Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 95 страниц)

А ведь он мог там стоять, таиться за самым краем, чтобы ударить ногой в висок первого же дурака, выставившего башку – такое и в голову не приходило. Но тот не стоял, не таился. Я-оно,словно ящерица, вползло на крышу вагона, прижав грудь к грязной плоскости и широко разбросав руки. Шрам на четвереньках продвигался несколькими шагами дальше, ветер забросил пиджак ему на голову, здоровяк сражался-сражался с ним, пока не пришлось задержаться и сбросить – пиджак полетел в тайгу, лопоча над мчащимися мимо вагонами и зелеными кронами деревьев, черный флаг, кусок воронова крыла, перышко, точка – и исчез. Шрам что-то крикнул, слов в шуме воздуха и грохоте поезда, в протяжном сопении паровоза распознать не удалось. Крикнув, Шрам оглянулся через плечо, словно бы в ответ на свой визг получил откуда-то предупреждение. Я-онов этот момент увидело, что противник оторвал полосу материи от сорочки и обвязал ею всю шею, но стальное перо, видно, проникло слишком глубоко, временный бинт пропитался кровью, красное пятно достигало спины Шрама.

Тот вскрикнул еще раз и бросился назад, развернувшись на коленях – не видя нацеленного в себя револьвера, это был его последний шанс. Но левое колено поскользнулось на жирной грязи, покрывающей крышу вагона, и Кривоносый поехал в сторону, момент собственного движения развернул его спиной к краю, он хотел схватиться за заклепки, не достал, сапоги выехали за край крыши, он скользил все быстрее, молотя ногами, открыв рот в комичном вдохе-выдохе, словно вытащенная на воздух рыба, словно голодный птенец – колени сдвинулись окончательно, он упал.

Я-оноосторожно проползло к краю. Шрам висел, вцепившись обеими руками в зимназовую раму высокого окна. Видели ли его пассажиры? Повязка сдвинулась с шеи, ветер захватывал капельки крови, хлопала разорванная сорочка. Я– оновидело, как у бандита дрожат от усилия мышцы рук, как белеют пальцы, как лицо искривляется в гримасе боли.

Тот поднял взгляд, я-оноглянуло ему прямо в глаза. Отвернуть голову? Смотреть, как тот падает и гибнет? Что-то сделать, ничего не делать – таковы действия и бездействия, но вот что находится перед ними, у самого источника? Огонь стыда полностью еще не погас. Я-онопотянулось и подало руку.

Потом уже лежало, тяжело дыша, головой к Азии, ногами к Европе, навзничь, и глядело, как отдельные облачка проплывают через синеву, ничего, кроме них, на небе не менялось. Ну, разве что, время от времени, вверху мелькали серые клубы дыма от локомотива. Один раз пролетела птица.

Шрам хрипел все сильнее.

– Проклятый… покарай его, Боже!.. Ой, тут я и сдохну…

– Это точно.

– Эх, и что за жизнь, тьфу…

– А не нужно было руку на Божьи заповеди поднимать, вот грех, в конце концов, к тебе и вернулся.

– Это вы правду говорите, сударь. Но что поделаешь… Человек служит, Царь-Батюшка приказывает.

– Только не говорите, будто царь приказал вам задушить американца.

– Воля начальства… Кто их там знает, то оттепельники, то ледняки… И каждый кричит, грозит…

– А тот второй – не из охраны был? Может, от князя?

– Да при чем тут князь… Чтоб тот вагон из Петербурга запечатанным не вышел – только все к черту…

– Выходит – на американца?

– Да какой он там американец! Громовик чертов! Отче наш на небеси, святые угодники, уже меня хватает, хррр…

– Не шевелись.

– Отпустите мне грехи, сударь.

– Да я что, поп, чтобы грехи отпускать?

– Поп, не поп… Все равно, оно как-то легче, с добрым словом…

– Как вас зовут?

– Вазов, Юрий Данилыч, хррр… Матушка, Василиса, из Борисова…

– Верю, Юрий, что ты мог бы стать хорошим человеком.

– Так. Так. – Он хрипел все сильнее, доходя уже до последней черты. – Это правда.

– Нет во мне милости от Бога, чтобы отпустить тебе грехи от Его имени в соответствии с тем, кто ты есть; нет во мне милости от людей, чтобы отпустить тебе грехи от людей в соответствии с тем, что ты им сделал; одной милостью одарил ты меня сам, прося отпустить тебе грехи, так что отпускаю тебе их от чистого сердца: чтобы ты с той же покорностью пред Богом предстал. И прошу у тебя прощения.

– Хррр… Боже….

Я-оноповернуло голову влево. На расстоянии теплого дыхания были его глаза – уже пустые. Ветер хватал слюну из приоткрытых губ Юрия. Он умер, стиснув руки на своей шее, тем же перекрестным захватом, которым душил пожилого инженера.

По небу плыли белые облачка, словно кляксы молока в синих чернилах. Перо, должно быть, вонзилось в артерию – нет, не в артерию, а то мужик сразу бы истек кровью – но с каждым движением, с каждым его усилием перо, какой-то обломочек открывал рану, и сердце постепенно выкачало из Юрия всю жизнь.

Из лесов срывались испуганные проездом Экспресса стаи уток, дымовые косы из высокой паровозной трубы вились то справа, то слева, сворачивая, по мере того, как сворачивали рельсы… Но это случалось редко, поезд мчался прямо на восток; когда же он колебался и наклонялся на вираже, нужно было хвататься за заклепки или винты, опираясь широко разбросанными руками на нагретый солнцем металл. Труп свободно перекачивался по крыше. Раньше или позднее, он упадет…

Я-онодумало, что сейчас появится обслуга, Драган приведет помощь, примчатся охранники из второго класса, выбегут и столпятся у своих купе пассажиры, скандал и сенсация, быть может, начальник даже остановит поезд, ожидало этого рывка, людских криков и призывов. Напрасно. Я-оносунуло руку в кармашек жилетки – раздавленные часы показывали совершенно абсурдное время. И что теперь? Спуститься туда и – и – я-оноглянуло на костюм, когда-то белый, а теперь серо-бурый, в полосах жирной грязи, с разорванным и к тому же запятнанным кровью Юрия рукавом – и в таком вот виде, голота занюханная, вот так предстать перед ними? Граф! Нет, просто проклятие какое-то. Ничто не происходит без морали.Ладно, пошли они все… ругаясь и кусая губы, я-оностащило с пальца перстень с гербом «Кораб» в гелиотропе – тот снялся легко, благодаря скользкой грязи – и бросило его прочь. Подскакивая, тот покатился по крыше вагона.

Но освободиться не так легко, это же всего лишь пустой жест. Ну почему было не отрицать с самого начала? Почему бы не поправить Уайт-Гесслинга, эту дуру Блютфельд, не разрешать нарастать выдумкам, пока те и вправду сделались неисправимыми? Нет бегства от стыда, разве что только в другой стыд. Даже на крыше мчащегося через тайгу Транссибирского Экспресса, в компании одного только мертвеца, под синей ширью и Солнцем высоким, даже здесь я-оножмется, подтянув колени к подбородку, опустив голову, судорожно сплетя руки и заходясь в сухом кашле, трясется в ритм поезда и вопреки тому же ритму, в неудержимом ознобе – от стыда.

Но тут поезд начал притормаживать, вдалеке, перед паровозом показались дымы и огни, на фоне маячащих на горизонте низких гор – очередная станция Транссиба, Свеча или Котельник, нечего ждать, теперь или никогда, всё равно,нужно спуститься, вернуться в купе.

Я-оноосторожно спустилось по балюстраде и спрыгнуло на смотровую площадку. От трупа второго охранника не осталось и следа. Хотя… след был: несколько капель крови. Может, все-таки, он выжил? Я-оносняло пиджак, вывернуло его и, свернув, перебросило через предплечье – он должен заслонить самые загрязненные части рубашки, жилета и брюк. После этого пригладило растрепанные ветром волосы (на пальцах, вместо бриллиантина, жирная грязь). Пальцы все еще трясутся, и голова, предательски легкая, колышется, словно воздушный змей на ветру. Спокойствие, спокойствие, только спокойствие. Еще один глубокий вдох… Дверная ручка.

В галерее никого не было. Я-оноподошло к закрытой двери «зала с камином», приложило к ним ухо. Голос, голоса, женские и мужские. Быть может, переждать здесь? Ведь уйдут же они, в конце концов.

Или же, как раз, войдут в галерею и откроют, притаившегося в углу. Бежать некуда.

Я-онорвануло двойные двери и вошло вовнутрь.

Черный тьвет обрушился на глаза, угольная смола вползла под веки. В единообразной тьме дергались, поломанные на стенах и потолке вагона, светени более десятка человек и некоторых предметов обстановки: круглого столика, стульев. Ближайший к столику силуэт в тьвете – женская фигура – указывала выпрямленной рукой на противоположную стену. На ней танцевала светень высокого мужчины. Тьвет заливал вся и всё, затирая края, растапливая в темноте формы и сплющивая объемы. Единственную надежную информацию давали как раз светени: изменчивые, вибрирующие, деформированные проекцией на неровные плоскости – но их можно было сосчитать, они были видимы человеческому глазу. Мужчина возле стены поднял ладонь, скорее всего, поправляя очки. Женщина провела рукой над столиком, отбрасывая на потолок громадный отблеск, который на мгновение всех ослепил, из-за чего все инстинктивно отпрянули и отвернули головы, что, в свою очередь, еще сильнее раззадорило светени, и какое-то время светящиеся силуэты прыгали по стенам, лопоча верхними конечностями, словно неуклюжие ангелы. По залу прокатилась волна шепота на русском, немецком и французском языках.

– Он! – воскликнула княгиня Блуцкая. – Он скажет, что это было!

–  Une créature de la vérité [46]46
  Некое создание истины – (фр.)


[Закрыть] ,– произнес Жюль Верусс, отодвигаясь от стены и расползаясь в собственной светени словно дефект на быстро проявляемой фотографии. – Чудовище троне die Dunkelheitmat [47]47
  Родина глупцов – (нем.)


[Закрыть]над над над машинами.

Я-оноотступило в сторону галереи. Хотелось выйти незаметно, но спиной зацепилось за дверь рука с пиджаком упала, и из-под не застегнутой жилетки в зал ударил сноп холодного огня, словно спрятанный в кишках дракон рыгнул через пупок серным пламенем. Я-онос испугом глянуло на грязную одежду, попыталось закрыть ладонью – та вошла в огонь словно в мягкую водную струю, сияние пронзало пальцы, просвечивало ногти, кожу, мышцы и сухожилия, кровеносные сосуды; ладонь зависла в нем будто оранжевый студень, отбрасывая розовые отблески на половину зала. Вспомнились религиозные рисунки, на которых Господь Иисус вскрывает свою грудь, из пронзенного сердца сфокусированными пучками бьют золотистые лучи. Все участники сеанса замерли – женщины и мужчины, сидящие и стоящие вокруг столика, под стенами, теперь на самом деле ослепленные, сжимая веки, заслоняя лица – их платья с очень длинными рукавами, с рюшечками, гипюрами и высокими лифами; под медальонами и камеями, жесткие воротнички сорочек, развернутые жесткими веерами воротники платьев, стиснутые вокруг шей плиссированные и гладкие, бархатные и фуляровые галстухии галстуки шелковые, батистовые жабо и завесы, розетки и тюлевые накидки; золотые, серебряные и янтарные запонки, коралловые портсигары и костяные курительные трубки; белые манжеты, белоснежные пластроны в окружении темных сюртуков и пиджаков, deux-pieces [48]48
  Костюм из двух частей: пиджак и брюки, в отличие от «англезов», в которые входит еще и жилет.


[Закрыть]из шерсти и трехчастные англезы из твида; с треугольниками нагрудных платочков; с блеском брелоков, лорнетов из черепаховой кости, моноклей и пенсне, закрепляемых на длинных цепочках – сборный портрет европейцев Anno Domini 1924,выжженный под веками словно во время взрыва фотографического магния. Кто-то крикнул, кто-то рухнул на пол, какая-то дамочка потеряла сознание, сползая без чувств со стула. Я-оносунуло просвечивающуюся ладонь в глубины огня, вновь закрывая грязную жилетку пиджаком. Пальцы сомкнулись на рукоятке револьвера.

Темнота вернулась ненадолго – княгиня тут же задула тьвечку, и вечернее солнце залило вагон.

Я-оноподняло голову.

Все смотрели.

Я-оноулыбалось.

Об авторучках и револьверах

Он был холодным на ощупь, покрытый жемчужной росой, а при более сильном свете на кривых поверхностях и краях играл всеми цветами радуги – именно по этому признаку легче всего зимназовые металлы и узнают. Я-онокрутило его в руках с преувеличенной осторожностью: ранее никакое огнестрельное оружие в руки не попадало. Револьвер был легким – вот и первое удивление. Я-онобыстренько обмылось в умывалке купе (на поход в туалет время придет через пару часов, когда все уже заснут), но, все равно, отпечатки на гладком металле оставались. Несмотря на радужные рефлексы, само зимназо было совершенно черным – но его отполировали до такой зеркальной чистоты, что можно было пересчитать папиллярные линии большого пальца, когда он – на одно мгновение – коснулся курка. Сам курок был выполнен в виде скорпиона с длинным, поднятым для нанесения удара хвостом; отводить и спускать нужно было именно этот хвост, скорпион ударял в капсюль сложенными клешнями. Впрочем, весь револьвер выглядел так, словно его спроектировал французский любитель art nouveau,дорогая игрушка, выполненная по индивидуальному заказу – это было второе удивление. Асимметричная рукоятка оказалась свернувшейся змеей, которая, в самом конце, внизу, открывала пасть, показывая пару клыков и свернутый язык – между этими клыками и языком можно было пропустить ремешок или подвесить стальное кольцо. Скоба спускового крючка была выполнена в форме нескольких цветочных стеблей, бутоны которых непосредственно переходили в камеры барабана. Камер было пять. Сам барабан в сторону не отводился – чтобы зарядить его, нужно было переломить револьвер. Я-оноглянуло вовнутрь камер, вынуло и вновь вставило патроны: матово-черные, с тупыми, чуть ли не плоскими кончиками. Затем зажгло лампу и присмотрелось к ним повнимательнее. Вокруг основания каждой гильзы шла тонкая гравировка – три буквы: П.Р.М. и трехцифровые числа: 156, 157, 159, 160, 163. Я-оноеще более тщательно присмотрелось к револьверу. Длинный ствол был отлит в форме костистого ящера, чудища с колючим гребнем, идущим вдоль позвоночника, чтобы над самой шеей выстрелить чем-то вроде наклонного рога – это была мушка. У ящера не было глаз, а широко раскрытая пасть – отверстие длинного ствола – представляла полнейший набор острых зубов – старательно отшлифованных по краю ствола, один клык за другом. Когтистые лапы ящер держал прижатыми к чешуйчатому животу. А на этом животе была выгравирована дюжина букв, складывающихся в одно слово:

ГРОССМЕЙСТЕР

Я-оносложило «Гроссмейстер», завернуло его в грязное полотенце и спрятало на дно чемодана.

А если они снова закрадутся, чтобы обыскать купе? Я-онозаколебалось. Выхода нет, нужно будет всегда забирать его с собой.

А тогда он вновь взорвется холодным огнем в самый неожиданный момент…

В дверь атделениястучали трижды, четвертый раз постучал правадник,объявляющий время ужина. Я-ононикому не открывало, оставив в замке провернутый ключ, чтобы проводник с другой стороны не мог открыть своим. На окне затянуло занавеси, чтобы никто не заглянул вовнутрь во время стоянки.

Стучащие в дверь обширно объяснялись, убеждая открыть – сначала, естественно, фрау Блютфельд, затем панна Мукляновичувна, потом советник Дусин. Этот последний, уходя, сунул под дверь визитку с записанным на обороте номером купе. Гертруде Блютфельд, понятно, нужен был свежий материал для сплетен; Елена прибыла со словами неуклюжего утешения, а вот советник Дусин – Дусин пришел не от своего имени, но от имени княгини Блуцкой, которая требовала немедленных разъяснений относительно нарушенного сеанса. Зато никто не спрашивал относительно мертвых или пропавших охранников.

Поскольку часы были сломаны, время отмеряло по напечатанному в Путеводителерасписанию Транссиба. Поезд остановился в Вятке, то есть, было уже десять вечера.

Около половины одиннадцатого постучал инженер Драган.

– Вы там, – сказал он по-немецки, без следов какого-либо акцента. – Вы меня слышите. Вы спасли мне жизнь. Я высматривал вас на ужине. Прошу открыть – я не собираюсь здесь стоять.

Я-оноприоткрыло дверь. Тот пихнул ее и вошел в купе. Пришлось отступить – посетитель был выше на десяток с лишним сантиметров, заставляя задирать голову. Расстояние, с которого человек подсознательно имеет дело с другим человеком, вовсе не зависит от полноты или роста, но от угла взгляда между ними. Дети и женщины проявляют большую терпимость, а вот мужчины все время ищут лучшую позицию, словно те стрелки из вестерновых зрелищ в кинематографе. Наука о душе, если когда и появится, то родится на основе стереометрии.

Гость закрыл за собой дверь, после чего вынул из внутреннего кармана пиджака сломанную авторучку «Уотерман».

– Прошу.

Он был до смешного серьезен, ни одна мышца не дрогнула на его лице; этот жест был наполнен какой-то торжественной формальностью. Принять, не принять, что ни сделаешь, это будет иметь большее значение, чем то, которое можно высказать на языке второго рода. Драган ожидал с протянутой рукой.

– Благодарю.

Я-оноуселось на застеленной кровати, вращая искалеченную авторучку в грязных пальцах. Абсурд ситуации, каким-то образом, действовал даже успокоительно. Это правда, я-оноспасло этому человеку жизнь. Он благодарен, должен быть благодарен, у него долг благодарности, он – должник.

Но как же это… стеснительно.

Я-оноподняло взгляд на американца, чтобы тут же его опустить – он стоял и глядел сверху, слегка колеблясь в ритме движения поезда, в безупречном двубортном костюме пепельного цвета, с широким белым платком, завязанным на шее, выпрямленный, болезненно худой, с глазами, словно два уголька, вонзенных под надбровные дуги. Сейчас он склонит голову, и они засветятся ярче, сделаются чуть ли не серо-голубыми.

– Заправилась кровью, – буркнуло я-онопод носом.

Он услышал.

– Перо победило меч, – хрипло рассмеялся Драган. – Где он?

– Не понял?

– Вы забрали его у Михаила. Все в поезде говорят про ангела в тьвете, an angel in shlight [49]49
  То же выражение на английском языке; но здесь дается английский вариант термина «тьвет» – s(hadow)light.


[Закрыть] .

– У меня нет никакого ангельского оружия. Что случилось с телом Михаила?

– Дорогой мой, вы спасли мне жизнь, я не спрашиваю, что произошло потом на крыше.

Тень этого человека вновь вытворяла странные скачки, пухла и ежилась, словно ее кто-то попеременно надувал и высасывал за спиной Драгана; линия света и тени все время изгибалась и вибрировала.

Я-оноприкусило ноготь.

– Вы работаете на Российско-Американскую Компанию. Возможно, речь идет про Линию на Аляску. Российские конкуренты наняли саботажника; именно для вашей охраны нас вчера ночью догоняли те трое полицейских. Они не сидят во втором классе, не все – по меньшей мере один едет в служебном вагоне, за тендером. Именно туда перенесли тело Михаила, ведь не тянули же его через галерею и зал с камином, не выбросили с поезда. Зачем вы ходили на смотровую платформу, если знали, что вам грозит опасность? Это была засада: Михаил затаился на Юрия. Оба из охраны? Ледняки и оттепельники поддерживают различные сибирские компании, или оттепельники вообще противники Сибирхожето, вы попали между молотом и наковальней. Но Юрий ехал в классе люкс от самого Санкт-Петербурга, предупреждение должно было поступить о ком-то совершенно другом. Теперь вы боитесь, поскольку остались без Михаила, без охраны в первом классе. Вы не знаете, кто это такой.

Драган придвинул табурет от секретера и уселся; вынул папиросы, закурил. Взгляд проходил практически параллельно полу; я-оноподняло свой взгляд, заглянуло ему прямо в глаза. Купе, несмотря ни на что, было тесным – если бы Драган подался вперед, если бы опирал руки на коленях, можно было глотать дым прямиком из его легких. Этот угол, это расстояние… исповедник и исповедующийся, адвокат и обвиняемый, отец девушки и кавалер, просящий ее руки, мастер и ученик.

Американец забормотал что-то на хрипучем языке, осмотрелся по купе. Я-оноуказало ему на пепельницу. Он был стариком – по внешнему виду и по движению не выглядел таким, но, на самом деле, мог быть ровесником князя Блуцкого.

– Этот револьвер, – произнес он через какое-то время, – стоит больше, чем его вес в золоте. Я это понимаю. Вы бедный человек. Прошу простить, без каких-либо оскорблений. Вы бедный человек, воспользовались случаем, чтобы втереться в high society [50]50
  Высшее общество (англ.)


[Закрыть], проникнуть в лучший мир, и тут такое несчастье с Его Высочеством. Позвольте, я предложу выкуп этого фанта. Цену назовите сами. Пожалуйста, без каких-либо оскорблений и обид. Вы просто не знаете, что взяли в свои руки, господин… Геросласки.

– Герославский.

– Герославский. Так?

– Да. Бенедикт Герославский.

Он улыбнулся.

– Так как же, все-таки, выглядит вопрос вашего происхождения?

–  Moi, je suis топ ancentre [51]51
  Почему же, мои предки мне известны (фр.)


[Закрыть] .

– Ах! Если бы хоть кто-нибудь мог сказать это о себе откровенно! Даже чудище Франкенштейна… Вы читали Мэри Шелли? А не находите вы занимательным, как в литературе электрическая сила всегда…

– Это зимназо, какой-то из холодов зимназа. Пули изготовлены из тунгетита. Я и не знал, что производят такое оружие.

– Его не производят.

– И зачем же? Что можно убить только тунгетитовыми пулями, раз нельзя убить никаким другим способом? Раз это так дорого.

Драган сделал приглашающий жест рукой в белой перчатке.

Я-ононачало кусать ноготь на другом пальце.

– Это оружие не на людей – на лютов.

– О?

– Я вот размышляю… Черт, как жаль, что не читал об этом больше. Какими свойствами обладает тунгетит при высоких температурах, при высоких давлениях? Такой вот, холод зимназа… Если бы не заслонил того молниеносного сияния…

– Чем? Рукой, одеждой? Его нельзя заслонить просто так. У меня дюжина патентов на тунгетитовые системы освещения – правда, при этих ценах исключительно непрактичные – в этом я разбираюсь.

– То есть как это: невозможно заслонить. Ведь я…

–  Dammit [52]52
  Черт подери (англ.)


[Закрыть] ,пошевелите головой, молодой человек! – рявкнул Драган, потом закинул ногу на ногу и затянулся папиросой.

Вспомнились экзамены в университете и то характерное раздражение профессоров, которые из последних сил удерживаются, чтобы не взорваться перед лицом взывающей к небу о мести тупости студента – а студенту при этом еще труднее собраться с мыслями – следовательно, профессора при этом раздражаются еще сильнее – вот студент живьем горит и мечтает лишь о том, чтобы убраться с глаз преподавателя – и тот прогоняет тупицу разочарованным жестом руки. Убрался от экзаменационно-расстрельного взвода, и вернулся к жизни и разуму.

Вот теперь он может показать свой гений и знания. Но не может, никто не спрашивает.

Точно так же, не тот хороший сапер, кто способен разрядить макет мины, но кто разряжает мины настоящие, угрожающие разорвать его на куски – так и не тот является хорошим студентом, кто просто проявляет свои знания и умения, но кто способен представить свои знания и умения перед строжайшими экзаменаторами.

Поначалу я-онодолгое время считало, будто бы это всего лишь обобщение, служащее лишь для оправдания университетских бездельников; потом поняло, что такой раздел проходит и среди людей вообще, в любой сфере деятельности. Сколько есть таких, что прекрасно справляются с любым жизненным эрзацем, но когда приходит время испытаний в жизни реальной – у них трясутся руки? Первые ученики в науках, не имеющих какой-либо ценности или значения, готовые дать ответ на не заданные вопросы, всезнайки через минуту после того как. Вот если бы им было позволено сделать еще один подход, дали разрядить еще одну мину, подарили еще одну жизнь…!

– Это реакция, возбуждаемая тьветом, так? Я заслонил источник тьвета, реакция прекратилась.

– Зимназовый никель с КТ-симметрией. На тьвет реагирует как чистый тунгетит. В фитилях тьвечек сжигают углеродные соединения тунгетита, а в дешевых тьвечках – даже один только перемороженный углерод. В свою очередь, некоторые реакции окисления криоуглеродных изотопов…

– Зачем Михаилу было нужно такое оружие? Что, в Экспресс пробрался переодетый лют? – захихикало я-оно.

Драган задумчиво присматривался к сгоревшей спичке.

– Я не работаю на Российско-Американскую Компанию. И Линия на Аляску не имеет с этим ничего общего. Я вообще не занимаюсь сухопутной инженерией.

– Вы даже не инженер?

Тот едва усмехнулся.

– Знаете, учился, но диплом инженера как-то и не получил. Докторские диссертации – это да.

– Следовательно, здесь не идет речь о промышленном саботаже? Тогда, почему вас хотят убить?

– Не удивлюсь, если окажется, что Победоносцев платит за мою голову миллион рублей. Вы слышали, что с нами едет зять третьего по значению пайщика Сибирхожето? В этом видели какое-то обеспечение… Петр следит за Павлом, который следит за Иваном, что держит бритву у шеи Петра. Эти двое охранников – poor bastards [53]53
  Несчастные сукины дети (англ.)


[Закрыть] —по отношению к скольким господам им приходилось оставаться лояльными? Вот их и разорвало на клочья, словно лошадями, что тянут в четыре стороны света. И снова же – кого прислали по тревоге? Не явных жандармов, но каких-то отставных чиновников из Третьего Отделения Личной Императорской Канцелярии, брюхатых бюрократов, которые, только представьте, сегодня являются агентами охраны, ба, даже имеют на это бумаги! – Американец затушил папиросу. – Я не должен был бы обременять всем этим вас, господин Герошевский, или как там вы желаете называться, молодой человек. Раз вы не отдадите револьвер – а на что он вам, если не на продажу? – ну что же, не отдавайте. Но прошу держать ухо востро. Вы правильно догадываетесь, здесь есть чего бояться. Тем выступлением перед княгиней вы объявились всему поезду, вас могут принять за Бог весть кого; и что может быть проще, как сунуть рубль проводнику, как сунул я, и узнать, по каким это министерским бумагам вы едете?

Он поднялся.

– Если бы как-нибудь в будущем я мог… Еще правадниксообщил, что вы едете до Иркутска, это правда? Второй вагон, номер восемь, то есть – Н. Можете не сомневаться, вашего участия я не забуду.

– Меня зовут Бенедикт Герославский, misterДраган.

– Интересно складывается, поскольку и я тоже вынужден скрываться за фальшивым именем. Ммм, ладно, сейчас это не имеет никакого значения, мы уже в пути. Вспомните слова великого Гёте. Путешествие – словно игра; всегда его сопровождают либо выгода, либо потеря, и, как правило, с самой неожиданной стороны. – Он поправил перчатки. – Меня зовут не Драган; просто, родом из задруги Драганиц, отсюда и псевдоним. Я имею гражданство США, но родился сербом, в Смиляне, в Хорватии. Вполне возможно, что вы уже слышали мое имя. Я Никола Тесла.

Он чопорно поклонился и вышел.

В полночь Транссибирский Экспресс проехал девятьсот семидесятый километр Магистрали. Первый день путешествия закончился.