Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 95 страниц)

О предсказании будущего

Жестокая метель смазала формы застроек вокзала в Канске Енисейском [201]201
  На нынешней географической карте – просто Канск, крупный транспортный узел на реке Кан. – Прим. перевод.


[Закрыть], замалевала белыми полосами весь перрон и даже сам состав Транссибирского Экспресса, так что после того, как я-оносошло с самой нижней ступеньки подставленной лестницы в уже подмерзающую серую грязь, видело едва лишь два ближайших вагона, фонарь и старую подвешенную под ней предупредительную табличку и, разве что, освещенный феерией радуг массив зимназового паровоза вдали – резкая чернота, пробивающаяся сквозь всеохватывающую белизну – и больше ничего.

На табличке, из-под толстого слоя инея, краснела кривая надпись:

ЛЁД!

Как будто бы кого-то еще следовало информировать. Кан и Енисей подо льдом, на деревьях висят кисти сосулек, вырывающийся из-под машин пар перемещается над землей угловатыми облаками. Застегнуло новенькую, первый раз надетую шубу, натянуло на голову тяжелую шапку и поковыляло к задним вагонам состава. Трость скользила в стороны на мерзлоте, прикрытой свежим снежком – никакой тебе опоры. Колено пронизывала резкая боль, в башке гудело, желудок конвульсивно сжимался и разжимался, поднимая к горлу теплую кислоту, а горло болело уже само по себе. Перетопленные до невозможности вагоны первого класса настолько высушили за ночь воздух в купе, что к утру человек просыпался с подошвой козацкого сапога, вшитой к нёбу за языком, и с куском пемзы вместо самого языка. Я-оновыпило прямо из-под крана чуть ли не литр воды, пока из гортани раздался более-менее человеческий голос. Голос – а точнее очередное утреннее проклятие при виде проявившейся в зеркале ужасной хари. Дело в том, что заснуло с лицом, лежащим прямо на незавершенном письме, и вот теперь, под глазом, словно рисунок на лице циркового клоуна – карикатурой на слезу – выпирал удлиненный треугольник карандашного наконечника. Зевалось так, что трещала челюсть.

Восемь утра по местному времени, Солнце подчиняется астрономии Лета, но на земле – Зима. Я-онозадрало голову, пытаясь заглянуть вовнутрь купе, мимо которого как раз проходило, атделенияпанны Мукляновичувны, но окно было занавешено. Наверняка сляг, ясное дело, дрыхнут; я-онотоже должно было спать – если бы не настойчивое воспоминание вчерашних слов прокурора Разбесова, и если бы не чудовищное похмелье…

Скрип-скрип, нет, это не эхо в метели, это кто-то, идущий сзади, спешащий шаг в шаг. Остановилось, отвернулось.

Дусин.

– День добрый.

– Приветствую.

Он тоже остановился.

Стиснуло зубы. Не собирается я-оноотзываться первым, даже если бы пришлось торчать здесь до отхода Экспресса.

Советник поспешно закончил застегивать пальто, воротник наставил торчком, натянул на уши лисью шапку.

– Вы уж простите. Когда бы вы не покинули поезд, в течение всего этого дня, пока мы не прибудем в Иркутск – я буду вас сопровождать.

– Ах! – Замигало, когда снежинки сцепили ресницы. – И что на это княгиня?

– Их Светлости…

– Поссорились.

– Вечером, перед танцами…

– По моей причине.

– Не желая того…

– Вы проговорились князю. Он поверил в то, что…

– Теперь они не…

– Не разговаривают друг с другом.

Так чьим же человеком, в конце концов, является Захарий Феофилович Дусин? Присматривалось к нему сквозь кружащую белизну. Тот стоял, сунув руки в карманы пальто, с гордо поднятым подбородком, змеиный взгляд прожигал метель.

– И вы уже полностью лишились ваших мартыновских или там ледняцких страхов?

– Его Светлость приказал, Дусин пошел. Ее Светлость приказала, Дусин тоже пошел. Так что не спрашивайте, чего боится Дусин.

Я-онооткашлялось.

– Но, возможно, сейчас это и ложь, может, именно сейчас именно княгиня вам приказала – пойти за мной, сунуть мне нож в почку, как только отвернусь спиной к ангелу-хранителю.

– Я не лгу!

Лгал? (Теперь глянуть, как прокурор Разбесов!) Не лгал.

Отправилось к вагону Теслы. Дусин в двух шагах сзади.

Открыл Фогель. Шарфом он прикрывал рот от мороза, вторую руку подал, помогая подняться. Он хотел помочь и Дусину, но я-оноотрицательно покачало головой. – Подождите снаружи! – Седой охранник поглядел странно и задвинул дверь перед носом советника. Потом снова насадил на нос очки, протерев перед тем их платком.

Я-оноразглядывалось по вагону.

– Доктор Тесла есть?

Фогель указал за одеяла, развешенные поперек вагона, от корпуса самого большого агрегата до кучи жестяных ящиков. Тяжелую ткань отвернуло тростью. Это было что-то вроде предбанника, придуманного, чтобы задержать тепло в самой дальней части вагона, где находились постели охранников, самовар, а теперь еще и массивная чугунная печка, дымоходная труба которой выходила из вагона через верхнее окошко, уплотненное просмоленными тряпками. Доски пола толстым слоем покрывали старые сенники, дырявые шкуры, мешки с тряпками; по всему этому шло словно по болотистому торфянику. На табурете у печки в расстегнутой черной шубе и в котелке сидел Никола Тесла; сгорбившись, он что-то записывал в оправленной в кожу книжке. На лежанке, под одеялами и засаленным полушубком похрипывал Олег. А над фыркающим самоваром склонилась mademoiselleФилипов, именно она первая схватилась с приветствием.

Правда, взглянув вблизи, она надула губки и заломала руки.

–  MisterБенедикт, да на кого же вы похожи, вам же следует лежать, видно, с вами не так хорошо, как говорил доктор Конешин, а еще эти танцы, вам не следовало бы, ну вот, вы же еще хромаете, и что же вы с собой делаете?

Поцеловало ее теплую ручку.

– Они нас понимают? – спросило я-онопо-французски.

– Кто?

– Наши канцелярские рыцари.

– Нет. Не знают…

– Но могут понять, то, что наиболее главное, – отозвался Тесла, поднимая глаза от записной книжки. – Если то, что рассказывают про Страну Лютов, является правдой.

Хромая, подобралось к нему, подхватило изобретателя под руку; гладкий мех шубы выскальзывал из пальцев в перчатке.

– Помните наш разговор? – шепнуло я-оно. – Возле таежного костра.

– Да, – он глянул сверху, втягивая сухие щеки. – Вам не нужно спрашивать.

– Хорошо. Насос Котарбиньского – Фессар повредил машину, я сам видел.

– Насос… Ах, этот. – Он бросил взгляд на мадемуазель Кристину. – Я еще вчера отремонтировал. – Тесла поднялся, щелкнул пальцами, обтянутыми белой тканью. – Уже подаю.

Мы перенесли его из передней части вагона, поставили на ящик возле самовара. Серб сбросил с него мешок.

– Меня и раньше интересовало, – буркнуло, стяговая перчатки, в то время как доктор Тесла подключал к аппарату черные кабели и впрыскивал между движущимися металлическими штуками теплую смазку. – Что конкретно приводит эту штуку в действие, не вижу каких-либо…

– Думать, думать, молодой человек! Когда я кручу ручкой и механическую силу превращаю в тьмечь, то в обратную сторону…

– Понятно, энергия из теслектрических аккумуляторов. Интересно, это более производительно по сравнению с паровыми и нефтяными машинами?

Изобретатель пожал плечами.

– Ведь это только прототипы, один раз считаю так, другой раз – эдак, посмотрим. Ну да, более производительные. Ладно, пожалуйста.

Голой ладонью схватило зимназовый ствол, Никола Тесла нажал на курок.

…на мадемуазель Филипов, которая приглядывалась нисколько не с испугом, не с гневом и упреком на светлом личике, которое мороз украсил конфетным румянцем, но с какой-то нездоровой интенсивностью, с каким-то ироничным удовлетворением, немигающими, прищуренными тазами. При этом она постукивала каблуком по ящику и дула в свои вязанные крючком рукавички. Не может такого быть, вот сейчас взорвется она возмущением, горькими упреками, затем, надувшись, убежит. Нет, не так: бросится, стиснув кулачки, на Николу, на машину, вырвет провода, растопчет. Нет-нет, иначе: сама схватится за зимназовый провод, встанет перед Теслой, пускай тут же откачает из нее тьмечь, пускай стреляет! Или еще не так: девушка сломается, вся ее ирония из нее испарится, и она разрыдается, топая ногами в детской неудовлетворенности в мешки и тряпки. Нет, не так, иначе:

Она вынула из кармана платочек.

– Приведите себя в порядок.

–  Merci bien [202]202
  Большое спасибо (фр.)


[Закрыть].

Оттерло подбородок, на котором собралась слюна, что вытекла из неосознанно раскрытого рта.

– Остаешься? – спросила Кристина у Теслы.

Тот не ответил, наклонившись со сморщенными бровями над насосом, который в это время начал странно покашливать и посвистывать; серб только поднял руку. MademoiselleФилипов поняла.

– Ладно… господин Бенедикт, в таком случае…

– Прошу меня извинить…

– За что же вы извиняетесь?

Она застегнула пальто, поправила накидку и, приказав Фогелю проследить за самоваром, вышла; тут же заскрежетала отодвигаемая дверь.

– Чего она хотела? – ничего не понимая, спросило я-оно.Где перчатки? Левый карман, правый; обнаружило их всунутые за цепь агрегата. Как же без боли натянуть их на не подчиняющиеся, разбитые пальцы? Никак не удается. – Уй… Опасалась, что снова приключится какое-нибудь несчастье, но теперь…?

– Я разговаривал с ней ночью, – тихо ответил Тесла, все еще по-французски, не поворачиваясь. Фогель забренчал крышкой чайника, Олег протяжно застонал во сне. Серб глянул на охранников. – Она слишком много выпила, мы сидели долго, в конце концов, я все ей рассказал.

– То есть…?

– Все, мой недогадливый приятель, весь ваш незрелый план.

– Мой – что?

– Да идите уже!

Вздохнуло по глубже, раз, другой. Ботинки погружались в грязном матраце из соломы и опилок; поезд стоял, тем не менее, весь товарный вагон раскачивался в стороны под нестойкими ногами. Вышло за затянутый одеялами предбанник и только потом вспомнило про трость; повернуло обратно. Доктор Тесла даже и не глянул; он уже отключил трансформатор и теперь подключал к извлеченным наверх тунгетитовым внутренностям машины какой-то измерительный прибор, изготовленный из термометра и стеклянной колбы, поросшей губчатой дрянью.

Дверь вагона оставалась отодвинутой, осторожно спустилось – Дусин помог. MademoiselleФилипов стояла рядом, радостно улыбаясь тайному советнику.

Подхватило ее под локоть.

– Вы с ним не разговаривайте! – шепнуло резко.

– Ай! Я ничего не скажу, не дурочка.

Дусин не тронулся с места, молча приглядывался; с руками, опять сунутыми в карманы, с понурым русинским взглядом.

– Пошли! – потянуло девушку в метель. Заболело колено, закрутилось в голове, белизна, белизна, слишком много белого, где верх, где низ, во что вонзить трость, это туча или сугроб? Кончилось тем, что Кристина служила и опорой, и ориентиром, она первая ставила ногу. – Простите.

– Нам нужно будет потом все это оговорить, – шептала девушка, прижимая зарумянившееся личико к воротнику шубы. – Наедине. В Иркутске я помогу вам со всем.

– Помогу… – с чем?…

– Со спасением для вашего отца! Разве не для того вы накачиваетесь этим ядом? Чтобы выдумать, чтобы, как говорит Никола, переболтать у себя в голове, вытащить кролика из цилиндра – ведь правда? – придумать, как спасти фатера! Для этого ведь!

– Нет. Так. Нет.  – Я-оноостановилось. – Не могу, прошу вас чуточку… – Тяжело оперлось на трости, вонзенной в мерзлоту, громко раскашлялось; горло и легкие не справлялись с морозным воздухом. – Подслушивает?

Она повернулась.

– Не вижу.

– Не поднимайте голоса. Это все… так просто не расскажешь. Я просил Николу, но… – Натянуло шапку на глаза. – Все так говорится потому что говорится легко, скажешь то, скажешь другое, как момент человеком повернет, и, возможно, тогда даже веришь в собственные слова, но – как вообще можно говорить о будущем? Как можно сказать «я поступлю так-то», «сделаю то-то и то-то»?

– Вы боитесь?

– Ха!

– Не хотите отца от Мороза высвободить?

– Но ведь мы еще даже не в Иркутске! Вы требуете от меня, чтобы я предугадывал будущее, по снегу ворожил.

Девушка надула губы.

– А вот господин Зейцов может.

– Что?

– Ворожить по снегу. Это называется криомантия. Он показывал мне. Надо положить ладонь в миску с водой, но плоско, раскрытую, вот так, и держать на самой поверхности, и так выставить миску на мороз – и глядеть, как вода замерзает вокруг ладони. И вот по этому узору тоненького льда, как по вышивке между пальцами, по этому вот читают судьбу.

– Вы верите во все эти гадания, в гороскопы и таро? Ах, да, я же видел вас на сеансе княгини. Все это обман нынешнего разума! Если бы сам хотел обмануться – что может быть проще? Ну, например, несчастный господин Фессар. Когда мы его нашли, кгм, с разбитой головой, вы уж простите меня, с разлитой кровью, как будто бы его красным муслином обвязали да еще и масляной краской подмалевали – именно таким я его уже пару раз раньше видел, думая тогда со всей уверенностью: кровь, убитый, мертвый, не живой.

– Вы видели…?

– Пророчество, скажете, ворожба, кхр, – продолжало я-оновсе скорее, несмотря на першение в горле и замороженный нос. – Но ведь именно в этом и состоит обман, которому поддаются все верящие, будто бы прошлое и будущее существуют, что существует вчерашний Юнал Фессар и завтрашний Бенедикт Герославский. Но на самом деле, существует лишь нынешняя память прошлого и нынешнее представление о будущем! И, поскольку сейчас помню, что господин Фессар умер именно так, как умер, кххххр, помню теперь и свои более ранние образы его смерти, именно такие, а не иные – и вот в моей голове появляется, после сложения двух несуществующих видений прошлого – выполнившееся предсказание.

…Когда вы читаете гороскоп, когда слышите прорицание, будущее, о котором в них рассказывается, еще не существует; когда же случаются вещи, про которые вы помните из старого гадания, не существует самого старого предсказания или гадания – но только лишь ваша память о нем. Именно на этой самой ошибке основывается все шарлатанство доктора Фрейда: мы не интерпретируем воспоминаний прошлого, кха-кха-кхххр, но подклеиваем к нынешней интерпретации подходящее нам прошлое. – Раскашлялось серьезно. Нашло в кармане платочек mademoiselleФилипов, прижало его ко рту, дыша теперь через материю, через перчатку и ладонь. – Я совсем не утверждаю, будто бы это, кптрр-кха, ложь, что мы сами лжем. Эти вещи находятся за пределами правды и лжи. Пошли, а не то поезд снова уедет без меня, нас просто не заметят в этой метели, кха-кха-кххрр.

– Вам лучше бы не разговаривать.

– За пределами правды и лжи – прошлое, будущее. Фантазирует тот, кто рассказывает и пишет о будущем, и точно такую же фантазию творит тот, кто рассказывает и пишет о прошлом, то есть, о не существующих людях, вещах, странах. Всякая память лишь настолько правдива, если она не перечит настоящему. Кхххрр, кхррр. Вот поглядите за собой: вы видите наши следы в снегу? Следовательно, я солгу, если скажу, что минуту назад мы стояли там, а не там. И только лишь, и это все, что, кха-кха, имеется от прошлого. А кроме того, а дополнительно – видите сами – ничего, белизна, белизна, нет ничего, ничего за нами стабильного, точно так же и перед нами ничего уверенного нет. Так что не давайте себя обманывать, не позволяйте себя очаровывать тому, что не существует. Гоните Зейцова прочь. Не верьте им: ворожеям, стратегам, детективам, пианистам, историкам. Любой исторический роман – это роман фантастический. Кхррр-кхрр.

…И пусть мадемуазель присмотрится к механике, свойственной людской памяти. Это устройство, – стукнуло себя тростью по шапке, – действует по своим собственным законам, которые не похожи на другое законы. Как я утверждаю, мы никогда не видим того прошлого, которое было; но видим его сквозь фильтр нашего последующего опыта. Вот вспоминаешь приятеля детства и готов руку отдать на отсечение, что он был ребенком громогласным и радостным – поскольку именно таким знаешь его по последующим годам; но, возможно, в раннем детстве он прятался по углам и бежал от всякого резкого слова? И не узнаешь, кха-кха, прошло не существует. Вспоминаешь давние случаи, вот, первое rendez-vous [203]203
  Свидание (фр.)


[Закрыть]с любимым – и ведь не помнишь встречи с незнакомцем, которым он тогда был, но уже с человеком, с которым близко знаком много лет. Потому-то многие клянутся, что их любовь была любовью с первого взгляда: ведь тот первый взгляд, который им помнится, уже несет в себе будущие наслаждения и чувства, которые пришли потом. Правды не узнать, правда о прошлом не существует. Кхххрр! Взять, какое-либо повторяемое событие: похороны, болезнь, поездка – которое вы испытали в последнее время под знаком того или иного состояния духа, в том или ином настроении, в тех или иных оформлениях материи… Так это уже было в прошлом! Кха-кха! Это к вам обратились знаки-символы! И это всего лишь скрежет в машинерии вашей памяти. Вот, разве не бывало у вас такого впечатления, предчувствия на грани уверенности – что наша жизнь, то есть: наша память о ней, состоит из последовательности все время отражаемого эха, одни события напоминают другие, одни слова – другие слова, одни чувства – иные чувства, одни люди – других людей, одни предметы – иные – повторяемый узор, организующий все наше прошлое. И ведь все это образы-миражи, иллюзии не существующего, бесконечно отражаемые внутри черепа.

– И все же… – mademoiselleФилипов задумалась, склонила головку, липкий снег оседал у не на волосах, – но ведь должны быть какие-то способы; я могу представить, что сразу бы сделал Никола: взял бы и записал, дословно записал бы все предсказание с указанием дня и часа; и когда потом пришлось бы его проверить, то уже не память, но доказательство на бумаге свидетельствовало бы о прошлом – вещь материальная, которую можно пощупать руками.

…И почему вы не можете спланировать будущее по собственным намерениям, вот этого я никак не пойму. Ведь ни у кого оно не складывается точно так, как он его себе задумал – только это вовсе не причина, чтобы жить только сегодняшним днем, нынешним моментом, ведь правда?

– Вы хотите заставить меня принести героическую присягу: я выступлю против охранников, чиновников и мартыновцев, против лютов, что я разморожу отца и вывезу его из Сибири. Но как я могу давать слово за человека, которого не знаю?

– То есть, за кого же?

– За Бенедикта Герославского, которого нет!

Кристина отшатнулась.

– Нет, вы еще больший чудак, чем рассказывала Елена!

Из белой мглы появилась туша пассажирского вагона. В окнах горел свет, ряд светлых прямоугольников определял границы метели. Я-оностерло ледяные хлопья с усов и щетины.

– Откуда же мне знать, найдется ли в будущем такой Бенедикт Герославский, которого охватит такое же отчаяние, как вчера – которое помнится со вчерашнего дня, а?

– Ах, вот почему вы этим черным током Николы стреляетесь? «Не живет, но, возможно, живет». Так? Не хочет, но, может, хочет. Боится, но, возможно, не боится! – Кристина ткнула указательным пальцем, почувствовало даже сквозь шубу, она ткнула еще сильнее, потом ударила открытой ладонью из неуклюжего замаха, чуть не поскользнувшись при этом; схватило девушку за накидку, обняло ее за талию. В ответ она резко наступила на ногу.

– Вуоой!

– Вы меня за глупое дитя принимаете! А я все понимаю! Я знаю, что вы тогда сделали с Николой! Но почему же тогда вы не воскресили турка? «Несчастного господина Фессара»!

Я-онооткашлялось.

– Вот Богом клянусь, об этом не подумал. Но с его разбитой головой… в присутствии стольких свидетелей… опять же, он был уже потерял много тьмечи… Вы считаете, будто бы я этим как-то руководил, что – запланировал то, что Никола оживет? Это был бросок монеты.

Кристина презрительно фыркнула.

– Но ведь, когда речь пойдет о вашем отце, вы монету бросать не станете?

Еще от нее стыда наесться! Еще перед нею краснеть, пред ангелом стыда под лед проваливаться!

– А что я сейчас делаю, – заорало я-оночерез метель, облако горячего дыхания взорвалось перед лицом – белый пар, черный пар, мороз. – Что я сейчас делаю!? А!?

MademoiselleФилипов, перепуганная, отступила, с открытым ртом и, инстинктивно широко, разложенными руками.

– Кого бы вам хотелось! – вопило я-оно,размахивая тростью. – Чудатворца! Героя!Нету, нету, нету! Кха-кхаррр! – Тяжелая шапка упала с головы, отпихнуло ее в снег, под колесо поезда. Кто-то стоял на ступеньках, со светом Люкса за спиной, силуэт в длинном пальто. Я-оноразмахивало тростью во все стороны, в том числе – и на него. – Не стану я лгать! – хрипло орало по-русски и по-польски. – Никакой лжи! Только правда! Без меня! Корр. – кхрр! – В конце концов, я-онопоскользнулось и свалилось на землю, больно ударившись лопаткой о заледеневший сугроб.

Боже, какое облегчение, лежать вот так в снегу, не двигаясь, в теплой шубе, под небом успокаивающей белизны, когда чудесно прохладные снежинки падают прямиком между губ, тая уже в облаке темного дыхания – прямо из белизны над обращенными книзу лицами капитана Привеженского, тайного советника Дусина и Кристины Филипов.

– Дорогая mademoiselle,с вами ничего не случилось?

– Мы просто так громко беседовали.

– Да я же видел. Пьяный?

– Нет!

– Он был в вагоне с машинами доктора Теслы, так что, пускай господин капитан ничему не удивляется; я помню, что вчера вечером вытворял покойный господин Фессар; хорошо, что этот теперь в тайгу от нас не сбежал…

– То есть, вы говорите, это так же, как с теми умалишенными, что американский доктор им ток через мозги пропускает, и они потом…

– А вот не знаю. Но сами видите, господин капитан.

Не растаявший снег падал на язык. На вкус он был словно самая чудесная родниковая вода.

Капитан Привеженский пнул под ребра (шуба погасила силу удара), сплюнул и ушел, скрип-скрип.

Кха-кха, смеялось я-онопро себя, лежа на льду, смеялось, поднимаясь, когда Дусин со смущенной девушкойтянули, смеялось, когда мрачный советник насаживал на башку заснеженную шапку и вел к ступеням и внутрь вагона.

– А вам, мадемуазель, – посоветовал он еще Кристине, – не следует в Сибири выходить с непокрытой головой, даже если мороз самым легким кажется, так и жизни можно лишиться.

Та лишь немо кивнула.

Хихикало, когда Дусин тащил по коридору и запихивал в атделение.

– Благодарю, Валентин, – воскликнуло я-оно,шаря в кармане в поисках рублевки, – только, Валентин, закройте за собой дверь.

На сей раз ему удалось ею треснуть громко.

Упало на кровать – в шубе, в шапке и в ботинках – и так и заснуло.

Светени танцевали на стенках купе, на затянутом белизной окне, когда поезд проезжал мимо стоящих рядом с путями массивов лютов, длук-длук-длук-ДЛУК; потом остались одни лишь светени под веками, те, что были негативом красных пятен. Теслектрический ток щекотал жилки и разтьмечивал сны.