Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 95 страниц)

Панна Елена громко стукнула своим стаканом о стол.

– Если бы не то, что я сама вас слышала, – заявила она, – пан Бенедикт был бы первым в моем списке подозреваемых.

– Это в чем? Будто бы я ночью прокрался в купейные и выбросил Пелку из поезда?

– Нет, это просто ужасно! Вы все врете и врете! – Она покачивала головой, серебряные шпильки поблескивали между локонами цвета воронова крыла.

– Как это вы все так безошибочно узнаете.

– А так, и узнаю! Вот сейчас вы скажете, что никогда перед тем Пелку не видели и не говорили с ним, так?

– Могу повторить. Можете верить, кому захотите, или мне, или Сергею. И каким же образом из этой веры или неверия проявится правда?

Елена наморщила брови.

– Так все же? Вы с ним говорили или нет?

Я-онопожало плечами, помешало чай, выглянуло через покрытое паром стекло.

– Mademoiselle Холмс начинает замечать разницу между следствием книжным и следствием реальным. Помните, что я говорил вам про двухзначную и трехзначную логику? Криминальные истории, те самые, записанные, книжные, они всегда разыгрываются в соответствии с логикой Аристотеля, всегда в мире исключенного третьего и закона непротиворечивости. В такой-то и такой-то час убийца находился там-то и там-то, другой подозреваемый – тут, а свидетель – там, алиби – вот такое, а правда – таковая, а что не сходится – то ложь, память же всегда правдива и прошлое – как зеркало. В самом конце детектив описывает, что в нем увидел. Это машина; это – шахматы: поскольку сейчас мы видим такую расстановку элементов, то, зная управляющие ними законы, можем воспроизвести любое их прошлое состояние, точно так же, как воспроизводят назад во времени ходы на шахматной доске, как перекручивают назад стрелки часов, как перекручивают назад точный механизм, как рассчитывают орбиты небесных тел. И недостаточно того, что эта механика преступления позволяет угадать картину минувших событий – но все еще и соглашаются с этой картиной! Даже убийца! Нет никаких провалов, неясных мест, где раздваиваются перспективы и размываются виды: этот помнит то, другой – другое; нет никаких несоответствующих мелочей, а прежде всего – нет того широкого поля неуверенности, всех этих «может быть», «приблизительно», «либо – либо», «постольку – поскольку». А ведь они, столько раз перемноженные сами на себя в ходе следствия, должны до остатка растворить всякую конкретность на картине прошлого, точно так же, как под полученным солнцем тают построенные детьми ледяные замки и снеговики. Зато в детективах свидетели обязательно глядят на циферблат в момент перед ключевым событием, чтобы безошибочно запомнить минуту; сами же часы никогда не спешат или запаздывают. А свидетель, когда лжет, прекрасно знает, что лжет, когда же говорит правду – то знает, что говорит правду. Преступник же планирует свои гадкие поступки словно биллиардные карамболи: если угол подходящий и сила удара хорошая, то в самом конце шары будут стоять так-то и так-то. И это ему удается! И они стоят! И только лишь благодаря этому, умный и все понимающий детектив, всего лишь глянув на шары, может проследить их перемещения назад во времени и указать на начало карамболя и руку виновного. Все это абстрактные логические игры, которые не имеют с нашим миром ничего общего.

Панна Мукляновичувна глядела на меня с растущим испугом.

– Боже Великий, вы его убили!

– Что? – отшатнулся я. – Вы что, не слушали того, что я говорил?

– Слушала. Как вы все говорили. И говорили. И говорили. Раны Иисусовы, все говорили и говорили. – Она заслонила ручкой рот. – Это вы убили его!

– Минуту назад вы сами представили мне алиби!

– Ну и что. Тоже мне, алиби. Я же вижу.

Застонав от отчаяния, я-оностукнулось головой о дверки служебного шкафчика, так что внутри что-то зловеще загрохотало.

Елена вздернула подбородок.

– Если не Пелку, так кого-то другого. Но это висит на вашей совести. Может, в Екатеринбурге? Ну, признайтесь же, я никому не скажу, честное слово.

– Поздравляю. И вправду, ну кто устоит перед вашими дедукциями? Дрожите, преступники. Желаю успеха.

Я-оноподнялось с места.

Елена схватила за полу пиджака.

– Прошу прощения. Ну, пан Бенедикт, не злитесь. – Она тоже отодвинула стакан и встала, инстинктивно выглаживая юбку и выравнивая рукава, расцветшие гипюровыми кружевами. – Я только хочу помочь. Честное слово.

В замешательстве она искала подходящих слов – откровенных, не слишком откровенных. Ни с того, ни с сего, вернулось воспоминание сконфуженной Кристин Филипов. Вот в чем разница, подумало я-оно,эта тень взрослости, именно туг проходит линия раздела.

– Вы правы, – тихо сказала она, – со мной всегда так, только что вычитаю, придумаю, что увижу в окно или что подслушаю. Ну, разрешите. Я до утра не могла заснуть. – Девушка дрожащими пальцами потянулась в глубины рукава, под жемчужные шелка, и выловила смятый листок. – Я записала их по фамилиям и по занимаемым местам, поскольку госпожа Блютфельд всех не знает. Сорок пять подозреваемых из первого класса, один из них и должен быть тем человеком, кто покушается на доктора Теслу, на вас… И вот, достаточно будет вычеркивать, пока, пока… возьмите, пожалуйста.

Я-оновзяло ее ладонь – птичье запястье, хрупкая веточка кости – и прижало ее к губам, несколько неуклюже, боком, та сопротивлялась, придержало эту холодную ручку возле губ еще мгновение, и еще.

– Это ведь поездка, панна Елена, пока она длится, убийцей могу быть и я.

И в этом тесном, душном, нагретом солнцем и человеческими телами помещении, где за дюжинами дверок добро проводников звонит и трещит в ритм железного барабана, тук-тук-тук-ТУК, а доносящийся из-за стен говор и утренняя ссора ни на секунду не позволяют забыть о близости десятков чужих людей, здесь и сейчас наступает это мгновение понимания – мгновение молчания, когда мысль и смысл протекают от человека к человеку не искаженные ограничениями межчеловеческого языка. Понимание, достигнутое в ходе неназванной игры, и только лишь потому, только из-за этого возможное – в игре без правил, ставок и цели.

Поскольку же девушка отводит глаза в сторону, поднимает уголки губ, вторую руку машинально подводит к бархотке, отводит эту руку, вкладывает ее в желтый поток света, поворачивает – понятное дело, я-оноглядит уже на эту вторую, ярко освещенную ладонь, а не на лицо панны, на ладонь, раненую птицу на солнце, берет и ее; был ли это хороший, победный ход, теперь можно прижать девушку, а можно и оттолкнуть, но не сильно, служебное купе тесное – она же поднимает взгляд, глядит без улыбки; да, она понимает то, что не было сказано, пожатие запястья, дрожь пальцев, слова, значащие нечто иное, ничего не значащие; пока длится поездка, я-ономожет быть и убийцей; это видно в ее темных глазах, в пульсации голубых жилок под тонкой кожей – она поняла. Что конкретно? То, чего невозможно высказать.

– Ой, ой, прошу прощения, ваши благородия, сами видите, что у меня тут на голове, нет, я не прогоняю, но дело служебное…

Ну, раз служебное…

Я-оновышло в коридор. Пассажиры купейного вагона приглядывались исподлобья, но и с любопытством – сбитые в самом конце вагона: участники ссоры с багровыми лицами и остальные, развлекающиеся за их счет. Я-онопотянуло панну Елену подальше от этого сборища. Ведь здесь повсюду кто-нибудь смотрит, кто-нибудь слушает.

Панна Мукляновичувна оглянулась через плечо.

– Что у них там случилось?

– Наверняка кто-то у них ночью водку выпил, а виноватого нет, транссибирские гномики. Пошли. Где там этот ваш список?

Та расправила листок на вагонном окне. Летнее солнце просвечивало бумагу и черные чернила; у нее был мелкий, регулярный почерк – буквочки низенькие, кругленькие, собранные в ровненьких рядочках.

– Вы говорите, уже кого-то уже вычеркнули – кого же? Князя? Княгиню? Ведь женщин вы тоже учитывали, правда?

– Да.

– Можно вычеркнуть госпожу Филипов, ту самую молодую спутницу доктора Теслы.

– Ах, да. Сорок четыре.

– А тетка Урсула? А вы сами?

– Слушаю?

– А я?

– Что?

– Можете вы подтвердить, что это не я был выслан на погибель доктора Теслы?

– Но ведь вас тоже…

– Прекрасный способ, чтобы войти в доверие доктора, не правда ли?

– Мы уже говорили об этом – Министерство Зимы вас послало, к отцу лютовому, как я слышала.

– Министерство, но какая петербургская фракция? Ледняки? Оттепельники?

– Вы все смеетесь надо мной.

– Боже упаси.

Теперь она глядела уже подозрительно, момент понимания давно прошел, снова текли слова, слова, слова.

– Вы хотите, чтобы я подозревала всех, даже вас, даже себя саму. Так мы никогда террориста не найдем.

Я-онопрошло в следующий вагон, придержав дверь перед девушкой. Она где-то поставила пятно на белой блузке, теперь машинально опирала материю, послюнив палец. Я-оноподало ей платочек.

– Вот если бы я как раз убивал доктора на ваших глазах, тогда вы могли бы утверждать: это он. Зато в прошлом, в будущем – столько же убийц, сколько и возможностей.

– Но ведь дело заключается в том, чтобы схватить его до того, как он успеет убить!

– То есть, мы должны выследить – что? Вероятность?

– Спасибо, – вернула она платок. – Я уже понятия не имею, как с вами разговаривать. Ведь это ваша головная боль, а не моя. А вы все крутите и крутите. Один из них, – махнула Елена листком, – является человеком ледняков, и он прекрасно знает, зачем он едет в Иркутск, и что он должен сделать.

– Вовсе даже наоборот. Мы имеем сорок семь наполовину убийц, – щелкнуло я-онопальцем по бумажке, – из которых каждый является и не является ледняцким агентом, планирует и не планирует убийство, знает и не знает, что делает.

Панна Елена стиснула губы.

– Вы расскажете мне все подробности, я порасспрошу обслугу, допрошу подозреваемых, сравню признания и дойду до истины – вот как все это делается, сами увидите.

Я-оноусмехнулось, чтобы это было не слишком заметно.

– Наоборот. Преступников не выявляют; их создают. Что вы будете делать? Нагромождать противоречия, пока не останется только одна непротиворечивая возможность. Так вы создадите в мире трехзначной логики двухзначного убийцу.

Панна Елена была раздражена.

– А вот когда он даст вам кирпичом по этой слишком умной башке, то сколькозначная шишка вырастет?

– Кхм, таак, все зависит от того, насколько глубоко мы к тому времени заедем в Страну Лютов… Они что там, заснули все?

Я-онозагрохотало кулаком в закрытые изнутри двери вагона обслуги. Наконец щелкнул замок, в щели показалось румяное лицо молодого стюарда.

– Вы нас помните? Мы возвращаемся к себе, в свой вагон.

Тот поклонился, отступил.

Но панна Елена сразу же за порогом приостановилась, поскольку в голову ей пришла неожиданная мысль.

– Послушайте-ка, добрый человек, так как оно получается, выходит, что каждый может пройти вот так, между первым и вторым классом?

– Нууу, нет, не может, запрещено, дамочка.

– Кому запрещено? Нам или им?

– Нуу, оно, вроде бы всем, но раз господа настаивают…

Я-онопоказало из-за спины стюарда характерное движение пальцами: деньги, деньги.

Панна Елена скорчила кислую мину.

– А кто-нибудь из люкса сегодня ночью не просил? А?

– Ночью?

– За Екатеринбургом.

– Я ночью спал, так что меня можете не спрашивать.

Панна Елена постукивала каблучком по деревянному полу, не спуская взгляда со стюарда. Круглолицый татарин не знал, куда девать глаза, сложил руки за спину, сгорбился, шаркал ногами, и с каждой секундой лицо его становилось все краснее. Если бы с ним заговорил кто-то другой, а не молодая дама из первого класса, то с азиатской наглостью он стал бы все отрицать, взгляды европейцев стекают с этих круглых, гладких лиц как с гуся вода, западный стыд никак не касается восточных людей.

Я-оносхватило девушку за плечо, потянуло ее в сторону вагона-ресторана.

– Ну что, ну что! – фыркнула та. – Раз этот ледняк выбросил Пелку, то ведь должен был как-то пройти от себя в купейные вагоны, он же не Дух Святой.

– Наверняка, так он и прошел, но если дал взятку старшему, то этот молодой никогда не признается, разве что если с жандармами за него взяться и каторгой припугнуть. Или же, если обратишься к старшему и заплатишь большую сумму. А если и вправду Пелку на Авраамово лоно выслал кто-то из люкса, то можете быть уверены, что в служебные карманы перешло много червонцев. Впрочем, если тетка Уршуля [80]80
  Польское звучание имени Урсула – Прим. перевод.


[Закрыть]может позволить себе так выбрасывать деньги… Ну, и чего теперь вы смеетесь?

Хихикая, Елена старательно сложила свой список подозреваемых и снова сунула его в рукав.

– Ничего, ничего, misterХолмс, ни над чем я не смеюсь.

Я-оновошло в столовую вагона-ресторана. Сидящие напротив входа подняли головы и задержали взгляды. Незаметно, они указали на нас другим, раздались перешептывания, такие же осторожные, но тут же подавленные, все здесь были хорошо воспитанными; извиняющаяся улыбка уже выползала на губы. Тишина становилась все более неудобной. Фессар был прав: стояла за этим фрау Блютфельд или нет, но сплетня разойдется молниеносно.

Счастье еще, что самой фрау Гертруды за столом еще не было; доктор Конешин в одиночестве проводил операцию на яйцах по-венски. Я-оношло быстро, не оглядываясь на панну Мукляновичувну.

За последним столом уселся завтракать лысый турок; сейчас он сделал жест, как будто желал встать.

– Господин Бенедикт позволит…

– Но ведь…

– Я только хотел про здоровье…

– Мы уже поели, благодарю.

– Но если бы…

– Прошу прощения, не могу, не сейчас.

– Ах! Пани маю, нанимаю.

Панне Елене не хватило дыхания; пробежав по коридору, она прижалась спиной к переборке.

– Ну и куда… вы так гоните…

– Раз уже попал в эту катавасию! – ругнулось я-онопод носом, глядя в сторону дверей вагона-ресторана. – Ведь ничего же не сделал! Ничего не хотел делать! Просто, спокойно доехать! А теперь каждый!.. Представляют себе!.. И этот тоже, наглый турок!.. Бог знает что!.. Ледняки, Сибирхожето, мартыновцы, охранка, не охранка, Тесла с Пелкой, князь Блуцкий и Зима, да еще, наверняка, и чертовы пилсудчики вдобавок. – Я-оноприкусило большой палец. – Идиот! Идиот!

Идиот!

– Вы должны мне… все…

– Ну, черт, и влип! И здорово же!

– Рассказать, уфф…

– Вы тоже хороши! Безопасный такой скандальчик во время путешествия. Нас уже увидали вместе. Как думаете, что этот Фессар подумал?

– Ну, вы людей и боитесь.

Страх ли это? Нет, это не страх.

Я-оновыпустило воздух, пожало плечами.

– Останемся в салоне, на виду – так не дадут покоя; закроемся в купе, в моем или у вас – еще хуже.

– Только не стоните. – Елена уже взяла себя в руки. – Пошли.

Она повела меня в переднюю часть состава, через салон и вечерний вагон: зал с камином, смотровой зал, железная дверь – девушка толкнула их, я-оновышло на платформу.

Инстинктивно глянуло под ноги. Следов крови нет. Над головой, по синему небу проплывали клубы темно-серого дыма и монументальные массивы белоснежных облаков. По одно стороне рельсов тянулись зеленые леса, по другой – широкая степь; в теплом воздухе, сквозь запахи железа и машинного масла пробивались ароматы земли и мокрого дерева. Я– оноприкрыло глаза от солнца.

Панна Мукляновичувна оперлась спиной о дверь.

– А теперь рассказывайте.

Я-онопохлопало по карманам, вынуло замшевый футляр, а из него – интерферограф. Подняв трубку к небу, прижало глаз к линзе.

В диаметре черного круга мерцал десяток световых бусинок.

Разочарованно вздохнув, спрятало аппарат назад.

– В арбатском ломбарде, – начало я-оно,массируя все еще побаливавшую правую руку, – я купил себе авторучку, золотой EyedropperУотермана.

Об арсенале Лета

Никола Тесла приложил ствол к виску и нажал на курок.

Раздался треск. Волосы у него стали дыбом, брови съежились. Черная молния проскочила между черепом серба и тунгетитовым зеркалом. Пожилой агент охраны трижды перекрестился. В зеркале горела кустистая светень, профильный портрет Теслы: голова, шея и фрагмент плеча; зеркало имело размеры и форму свадебного монидла [81]81
  Монидло (Monidlo) – тип реалистичной картинки, сделанной по фотографии свадебной пары. Сами по себе картинки представляют собой черно-белую фотографию, с губами, окрашенными в красный цвет, глазами – в синий, и другими ретушированными местами. Очень часто сюда же прибавлялись дорогие на вид костюмы. Впервые появившись в Польше 19 века, монидла были дешевой альтернативой традиционным портретам, столь популярным среди высших общественных слоев. По причине относительно небольшой цены, картинки в этом стиле сделались очень популярными, особенно среди крестьян. После Второй Мировой Войны этот вид изобразительного искусства перестал пользоваться успехом, и теперь слово «монидло» стало синонимом китча. – Взято из «Википедии» – примечание переводчика.


[Закрыть], как раз позволяло дать отражение человеческого бюста в натуральную величину.

Дело в том, что белый негатив, выжженный на угольно-черной поверхности – уже бледнеющий, то есть, чернеющий – ни в чем не напоминал особы, с которой делался портрет. Неужто это был, как желает того доктор, его символический «картограф»? Я-ононе слишком-то ценило всяческую восточную эзотерику, которой изобретателя когда-то заразил некий подозрительный гуру. Как-то не к лицу была она ему, не к лицу.

– Будет лучше, если вы отложите это устройство,очень прошу вас.

– А подойдите-ка, молодой человек!

– Отложите, пожалуйста.

– Подойдите, поглядите, а потом скажите, что увидели.

Профиль, скорее всего, напоминал очертания птичьей головы: худая шея, выступающий клюв, сверху колючий гребень. Вместо щеки зияла дыра. Из глаза расходились то ли трещины, то ли жилки, то ли искры – линии черно-белых молний. Губ не было, только очередная когтистая молния, наполовину разрезающая пятно лица – не лица.

– О чем вы размышляли?

– Это вы скажите, о чем я размышлял.

Я-онопочесало шею.

– Об электрических машинах и грозе с молниями?

Тесла бросил кабель в ящик.

– Я практически постоянно размышляю об электрических машинах. Даже когда совершенно ни о чем не думаю.

– То есть, это действует?

– Нужно было договориться заранее. Степан, что вы думаете?

Охранник рванул за цепочку с брелоком, нервно глянул на циферблат часов-луковицы.

– Ой, доктор, возвращайтесь к себе, сейчас отходим. Олег Иванович не станет поезд задерживать, телеграмма наверняка уже пошла.

Тесла только махнул рукой. Поправив белые перчатки, он вынул гребешок и энергичными движениями начал зачесывать вздыбившиеся волосы – сначала назад, затем симметрично в стороны, от пробора посредине. При этом он приглядывался в отполированном корпусе одного из трех огромных цилиндров: оплетенные кожаными ремнями, конопляными веревками и тяжелыми цепями, уложенные на бок и обездвиженные в деревянных обоймах, они занимали большую часть вагона. Старый Степан следил, чтобы двери оставались закрытыми, свет попадал сюда только через зарешеченные окошки под самой крышей; Тесла горбился ловя отражения в темной стали то левым, то правым глазом.

– Если бы в этом имелась хотя бы частица истины, – бурчал он себе под нос, – эффект должен воспроизводиться с любым источником тьвета. Тьвечки применяют, потому что они самые дешевые, в фитиле растертый в порошок угольный тунгетит. Но дело в самом тьвете, о влиянии человека на тьвет: он сам или же то, что сопутствует его освобождению. – Он покосился по линии цилиндра. – Вы согласны, господин Бенедикт?

– Ммм, мне так тоже кажется.

– Я размышлял над этим ночью и затем во время завтрака. Княгиня приперла к стене английского инженера. Кстати, а куда вы подевались?

– Но почему вы должны все эксперименты проводить на себе?

Тесла спрятал гребешок в карман.

– Кристина говорила с вами.

Я-онопригладило усы, осмотрелось по вагону. Пол посыпали опилками, доски для поверхности пола сбили не слишком старательно, по стыкам шли кривые потеки смолы. Два агента охраны устроились в углу за пирамидами деревянных и металлических ящиков: там у них была табуретка, сенники, одеяла, керосиновая лампа. Но как они выдержат, когда Экспресс въедет в Зиму?

– В этом нет никакого смысла, доктор, никому не нужно сюда вламываться, чтобы взорвать вагон – или же весь поезд. Какого предсказания вы искали? Доедете ли вы в Иркутск в целости и сохранности?

– Свет, эти отдельные дробинки света, не эфир, а лучи, die Lichtquanten [82]82
  Квант света (нем.)


[Закрыть] ,может быть и волной, пока мы находимся в Лете; должно быть, имеется что-то в природе света, а так же в природе тьвета, на этом самом низшем уровне – что проникает через все акаши праны, что непосредственно сплетается с сознанием человека – а вот протьветляли ли еще и животных? – чтобы оказывать влияние на прохождение, на поляризацию, человек смотрит, а может он только думает, и – и – так. Помогите мне.

Я-оносхватило за другой конец зеркала.

– Тяжелое.

– Чистый тунгетит на серебре.

– Наверное, целого состояния стоит.

– Хмм, вы правы, об этом я не подумал.

Тесла опустил край зеркала в плоский ящик, обложил тряпками и прижал крышку. Я-оноподало ему висячий замок.

– О чем?

– Что мог бы захотеть на этом еще и заработать.

– Украсть целый вагон?

Степан покачал головой.

–  MademoiselleФилипов занималась страхованием, но все это и так принадлежит Его Величеству.

– Стоимость оценивали?

– Сто тысяч рублей. Даже больше. Но как можно оценивать стоимость машин доктора?

Тесла навесил замок.

– Пока я их не проверю в деле, неизвестно, имеют ли они вообще какую-нибудь ценность.

– Но одно уже это зеркало…

– Зеркало! Оно вовсе и не будет служить зеркалом. Вот как вы думаете, что это такое? – театральным жестом Тесла обвел погруженные в полумраке внутренности грузового вагона вместе с содержимым. Несомненно, у Теслы имелась склонность к показухе. – Это арсенал Лета.

Он подошел к пирамиде жестяных упаковок, каждая из которых была обозначена порядковым номером и фирменным знаком Tesla Tungetitum Со:,пирамида превышала даже высокого серба, доходя чуть ли не до потолка.

– Эти три выпрямителя мы подключим к электрической сети Иркутска, нам надо обеспечить прохождение тока порядка сорока мегатемней; здесь у меня имеется почти километр изолированного кремнием кабеля на основе холода с высоким содержанием меди, а вон там – из того мы сделаем зажимы. Из вон того – теневую клетку. Посмотрим, какое давление они выдержат.

Он собирается пропускать через лютов теслектрический ток. Я-оноглянуло в открытый ящик. Кабель с присоединенным игольчатым стволом и неудобным спуском тянулся отсюда к бочонкообразной упаковке, в которой урчали невидимые устройства; точно такой же кабель выходил из другого отверстия, сворачиваясь слишком крупными витками в тот же самый ящик, где в опилках и тряпках лежали круглые сосуды, заполненные углем. Углем?

– Но ведь это же не стихия лютов?

– Их не сожжешь, не заморозишь, не разобьешь. Лишь то, что дает им жизнь, сможет эту же жизнь и отобрать. В Праге не было оказий для испытаний… Впрочем, мне не советовали заниматься изобретательской работой в Стране Лютов.

Я-онокоснулось края сосуда. Стекло было холодным, слегка покрытым инеем; влага прилипала к пальцам, пощипывала кожу.

– Так вы хотите их что… Высосать? Слить? Что? Теслектричество?

– Когда мы отправляемся в пустыню, то берем с собой запасы воды, ищем прохладу, строим защиту от жара, растягиваем тень. Когда же отправляемся в край арктических морозов, то выступаем в меховой одежде, надеваем теплые вещи, строим теплые убежища. Пришли люты – что они несут с собой? В чем их спасение на чужой земле? Надо отобрать это у них!

Я-оноподняло взгляд. Доктор Тесла проверял пломбы на ящиках – выпрямившись, держа левую руку за спиной, его белый пластрон отражался на сером металле треугольным пятном. В этом грязном полумраке трудно было что-либо сказать с уверенностью, но тени на фигуре ученого, под складками его костюма, в морщинках на лице – разве не вытекали они вновь из своего русла, словно разлившиеся реки? Не текли увертливыми ручейками, несмотря на свет и полутьму?

Еще более значащим было поведение седоволосого агента охраны. Скрытый в молчании, неподвижности и темноте, он стоял у Теслы за спиной, перемещаясь лишь тогда, когда серб переходил от ящика к ящику; постоянно вне поля его зрения, но всегда близко, словно мать, следящая за первыми шагами сына, словно санитар, опекающий больного – было что-то такое в фигуре Степана, в напряжении его рук.

– Зиму? Отобрать Зиму?

– Мороз, снег и лед – ну да, это первое, что бросается в глаза непосвященному. Чего вы там высматриваете?

– Госпожа Филипов сейчас следит за доктором в купе, правда? Наверное, вы тихонько пробрались сюда на завтрак.

– Завтрак?

– Вы питаетесь этой силой. Что находится в этих банках?

– Кристаллы соли, наполненные черной энергией праны, тьмечью [83]83
  Впервые появляется этот важный для произведения и его фантастического антуража термин. По-польски «cmiecz», то есть, по идее, соединение двух слов: «ciemny» – «темноватый, мрачный», но не «черный», «мутный», «cmic» – «мутить»; и «ciecz» – «жидкость, жижа, нечто текущее». Была идея, назвать это нечто «тьменергией», но переводчик остановился на «тьмечи» (впрочем, сам автор – уже под конец книги – всего раз дал русскую транскрипцию: «чмет», но она как-то не показалась.) – Прим. перевод.


[Закрыть]. В основном, это соли металлов из группы железа.

– Что?

– Я пробую различные методы аккумулирования теслектричества, ищу наиболее эффективные; вот тут у меня как раз аммиачно-железные квасцы. Что она вам наболтала?

– Что это сильнее вас.

Тесла присел на сосуде, опечатанном бумажкой с черепом.

– Если даже и так… – медленно произнес он, – если я к такому решению и пришел – чтобы поддаться – откуда уверенность, будто это плохое решение?

Я-онов ужасе взмахнуло руками.

– Да, Господи, вы же сами мне рассказывали о борьбе с привычкой к азартным играм! И разве не ведома мне удавка этих невидимых пут? Известна! Так что можете привлечь свой собственный разум и мой!

Тесла поднял указательный палец.

–  Bene, Бенедетто [84]84
  Понятно, игра слов. Вепе —по-итальянски – означает «хорошо», а «Бенедетто» – из того же языка – «Благословенный», является итальянской версией имени Бенедикт.


[Закрыть], подумай еще и вот о чем: есть привычки и хорошие. Вещи, действия, ассоциации, которым мы согласились отдаться в неволю. Взять хотя бы физиологические функции, pardon ту rudeness [85]85
  Простите мою грубость (англ.)


[Закрыть] ,если бы от этого зависела ваша жизнь, по собственной воле вы не могли бы наложить в штаны. Подумайте над тем, как вы говорите, как вы мыслите. И вот еще о чем: мы тем отличаемся от животных и людей, воспитанных животными, что определенных вещей никогда не сделаем, рука не поднимется, нот откажут слушаться, рот не откроется. Ведь каждой своей мыслью и действием я ежедневно демонстрирую, что являюсь всего лишь автоматом, реагирующим на внешние раздражители, которые, в свою очередь, действуют на чувства, я мыслю и действую в ответ на них. Очень немного помню в собственной жизни случаев, когда не мог бы вначале указать впечатления, которое спровоцировало движение, мысль или сон. Тем более, следует ценить всякий момент истинной свободы ума, это священное безумие разума! Но цивилизация – цивилизация это набор добродетельных привычек. К примеру, когда встаешь из-за стола при женщине – еще до того, как подумал, что необходимо встать. Не вы управляете этим вставанием – но вставание управляет вами.

– Встается.

– Встается. Именно так. Дитя в опасности – бросаешься на помощь ребенку. Когда нужно, говорится правда, когда нужно – говорится ложь. Моешься. Уважаешь старших. Не убиваешь. Собираетесь вы бороться с такими привычками? Такое возможно, от них можно освободиться, я знал таких людей. Well?

– Но какая привычка управляет нашим пониманием того, какие привычки хорошие, а какие – плохие?

Тесла усмехнулся; у серба была очень открытая, симпатичная, несколько робкая улыбка. Он подошел к открытому ящику, переключил концовки кабеля в отверстиях бочонкообразного сосуда, к свободной концовке длинного кабеля подключил зимназовый держатель и, вложив его в сосуд, зажал захваты на сером кристалле. Иголку-ствол он держал в другой руке, пальцы лежали на изоляции и на спуске.

В его взгляде была доброта. Я-оноприкусило ноготь.

– Выстрелит.

– Нет, я переключил на свободный сток.

– Мне не следовало бы…

Я-оносхватилось за зимназовую иглу. Никола Тесла потянул за спусковой курок. Потек теслектрический ток, тьмечь закипела в теле.

…И я-оноотпустило холодный металл.

– …отходит.

– Да, идем.

Я-онопошатывалось. Доктор Тесла быстро отключил кабели, свернул их, забросил в ящик, опустил крышку. Двери вагона были отодвинуты, в них стоял молодой охранник. Я-ономигало в полуденном солнце, разливавшим свои лучи над тюменским перроном. Проводники созывали пассажиров, локомотив посапывал. Под зимназовой часовой башней колыхалась деревянная табличка с криво намалеванными красной краской буквами:

ЛЬДА НЕТ

Тесла спустился на перрон, нетерпеливо махнул. Я-оноспрыгнуло – и упало, земля ходила под ногами, небесное сияние слепило, сибирский воздух разрывал легкие, все вокзальные звуки вонзались в уши – в уши, в мозг, гнездо жужжащих шмелей под черепной коробкой собралось разлететься на куски.

Тесла помог подняться. Я-оноотряхнуло брюки.

– Что произошло? Доктор?

– Я тоже никогда не помню.

– Вы меня заставили…

– Заставил?

– Загипнотизировали…

– Потом обязательно расскажете мне со всеми подробностями.

Тесла маршировал длинным, энергичным шагом в сторону вагонов первого класса. Я-онопобежало – а бежалось легко, добрые духи поднимали тяжесть тела над землей. Пока что горизонт и синева неба, и снежно-белые облака на небе, и толпящиеся на перроне люди, и змея Транссибирского Экспресса – пока что все это еще не складывалось в гармоничное целое, может быть, по причине ослепления (мигать, мигать, мигать), может быть, по причине сотрясения при падении – но бег был словно во сне: мягкий, на землю опадало тогда, когда желало опасть, и если бы имелся такой каприз, то можно было улететь под облака. И хотя картина постепенно склеивалась в осмысленную мозаику, оставалось сознание, будто все это мозаика и есть, что ее можно скомпоновать совершенно иначе. Облака на рельсах, вокзал на небе, небо под ногами, дома, выдуваемые из паровозной трубы, зимназовый горизонт и жилистые рельсы – могло быть и так, правильно, сейчас не совсем так, но ведь могло быть, не забывай об этом.

– А, собственно, в чем было дело?

Я-онопоравняло шаг с Теслой.

– Слушаю?

– Вы заскочили и тут же собрались убегать.

– Не мог при Степане. Ночью меня посетил господин Фогель. Вы можете на них хоть как-то повлиять?

Тут серб явно занервничал; поднялся по ступенькам в вагон «люкс» и, замявшись, встал, повернувшись спиной, опершись локтем на открытое окно, выходящее в город. Впервые он отводил взгляд, прятал лицо. Что совсем необязательно предвосхищает ложь: это может быть прелюдией и неприятной правды, правды, которой стыдишься.

– Я не намерен иметь с этим ничего общего! Дай им волю, они вообще держали бы меня все время в золотой клетке!

– Но ведь до вас должны были дойти слухи о моем екатеринбургском приключении. Господин Фогель говорил, что все это по причине придворных войн оттепельников с ледняками. И мне показалось, что речь тут ни в коей степени не связана с экономическими проблемами, не они здесь самые главные. Вы меня слушаете, доктор!? Это уже не наука, чистая и свободная – здесь вопросы жизни и смерти. Вы имели когда-нибудь дело с мартыновцами?

Эти слова окончательно вывели Теслу из себя. Повернувшись к окну, со стиснутыми губами и руками, сложенными по шву, он неуклюже поклонился. – Прошу прощения, – и удалился по коридору, высокий, худощавый силуэт, белый костюм, радуга тьвета, окружающая белизну.

Туг воспоминание одной картины наложилось на другую, и самостоятельная мысль повернула голову к стеклу – но солнце просвечивало окно, стремясь к полированным деталям вагона – и солнце отражалось от стали; поэтому я-онопоспешило к себе в купе. Тщательно затянув шторы, заглянуло в зеркало.

А в зеркале – бледная тень, собравшаяся за спиной и вокруг лица, прыгала и пританцовывала, словно пламя на отражателе керосиновой лампы; тень и тонкие полоски свете ни, мерцающее поблескивание на самой границе восприятия. Я-оностояло и смотрело. Минута, другая, в неподвижности – а они плясали, они перемещались в зеркале и деформировались где-то на фоне – пока состав не дернул, я-оноударилось лбом о позолоченную раму, и тут же чары рассеялись. Вот он – гипноз, вот оно – принуждение.