уже умеют писать.

Женщина только нетерпеливо помахала рукой.

– Тебе шесть, девочка, а не десять. Уж такие простые числа могла бы запомнить!

Умфи насупилась, но уже когда воспитательница отвернулась от неё. Малышка умела считать и точно знала, что ей больше шести. Вот только не была уверена, что ей именно десять, потому как не следила за датами, а больше и некому было отмечать её дни рожденья.

Но раз её не научат писать, зачем же ей тогда ходить в церковь? Умфи не видела в этом смысла, но всеобщее давление вынудило её послушаться. К тому же все дети начинали посещать «обитель Терпящей», когда им исполнялось шесть, и малышке приходилось соответствовать стандартам, дабы не разозлить людей. Вдруг они снова захотят её убить, если девочка будет излишне настырной?

И вот наступил день, когда Умфи переступила порог покосившейся церквушки – маленького строения с пожелтевшим камнем, острой крышей и четырьмя абсидами, смотревшими каждая в свою сторону Света. И хотя она была построена во времена Ане Магаре, подарившего архитектуре второе дыхание, в ней не было ни единого признака той далёкой и славной эпохи. Не следовало грезить о лёгкости форм и грациозности изгибов. Громоздкая фигура церкви будто клонилась к земле под давлением собственного веса. Длинные прямоугольные окна были вместе с тем неколоритно узкими. Складывалось мнение, что создатель заведомо невзлюбил своё дитя, и то выросло несуразным и далёким от радостей. И всё же эта церковь простояла не один десяток, зазывая людей в свою обитель. Подобно сварливому старику, она одновременно и отталкивала своим видом, и манила таинственным очарованием, нависала над гостями и дарила им ощущение защищённости и надёжности, омрачала их думы и рождала в душах мистические мысли о вечном.

Потолок показался девочке давяще низким. Пахло маслами и воском. В центре помещения находилась подставка с раскрытой книгой, возле которой стоял служитель. По кругу были расставлены лавки, на которых уже сидело несколько детей. Для молодого поколения выделяли определённое время, чтобы они приходили и слушали проповеди служителя, молились вместе с ним, пели гимны. Подобный порядок был установлен последней крупной реформой, проведённой Церковью Терпящей без малого век назад. До этого взрослые и дети ходили на проповеди вместе, но служители церквей пришли к выводу, что молодые души слишком хрупки и не воспринимают некоторые постулаты, не осознают правду в силу возраста. Поэтому их просвещение было упрощённым. В то же время было принято урезать годы служения на одном месте: реформа вынуждала священников и служителей не задерживаться по полжизни в одной и той же церкви или храме, а менять «рабочее пространство». Но этот закон на протяжении последующих ста лет постоянно нарушали в силу его неудобства. Либо священникам, жившим в глухой деревушке, не было резона ехать через десятки земель, либо прихожане настолько привыкали к одному и тому же лицу, что новое вызывало у них недоверие и заведомо отталкивало.

Вот и в церкви, в которую пришла Умфи, служитель, по всей видимости, не менялся уже более сорока лет. Им оказался пожилой мужчина с лысеющей головой. Он был слепым на один глаз, нос казался непривычно большим, а губы, наоборот, тоненькими и едва заметными. Он кутался в тёмно-синюю рясу, хотя в помещении царила духота от натопленной печки. Внешность у смотрителя была не то, чтобы отталкивающей, хотя приятной её не назовёшь. Но вот голос… Он был самой отвратительной частью этого человека. Высокий, режущий слух. Особенно когда на служителя находило религиозное возбуждение, он становился почти писклявым и срывался.

– Новенькая? – спросил он, когда девочка в первый раз пришла в церковь. – Меня зовут настоятель Магрос. Обращайся ко мне только так. В какую церковь ты ходила раньше?

Умфи заверила его, что ни в какую. Мужчина сдвинул брови.

– Сколько лет?

– Десять.

С ближайшей скамьи послышались смешки.

– На вид лет семь, – протянул настоятель. – А на лицо – тяжёлый случай.

Он жестом велел ей садиться. В помещении царил полумрак. Огонь свечей равномерно подрагивал, и тени на стенах иногда дёргались. Но это были не те живые и подвижные тени, которые Умфи часто встречала в пустующих домах. Эти являлись мёртвыми.

С того дня для девочки началось так называемое «просвещение». Когда она присоединилась к группе детей, те заканчивали заучивание молитв и гимнов. Магрос велел Умфи самостоятельно вызубрить хотя бы часть из них, чтобы не быть совсем уж пустой, как он выражался.

– Вскоре мы приступим к более сложным знаниям, – крутя головой в разные стороны, обещал Магрос. – От молитв и гимнов мы переходим к историям о создании мира и ухода Терпящей.

Со стороны детей повеяло оживлением. Всего их было около тринадцати, включая Умфи. Некоторые жили в приюте вместе с ней. Приютские девочки были на вид совершенно невзрачными. На их фоне дети из семей выглядели более заметными. У первой девочки была ямочка на подбородке, и она казалась самой испуганной из всех. Другие две были сёстрами. Они носили одинаковые платья, и у них были похожие длинные волосы, заплетённые в косы, только у одной они напоминали засыхающие колосья, а у второй оттенком могли потягаться с коркой запечённого хлеба. Ещё одна малышка, приводимая мамой за ручку, выглядела так, будто у неё непреходящее несварение. Она чаще остальных пропускала посещение из-за слабого здоровья. Остальные мало чем выделялись и в воспоминаниях Умфи сливались в серую массу лиц.

Мальчиков было семеро, но выделялись из них лишь несколько. Самому старшему недавно исполнилось одиннадцать. На его носу сидели очки с круглой оправой. Мальчик всегда внимательно слушал Маргоса, не сводя с него серых глаз, а иногда его нижняя губа начинала забавно подрагивать, как будто он пытался мысленно повторять за настоятелем, но слова сами рвались наружу и толкались возле зубов.

Второго – и он был единственным, чьё имя врезалось в память Умфи, – звали Ланмон. Он был тощим курносым пареньком семи или восьми лет, сутулым и неусидчивым. Ему всегда было трудно дотерпеть до конца очередного чтения проповедей или религиозных историй Магроса. Не потому, что мальчик совсем уж не испытывал интереса. Просто он был таким ребёнком, которого переполняла энергия и желание выплеснуть её на подвижные игры, а его заставляли два часа сидеть на месте, слушая высокий противный голос настоятеля.

Самому младшему мальчику едва исполнилось шесть, и выглядел он совсем крошечным. Неясно, зачем такое дитя заставлять насильно внимать религиозным историям. Ребёнок зачастую их даже не слушал, крутился, смотрел по сторонам в поисках развлечений и часто получал подзатыльники от Магроса. А иногда, когда он совсем не высыпался, впадал в сон прямо во время чтения, принимая нравоучительную проповедь за убаюкивающую сказку. Тогда настоятель бил его по плечам длинной деревянной палкой, которой доставал свечи с самых высоких подставок.

Несколько томительных дней Магрос медленно и монотонно подходил к самой важной истории в жизни каждого верующего – о создании мира. Когда же он приступил-таки к рассказу, Умфи открыла для себя, что часть этой легенды она уже слышала от отца.

– Наш Мир – это Часы. Клепсидра, – настоятель отчётливо выговаривал каждое слово, игнорируя процесс редукции, что придавало его фразам одновременно глупый южный акцент и мистическое звучание. – Терпящая, наша милостивая Богиня, страдала от одиночества и неспособности поделиться своей безграничной материнской любовью. И Она создала Клепсидру, населив этот мир всевозможными существами: животными, рыбами, птицами, насекомыми, людьми. Она сделала это не за день, не за месяц и даже не за год. Работа над нашим миром отняла у Неё сто двадцать пять лет. Запомните это число. Сто двадцать пять или пять в кубе.

Далёкие от мира цифр и сложных вычислений дети восхищёно выдохнули, узрев в озвученном числе таинственную прелесть. Магрос ещё больше сжал и без того едва заметные губы и пошелестел страницами книги. Он, привыкший к большему количеству прихожан, крутился на месте, хотя дети садились строго перед ним, что избавляло его от необходимости поворачиваться в разные стороны.

– Но эта попытка отняла у Терпящей почти все силы. – Продолжал настоятель.

– У Неё заболела голова? – наивно спросил какой-то мальчик.

– Что ты сказал?

– Просто… – замялся ребёнок. – Когда мой папа просит маму порадовать его, она часто отвечает, что у неё нет сил и болит голова.

– Не перебивай меня своими глупыми замечаниями! – грозно прикрикнул Магрос, раздувая ноздри. Умфи увидела, что некоторые дети вжали головы в плечи, и на всякий случай задержала дыхание, как делали герои читаемых ею сказок. – Терпящая сильно ослабела. Она… если вам так угодно, заболела. Но работа была не окончена, и тогда Она попросила трёх самых первых и сильных жителей Клепсидры помочь Ей с обустройством нового мира.

Кашель едва не задохнувшейся Умфи отвлёк настоятеля, и мужчина недовольно сдвинул брови. Для него не имело значения, что его слушатели – дети. Они были в первую очередь прихожанами, то есть людьми, пришедшими слушать его без передыха и с самоотдачей. Потому настоятель даже не менял высокий стиль речи, не заботясь, поймёт ли подрастающее поколение его заумные речи или нет. Порой Магрос приходил в бешенство, если кто-то из детей в силу своей неусидчивости перебивал его или нетерпеливо ёрзал на лавке. В этот раз, правда, настоятель был так поглощён предстоящим драматизмом истории, что тут же забыл о шуме.

– Трое первых людей согласились помочь Ей. Но их сердца разъедала зависть и злоба, а потому они едва не погубили то, что Она взрастила с такими жертвами. Опечаленная предательством, Она покинула мир и поселилась на самом его краю, терпеливо ожидая, когда мы, неблагодарное человечество, достигнем того уровня развития, которое Она изначально вселяла в нас, но которое было утрачено из-за предательства самых гадких представителей нашего рода.

Дети пытались угнаться за смыслом и напряжённо молчали. Одна лишь Умфи прорезала тишину своим тоненьким голоском:

– Откуда вы знаете, что Она всё ещё там? Вдруг у Неё кончилось терпение, и Она ушла создавать другой мир? Более хороший, чем наш?

– Ты пустой, глупый ребёнок! – впиваясь в неё взглядом, гневно выпалил настоятель. – Тебе не хватает веры! Веры, которая открывает людям глаза и возвышает их! Из-за таких, как ты, Она плачет и гневится! Таких, как ты, надо душить во младенчестве, чтобы вы никогда не омрачали свет своими гнилыми душонками! Пошла вон из святого места!

Обиженная и напуганная Умфи послушно поднялась со скамьи и покинула церковь. Девочка была не первым ребёнком, которого выгнал Магрос, но она этого не знала. И очень опасалась, что, вернувшись в приют, встретит осуждавших воспитательниц, которые захотят убить её. А потому, увидев на своём пути нянечку, Умфи горько расплакалась.

Но всё оказалось не так страшно, как девочка себе представляла. Её даже не стали ругать, а велели вернуться в церковь и попросить у настоятеля Магроса прощения. Она очень боялась попадаться этому человеку на глаза, уверенная, что он её ненавидит. Однако давление со стороны взрослых снова вынудило Умфи пойти против своего «хочу». Магрос встретил девочку холодно и заставил её в качестве наказания молиться всю следующую неделю по несколько часов в день. Малышка не знала ни одной молитвы, но на помощь ей пришёл Ланмон. Вместе с ним она разучила две песни и семистишье (1) о неутомимом горе Её по павшим детям.

– Это горькая правда, но все мы живём взаймы! Мы – провинившиеся, недостойные Её прощения ничтожества, которые обязаны Ей всем. Если бы не Её терпение, нас бы – вас бы! – сейчас не было здесь! – Восклицал Магрос высоким голосом, и сёстры морщились, а троица приютских ребят насмешливо переглядывались. – Но хуже всего, когда человек намеренно отказывается от своих обязанностей перед Терпящей! Некоторые считают, будто они вольны делать всё, что захотят, на этой земле! Они забывают, на какую жертву Терпящая пошла, чтобы дать нам жизни и Дом, в котором мы могли бы жить! Такие люди – самое омерзительное, что есть в этом мире! Я расскажу вам, до чего могут дойти люди в своих жалких стремлениях. О я расскажу вам о тех трёх предателях, разгневавших Её и опустивших других людей на ступень ниже.

Эту часть легенды Умфи не знала. В сказках отца Терпящая тоже ругалась с первыми жителями Клепсидры, а потом уходила, громко хлопнув дверью. Но в историях Сайтроми Она никогда не представала в роли оскорблённой Богини, чья доброта была попрана неблагодарными детьми.

– Те трое не столько жаждали помочь Терпящей в созидании и развитии мира, сколько стремились контролировать его и направлять процессы согласно собственным предпочтениям, – и снова настоятель не подумал использовать более простые для детского уха формулировки, вычитывая сложные предложения из книги. – Они обманули Её ожидания. Эти трое сами захотели стать богами нового мира, а потому начали склонять остальных жителей Клепсидры пойти против Неё. И запутавшиеся, сбитые с толку люди подчинились трём старшим.

– Они напали на неё? – спросила самая маленькая девочка.

– Не совсем так. Терпящая бессмертна, а потому люди не в состоянии причинить Ей вред. Но, – Магрос трагически заломил руки, – из-за действий людей Она ослабла ещё сильнее. И разочаровалась в нашем роде. Не престало детям восставать против своих родителей.

Умфи услышала, как девочка позади шёпотом спросила у соседки: «Кто к кому пристал?».

– Естественно, Терпящая понимала, что главная вина лежит на трёх старших представителей человечества. Она наказала их, расщепив их души, а телесные оболочки разделила на две половины. Так трое превратились в шестерых, – служитель помолчал, и его фигура так долго оставалась неподвижной, что дети решили, будто он заснул. – Но и остальные люди, последовавшие за троицей, навлекли на себя Её гнев. Она рассудила, что человечество недостаточно сильно любило Её, раз позволило ослепить себя и навредить Создательнице. И Она ушла. Теперь Она терпеливо ждёт, когда мы, потомки своих опустившихся собратьев, полюбим Её достаточно сильно, как Она того и заслуживает.

– А что с теми Шестью?

– Их изгнали в нижнюю часть мира. Их ближайших соратников и самых заблудших людей превратили в чудовищ и также сослали. Сюда им дорога закрыта. А все грешные души попадают вниз, где над ними вечно издеваются завистливые и злые чудовища, мечтающие снова стать людьми, но не могущие этого сделать.

– Мой отец рассказывал, что всё это неправда, – осмелилась сказать Умфи. – Он говорил, что на Нижнем этаже Клепсидры и так нет места даже для его жителей, чтобы ещё души людей там держать.

– Твой отец – тот, кто обязательно окажется там, – Магрос указал пальцем на деревянный пол. – Глупый и необразованный болван! Пока ты ещё молода, ты можешь спастись от предубеждений. Если же нет, ты отправишься следом за своим папашей!

– Мой отец не болван!

– Прочитай по памяти молитву! – ткнув в плечо девочки палкой, приказал настоятель.

Гневно сопя, малышка подчинилась.

Умфи с каждым днём всё больше и больше ненавидела ходить в церковь. Не только потому, что Магрос был грубым и неприятным типом, так что подчас дети шёпотом желали ему смерти. То, что рассказывал настоятель, погружало малышку всё в большее отчаянье и страх. Рано или поздно она бы столкнулась с неприятной правдой, но в церкви этот процесс происходил быстрее. Ибо то, что в последствие рассказывал Магрос о мире и его жителях, навевало на Умфи ощущение безысходности.

Конечно, она и раньше встречала в сказках имя своего отца (и им называли главного злодея), но тогда ей казалось, что это было просто совпадение, и Сайтроми – вполне распространённое имя для этого мира. Какого же было её удивление, когда выяснилось, что только одно существо в состоянии его носить. И не абы какое, а одно из шести самых презираемых. Умфи с надеждой думала, что её отец просто шутил или надел это имя так же, как он надевал лица. Или… или она действительно дочь чудовища в самом прямом смысле этого слова. А значит, и сама чудовище. Возможно, именно это настоятельница Катрия разглядела в ней, а потому и напала. Именно эту чудовищную наследственность в ней нашли старики Нолимы и ужаснулись. У малышки всё отмирало в душе, когда она думала, что кто-то ещё мог заметить это.

Девочка едва не слегла с болезнью – настолько её впечатлило это открытие. Воспитатели думали, что она подцепила на улице какую-нибудь заразу, и пару дней хлопотали над ней.