Текст книги "Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)"

Автор книги: Altegamino

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 81 страниц)

– Пожалуйста, едемте с нами, – взмолился Гаррел, свешиваясь с сиденья и повисая на двери.

– Вы, должно быть, не верите нам. Думаете, что мы можем оказаться плохими людьми с нечестными намерениями, – догадался господин.

Он не мог оторваться от единственного глаза на лице незнакомки, неотрывно смотревшего на него и в тоже время… в то же время складывалось ощущение, что она его не видела. Будто мужчина был прозрачным, как воздух, и то, что задумчивый взгляд падал именно на него, оказалось случайностью. Но какой бы завораживающей ни была глубина синеющего глаза, больше всего притягивали бинты на левой стороне лица. Отец Гаррела не мог ничего поделать с собой: он продолжал поглядывать на белые, аккуратно наложенные лоскутки, обрамлённые золотистыми прядями. Какая ужасная рана скрывалась под ними, какая душераздирающая трагедия оставила такой заметный след?

– Вовсе нет, – монахиня быстрым шагом сократила дистанцию между ними. – Причина, по которой я откажусь от вашего добросердечного приглашения, не в этом.

– А в чём же? Вы думаете, Терпящая осудит вас, если вы не пройдёте, а проедете часть пути?

– Нет, – словно зеркало, отразив на лице внутреннюю насмешку собеседника, произнесла женщина. – Я скажу вам.

Не дожидаясь согласия, она придвинулась к мужчине и зашептала ему на ухо. Извозчики, возившиеся с колесом, заинтересованно уставились на замершую парочку. Не прошло и пары секунд, как отец семейства дёрнулся назад, как от удара, и сделал неловкий шаг в сторону, но тут же замер, вперивая в незнакомку широко распахнутые глаза. И мгновенно отвернулся, быстро увеличивая разрыв между ним и служительницей.

– Вы закончили с колесом? – направляясь в их сторону, спросил господин, и из его голоса улетучились раздражение и усталость. Теперь в нём слышались нотки нарастающего страха.

– Да, почти. Ещё пару минут, и мы поедем.

– Так поторопитесь!

Мужчина молча забрался в кибитку, бросив последний взгляд в сторону монахини, стоявшей на том же месте, и поспешно захлопнул дверь. В его стремительных движениях была заметна неприкрытая нервозность.

– Интересно, что она ему такое сказала? – шёпотом затараторил один извозчик другому.

– Какая разница? Заканчивай с колесом, и едем уже!

Справившись с проблемой, парочка вскочила на свои места и, как ни в чём не бывало, направила кибитку дальше по дороге, будто заминки вовсе и не случалось.

Монахиня ещё какое-то время постояла на открытом пространстве, равнодушно глядя на удаляющуюся повозку, а затем повернулась к вышедшей из-за деревьев девушке в мальчишеской рубашке и коротких штанах.

– Не обязательно было ломать им колесо. Ты ведь добрая фея.

– О, так ты заметила, – неодобрительно протянула та. – И я не фея!

Тигоол с раздражением и любопытством смотрела на мнимую монахиню, так не вовремя вписавшуюся в эту забавную картину. Эта добрая самаритянка в рясе поломала Спустившейся все планы, но… учитывая, кем она была, ей можно было даже простить её вмешательство… наверное.

– Что, все внизу уже знают, как меня тут прозвали? – девушка с пепельными волосами скривилась, как от зубной боли, и сложила руки на груди. – Даже такие ископаемые, как ты?

Женщина улыбнулась ей кончиком губ. В её белоснежной хрупкой фигурке не было ничего угрожающего, но воздух вокруг неё как будто сгустился и стал плотнее.

– Если ты всё ещё жаждешь исполнить желание этого мальчика, дождись, пока он и его отец обоснуются на новом месте. И не нужно для этого устраивать им ловушки на дороге.

– Ладно, признаю, я слегка погорячилась! – Тигоол подняла ладони в примиряющем жесте. – А вот что здесь делаешь ты? Неужели она всё ещё надеется на благоприятный исход?

За спиной у мнимой монахини колыхнулось несколько теней, и Спустившаяся с нарастающим волнением поняла, что смотрит на легенду. Даже Шестерых Королей можно было видеть чаще, чем это существо, такое редкое в своём роде.

– Что ты прошептала ему? – не удержалась девушка.

– Правду. Я всегда говорю только правду, иначе она будет мной недовольна, – женщина не двигалась, будто после того, как повозка скрылась в темноте, она перестала быть живой. – Сказала, что я не могу поехать с ними, потому что меня ждут в Нижнем мире с докладом.

– Всего-то?

– И подмигнула ему вторым глазом.

Тигоол не удержалась и громко рассмеялась. Теперь стало ясно, почему этот щёголь так дёрнулся. Он понял, что перед ним «демон», и решил вовремя сбежать. Одного светловолосая девушка не могла понять: что это создание делает здесь, на человеческой половине мира, в каком-то забытом Терпящей лесу? И ещё больше её волновал вопрос, как ей, Тигоол, вообще удаётся заводить знакомства со столь редкими экземплярами? Сначала дочь Сайтроми, существование которой исключается самой Вселенной, а теперь… теперь ещё и Созерцатель. Так, кажется, их раньше называли, ещё до того, как о них стали упоминать лишь в книгах.

– Твоё присутствие здесь доказывает одну непреложную истину, – затараторила Тигоол, опасаясь, что притворная монахиня вот-вот растает в воздухе. – У Сат’Узунд поистине безграничная вера. Ей нужно стать новой Терпящей.

– Не богохульничай, – ровным голосом попросила женщина. – Я вмешалась не из-за статистики, а потому что действительно не люблю детский плач. Мои поступки искренние, в отличие от притворства добрых фей.

Тигоол гневно сжала губы, осознавая, что её отчитывают, как девчонку. Женщина покачнулась и как будто ещё больше слилась с темнотой вокруг. Руки в перчатках полностью растворились, и светловолосая девушка поняла, что их никогда и не было, как не было и тела под складками одежды, как не существовало лица под бинтами. Созерцатель неторопливо терял накинутую маску, превращаясь в то, чем изначально являлся – очень густой и длинной тенью, испокон веков наблюдавшей за людьми. Вот и сейчас Тигоол ощутила на себе миллионы взглядов, пронизывающих её отовсюду, хотя кроме них двоих на дороге никого не осталось. Девушка невольно сжалась и насупилась ещё больше, сдавливаемая непомерным вниманием к своей персоне. Её как будто раздели и теперь изучали со всех сторон, каждую детальку, каждую частичку.

– Раз ты такая добрая и помогающая, что же ты не прокатилась с ними? – пытаясь сбросить с себя оцепенение, спросила Спустившаяся. – Зачем показала, кто ты на самом деле?

– Ради статистики.

– Само собой…

Статистика. Так её называла безглазая королева, самая неконфликтная среди своих родственников, отправляя Созерцателей в мир людей. Собирать статистику. Оценивать, измерять, анализировать отношение человечества к соседям с Нижнего этажа, чтобы понять, насколько люди готовы уживаться со Спустившимися. Но если раньше, давным-давно, до того как отношения между всеми ними не осложнились из-за бесконечных войн за территорию, добиться отклика со стороны Поднявшихся было проще, то потом… Чем дальше вилась тропинка истории, тем напряжённее и враждебнее люди относились к «демонам», а те, в свою очередь, перестали терпеть своих соседей. И статистика потеряла смысл, потому что единственным ответом, который давали проводимые Созерцателями эксперименты, была ненависть и полное неприятие другой стороны. А сейчас, когда религиозные ордены подливали масло в огонь, пропагандируя идею, что абсолютно все Спустившиеся – зло во плоти, о миролюбивых контактах не могло быть и речи. Даже к терпеливым, разбиравшимся в человеческой натуре Созерцателям люди относились с подозрением и нелюбовью, что в очередной раз доказал перепугавшийся господин. Тигоол могла поспорить, что вместо изумления и радости за излеченного сына мужчина теперь мучился мыслями, в какой момент хитроумный демон придёт забрать его душу. Или душу его сына. Это ведь так естественно для людей – видеть подвох во всём.

– Не забывай, что я собираю статистику не только среди людей, – прошелестел голос, и задумавшаяся девушка вздрогнула. – Но и среди Спустившихся.

– Можешь пожаловаться Сат’Узунд на меня, – поморщилась Тигоол. – Скажи, что мы, такие-сякие, сами разжигаем конфликты с людьми.

– Отчасти, это так. Это обоюдоострая проблема.

Сотня глаз, неотрывно наблюдавшая за девушкой, вдруг захлопнулась. Созерцатель потерял к Спустившейся интерес, и та вздохнула с облегчением. Её душу перестали препарировать острые лезвия чужого внимания. На всю оставшуюся жизнь насмотревшись на редчайших представителей своего народа, Тигоол собралась покинуть дорогу. Её смущала лишь неподвижность собеседницы, которая тоже должна была уже давно растечься в разных направлениях.

– Если ты больше ничего не хочешь сказать мне, я пойду делать свою работу, – придавая голосу грубоватость, дабы скрыть за ней растерянность, пролепетала Тигоол.

– Вот оно что, – как будто самой себе сказала мнимая монахиня. – На тебе висят три якоря, а не четыре. Ещё рано. Тогда мне действительно нечего больше добавить.

Она сделала несколько плавных шагов и растаяла. Не осталось даже ослепительно-белых одежд. Тигоол поёжилась, в который раз думая, что даже среди Спустившихся есть поистине странные создания.

– Везёт людям с их однообразием форм. Не то что нам, – девушка вернулась к жалобам на злюку-жизнь, и эта такая родная привычка вернула ей уверенность и хорошее настроение.

========== Глава 8.2 Потерявшая тропу ==========

Не люблю ночь. Даже больше того – она почти мой персональный враг. Вон, скалится своими чёрными зубами, разве что язык не показывает. Или у меня уже голодные галлюцинации, так как последнюю крошку я съела ещё три дня назад. Что это было? Какая-то булка и кусок вяленого мяса, выменянные мною у странствующих торговцев на последние деньги и пару личных вещиц. Кажется, самое время задуматься о поиске провизии. Но почему же мне так всё равно?

Так что там такое крутилось только что в голове? Ах да, мой враг. Ночь – бесполезный кусок черноты, годный лишь на то, чтобы изнеженным людям во время сна не светило солнце в глаза, а также чтобы спрятать какую-нибудь пакость от посторонних глаз. Больше всего зла случается в это мрачное время суток. Это факт, проверенный мною лично. Моя мать умирала ночью. В монастырь служительниц меня привели после того, как солнце в последний раз подмигнуло с горизонта. Настоятельница Катрия пыталась задушить во мне грех под покровом темноты. И Ланмон ушёл из этого проклятого мира тоже ночью. Во всех сценариях лишь она одна, госпожа в чернильных одеждах, оставалась неизменной героиней.

У людей принято говорить, что ночью чудовища выползают из своих норок и начинают охоту на светлые души. Вот уж не знаю, что там с кровожадными демонами, какими их рисуют в сказках, дабы очередной ребёнок прекратил скакать по дому и улёгся, наконец, спать, потому что иначе утащат, а не потому что у матушки голова уже болит, но главное зло по ночам творят именно люди. А чудовища как раз ходят по домам и спасают умирающих от голода девочек…

… чтобы потом оставить их – умирать в другую ночь от другого голода.

Я подняла голову и вгляделась в грязное, как сажа, небо. Ни путеводной звезды тебе, так живописно подмигивающей заплутавшему путнику в красивых историях о подвигах и приключениях, ни луны, пусть она хоть сто раз будет тусклее заляпанного ночника, но зато хотя бы светит. Ничего. Унылость и тоска. И глупые жалобы глупой девочки, которой по меркам людей уже пора поселить первые морщинки на лице, а не разгуливать с детским личиком. И голод, мой уважаемый спутник.

По правую руку был лес. Если быть честной, там обосновалась темнота, но я знала, что за ней стоял лес. А где-то сзади осталась деревня, пройденная мною ещё днём. Уставшая девочка Умфи хотела зайти в неё, попроситься на ночлег, обменять какие-нибудь вещи на еду, хотя бы банально присесть под деревом, наблюдая за неторопливой жизнью людей. Но Нахиирдо отчаянно воспротивилась, напоминая, чем обернулся предыдущий опыт: зашла в какой-то город, а потом застряла там на длительный срок, увядая в бессмысленности, утопая в его гадкой трясине. Только вырвалась из него, и опять? Нет уж, долой эти города и деревни с их беспечностью. Не место для жизни, а кладбище для души, где медленно гниёшь заживо. И я обошла деревню стороной. И уже не в первый раз. Было ещё что-то, чужеродное, постороннее, что также не хотело видеть меня входящей в селение людей. Не знаю, кто это или что, но оно осязаемой змеёй обвивалось вокруг шеи и не давало не только дышать, но и думать о том, чтобы посетить какой-нибудь городок. Я возвращалась на путь одинокой странницы, и оно отступало, довольное моей покорностью. Иногда мне доводилось просыпаться ночью от ощущения, что это нечто рядом, стоит и смотрит на меня немигающим взглядом. И тело прошибал озноб, а горло сжимали ледяные тиски страха. Время от времени оно нарочно будило меня, чтобы поразвлечься. Ему нравилось видеть, как я испуганно таращусь по сторонам, пытаясь понять, кто дёргал за плечо или шептал в ухо. А потом неизвестный прятался. Боюсь предположить, что ему нужно, но он не просто прицепился ко мне. Незваный попутчик намертво приклеился, и случилось это даже не на равнине лесостепной зоны, по которой я теперь бездумно брела, а раньше. Чем бы ни был этот невидимый паразит, он мыслил и вынашивал какие-то планы. Получается, это ещё один мой спутник? Их становится всё больше, а ведь я люблю тишину и одиночество.

Ночь снова насмехается надо мной. О, ей известно, что я немного привираю. Мне нравятся покой и уединение, но когда они наступают, невольно хочу сбежать от них. Вот такая двоякость. Должно быть, она присуща моей натуре. Я и милая девочка Умфи, скромная и самоотверженная, и запуганное несчастное существо по имени Нахиирдо. Кто я в конечном итоге? Человек? Спустившаяся? Чего во мне больше? Какой некорректный вопрос. Нельзя разделить себя на две половинки и пересыпать из одной в другую. Это уже буду не я, а кто-то другой, более простой, однозначный, неинтересный персонаж этой глупой пьесы под названием жизнь, но… несомненно, более счастливый.

Забавно, но, от рождения обладая естественными правами людей и Спустившихся, я при этом имела меньше всех возможностей и прав. Мама, конечно, поступила честно по отношению ко мне, когда передавала в руки Сайтроми. Но вот меня она забыла спросить, хотела ли я этого. Уверена, что ответила бы утвердительно. А вот если бы спросили теперь, сказала бы я, что довольна этим ответом? И чем дальше, тем меньше выбора оставалось. Даже этим днём, раздумывая, зайти в деревню или нет, я металась меж двух огней, а в итоге всё решило какое-то существо, терзавшее меня уже который день. Вот и всё право выбора! И когда церковники узнают, что я дочь одного из Шести, они не полюбопытствуют, есть ли мне дело до их нелепых, безжалостных войн между людьми и демонами, желаю ли поучаствовать в ней, принимаю ли чью-то сторону. Они просто избавятся от меня, потому что так «правильно», а у личности по имени Нахиирдо нет прав претендовать на что-то ещё, кроме пыточных инструментов и спасительного пламени.

Страдая от изнеможения, я опустилась на землю и положила голову на дорожный мешок. Он значительно полегчал после того, как пришлось отдать мой любимый фолиант с историческими зарисовками за еду. Даже тут у меня не было выбора. Или нет? Я ведь могла сохранить книгу, но тогда бы меня ждала более скорая голодная смерть. Да разве это выбор? Гори он в огне , ибо ни одна здравомыслящая личность на такое не пойдёт!

Так хотелось найти виноватого в том, что со мной происходило. Стало бы значительно проще. Можно было бы, как Тигоол, изливать каждодневную желчь, ругаться и проклинать виновника. Ему бы ничего не сделалось, но зато как легко стало бы на душе, знай я, что вот он, негодяй, получает мысленный нагоняй! В фантазиях я варила бы его в медленно закипающей воде, вырывала бы ему глаза, отрезала пальцы, пришивала их на место, чтобы затем снова выдрать. И так бы переваривала, перетирала, превозмогала то неудовлетворение, то разочарование, что копились в моей душе.

Вот только виноватого не находилось. Кто? Сайтроми, познакомивший меня с миром Спустившихся, так что я уже не могла быть нормальным человеческим ребёнком? Едва ли. Он просто делал то, что умел, и так, как умел. Или его грех заключается в том, что я вообще появилась на свет, такая несовершенная и неправильная? Но и это приключилось не по прихоти отца. Сайтроми сам был потрясён. Катрия ли виновата, что не смогла добить меня до конца? Или я, что по случайности помешала ей? Или природа, наградившая меня таким уродством, как смешанная кровь? Но у природы нет разума, она подчиняется законам Терпящей. Значит, Она виновата во всех моих бедах. Едва ли, ибо Она давно покинула мир и терпит, терпит нас, окаянных, где-то за пределами Клепсидры. Проклятая Вселенная, значит, это ты виновата! Но разве есть дело этой великой, сбалансированной силе до такого незначительного создания, как Нахиирдо-Умфи?

Над травой вились яркие точки: светлячки играли в догонялки, а, возможно, просто разыгралась моя фантазия, и огоньками были миражи, блуждавшие по равнине. Ночь – время воспалённого разума и болезненных видений. Наверное, это единственное её качество, за которое я не ненавижу чернокожую красавицу с глазами-звёздами и месяцем в волосах. Обманчивые образы порой бывают ненавязчивыми и хорошенькими. Можно взглянуть на камень и узреть вместо него ларец с диковинными изобретениями. Они двигаются, жужжат, некоторые даже летают, взмывая ввысь над резной, инкрустированной каменьями крышкой. А дрожащие на ветру травинки – это склонившиеся над ларчиком люди. Они открывают рты в немом изумлении, одобрительно кивают и указывают на чудесные поделки волнующимися тонкими руками. А вон там вдали из темноты выступает домик. Такой маленький, из старых брёвен, но по-прежнему очаровательный. И в нём, определённо, живут очень хорошие люди. Сейчас по ступенькам поднимется маленькая девочка и постучит в дверь. Пожилые супруги откроют ей, и они заживут долго и счастливо, как будто малышка никогда не пугала их внезапным убийством их дочери. Между прочим, самым добрым подарком, который Нахиирдо когда-либо делала. А потом к ним в гости придёт Ланмон. И, может, даже Рандарелл заглянет, если его не завалят делами в ордене.

Ночь меня сегодня непозволительно балует. То ли она насытилась злодеяниями, свершаемыми под её покрывалом незнакомыми мне людьми, то ли просто устала слушать мои жалобы. Или она готовит какую-нибудь гадость, и её доброе отношение – лишь отвлекающий манёвр.

Любопытно до колик, получится ли у меня вторгнуться в разум животных? Они ведь тоже мыслят, и я, по идее, должна вломиться к ним в голову с большей лёгкостью, чем к людям. Возможно, удастся таким образом сбить птицу с полёта или обескуражить кролика, поймать его и съесть…

Что за глупости! Единственное разумное решение – вернуться в ту деревеньку и украсть или выторговать еду. Но я с горечью осознавала, что мне не хватит сил войти в неё. И не только потому, что мой злобный сосед не пустит. Та деревня – пройденный этап, как и все оставленные позади города, и я давно вычеркнула её из своего плана жизни. Теперь только вперёд.

У меня получилось впасть в тревожную дрёму, наполненную тусклыми картинками и мельтешением фигур, которые я так и не разглядела. Всё время хотелось махнуть рукой и прогнать их, чтобы не мешали нормально заснуть, но кисти были неподъёмными булыжниками и вросли в землю. И сама я была безглазым и бессердечным растением, пустившим корни на этом самом месте в безмолвном пространстве. Что ж, пусть так. Мне это нравится больше, чем быть вечно напуганной и убегающей от себя Нахиирдо.

Очнулась всё в тех же смоляных хоромах, лишь краешек неба на востоке начинал светлеть. Торопиться было некуда и незачем, и я лениво села, поёжилась от холода, растёрла окоченевшие конечности. Желудок не то, что прилип к позвоночнику, а, должно быть, вообще усох до размера боба и готовился к побегу от безалаберной хозяйки. Но мне по-прежнему было всё равно. Странно, но пока я жила в бездушном городе, даже не задумывалась о том, насколько беспросветна и отчаянна моя жизнь. Но стоило освободиться от дурмана повседневности, набрать полную грудь свободы, и… меня буквально раздавило безграничностью безвыходных путей. Так много, и все ведут в пропасть. Чем не выбор? По той дорожке пойдёшь – красиво упадёшь, по этой пойдёшь – шею свернёшь… и всё в таком же духе.

«Но неужели нет ни единого проблеска? – вопрошала наивная Умфи, всё ещё сохранявшая оптимизм. – Ведь Рандарелл – мой добрый друг. Он всегда поможет мне в трудную минуту. Всегда выручит из беды, как и я его».

«Это потому, что он не знает обо мне, – тут же вставляет Нахиирдо. – Он дружит с маской, с половиной души, с… человеком. Но я не человек. Я Спустившаяся. Что будет, когда добрый друг Рандарелл узнает об этом? Станет ли он так же самоотверженно защищать меня?».

«Хорошо. А как же Сайтроми, мой добрый отец? Он покинул меня не по своей воле, я убеждена в этом! И однажды мы воссоединимся».

И снова преисполненная негодования Нахиирдо перебивает Умфи:

«Да откуда знать, что на самом деле задумал Сайтроми! Он не похож на добропорядочного отца, он попросту не умеет им быть. В существе, лишённом отцовских инстинктов, неоткуда им взяться».

«А как же Тигоол?» – говорит Умфи, но вторая сторона в споре набрасывается на неё чуть ли не с кулаками.

«А что Тигоол? Она эгоистка, которая со своей жизнью не может разобраться! Какое ей дело до какой-то полукровки?».

Молча наблюдаю, как они ссорятся, почти дерутся за право главенствовать в моей душе. Я согласна с обеими и не согласна ни с одной. Увы, даже не могу прикрикнуть на них, чтобы успокоились и не устраивали бардака в моей и без того захламлённой голове. Как же устала…

Я подобрала с земли сумку и немного с опозданием почувствовала, как тревожно позвякивает колокольчик в уголке сознания. Давно не слышала его. Жизнь в городе затупила врождённую остроту моей интуиции, сделала её менее звонкой. Совсем девочка размякла, куда уж дальше! Беспробудные блуждания в полуживом состоянии расшевелили мой начинавший ржаветь колокольчик, и сейчас я слышала, как он набирал силу, предупреждая о чём-то. И… мне до сих пор было всё равно.

Я огляделась по сторонам, но встретилась взглядом лишь с тьмой. Значит, ночь всё же приготовила неприятный сюрприз. Так и знала, что она что-то затевала! Я постаралась размышлять здраво, насколько это возможно в моём состоянии. Если интуиция гнала меня долой с этого места, значит, опасность была не гипотетической, а самой настоящей. И от кого бы угроза ни исходила, он был настроен крайне недружелюбно, и договориться с ним не получится. Возможно, враг уже примеривается, как получше вцепиться в моё горло или в какую точку ударить. Есть ли смысл отпугивать невидимого врага белым огнём? Если это бандиты, они сто раз подумают, прежде чем лезть к «демону». Если Спустившийся… впрочем, он тоже задумается, связываться ли с девчонкой, умеющей зажигать белый огонь.

Я извлекла из сумки свечу, но воспламенить фитиль не получалось: слишком уж истощена и подавлена. Тревога усиливалась, и я подвинулась ближе к дереву, редкому обитателю этих мест. И вот тогда, осознав, что добыча ускользает, темнота оформилась в видимое и осязаемое существо. Мне не удалось разглядеть его, потому что со всем возможным проворством полезла на дерево. По земле застучали лапы, и воздух прорезало свистящее дыхание. В повисшую на сгибе локтя сумку что-то вцепилось и с силой рвануло вниз. Я выпустила ношу из рук, едва удержавшись на ветке, и поднялась ещё выше. Так и не использованная свеча печально полетела вниз.

От ствола с треском отлетел кусок древесины. Я без радости подумала, что с такой силищей неизвестное создание, скакавшее на четырёх лапах и силившееся дотянуться до меня, способно срубить дерево. Я сидела ниже, чем хотелось бы, а разозлённый зверь выбрасывал из спины два длинных отростка и почти касался моих ног кончиками-шипами.

Вот теперь как Умфи, так и Нахиирдо окончательно проснулись от душевной дрёмы, судорожно соображая, как спастись. Безопасно ли было оставаться на дереве? Ответ последовал незамедлительно. Будто прочитав мои мысли, хищник обхватил истончившийся ствол лапами и потянул на себя. Дерево опасно наклонилось, и я обвила сук руками и ногами. Чёртово животное, кем бы оно там ни было! Злясь на себя, на него, на ночь, на мир в целом, я отломила небольшой сучок и усилием воли всё же подожгла его.

– Подавись! – крикнула я и гневно швырнула покрывшуюся ослепительным пламенем палку вниз.

Как и следовало ожидать, хищник ловко увернулся, даже не взглянув на моё импровизированное оружие, и воспользовался тем, что жертва отпустила одну руку: толкнул головой ствол, так что я едва не свалилась. Повисшую в воздухе ногу обожгло болью, и я, судорожно перебирая руками, попыталась подняться выше. Кончик длинного когтя окрасился моей кровью, и создание будто обезумело от восторга и предвкушения скорой расправы. Оно неистово кидалось на дерево, раскачивало его, так что то трещало и гнулось, будто под натиском ураганного ветра. Всё моё существо было направлено на то, чтобы не соскользнуть с «башенки» в лапы чудовищу. Я не думала о том, как выйти из сложившегося положения, каковы мои шансы выжить и всё в таком духе, просто…. Качалась, как на качелях, до боли в суставах впившись в шершавую кору, так что на руках остались ноющие ссадины. Позже я много раз думала, как у меня, изнурённой и подавленной, хватило энергии удерживаться на дереве. Раньше приходилось слышать истории о том, что страх и жажда жизни придают людям силы, но у меня откуда им взяться? В последние дни я только и думала о том, как бренно моё существование и что всем, в том числе и мне, будет всё равно, если Умфи-Нахиирдо просто исчезнет. А страх… ну да, было страшно стать завтраком чудовища, ну и что с того?

Бесконечные попытки хищника скинуть меня вдруг прекратились. Неужели устал? Глупость, охотники не отступают от столь лёгкой добычи. Я посмотрела вниз и увидела, что существо улеглось под деревом. Всё ясно, оно решило подождать, пока жертва сама упадёт к его лапам. Я ещё крепче обнялась с моим древесным защитником, пострадавшим по моей вине. Небо успело накинуть серое платье, и стало лучше видно, кто пытался съесть меня. Зверь оказался похожим на волка, но крупнее и с более длинной грязно-коричневой шерстью. Кровожадные глаза с бурой склерой так и сверлили меня. Два спинных отростка хищник расслабленно опустил рядом с собой на землю. Не помню, чтобы встреча в книгах упоминания о таких тварях.

Так мы и смотрели друг на друга. И вдруг, перевернув всё моё представление о себе подобных, хищник вдруг… поднялся с земли и побежал долой. Я недоверчиво проводила его растворяющуюся в темноте фигуру и только тогда почувствовала, насколько же сильно выдохлась. Не осмелилась спуститься со спасительного возвышения, потому как до конца не верила, что зверь ушёл. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Я закрыла глаза и положила голову на ветку, успевшую стать мне близким другом за это утро. В голове складывались безумные и нелепые мысли, как зверь помчался в ближайшую деревню просить пилу у плотников. Или отошёл подальше, чтобы разогнаться и наверняка снести дерево одним ударом. Самой смешно стало, хотя в моём положении не было абсолютно ничего весёлого. И что тебе, Умфи, на месте не сидится? Вечно эта девчонка Нахиирдо тебя куда-то зовёт, тянет за собой в дела, которые тебе не по душе. И ведь не отказаться. Как сросшиеся близнецы – не отделить, не разрезать, потому и ходят всегда вместе, разве что за ручку не держатся. Да и как бы они смогли, если Умфи стыдится своей половинки, прячет её в чулане подальше от глаз гостей, боится случайно упомянуть во время разговора. А Нахиирдо, в свою очередь, брезгует находиться с ней в одной комнате, ругает её, обвиняет в малодушии, а потом идёт в чулан и наслаждается там одиночеством.

– Эй, уважаемая, почему бы вам не спуститься вниз? – долетел до меня трескучий голос. – Зверь ушёл, вам больше некого чураться. Поколе он не вернулся, покинуть надо это место.

Я открыла глаза и сквозь мутную пелену взглянула на стоявшую под деревом старушку. Она походила на слоёный пирожок – вся в тряпках, закутанная от и до, так что живого тела не видать.

– Спасибо, но мне и тут нравится.

Совсем меня за идиотку держит? Так я и поверю, что среди безлюдной равнины вдруг человек нарисуется. Да и чудовище не так давно убежало, чтобы подумать, будто появление старухи случайно. Если бы хищник учуял её, бродящую неподалёку, от бабки только тряпки и остались бы. Ведь не мог же он её испугаться, в самом деле. Вывод только один – зверь был оборотнем.

– Чего упрямишься, дитя? А если он вернётся, а ты тут всё сидишь?

Лицо её под седыми прядями я не сумела разглядеть, да мне и без того понятно было, что она не из людской деревеньки. Каркающий голос и странный говор делал старушку прямо-таки ведьмой-отшельницей из сказки. Её слова как раз напомнили мне цитату из одного придания: «А он всё смотрит и смотрит, как ты сидишь. А ты возьми и приляг».

– Тогда я прилягу, – бросила я и демонстративно отвернулась от старухи, хотя продолжала наблюдать за ней краем глаза.

Незнакомка меж тем бессовестно рылась в моём дорожном мешке. Пошуршала в письменных принадлежностях, безразлично отложила в сторону мелкие безделушки, провела костлявой рукой по обложке сохранившейся книги.

– Страсти-то какие. История, – пробурчала она. – Читать любишь, ведать. Не удивительно. Они тоже это любят.

– Денег там нет, – предупредила я.

– Да мне деньги и не нужны. Что с этих блестяшек взять? – она подобрала свечу и повертела её в руках. – Честно скажу, невзлюбила я тебя с самого начала. Но сейчас мне кажется, что вижу больше, чем попервые.

Меня с силой дёрнуло назад, и, не удержавшись, я свалилась с дерева. Знакомство с твёрдой землёй выбило весь дух. Наверное, теперь похожа на распластавшуюся лягушку, готовую к препарированию. Надо мной нависла тень, и я вновь подумала о коварной ночи с её непростительными шуточками.

– Вот ты и прилегла. А что будешь делать дальше?

Комментарий к Глава 8.2 Потерявшая тропу

Приношу извинения, что так долго не добавляла новые части. Отвлекалась на всякое постороннее.

========== Глава 9.1 Провидица ==========

В помещении было так душно, что первой здравой мыслью любого гостя становилось неуёмное желание выбежать наружу, второй – облиться ледяной водой, а третьей – забыв про стыдливость, в срочном порядке раздеться. Саратоха Монтоги, наглядное исключение из всевозможных правил, не посетило ни единое из них. Он вообще как будто не был способен замечать такие житейские мелочи, как удушливую жару, равно как его не трогали окружавшие архитектурные изыски и находки интерьера. Не знавшие его люди могли бы заключить, что это человек возвышенный, непорочный, поднявшийся над всеми человеческими слабостями. Или, наоборот, он настолько возгордился собой, что мир вокруг потерял для него краски, и единственное, что отныне заслуживало его внимание, будоражило воображение, учащало сердцебиение, – это он сам. Но то были ошибочные мнения поверхностно судящих людей. Саратох не был ни святым, ни высокомерным. Знакомые с ним личности, знавшие историю жизни Осветителя в более-менее объёмных тонах, были наслышаны об утрате, что понёс этот человек. Поговаривали, что господин Монтоги навидался столько зла и ужасов на войне, что часть его души просто… отмерла – та часть, что хранит в себе вечного ребёнка, способного на удивления, мимолётный восторг, радость открытий. Она разбилась вдребезги, как неаккуратно оброненные очки, и Саратох будто стал видеть мир замутнённым и расплывчатым. И какие-то детали просто перестали касаться его – мужчина не замечал их, а они, в свою очередь, будто боясь, не цеплялись к нему. Так, следуя по слабо освещённому коридору, Саратох оставался единственным человеком, которого не обволок мерзкий пот. Духота приставала к каждому посетителю, к каждому человеку, переступавшему порог обители, обволакивая с ног до головы и выдавливая капельки из-под кожи. Но Саратоха она не замечала, будто мужчина и духота существовали в разных слоях мира и не могли соприкоснуться друг с другом.