Текст книги "Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)"

Автор книги: Altegamino

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 81 страниц)

И это являлось проблемой. Я потратила два года на то, чтобы добраться хоть до какого-то призрачного маяка, но даже не была уверена, что именно здесь мне дадут ответы на все вопросы. Разобраться бы с этим сразу, спросив настоятельницу в лоб. Если Нагнетатель ошибся, меня примут за сумасшедшую или даже опасную преступницу, но помешать уйти не смогут. Если же монахини планировали призвать в эту часть мира кого-то из Шести, они с интересом выслушают меня.

Но аудиенция с настоятельницей начинавшим служительницам не положена. В лучшем случае, с ней можно будет поздороваться через полгода упорной учёбы в стенах академии. Жертва, на которую я не могла пойти. Не осталось терпения, особенно находясь в одном шаге от цели. Невозможно было просто сидеть на месте и караулить удобный случай, когда приз маячил перед носом.

Но если я буду просто ломиться в ворота, меня никто не станет слушать.

– Я из сгоревшей деревни, – сухо сообщила я одной из монахинь. – Мои родители погибли. Я не вижу иного смысла жизни, кроме как посвятить себя служению Терпящей.

– Замечательно, дитя. Как тебя зовут?

– Умфи, – это имя никогда не устаревало и всегда пригождалось. – Семнадцать лет.

В мою легенду сразу же поверили, взглянув на мой изнурённый вид, костлявую фигуру и залёгшие под глазами тени. Повязка на левом была красноречивее слов.

В тот же день, как меня приняли, я попросила увидеться с настоятельницей, но мне отказали. Не положено, и всё тут. Даже заверения, что у меня есть какая-то важная информация о демонах, не произвела на старших служительниц впечатления. Они словно и не слышали моих слов, отчего во мне вскипала желчная злоба.

Следуя установленной схеме, меня познакомили с правилами академии, показали помещения, в которых разрешалось находиться новичкам, представили соседкам по комнате. Всё это проплывало мимо в тумане. Лишённые узоров белые стены, скромно меблированные помещения, аромат свечей и разговоры полушёпотом – всё это уже встречалось в других обителях, церквах и монастырях. Все эти «священные места» являлись безликими копиями друг друга, убивавшими фантазию и тягу к разнообразию. А почему? Потому что ничто не должно отвлекать человека от молитв и медитации. В каком-то смысле, идея здравая, но я была не в настроении восхищаться церковными традициями.

Мне выдали просторную одежду строго тёмно-синего цвета, волочившуюся по полу, а старый платок, к которому привыкла за последние полтора года, заменили на чистый и белоснежный. Он оказался таким огромным, что при желании я могла бы обмотать его вокруг талии, поэтому приходилось сооружать на голове сложную конструкцию, чтобы вся эта гора тряпья не сваливалась на лоб или затылок. У начинавших служительниц головные уборы были однотонными, а у монахинь и старших сестёр – с синими и фиолетовыми узорами.

– Вот тут мы проводим утренние, полуденные, дневные и вечерние молитвы, – щебетала старшая служительница, легко ступая по серым плитам пола. – Опаздывать на молитвы – проявлять неуважение к Терпящей, поэтому всегда приходи вовремя.

– А когда я смогу выразить своё почтение настоятельнице? Не могу дождаться, когда смогу лично поблагодарить эту замечательную женщину за ту заботу, что она проявляет к нам всем, – сдерживая рвотные позывы от сахарности собственного тона, выдавила я. К счастью, мой осипший голос звучал совсем уж вяло и скрывал истинные эмоции.

– Всему своё время, Умфи. Настоятельница Зиллои трудится каждую минуту. Тебе тоже надо потрудиться, чтобы обратить на себя её внимание.

Но мне не хотелось. В горле вставал ком каждый раз, когда начинающие служительницы пели тягучие песни и читали молитвы. Пальцы покалывало, когда в них ложился молитвенник, но не из-за церковной магии, а от осознания, насколько фальшивыми были мои «старания». Я даже не пыталась делать вид, что тянусь к просвещению и мудрости старших сестёр. На занятиях вела внутренний монолог на посторонние темы, на чтении Богослова – слушала вполуха, на изучении древних языков – клевала носом, едва не целуя грубо выстроганную поверхность стола. Никогда раньше не вела себя настолько лицемерно и бесчестно по отношению к чужим ожиданиям. Единственный вид деятельности, который доставлял мне какое-никакое удовольствие, – это уборка территории под открытым небом или поливка цветов в саду и овощей в оранжереях. Оказываясь на улице вместе со мной, наездник прекращал пилить меня невидимыми зубьями, и я расслаблялась. Иногда даже вспоминала, как правильно искренне улыбаться.

Хуже всего приходилось ночью. Ворочаясь в неудобном мешке, называемом тут «постелью монахини», я ощущала, как холод пола пробирается через материю в мою спину, поднимается по позвоночнику вверх и вынуждает зубы отбивать немузыкальную дробь. Аромат масел, добавляемых в свечи, рождал ужасные воспоминания, а низкие потолки давили не только на зверевшего в такие моменты наездника, но и на мою расстроенную психику. В последние дни левый глаз начинал ныть, словно по нему долбили с внутренней стороны, и эта тупая боль отдавалась в черепушке и в области виска. Хотелось выковырять яблоко, выдрать его вместе с этим гадким ощущением. Услужливо предоставленные монахинями травы помогали лишь временно.

В академии в третий раз за прошедший год приснился преследовавший меня сон. Он являлся смесью воспоминания и дразнящего голоса разума, напоминавшего, зачем я здесь.

Маленькая Умфи, а, возможно, даже Нахиирдо брела по тропинке домой. Или в какое-то другое место, в котором ей не посчастливилось застрять, как мне сейчас в этой академии. Дорога была узкая и кривая, и девочка постоянно спотыкалась, сетуя, что не умеет летать. Тогда бы не приходилось топать по этим кочкам и ямам! Окружающее напоминало брошенный в процессе рисунок: сумбурный набор штрихов и чёрточек, обещавший стать чем-то значимым и узнаваемым, какие-то кляксы. И вот бредущую Умфи-Нахиирдо за запястье ловил незнакомец и поучительным тоном говорил: «Что ты, девочка, не ходи так поздно по улице одна! Дети твоего возраста пропадают тут и там! Тебя ведь тоже могут украсть!». И в качестве доказательства нарисованная в паре шагов малышка просто растворялась в воздухе, точно впитанное промокашкой пятно. А волновавшийся за меня человек наставительно кивал головой и говорил: «Вот видишь! И тебя схватят и утащат! Это всё Rara Avis! Они похищают девочек твоего возраста и приносят их в жертву демонам!».

Но маленькую Умфи-Нахиирдо утверждение не пугает, напротив: я с восторгом слышу знакомое название, и в голове тотчас же созревает план. Если Rara Avis похищает детей, мне следует как можно быстрее попасться им в руки. Это единственный шанс найти тех, чью тень я преследовала последние два года. Через них и выйду на Сайтроми, окончив мои метания.

Игнорируя возгласы взрослого, ребёнок во сне бросается в пятно света, откуда мгновение назад была стёрта заштрихованная девочка. Конца сна я не видела ни разу, но после него всегда просыпалась с усиленной жаждой получить желаемое. В мозгу весь день свербело от неуловимости проклятых «Птичек», сводя меня с ума.

Настоятельница Зиллои оказалась таким же неуловимым приведением, как и Rara Avis. Сколько я ни чаяла подловить её у входа в монастырь, на улице, в коридорах академии, убедить «сестёр по вере», что главное ответственное лицо должна выслушать меня, – не срабатывало. Высокая тридцатилетняя женщина, на чьём лице проступали ранние морщины, проносилась в стороне, на секунды обдавая неторопливых встречных сладким цветочным ароматом. Розы и орхидеи, если я не ошибалась. Среди новеньких шептались, что у настоятельницы чудесные длинные волосы медно-рыжего оттенка, но женщина прятала их под платком, который, подобно фате, почти волочился по полу. В ветреную погоду он надувался, как оплетённый сине-фиолетовыми узорами парус, но Зиллои редко покидала стены монастыря.

С каждым днём я всё больше ненавидела эту вспышку, мерцавшую на расстоянии. Меня раздражали и сами монахини, которые хоть и являли собой пример терпеливости, вежливости и порядочности, однако проявляли все эти качества механически, как зазубренный до конца жизни урок. Они были добрыми, потому что так велел устав, но не их сердца. Двигались и говорили, как заведённые куклы. Я отчётливо видела это в них и тайно плевалась от отвращения.

Единственные, кто не вызывал во мне негативных эмоций, были остальные девушки-новички. Я их почти не замечала. Покорные, тихие, смирившиеся со своей участью, обучавшиеся досконально выполняли программу дня. Поведением они мало чем отличались от затравленных серых мышек, которые изо всех сил стараются понравиться старшим. Я не искала подруг среди них, и они не лезли ко мне со своими симпатиями и учтивостью. Среди них нашлась всего одна зазнайка, умудрявшаяся иногда действовать мне на нервы, но мотивы её поведения оказалось нетрудно найти. Я прочитала их почти сразу. Эта отличница цеплялась к отстававшим не потому, что не любила несовершенства, а из-за собственных внутренних конфликтов. Девушка очутилась в том самом положении, которое я нацепила на себя в виде маскировочного костюма, вот только несчастная действительно лишилась дома и семьи и была вынуждена податься в монахини. Она не могла до конца ужиться с подобной участью и тайно противилась ей. Мне удалось выцепить это из её поверхностных мыслей. Сама девушка без каких-либо способностей тоже чувствовала во мне борьбу с порядком внутри академии, и осознание, что рядом с ней есть другая бунтующая душа, обличавшая её собственное нежелание мириться с положением, не давало ей покоя. Вместе с моим ленивым и равнодушным отношением к обучению она стремилась задушить своё прошлое.

– Я догадывалась, что не всех Терпящая наделила талантами, – говорила мне эта «отличница», высокомерно взирая на неопрятную вышивку, – но иногда мне кажется, будто ты даже не стараешься, сестра.

– А если так, то что? – скучающе отвечала я. Не ставила себе целью её провоцировать, но иногда она напрашивалась на грубое замечание. Вот только сквернословить в священной обители запрещалось. Наказывали за ругательства довольно жёстко.

– Давай, я хоть покажу тебе, как правильно орудовать иголкой, – сквозь зубы цедила девица, теребя идеально выглаженный белоснежный воротничок. – Научу, как правильно вязать рукавицы. Меня мама с пяти лет этому учила. А ты чем в этом возрасте занималась?

– Воровала яблоки из сада.

И это была даже не выдумка. В смутных воспоминаниях поселился сердитый дедок, брызжущий слюной и отчитывавший меня за сорванные плоды. А потом этот ворчун пытался доказать моему отцу, что яблоня его, потому как он успел положить на неё глаз быстрее соседей, потел и пунцовел, даже не замечая, насколько глубоко Сайтроми было плевать на его красноречие. Примерно такое же наглое, непрошибаемое безразличие застыло сейчас на моём лице, раздражая госпожу «я всё умею».

Моего терпения хватило на три недели. К тому моменту даже наставники начали замечать мою безалаберность. Они заприметили во мне глубокие корни лени, но даже не догадывались, насколько я была утомлена всем этим притворством. Вся ситуация походила на случай с человеком, который много лет кряду долбит одну и ту же тему, заучивает один и тот же предмет. Сначала он старается относиться к своему делу серьёзно и ответственно, но годков через десять приходит смертельная усталость и безразличие. Я испытывала то же самое. В детстве, сидя на скамье перед скупердяем Магросом, ещё как-то строила из себя послушную овечку, однако больше в эту шкуру не влезла бы, даже предложи кто-то перешить её под новую меня.

Терпеливый подход не работал, значит, оставался бунтарский. Я строила в голове грандиозные планы того, с каким удовольствием залью воском страницы Священного Писания, сколько язвительных и дрянных слов обрушу на головы ошарашенным служительницам, какие глупости внедрю в их сознания… Однако случай представился даже раньше. Я попросту сорвалась и не стала себя удерживать: ведь переполох в стенах порядка – это именно то, что мне было нужно.

– Ты опоздала на молитву, – зажужжала над ухом «зубрилка». – Вспомни, что случилось со святым Йонлем, когда он в сто тридцатом стихе постыдным образом отказался от молитвы Терпящей. Погибла его семья.

– Моя семья и так мертва. Чего мне бояться? – не отрываясь от перебирания петель спицами, вымолвила я.

– Я обещала наставникам, что буду приглядывать за тобой. А ты подставляешь меня!

– Не нужна мне твоя помощь, – эта «святоша» надоела раздувать достоинства своих мелочных, бытовых занятий. Каким же назойливым и дотошным казалась вся эта церковная суета на фоне всего, что я пережила и вытерпела за последние годы! Что там в списочке у нас? Полить цветочек в комнате старшей сестры, пробубнить молитвы, пытаясь вложить в этот нелепый лепет хотя бы какой-то смысл, как будто Терпящей есть до него дело, лобызать пол в молельной, перецеловать корешки книг… О, всё это так важно, так важно в этом крохотном мирке чистеньких и светленьких подхалимов Её! И как же мне, вынесшей кошмар в Байонеле, пытки в подвале, делившей кров с мастером иллюзий, дочерью бесплодного Короля, уразуметь значимость этих глупых ничтожностей?

Я была уверена, что видела мир глубже их всех, хваставшихся, какие они взрослые и умудрённые опытом, которого пока нет. Просыпалось ли во мне высокомерие, или это правдивое восприятие реальности покрывалось ядовитой плёнкой из-за тоски и боли, что пронизывали моё существо последние пару лет? Мне не хотелось думать об этом. Хотелось сесть в уголок и поспать.

– Да что с тобой не так? – проговорила девушка, хмуря угольно-чёрные брови. – Ты всё делаешь, как… как… пьяный портной, сшивающий куски ткани только ради возможности спустить новую монетку на крепкий напиток!

– Я делаю всё, что от меня просят наставники. Хожу на молитвы по расписанию, учу стихи на древних языках, штопаю старое бельё. А вот как делаю, тебя уже не касается, – мрачно изрекла я, сильнее сдавливая спицы между пальцев. Сталь заскользила от выступившей на подушечках влаги, и острый конец неприятно впился мне под ноготь. – Проклятье! Вот что бывает, когда лезут под руку!

– Грязные слова запрещены в стенах Матери нашей! – взвизгнула надоедливая особа и поджала губы. – И почему салфетка такая кривая? Дай покажу, как правильно делать петли!

Я злила её одним своим видом, но даже это не давало ей права нарушать моё личное пространство и вырывать инструменты. Нахиирдо внутри взбрыкнулась, переполненная негодованием. И в следующую секунду раздражающая особа залилась криком, пытаясь выдернуть спицу из запястья. Впитавшиеся в салфетку красные капли стали отличным украшением, разбавляя скучный белый. И с чего эти святоши взяли, что Терпящая помешана лишь на трёх цветах?

Мой поступок переполошил всех старших служительниц. Некоторые из них решили, что в меня вселился бес. Никто не торопился предпринимать каких-либо действий без распоряжения настоятельницы, но советоваться с ней ушли в другое место. Я, рассчитывавшая, что меня обязательно покажут Зиллои, оказалась запертой в комнате до вынесения вердикта.

– Я здорова! Мне нужно увидеть настоятельницу и поговорить с ней о Rara Avis!

– Ты явно не в себе, помоги тебе Терпящая, – качала головой женщина, намеревавшаяся оставить меня одну наедине с «греховными мыслями».

– Что, скажете, не знаете никакого Нагнетателя, которого отправляете искать для вас всякие вещи? Эй, я с вами говорю! – пытаясь рукой помешать ей закрыть дверь, выкрикнула я. – Спустившиеся тоже через вас общаются с настоятельницей, или им больше позволяется, чем каким-то людям?

– О чём ты толкуешь, дрянная девчонка? – монашка испуганно зажала рот ладонью и выскочила в коридор, захлопнув дверь перед моим носом. В замке заскрипел проворачиваемый ключ, а потом послышались шаги и приглушённые причитания удалявшейся женщины.

Тело мелко потряхивало, а на лице и под одеждой выступил пот. Только сейчас, оказавшись в тесной коморке без мебели и света, я получила возможность в полной мере осознать сложившуюся ситуацию. Страшно не было, хотя положение напоминало давний-предавний кошмар в обители, закончившийся пожаром и рождением мстительного врага в лице Катрии. Тогда женщины тоже, должно быть, долго решались, что делать со странной малышкой и её любованиями белым огнём.

Но сейчас многое складывалось иначе. Я была не ребёнком, а ожидавшим любые неприятности наполовину демоном, который всё заранее обдумал и просчитал. Или почти всё. Если монахини имели какое-то отношение к встреченному в лесу чудаковатому Нагнетателю, они донесут до Зиллои мои слова, и та не сможет более игнорировать просьбы о встрече. Если же Спустившийся что-то напутал, они испугаются ещё больше и, вероятно, попытаются провести ритуал очищения или напишут письмо в Lux Veritatis. Мне начнут усиленно лгать, пытаясь занять чем-нибудь до прихода подмоги, и изолируют от остальных девушек в академии. Но я не буду ждать всего этого, а попросту сбегу. Выжгу замок в двери и сбегу.

Неприятный сквозняк проникал через щели в стенах, сводя конечности и заставляя зябко ёжиться. Я сняла платок с головы и накинула на плечи, чтобы согреться. Потом приникла к двери и вслушалась в тишину за стеной. Вдруг поймаю голоса мимо бредущих монахинь или расслышу стук шагов? Но беззвучие сохраняло свой абсолют.

Служительницы, вероятно, надеялись, что я тут буду молиться, прося о прощении. Самое смешное, что мне было известно столько разных молитв Терпящей, столько доводилось читать их по памяти в разных церквушках, обителях, монастырях… Однако никогда, ни разу в жизни не обращалась к Ней искренне. В детстве, наслушавшись напыщенных речей священнослужителей, ещё пыталась представить, что значит любить свою Создательницу, но вложить в слова какое-либо чувство так и не вышло. Немалую долю скепсиса в меня вбил Сайтроми, отпускавший в адрес Терпящей нелестные замечания, так что к осознанному возрасту я уже с подозрением относилась к навязываемому бездумному обожанию единственной признаваемой богини Клепсидры.

Прошёл час или два, сложно сказать наверняка. Ноги затекли, и я опустилась на холодный пол, подстелив для верности платок. Для чего угодно пригождался, но только не для того, зачем его принято было использовать: устаревший символ непорочности служительниц. Верность некоторым традициям меня изумляла своим долгожительством. Последняя церковная реформа, связанная с символикой и обрядами, проводилась не менее трёхсот лет назад. Конечно, мир менялся не сильно, а потому и причин для переделок не появлялось, но рудименты всё равно скапливались, засилье предрассудков давало о себе знать.

Меня начало клонить в сон, когда по полу застучали каблуки. Встрепенувшись, я отскочила в середину коморки и попрыгала на месте, стараясь вернуть бодрость. Дверь отворилась, и женщина со слепящей свечой в руке поманила за собой.

– Все уже спят, поэтому не шуми.

Мы прошли коридор и скользнули в более уютную и просторную комнату, чем та, в которой пришлось провести половину вечера. Я ожидала, что меня тотчас уложат спать, но среди мебели не обнаружилось кровати. Значит, тактику молчаливого ожидания они решили не выбирать, а сразу приступили к выяснениям.

Женщина поставила подсвечник на стол. Привыкнув к свету, я разглядела в ней настоятельницу, и внутри меня что-то воспарило. Пока сидела взаперти, подумала, что, возможно, поторопилась с агрессивными действиями. Однако одно из них попало в яблочко, привлекая внимание нужного человека.

Зиллои указала на стул и улыбнулась краешком губ. В какой-то момент она показалась мне вылитой Катрией, только со слегка изменёнными чертами, и это было пугающим знаком. Многое в них казалось похожим: гордая осанка, вскинутый подбородок, горящие глаза, в которых читалось чувство собственного превосходства, строгость в чертах. Я даже задумалась, не являлись ли они сёстрами. Женщина тем временем сняла с головы платок, отчего медные волосы рассыпались по плечам, и устало отложила его в сторону.

– Безумный денёк. Меня зовут Зиллои, я – настоятельница монастыря, – представилась она, как будто я могла не узнать её. – Садись на стул.

Женщина разговаривала повелительным тоном, как старший по званию с подчинёнными. Не желая заранее ругаться с человеком, встречи с которым искала с начала месяца, я послушно пристроилась на краешке сиденья.

– Тебя всё же успели научить вежливым порядкам, принятым в нашем монастыре, – посмеялась Зиллои, и в этот момент сходство с Катрией дало трещину: последняя никогда не подшучивала над другими служителями. – Ты уже догадалась, почему я хочу побеседовать с тобой?

– Потому что я напала на сестру.

– Нет, естественно. Я такими мелочами не занимаюсь, для этого в академии есть десяток других ответственных. Мне сказали, ты представилась именем Умфи, но, насколько мне известно, тебя зовут Нахиирдо. Правильно?

Я напряглась всем телом. Но женщина напротив вдруг опустила голову в поклоне и сменила тон со строгого на деловитый. И я поняла, что до этого она просто присматривалась ко мне, не решалась первой заговорить на запретную тему.

– Не нужно беспокоиться: врагам не известно твоё настоящее имя. Мне крайне льстит, что дочь нашего Короля лично наведалась в наш монастырь.

Зиллои повернулась ко мне спиной, и я невольно скосила глаза на стол в поисках острых предметов. Вдруг пригодятся? Настоятельница достала из углубления за книгами шкатулку, извлекла из неё рисунок и показала мне.

– С ним ты разговаривала?

На листе был изображён тот самый Спустившийся, указавший дорогу к монастырю. Портрет был выполнен простыми карандашными набросками, но весьма профессионально.

– Да, это тот самый Нагнетатель.

– Правильно говорить Нагнетальщик, – поправила Зиллои, пряча рисунок обратно. Шкатулку она не стала убирать на полку, а поставила её на стол. – А лучше вообще никак их не называть. Они отчего-то видят обидные прозвища в самых невинных названиях.

– Так про какого короля вы говорили?

– Про твоего отца, Сайтроми, – настоятельница вздохнула и посмотрела в сторону, как будто там стоял её товарищ или воображаемый друг, несомненно, умнее и понятливее меня, которому женщина могла пожаловаться на моё неподобающее поведение. – Я догадывалась, что твоё недоверие встанет стеной в нашем деле. Я жду Нагнетальщика завтра. Пусть он сам заверит тебя, что ты в безопасности. Ты дома.

– Вы Rara Avis?

– Нет. Но прислужницы монастыря разделяют их побуждения. Я подробно расскажу тебе, кто мы и чем занимаемся, если ты не слишком устала.

Настоятельница села напротив меня. Она, судя по виду, устала очень, но её предложение было весьма великодушным. Одна деталь, выпиравшая сильнее остальных, не давала мне покоя, но я не решалась озвучить её. Стоит ли вообще беседовать с этой женщиной? Но тогда какого демона я шла сюда столько времени, если вдруг решила поддаться преувеличенной осторожности и просто сбежать?

– Не понимаю, – осторожно произнесла я, – как обучение девушек церковному уставу, навязывание веры в Терпящую и каждодневные молитвы сочетаются с преклонением перед Шестью?

– Ничего противоречащего в этом нет! Вера в Терпящую не мешает Спустившимся жить под сенью бессмертных. Да-да, если ты полагаешь, что Спустившиеся отрицают Её, то глубоко заблуждаешься. Они могут не возвышать Её так, как возвышают люди, но среди Спустившихся тоже есть религия, – неторопливо поясняла Зиллои, и я только сейчас поймала себя на мысли, что она была одной из немногих людей, кто называл демонов так, как они сами себя именовали.

– Разве Спустившиеся не верят, что Она скинула их вниз, отдав лучшую половину людям?

– Не без этого. Но история о том, как Терпящая предала Спустившихся, также держится на вере, и каждый сам решает для себя, во что он верит больше. Проблема, в конце концов, именно в Церкви, а не Терпящей, – настоятельница потёрла виски. – Религия в мире людей превращает нас в послушных рабов, и это выгодно Lux Veritatis. Но попробуй возрази – тебя уничтожат сразу же. А вместе с тобой и всю твою семью как поучение сомневающимся. Служительницы этого монастыря на стороне Королей Спустившихся не потому, что не любят Терпящую, а потому, что не согласны с правлением Церкви.

– При этом вы чтите постулаты этой самой Церкви…

– Это всего лишь инструкции, которые воспитывают в людях порядок и уважение к личности, истории, традициям. Мы не учим девушек чтить Lux Veritatis, мы показываем им, как нужно чтить Терпящую. Если тебе велят вовремя приходить на молитву, то не потому, что так хотели в Lux Veritatis, а потому, что мы пытаемся научить тебя вовремя выполнять работу и быть пунктуальной. Если от тебя требуют прочитать легенду на древнем языке, то только для расширения твоего кругозора. Чему мы учим такому, что не пригодилось бы в жизни? Кройка и шитьё? Пение? Садоводство? Уход за домом, в котором ты живёшь? Разве это так уж бесполезно? – подумав, женщина добавила. – Ладно, пение может не пригодиться, но к нему относятся больше как к досугу.

– И что, по окончанию девушкам, которых учили любить Терпящую, просто берут и говорят: «О, знаете, а мы тут служим королям демонов! Присоединяйтесь!» – я сложила руки на груди, однако пока речь настоятельницы казалась мне гладкой и без пробелов в логике.

– Естественно, нет. Всё происходит постепенно. Во время обучения мы раздвигаем границы мировоззрения наших сестёр, показываем, что мир сложнее и богаче. В конце обучения я индивидуально беседую с каждой девушкой и проверяю их степень лояльности. Послушав пару предложений, тебе может показаться, что наша система ненадёжна, но она работает уже несколько десятков лет. Завтра я расскажу тебе подробнее.

– Ладно, допустим, – я согнула руку в локте ладонью к лицу, демонстрируя, что отчасти верю словам Зиллои и готова слушать дальше. – Но откуда вам знать, что вы делитесь информацией с нужной личностью? Я могу оказаться шпионом какого-нибудь ордена. Любая из этих девушек может, если Lux Veritatis вас в чём-то заподозрит.

Настоятельница вновь потянулась к шкатулке и достала оттуда другой карандашный набросок. Я ошеломлённо воззрилась на собственный портрет. Вот только Нахиирдо на рисунке смотрела на мир двумя глазами, а волосы казались длиннее, чем у меня сейчас. Работа относительной давности.

– Ты не очень похожа на неё, но не скажу, что узнать совсем невозможно.

– Кто дал вам этот рисунок? – девушка на нём не улыбалась, но выглядела счастливее меня. Я взяла лист в руки и провела по поверхности пальцами.

– Слуги Сат’Узунд, – почему-то я не особо удивилась, услышав это имя. Зиллои пригладила волосы и протянула мне третий набросок, на этот раз с безглазой Королевой. – Не знаю, кто рисовал их. Возможно, сама Сат’Узунд. Главное, что на всех рисунках изображены значимые личности, с которыми я или кто-то из моих помощниц в будущем будет иметь дело. Твоё появление здесь было предсказано. Рано или поздно тебе бы захотелось разыскать отца, и ты бы начала задавать вопросы, что в нашей половине мира, живущей по указке Церкви, опасно. Поэтому мы отправили Нагнетальщика на поиски тебя.

– Так это меня он называл словом муудор? – скривилась я.

– Нет, муудор – это рукоять меча. Священная реликвия, – махнула рукой настоятельница. – Спустившийся выполняет несколько поручений за раз. Однако однажды он вернулся в монастырь, заявив с порога, будто видел самого Сайтроми. А это невозможно. Тогда я и поняла, что в скором времени ты придёшь к нам. Но тебя задержала война, правильно?

Я кивнула, рассматривая рисунок Сат’Узунд. Предсказано, значит? Прямо как то, что я окажусь в руках у людей Катрии? Что ещё сестра моего отца знает обо мне и моём будущем?

– Не хочу оскорбить ваши религиозные чувства, но я не особо… люблю Терпящую, – сообщила я прямо. – Я поступила в академию лишь для того, чтобы увидеться с вами, и не собираюсь продолжать обучение.

– Понимаю. Но наши общие устремления пропустить Сайтроми в этот мир совпадают, не так ли?

Утвердительный ответ сорвал последние оковы её сдержанности, и Зиллои вскочила на ноги, схватила меня за руки и крепко сжала их, как будто горячо приветствовала нового партнёра. Настоятельница безоговорочно верила мне, как у меня не получилось поверить ни ей, ни даже собственным чувствам.

– Наконец-то процесс открытия двери пойдёт быстрее. Кровь Сайтроми, текущая в твоих жилах, притянет его на эту сторону, – Зиллои выглядела по-настоящему счастливой, как человек, который всю жизнь воплощал мечту в реальность, и вот она наконец-то сбылась. – Не нужно хмуриться: нам потребуется совсем чуть-чуть. Никаких жертвоприношений с твоей стороны не будет. Никто не разрежет тебя на алтаре и не высосет всю кровь до капли. Клянусь Терпящей, ты можешь довериться нам. Ты в доме, который уважает и почитает волю твоего отца!

Зиллои переполнял восторг. Как я узнала позже, это был едва ли ни единственный раз, когда женщина впала в такое сильное возбуждение, так что, можно сказать, я стала свидетельницей редчайшего случая в истории. Во все последующие дни настоятельница сохраняла сдержанность и улыбалась только мне и лишь украдкой. Для остальных она носила маску авторитетного наставника и не сбавляла строгого тона. Немногие замечали, что бирюзовые глаза Зиллои блестели ярче обычного.

Меня переселили в монастырь. Об академии и натуженных посиделок за занятиями можно было забыть. Остальные ученицы, вероятно, верили, что меня выгнали за нападение на сестру. Раненую девушку я более не видела, почти не вспоминала об этой надоедливой особе, словно она была не человеком, а досадной мошкой, когда-то жужжавшей над ухом. Такой она и осталась в памяти – незначительной помехой.

Нагнетатель (или Нагнетальщик, я уже и сама запуталась) в самом деле пришёл в монастырь на другой день. На нём была новая рубашка, казавшаяся слегка маловатой. Наверняка, стащил у какого-нибудь зеваки-человека, или вообще снял с трупа.

– Вы всё же добрались сюда, – завидев меня, проговорил Спустившийся. – И всё ещё в этом теле. Хотя тут кругом одни бабы, так что выбор невелик. Только, кхм, не берите настоятельницу… она, ну, хорошая слишком.

Подобное трепетное отношение к Зиллои я замечала у многих. Настоятельница нравилась сёстрам-монашкам, и это было чем-то большим, чем простое уважение к старшему. И причины оказались до банального простыми: Зиллои подкупала честностью и энтузиазмом. Пока я торчала в академии, казалось, что настоятельница ведёт себя по-королевски отстранённо: она была скрытой от глаз новеньких, недоступной для простой беседы, не позволявшей лишнему взгляду скользнуть по её фигуре. Но этот образ рассыпался на песчинки, стоило попасть в сердце монастыря. Зиллои всё ещё оставалась возвышенным лицом среди «своих», но при этом являлась близкой и родной. С ней работало правило «от противного»: женщина всегда открыто и толково разжёвывала каждую деталь и каждый шаг, но к ней не лезли с глупыми вопросами и не обращались по пустякам; настоятельница редко повышала голос и никому не грубила, но монашки боялись разозлить её; она заряжала всех энергией деятельности, однако остальные повторяли между собой, что нужно заняться чем-нибудь самостоятельно и не тревожить Зиллои лишний раз. В этой атмосфере коллективной работы и взаимовыручки моя подозрительность притупилась, и я начала ощущать себя… дома. Благовония перестали щекотать ноздри, натыканные всюду свечи и молитвенники не раздражали, а низкие потолки келий и тянущаяся в бесконечность крыша главного зала более не давили на меня. Монастырь, притворявшийся тюрьмой и грозно взиравший на прохожего, изнутри превращался в настоящую крепость. Посторонние не могли сунуть нос в эту обитель, жители которой хранили немало компрометирующих секретов. Я не уставала поражаться, как служительницам удавалось объединять поклонение Терпящей и готовность лечь костьми за Спустившихся.