Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 95 страниц)

Так в какую ложь должна сейчас княгиня поверить? Какая ложь будет наиболее безопасной? А то приснится ей чего-нибудь противоположное, и будет она готова выслать Дусина с челядью, чтобы убрать «шарлатана».

– Так чего Ваша Светлость от меня желает?

– А ну-ка выйдите, вы.

– Я?

Блуцкая подозрительно зыркнула направо и налево, и снова налево, на стюарда, что стоял у перехода в малый салон, глядя прямо перед собой: смотрит, и не видит, слушает – и не слушает; так ведь слышит. Княгиня схватила за руку повыше, под локоть, и потянула, так что пришлось придвинуть ухо к ее старческим губам; теперь она дышала прямо в ушную раковину, хр-хрр.

– Император сошел с ума, – шепнула она.

– О?

– Его Императорское Величество желает идти войной на лютов. Слушайте меня сейчас! – Блуцкая потянула еще сильнее; пришлось схватиться за сидение стула, чтобы не потерять равновесия при очередном рывке вагона и не свалиться всем весом на княгиню. – Как среди ночи кошмар на него нападет, так он звонит и кричит, и половину двора на ноги ставит, министров и генералов приказывает к себе прислать, премьера с постели стаскивает, тайные совещания созывает. В Холодном Дворце есть у него зала, где на полу половину карты мира для него вычертили – два континента с окрестностями, вся Российская Империя, и вот там ГасударьИмператор часами просиживает, когда всякие химеры ему в ум приходят, просиживает и все линии по Империи передвигает: вот тут Зима, а тут – Лето, пространства, от Зимы свободные; здесь города подо Льдом, где люты угнездились, реки льдом скованы, фронты Мороза – как далеко от Сибири разошлись его волны, сколько ему самому самовластия в стране осталось, поскольку остальное люты захватили – ведь он так это видит в безумии своем, словно вторжение какое-то терпеть должен на собственной земле; так что когда приходило известие про новый город, в котором вымерз лют, случалось, что его Императорское Величество, перепуганный, перенервничавший, закрывался в своих комнатах днями и неделями целыми, так что ни Александра Федоровна вытащить на свет божий его не могла, ни доктора; когда же люты в самом Санкт-Петербурге выморозились, и Неву льдом заковало, и в черных сетях гнездо живых сосулек повисло над Дворцовой площадью, от Александрийского столба до Вознесенского проспекта, ой, видели бы вы его тогда – он приказал стрелять в лютов из ружей и пушек, приказал огонь под лютами разводить; половина офицеров из Штаба и Адмиралтейства сбежалась и никак не могли его разумно убедить, только какой-то прусский профессор дал Его Величеству Николаю Александровичу успокоительное, так бедняжка и заснул. Но невозможно ведь за Императором вечно проследить, нельзя контролировать всякое намерение и приказы самодержца. Все опасаются, что он, в конце концов, издаст Указ Против Льда, что будет пытаться как-то силой лютов изгонять, и армия ему подчинится, хотя, ну что может людская сила против нечеловеческого Мороза, только вот несчастье, говорю вам, какое-то несчастье из этого обязательно получится. Пока шла война с Японией, было у Императора нашего ума настолько, чтобы принять такую мысль – поначалу следует с одним врагом справиться; ну а теперь, вы сами видите, перемирие, и, наверняка, мир будет заключен, Желтую Империю мы остановили, так кто знает, что снова Его Величеству в голову стукнет, что ему уже стукнуло? Хр, хррр. Что мы можем еще сделать – по крайней мере, лютов предупредить, раз ничего больше устроить не удается. Ваш отец… передайте ему! обязательно передайте! – она откинулась в кресле и хрипела, пытаясь отдышаться. Снова княгине пришлось снизить голос до шепота. – Венедикт Филиппович. Защитите лютов. Пока Лед, пока Россия и существует. Имеются еретики, которые искажают слова Мартына ради целей своих малых, но правда ведь одна. Я видела сны. Россия – это Лёд, Лёд – это Россия! Защитите лютов!

Возможно, она ожидала торжественной клятвы? Я-онорывком вырвалось из ее захвата, у нее уже не было сил схватиться за руку. Отступило на шаг.

– Я же говорил Вашему Сиятельству, чтобы мне не верить.

– Что, может, еще скажете, что вы не сын Отца Мороза?

Я-онопокачало головой.

– Те мартыновцы в Екатеринбурге – Ваше Сиятельство думает, ради чего хотели меня убить? Боятся того же самого, что и Ваше Сиятельство – и в этом вся причина, чтобы меня живым к отцу не допустить.

– Но я же говорю вам: у меня были сны! И как только вас увидела – с самого первого раза – знала, что знаю! В ваших силах отвернуть судьбу, сохранить Россию подо Льдом. Вот вы не верите, но я в вас верю.

Я-оноотвело взгляд. А собственно, почему бы и не дать ей присягу, раз она того желает? Это была бы разумная, очень безопасная и нормальная ложь. Стыдно? А кого тут стыдиться?

– Ваше Княжеское Сиятельство глупости тут рассказывает. Ведь с чего отец мой очутился в той Сибири среди лютов? Сослали его, за бунт против Императора! А эта физиономия кривая – видите, Ваше Сиятельство? – это с чего же ваш красавчик-капитан избил меня на глазах у всех? Потому что я поляк. Так что сообщите, Ваше Сиятельство, хотя бы одну причину, ради которой я должен желать спасения России, хотя бы одну!

Сидя в кресле, княгиня Блуцкая замахнулась своей палкой; я-оноотскочило. Какое-то мгновение казалось, что она встанет и начнет гоняться с этой палкой по бальному залу, дыша черным смрадом, хрипя через кривые зубы, на негнущихся ногах, в утином переваливании больных бедер и изогнутого позвоночника, с одной костлявой рукой мстительно угрожающей, а второй, поднятой над головой со своей дровенякой, словно ведьмовским скипетром – но нет, махнула раз и свалилась в кресло.

– Ладно, – просопела она. – Ко мне приходили сны, и знаю свое, даже если вы о себе не знаете, только… Пускай за меня Мартын скажет…

– Плевать я хотел на Мартына.

Блуцкая глянула, словно на сумасшедшего.

– Да что это на вас напало, молодой человек? Почему вы себя так ведете?

Я-оногорько рассмеялось, даже эхо раскатилось по пустому залу.

– Ну почему вы все хотите, чтобы я все время лгал?! Я не мартыновец! И никакой не граф! Не разбираюсь я в вашей политике! И Россия ваша мне безразлична! Впрочем, Польша тоже! Отца я не видел с самого детства! И плевать мне на все! Лёд, не Лёд, лишь бы живым из всего этого выйти, да еще с деньгами!

Я-онозаметило, что это уже и не смех, но по сути, совершенно на смех и не похожее, ближе к истерическим рыданиям – этот голос, что исходит из сухого горла в коротких выбросах. Руки при том дрожат, трепещут в такой же истерической жестикуляции, трясутся, а нога подскакивает на паркете, туп-туп, еще немного – и нервный приступ охватит все тело, сила безумия, обычно хорошо скрытая за кривой усмешкой, вот-вот вырвется на свободу, и не уследишь. Я-оноосматривалось в панике. Одна рука цапнула за воротничок, другая потянулась за Гроссмейстером. Пискливый смех рвался ввысь от диафрагмы, сейчас выпрыснет через зубы. Я-онозашаталось на пятках, вагон дернул, полетело на княгиню. Та вытянула палку – не для того, чтобы оттолкнуть, но чтобы зацепить за плечо, посильнее стащить вниз. Я-оносвалилось на колени. Костистая ладонь княгини Блуцкой сомкнулась на шее над расстегнутым стоячим воротничком, затем устремилась выше, к волосам; княгиня прижала к черному платью голову, беспомощно лежащую у нее на коленях.

– Тихо, тихо, шшшш… – гладила она покрытые помадой локоны. – Все уже хорошо, сынок, все уже хорошо, мама Катя все понимает, не надо говорить, мама Катя все знает, можешь выплакаться ей, можешь ей исповедаться, Катя все заберет с собой в могилу. Думаешь, удивишь чем старую Катю, думаешь, оттолкнешь злую правду – нет такой правды. Не надо стыдиться, я же знаю вас всех, как облупленных, четырех таких сынков имела, так к кому прибегали выплакаться – ко мне. Тихо… тихо…

– Уб-бить мен-н-ня хот-тят. Не уйду я живы-ы-ым.

– Никто тебя не убьет, вот увидишь, сам справишься.

– Про-продался я им. За тысячу рублей.

– Прощения попросишь.

– Прошения… У кого?

– Деньги отдашь.

– Отдам.

– Вот видишь? Уже легче.

Я-онопоцеловало ее руку (сморщенная кожа, покрытая коричневыми пятнами, пахла старым деревом).

– Спасибо.

– Хоть какая-то семья у тебя имеется?

– Нет. Отец. Нет.

– Что, никого близкого рядом? Ну да, да. Такое тяжелее всего.

– Не понял…

– Женись, дитя мое.

– Да кому бы я такое зло устроил – ведь не любимой же женщине.

– Ну почему ты так плохо о себе думаешь? Все вы в преисподнюю свалиться готовы, каждый способен поклясться, что он самый плохой человек на Земле; ах, молодость, все это молодость. По-настоящему плохих людей так мало!

– Плохой?! – засмеялось я-оно. —Когда меня вообще нет. Нет меня, нету, не существую!

– Чшшшш, шшшш…

Я-оноуспокоилось. Вернулось правильное дыхание, ладони начали подчиняться власти осознанных мыслей: они оставались неподвижными, когда думало о неподвижности; и они сжимались в кулаки и раскрывались, когда думало о порядке и силе. Подняло веки. Зеленые рефлексы тайги отражались внутри пустого вагона, это тоже – определенным образом – успокаивало. Глянуло в другую сторону – а там стоит стюард, стюард, о котором на минуту забыло, выпрямленный, на лице никакого выражения, с немигающими глазами, глядит и не видит, слушает и не слышит – но ведь слушает. Я-оновскочило на ноги.

Княгиня Блуцкая устало посылала мне меланхолический взгляд.

– Прошу прощения, – поклонилось я-оно. —Я не могу найти оправдания. Так что Ваше Сиятельство по делу меня презирает, и достойный супруг Вашего Сиятельства тоже не ошибается. Позвольте мне…

– Вы спрашивали об одной вещи.

– Слушаю?…

– Об одной хотя бы причине спасти Россию. – Княгиня нашла платочек, вытерла покрытые слюной губы. – Так видите, вот она.

– Не понял…

– Прощение.

Я-оносмешалось.

– Нет у меня права прощать от имени…

– У вас нет. Но только живые у живых могут просить прощения. История не знает милосердия, История не прощает, гаспадин Ерославский.

Она подняла руку. Я-онопоцеловало ей пальцы, уже более формально. Княгиня дважды стукнула тростью об пол. Стюард открыл дверь. Я-оновышло в малый салон.

MademoiselleКристина Филипов схватилась с оттоманки.

– Я уже заждалась! – нервно шепнула она, схватив за плечо в паническом страхе, притягивая к себе, заставляя двигаться через салон. – Он уже совершенно не дышит! Этот цербер не хотел меня туда впустить, а тут каждая минута…

– Да о чем вы…

– Проводник, что, не передал письмо? Ну почему же, ах, почему же вы не пришли?!

Сунуло руку в карман пиджака – письмо лежало там, не вскрытое.

– Забыл.

– Вы забыли?! Забыли?!

– Голова трещит. Ужасное похмелье. Так в чем же дело?

– Никола мертв.

О смерти в прошедшем времени

– Мертв.

Я-оносклонилось над телом доктора Теслы, прижимая интерферограф к глазу. Свет – свет – свет – свет – свет – свет – свет.

– Он мертв, панна Кристина, но, может и жив.

Та захихикала, в чем-то истерично.

– Вы случаем, не добавляли?!

Подозрительно зыркнуло на нее.

– Что вы имеете в виду?

–  For the love of God [134]134
  Дословно: Ради Божьей любви. Да ради Бога же (англ.)


[Закрыть], спасайте же его!

– Я вам рассказывал.

У нее задрожали губы.

– Вы же обещали мне! И что? Вместо того, чтобы его отговорить, вы сами поддались!

– И сейчас вы еще скажете, что это моя вина; будто бы это я его убил.

Тем не менее, достойно удивления было то, насколько хорошо держится в этих обстоятельствах mademoiselleФилипов. Кем бы ни был для нее доктор Тесла – отцом, дальним родственником, любовником – он оставался единственным близким существом в путешествии через чужую страну, среди чужих людей, в Транссибе – посреди азиатской дичи, по дороге к еще большему одиночеству. Теперь она осталась одна. Может ли она рассчитывать на охранников? Это функционеры царской политической полиции, и кто знает, какими были их реальные приказы; они должны были защитить доктора, не защитили – что сделают теперь? Она осталась одна. Кристина сидела на краю кровати напротив, нервно дергая рукава органдинового платья, потом щипая светлый локон и ежеминутно склоняясь к Николе, как будто бы только и ожидала, что серб вот-вот очнется и откроет глаза.

Доктор Тесла лежал на своей постели, на прошитой багровыми нитями накидке, с подушкой под головой, повернутый к окну, за которым перемещалась мрачная зелень бесконечной тайги, по мере того, как Экспресс удалялся от последних центров цивилизации перед тем, как пересечь границу истинной Сибири и Зимы, длук-длук-длук-ДЛУК, и с каждым подскоком вагона тело Теслы тоже подскакивало, сдвигались с накидки уложенные вдоль тела длинные руки доктора с ладонями, скрытыми под белыми хлопчатобумажными перчатками. Манжета левого рукава сорочки была подтянута, открывая над перчаткой красное кольцо отпечатка: здесь Тесла обмотал вокруг запястья зимназовый провод динамо-машины. Генератор остался стоять на столике, кабель стекал на ковер, сворачиваясь будто змея, рукоятка дергалась туда-сюда. Металлические элементы уже успели обсохнуть; иней сошел с оборудования и стен.

Рассказ mademoiselleФилипов был кратким и конкретным. После завтрака Кристина с кем-то заговорилась – возвращается в купе, а там мороз, тьвет, Тесла крутит рукоятку, черные искры сыплются с его кожи и волос, изо рта раздается протяжный стон, но он стоит, но он крутит – девушка бросается к нему, отрывает от машины, садит на кровати – а он холодный, как смерть – теряет сознание – сердце бьется все медленнее, а через пару часов вообще перестает биться.

Помня о случае с Юналом Фессаром, девушке на слово не поверило. Окуляр интерферографа послужил в качестве зеркальца для умирающего, я-онопридвинуло его к губам доктора. На стекле не появилось каких-либо признаков дыхания. Мертв.

– Раньше такое уже случалось?

– Что?

– Умереть?

– Да как вы можете так шутить?

– Нууу, мы тут все шутки шутим. «Спасайте же его!» Восстань, Лазарь!

– Но вы же сами сказали: он мертв, но, может, и жив.

Я-онов задумчивости постукивало себя по подбородку металлическим цилиндром.

– Он не замерз, если вы понимаете, что я имею в виду. Но то же самое может сказать о себе несколько миллиардов других трупов за пределами Страны Лютов. То есть, – я-оноусмехнулось под носом, – трупы не разговаривают, но…

MademoiselleФилипов расплакалась.

Как же быстро я-оноочутилось в ситуации, повернутой на все 180 градусов: теперь уже мне пришлось обнять плачущую девушку, прижать ее к себе, шептать успокаивающие словечки, гладить по головке, убаюкивать: тихо, шшшшш, тихонько. Кристина шмыгала носом. Ладони она свернула в мягкие кулачки – беспомощность новорожденного.

– Ду-думала, что вы – ведь вы же тоже – а он говорил о вас…

– Что он говорил?

– Что вы по-по-понимаете!

Ну, и чего тут ждать от ребенка? «Мамочка, у меня песик испортился, исправь песика!» И подсовывает под нос мертвое животное, в широко раскрытых детских глазах ни тени сомнений: взрослые нужны для того, чтобы в мире все было в порядке.

Кристина успокоилась.

– Он мертв, – тихо повторила она.

– Может, я схожу за доктором Конешиным?…

– Я же просила его не ехать. С самого начала над этой поездкой нависло зло.

– А он упирался.

– Да. Он сам должен был выполнить все эксперименты, всегда так было. Сначала хотел ехать туда сразу же, чтобы на месте провести исследования. Я выпросила у него Прагу. – Она нашла платочек, высморкала нос, извинилась. – А вы знаете, что это Николу обвиняли в том, что он призвал лютов?

– Не понял?

– Да, да, опять же, пасквили на него в газетах выписывали. После того, как Пирпонт Морган отказал ему в средствах, Никола был вынужден продать башню в Вандерклиффе, еще в тысяча девятьсот третьем или четвертом. Все это дело с Морганом… У Николы никогда не было бы всех этих неприятностей, если бы он не был таким слепым к неким определенностям в общении с людьми; вот только мысль его всегда стремилась к тому, что не очевидно, чего никто бы в такой картине не заметил. Точно так же, как привлекал к себе людей, так же и отталкивал. Опять же, никогда не женился… Он бывает слепым к людям: слепым, глухим и бесчувственным. И с Морганом тоже, видно, разговаривал как с любителем науки, а не как с хитрым финансистом. Вот Вандерклиффе и потерял. – Рука доктора Теслы съехала с постели; mademoiselleФилипов подняла ее и с огромной нежностью уложила на покрывале. – А поскольку он уже много лет предсказывал, что высвободит магнитную энергию Земли, что сможет сбивать цеппелины в полете и топить суда невидимой силой, где угодно вызывать землетрясения… Знаете, каким мелодраматичным он может иногда быть. И после первых донесений из России все выглядело именно так: как будто бы посреди пустоши на другом конце планеты взрывом высвободилась невидимая энергия; я сама читала статьи в старых газетах. А за Николой тянулось еще то дело, из Колорадо [135]135
  Имеется в виду работа Теслы в Коллорадо-Спрингс в 1899–1900 гг., где изобретатель исследовал стоячие электромагнитные волны. При проведении эксперимента были зафиксированы грозоподобные разряды, исходящие от металлического шара. Длина некоторых разрядов достигала почти 4,5 метров, а гром был слышен на расстоянии до 24 км. Эксперимент прервался из-за сгоревшего генератора на электростанции в Колорадо Спрингс, который был источником тока для первичной обмотки «усиливающего передатчика». Тесла вынужден был прекратить эксперименты и самостоятельно заниматься ремонтом вышедшего из строя генератора. —http://ntesla.at.ua/publ/l-l-0-5


[Закрыть]…

Она замолчала.

– Так?

Кристина тряхнула головой, освобождаясь от опасной задумчивости, в которую сама себя дала завести; пока говорила, все было хорошо, пускай говорит, пускай сконцентрируется на собственных словах, это начало всяческих траурных обрядов – воспоминание о покойниках.

– В июле тысяча восемьсот девяносто девятого года в лаборатории в Колорадо-Спрингз, когда он работал над регистрацией электрического пульса Земли, я правильно говорю, электрического пульса – он тогда принял из космоса сигнал: повторяющиеся ряды цифр. И не забывайте, тогда на Земле не было никаких радиопередатчиков. Никола вычислил, что сигнал идет с Марса. И он тут же объявил об этом в прессе. – С легкой улыбкой она поглядела на мертвое лицо изобретателя. – Он никогда не сомневался в себе, и тем самым больше всего себе вредил. Мать рассказывала мне…

– Да?

– И когда он получил это предложение от царя, поначалу только лишь относительно исследований по вооружению, и только весной прошлого года – четкий контакт против лютов, мы с огромным трудом уговорили его держать все в тайне. Он ужасно боялся, что кто-нибудь его снова опередит и оформит патенты раньше него; вы бы только знали, сколько нервов ему это стоило! Он встретился с инженерами из Сибирхожето, по-моему, только они его и убедили. Вы же знаете это суеверие? Будто бы в Стране Лютов нельзя изобрести ничего по-настоящему нового, все переломные открытия, связанные с зимназом, делались в других местах; инженеры рассказывали, что специально выезжают в Томск, во Владивосток, чтобы проветрить головы. Когда уже идея появится, тогда едут назад, потому что сами расчеты, умственный труд на берегах Байкала идут исключительно легко – но если чего в памяти раньше не было, то у лютов не придумаешь ни за какие сокровища. А ведь Никола больше всего и боится, что станет как все люди, думающим – как они, замечающим только очевидное, то, что было замечено раньше. Может, и было бы в нем тогда больше нормального человека – но меньше гения. Нужно вам сказать, Никола очень суеверен, он верит во все подобные…

– Погодите, панна Кристина, что вы говорите, ведь он накачивался этой тьмечью именно затем, чтобы сделать мысли более четкими, разъяснить их, он сам мне говорил.

– Видно, вы его неправильно поняли. Для работы допоздна или когда нужно было спешить с конструкцией прототипов – тогда да: но для новых мыслей, для той крохи безумия…

– Что?

Я-оносхватилось с места, подскочило к столику, схватилось за рукоятку, за зимназовый кабель, раскрутило динамку. По проводу пошла тьмечь, в машинке замерцал бледный тьвет, тррррррр, жгучий холод вошел в ладонь, в предплечье.

– Да что же вы делаете?! Бросьте!!!

Кристина вырвала кабель, второй рукой остановила рукоятку – перепуганная, разжеванная.

Я-оноотступило на шаг.

– Память, ради памяти, – бормотало себе под нос. – Ему были нужны не такие эффекты, нет, не такие, ведь он и сам не знал, только экспериментировал.

– Господин Бенедикт!

Я-оноспрятало интерферограф.

– Человек, живущий памятью… Вы рассказывали, что он беседует с несуществующими людьми, что путает воображаемое с реальностью? Сегодня во время обеда промышленник из Иркутска рассказывал про их местные чудачества: так вот, в Стране Лютов нет сумасшедших.

Мадемуазель Филипов наморщила брови.

– Вы себя хорошо…

– Нет сумасшедших! Вы не понимаете? Это не затем Никола ходил в вагон с арсеналом Лета! Тут у него была динамо-машина, но там – мне не показал, переключил кабель на черную соль, переставил спрятанную аппаратуру, вытащил тунгетитовое зеркало – там у него перекачивающая станция, предназначенная для обратной работы! Боже, ведь он открыто говорил: как убить лютов – ну да, только так: не заливая их еще большим количеством тьмечи, но высасывая из них всяческую тьмечь! Это словно электрический ток, то ли к аноду, то ли к катоду течет, все равно – ток; точно так же есть два направления тока Теслы: больше тьмечи, меньше тьмечи. Вы понимаете? Это рецепт от безумия, но и для открывательских мыслей, о чем никто перед тем не подумал, чудесная машина поэтов и изобретателей – это насос логики Котарбиньского! Тот же самый ток, но направленный в другую сторону! Арсенал Лета: то, что и есть, и не есть, ни правда, ни ложь, ни да, ни нет, – я-оноглянуло на останки Николы Теслы, – ни живое, ни мертвое, панна Кристина, ни живое, ни мертвое! Следующая остановка! Когда? Где? Который час?

У нее тряслись руки. Она вытащила из ящика свой экземпляр «Путеводителя», нервно пролистала.

– Не знаю, насколько мы опаздываем, – простонала. – Новониколаевск? Вы, случаем, не видели, какая была последняя станция…

– Сейчас.

Я-оновыскочило в коридор. Купе проводников находилось в хвосте вагона, перед туалетами. Там обнаружило человека с жирными пальцами и с колбасой в зубах. Еще немного, и он поперхнулся бы до смерти. В ответ на резкий вопрос тот сразу указал на небольшие часы, стоящие над самоваром, потом на расписание движения, пришпиленное к двери, с дописками от руки, сделанными красными чернилами, размашистой кириллицей. Чтобы ее прочитать, пришлось чуть ли не воткнуть нос в бумагу. Новониколаевск, часовая остановка через двадцать восемь минут. Нет, уже двадцать семь. Время уходит, я-онопобежало назад в купе Теслы.

Я-оносхватило доктора за руку (кожа холодная, словно лед), рвануло. Мадемуазель Филипов тихонько вскрикнула.

– Что вы делаете?

– Черт, до чего же тяжелы эти трупы, – просопело в ответ. – Милая, давайте-ка сразу поправьтесь какими-нибудь солями, поскольку мне будет нужна ваша помощь и руки, а так же нормально мыслящая голова.

– Но…

– Через полчаса Никола должен очутиться в своем товарном вагоне, и я попытаюсь совершить чудо. Сейчас же, – я-оносделало несколько глубоких вдохов, уселось в ногах ложа покойника, вытерло лоб, – сейчас нам надо подумать, как все это провести. Кто перенесет. И как. Чтобы не спровоцировать сборища на станции и не притащить толпу к арсеналу Лета; господин Тесла мне не простил бы. Думаю, что сразу же после остановки поезда вам следует пройти к тому вагону, постучать и привести тех двух агентов, вас они знают, так что послушаются; затем очень быстро…

Мадемуазель Кристина выкрутила из динамо-машины рукоятку и, склонившись над пустой кроватью, ударила деревянной ручкой по стенке: стук – стук – стук, три раза по разу.

Я-оновопросительно глянуло на нее. Девушка отложила рукоятку. Дверь открылась, и в купе ворвался Павел Владимирович Фогель с наганом в руке.

– Господин док…

– Да спрячьте же свою пушку! – рявкнуло я-оноседовласому охраннику, поскольку, засмотревшись на тело Теслы, тот замер с опасно нацеленным оружием, с пальцем, напрягшимся на курке, при этом Фогель по-птичьи мигал.

– С ним что-то случилось? – слабым голосом спросил он.

– Господин доктор мертв, – сообщила Кристина Филипов. – Как только поезд остановится в Новониколаевске, нам необходимо будет перенести Николу в товарный. Сходите за Олегом.

– Мертв?

– Да спрячьте же это!

Тот спрятал револьвер. Насадив пенсне на нос, он приблизился к телу Теслы; осторожно взялся за запястье. Какое-то время, казалось, он измеряет пульс, поглядывая при этом пустыми глазами на стоящий под окном теслектрический генератор.

– Так, буркнул он и неспешно, с бюрократической скрупулезностью перекрестился. – Нужно будет телеграфировать. Вы же засвидетельствуете, что это был несчастный случай? Что мы никак не могли предупредить?

– Еще не известно.

– Что?

– Нужно ли будет свидетельствовать. – Кристина отвела глаза, навернула локон на палец. – Господин Бенедикт вам расскажет.

Я-оноподнялось, схватило пожилого полицейского за плечо.

– Нужно организовать сундук, чемодан, самый большой, понятное дело – пустой, чтобы тело доктора поместилось в нем без труда. Мы перенесем его в чемодане.

Фогель поправил очки, наморщил брови.

– Зачем?

– Сами увидите. Что вам терять? Сейчас он мертв, так что уже ничто не помешает. Ну, идите, времени нет! Чемодан, ящик, сундук – только большой!

Тот вышел, обернувшись на пороге к вытянутому на багряной накидке сербу – длинные ноги выступающие за кровать, рука в белой перчатке медленно опадающая на ковер, платок на шее распустился, открывая кровавые синяки, а в расчесанных в стороны черных волосах белый локон на виске – Фогель стоял и пялился, пока я-ононе закрыло двери.

– Как вы считаете, послушает?

Из мадемуазель Кристины снова вышел весь дух, она сползла по стенке у окна, приклеив лоб к холодному стеклу.

– Может. Скорее всего, так. Должен.

– А я думал, что он едет в служебном, за тендером.

– Перебрался на место Вазова. Пустые купе оставили до Иркутска.

– А-а!

Вазов и тот другой, которому Вазов разбил череп, забыл его имя, два ангела-хранителя, предназначенные с самого начала для охраны Никола Теслы, имели выкупленные места в люксе; и действительно, после смерти оставили купе пустыми, как раз две «единички» по обеим сторонам купе Теслы и Кристины – это было бы логично. Так что Фогель перебрался в одно из них, и проводник явно об этом знал. Тем не менее, билета у него не было, так что полноправным пассажиром он не был; вот он и не показывался в вагоне-ресторане, скорее всего – вообще не покидал купе. (Если не считать ночных визитов в соседние вагоны, чтобы напугать мешавших ему пассажиров.) Он охранял Теслу.

– Вы и вправду надеетесь… что… Николу…

– Мы еще не добрались до стран Льда, панна Кристина, еще есть место для лжи, даже самой огромной.

Я-онозакурило папиросу. В какой-то степени могло беспокоить то, как неожиданно все объясняется и складывается в порядке, приятном для ума – если бы не осознание, что это, по крайней мере, совсем не первое столь совершенное объяснение; каждое предыдущее очень быстро оказывалось фальшивым, во всяком случае – неполным. В конце концов, здесь мы имеем дело с новой областью знания, новой наукой – наукой о тьвете, о теслектричестве, о физических основах логики; и в ходе этого путешествия к сердцу Зимы проезжаешь через очередные эпохи истории науки, одна теория заменяет другую теорию, одна гипотеза вытесняет другую гипотезу.

…Итак, я-онолишилось лишней тьмечи, Никола Тесла изменил направление тока в этой своей машине, и когда я– оносхватилось за зимназовую иглу, тьмечь вовсе не влилась в тело, она была из него высосана. Помнится: кристалл соли – один из немногих в банке – поначалу не был черным. Помнится: что запомнило все событие, от того, как схватилось, до того, как отпустило кабель. Теперь понятны слова доктора Теслы. Арсенал Лета. Убить лютов. Всяческий организм, всяческая биологическая структура обладает не только определенным электрическим, но еще и теслектрическим зарядом: они, такие структуры, являются резервуаром для тьмечи. В своем естественном состоянии на Земле они остаются заполненными не до конца. (По-видимому, можно каким-то образом рассчитать максимальную емкость данной структуры и степень воздействия на нее тьмечи. Если, конечно, такой максимум существует. Кажется, Никола никогда не упоминал о неограниченном стоке теслектричества…?) Лето – это царствие правдивой лжи и лживых правд. Зато Зима не допускает ничего между истиной и фальшью. Люты, дети Зимы, живут в потопе тьмечи. И так же, как можно откачать тьмечь из люта, так же можно высосать ее из любого организма, если он ее в себе ее носит. Но вот будет ли полностью лишенный тьмечи, «размороженый», человек жить? То есть, можно ли будет что-либо сказать о нем с абсолютной уверенностью: что он живет, что не живет, что он есть, что его нет? Или же все утверждения о нем будут одинаково правдиво-неправдивыми, так что в одинаковой степени ему будут принадлежать все атрибуты бытия-небытия? Проводил ли Никола Тесла такие эксперименты на людях или на животных? Самым главным, вне всякого сомнения, здесь считается то, что для лютов насос Котарбиньского станет орудием их гибели.

…Итак, я-онолишилось лишней тьмечи, а недобор или избыток тьмечи для смотрящего проявляются одинаково: теми мелкими феноменами света, света и тьвета, тени и свете ни. Когда приложишь магнит верхним или нижним полюсом – сила одна и та же; течет электрический ток в ту или иную сторону – сила одна и та же. А вот уже непосредственное давление на организм и мышление, оно при недостатке или же избытке тьмечи различается.

…Сейчас все складывается в голове до опасного гладко, все себе соответствует: ведь и второе письмо пилсудчиков, извлеченное из «фальшивой» памяти, и эти подозрительно легкие озарения и дедукции прошлого дня, и ночные рассказы… я-онобыло лишено тьмечи, была откачана логика единоправды и единофальши. Со временем эффект уходит, уровни тьмечи достигают среднего локального значения для Лета. Или же Зимы, где среднее значение уровня тьмечи значительно выше – отсюда и заявления Зейцова и Поченгло: это другая страна, там у людей формируются другие привычки, меняется способ мышления, там правят другие законы. Бог-Самодержец перебросил стрелку.

Я-оноположило ладонь на корпусе динамо-машины Теслы. Тот даже не был уже холодным. Сначала подумало, а не закрутить ли рукояткой и не добавить тьмечи для здорового равновесия. Но прошли уже почти что сутки, даже в зеркале не видна разница. А кроме того – а действительно ли того желало: прибавки тьмечи, добавления Мороза?

Вытащило саквояж из под столика, упаковало в него генератор, кабель, рукоятку. Ключика нигде не нашло, а обыскивать карманы трупа не собиралось. Шкаф, к счастью, не был закрыт. Бросило тяжелую сумку вовнутрь, та грохнула о деревянное дно. Мадемуазель Филипов вскинула голову, словно ее неожиданно разбудили; а, может, и вправду проснулась, все ей приснилось, со щекой, прижатой к стеклу – на коже остался багровый отпечаток. Какое-то время она изумленно моргала, наново ориентируясь в ситуации: останки Николы на кровати, в купе хозяйничает чужой мужчина. Во сне люди пухнут; после сна обращают к свету лица мягкие, более полные, округлые. Светловолосая Кристина показалась сейчас едва расцветшей девушкой, с личиком херувима, с огромными, витражно-голубыми глазами. Даже нерешительное движение руки, наполовину прерванное – оно тоже выдавало детскую беспомощность и растерянность. Спала – ведь это тоже, в какой-то степени, бегство.