Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 95 страниц)

Об ангелах стыда и бесстыдства

А если это не сон?

– …его будить.

– Точно?

– Не должен, но вот, пожалуйста, оставляю термометр.

– Спасибо, господин доктор.

–  C'est mon devoir, ma chérie [153]153
  Это моя обязанность, дорогая (фр.)


[Закрыть] .

И доктор Конешин отплывает в утренний свет. Прохладное постельное белье накрывает щеку, шелк на коже. Движение воздуха приносит запах жасминовой парфюмерии. Поет птичка. Почему же не слышен стук колес по рельсам?

Тишина, спокойствие, тепло.

А если это не сон?

Розовые пятнышки солнечного света танцуют на поверхности век.

Я-онооткрыло глаза.

Панна Елена Мукляновичувна склонилась над постелью с белым бинтом в руке, бусы из молочно-белых жемчужин колыхались на фоне черного тюля, тик-так – протянуло руку и остановило маятник.

Елена с легким раздражением усмехнулась, коснувшись язычком верхней губки.

– А, выспался наконец!

– Если бы вы только знали, какие сны видел…!

– Ну, расскажите, расскажите.

– Мне снилось, будто бы Зейцов выбросил меня с поезда, и…

– Зейцов! Этот пьяница! Он! – Елена взмахнула бинтом, словно плеткой. – Ой, какая же я была дура!

Я-оноповернулось на постели, подтягивая подушку повыше.

– Погодите, что-то я никак не могу – мы стоим на какой-то станции? – который час? – что вообще…

– Вы проснулись! – вскрикнула mademoiselleФилипов, закрывая за собой дверь атделения.

Перешло на немецкий.

– Целую ручки своих ангелов, сестричек милосердия, вот только не могли бы вы, из милости своей…

– Это правда, будто бы вы дрались с господином Поченгло? – с ходу спросила Кристина.

– Что?! Нет! Простите, я и вправду должен сейчас…

– Никуда вы не двинетесь, пока я не разрешу, – скомандовала панна Елена и вынула термометр. – Откроем ротик, а-а-а.

Я-оноощупало повязки на шее и лице, вся левая щека под толстым пластырем. Три пальца зажаты импровизированными лубками. Пощупало в районе ребер. Тоже забинтованы. На левом колене под пижамными брюками чувствовалась тесная опухоль повязки, не дающая согнуть ногу.

Переместило стеклянную трубку термометра в угол рта.

– И все-таки, мне, видно, это не снилось. Доктор Тесла – была ночь – в тайге…

– А что вы думали? – Мадемуазель Филипов присела в ногах кровати, подвернув одеяло под юбку. Солнце из окна падало прямо ей на лицо, она щурила глаза; распустившиеся из косы светлые волосы сделались золотыми в призрачном ореоле, словно поднятые в зефире солнечного сияния. – Как будто бы Никола оставит вас просто так – после того, как вы ему дважды спасли жизнь? Он заявил, что без вас не вернется.

– Выходит, это доктор Тесла… А тот шаман… – Я-онопоискало на лбу раны от стальных листьев.

Панна Елена отмерила в стакан с водой ложечку желтого порошка.

– Ага, значит, еще и шаман был. В этом сне? Только осторожно, не раскусите термометра!

Я-онопопыталось рассказать всю историю, только с каждым предложением бессвязный рассказ оказывался все менее осмысленным, пока в изумлении не заслушавшись в произносимые слова, не замолкло на полуслове.

Девушки присматривались с огромным интересом. Убежало взглядом на потолок, на стену.

– Почему вы не попросили, чтобы он подвез вас до ближайшей станции? – заинтересовалась панна Мукляновичувна.

– Это на каком же языке?

– Понятное дело, на русском. Вы сами говорите, что у него были спички, китайский чай, не думаю, будто бы он только в тайге обитает, наверняка же по-русски понимал, хотя бы пару слов.

– Об этом я не подумал.

– Хмм, это и вправду звучит как сон.

Сон, сон, а ведь разве не предупреждали перед тем, господин Поченгло и кто-то раньше, четко ведь говорили: чем ближе к Краю Лютов, тем более не верить снам, остерегаться снов и гаданий, всяческих предсказаний.

Только это был не обычный сон; Бог знает, чего там этот дикарь подсыпал в чай, чем дышало в дыму, а тут еще этот проклятый бубен…

– Вот-вот, до дна, вот и хорошо. Ага, у нас небольшая температурка. Все будет в порядке пан Бенедикт. Доктор Конешин сказал, что вам следует выспаться, отдохнуть; он еще проверит, не появится ли какое-нибудь заражение, но и так вам есть за что благодарить Матерь Божью, а этого пьяницу я сама…

– Нет! – Я-оносхватило панну Елену за руку с термометром. – Успокойтесь, пожалуйста. Я сам все устрою. – Уселось, отдышалось. Горький вкус лекарства остался во рту, глотнуло слюну. – Прежде всего, я должен поблагодарить Николу Теслу. Каким же чудом он смог…

– Ой! – воскликнула Кристина Филипов. – Вы же не знаете! Да и как же?! Ее, ее вы должны благодарить! Если бы видели, что она только вытворяла, послушайте хотя бы версию madameБлютфельд, mademoiselleМуклянович дралась словно львица, на князя Блуцкого чуть ли не с ногтями бросилась, этому Дусину пришлось оттаскивать ее силой, вы бы видели!

Елена обмахивалась бинтом, опустив глаза, пунцовая от ровной линии черных волос до черной пелеринки.

Кристина широко улыбнулась. Она расскажет все дважды, чтобы не пропустить ни одной мелочи. И вот так, в соответствии с ее словами, в голове складывалась картина тех событий: Елена возвращается после того, как обыскала купе Порфирия Поченгло – где господин Герославский, в галерее остался – идет в галерею, нет там господина Герославского, нет его и на смотровой площадке – тогда, какая первая мысль: Поченгло! господин Бенедикт должен был с ним держаться публичных мест, а что он сделал, сбежал в укромное местечко при первой же оказии, и на тебе, нет господина Бенедикта – спрашивает стюардов, проводников, нет господина Бенедикта – наконец, находит Поченгло, тот указывает на доктора Конешина, но доктор говорит, что вернулся в малый салон раньше, оставались господин Порфирий и господин Бенедикт, который вышел на смотровую платформу – Боже милостивый, выходит, повторяется история Пелки! – убил, убил, а тело выбросил! А может, только выбросил, столкнул, быть может, Бенедикт жив! Лежит там и умирает, весь поломанный! – Уже сенсация, уже скандал, уже замешательство, обслуга бегает как ошпаренная – мысль вторая: а кто обладает властью поезд остановить, кто может отдать приказ начальнику Транссибирского Экспресса? – Только князь Блуцкий-Осей, тот самый князь Блуцкий, который проявил необычный интерес к господину Бенедикту, который его расспрашивал, за свой стол приглашал – Панна Елена бежит тут к князю и ну его умолять, убеждать, грозить и кричать, а потом плакать и стонать, пока княгиня не заставила супруга отдать указание начальнику – и тут поезд останавливается, съезжает на первую встречную боковую ветку, останавливается посреди тайги, и тут назад по рельсам отправляются спасательные экспедиции, и доктор Тесла ведет за собой первую из них.

– Весь Экспресс стоит из-за меня?

– Он еще до конца не пришел в себя, – буркнула панна Мукляновичувна американке.

Я-оноповернулось на постели, чтобы выглянуть в окно. Никакой тебе станции, никакого перрона, какой-нибудь будки – лес, лес, лес. Пассажиры прогуливаются среди деревьев, дети хлещут друг друга зелеными ветками, Жюль Верусс собирает букет диких цветов для красавицы-вдовушки, амурский прокурор возвращается из леса с корзиной грибов.

В отчаянии глянуло на панну Мукляновичувну, на мадемуазель Филипов. Те сидели тихонечко, личики в куриную гузку, и только по украдкой обменивающимся взглядам можно было догадаться, какое удовольствие доставляет им вся ситуация, как они упиваются чужим конфузом. Даже руки одинаково сложили, ровнехонько вдоль линии корсета, с ладонью на подоле, даже головы одинаково склоняют: чуточку вперед и направо. Елена: черный шелк с кружевами, черная узкая юбка, высоко обрезанная в талии, подрисованные черной тушью карие глаза, черные волосы, стянутые в кок – то ли до сих пор не переоделась, и вообще, спала ли ночью? Кристина: батист ecru,широкие рукава gigot,рюшечки, зеленый костюм амазонки, водная голубизна глаз, витражно просвеченное лицо. Ангел правый, ангел левый – куда не повернись, глядят, глядят, глядят.

– Ну, и как я им теперь на глаза покажусь?

Елена громко чмокнула.

– Пан Бенедикт слишком стыдлив, когда тут нечего стыдиться, и он слишком уверен в себе, когда это ему никак не идет. – Снова, вроде бы на нее и не глядя, она направляла слова молоденькой американке. – Может, хоть вы сможете уговорить его. Казалось бы, интеллигентный человек. А такие страхи в себе воспитал, что людское понятие превосходит. Говорит, будто бы он не существует. Говорит, будто бы им управляет стыд. Великий логик! Да как вообще можно чего-нибудь стыдиться, если не существуешь?

Я-оноподтянуло одеяло под самый подбородок. Ну где тут спрятаться, куда сбежать? Голову под подушку сунуть? Больной, обреченный на милость здоровых, в первую очередь лишается права на стыд. Обсели кровать как… как… не ангелы – гиены, гиены милосердия.

– Вы с самого начала желаете обратить меня в бесстыдство.

– Дай Боже, чтобы мне это удалось.

Я-онодемонстративно повернулось к Елене спиной, концентрируясь на mademoiselleФилипов, ища ее глаз, ее внимания.

– Наверняка не раз мадемуазель слышала от лиц пользующихся огромным уважением и авторитетом, когда у них просят дать какую-нибудь максиму, которой человек в своей жизни мог бы безопасно руководствоваться, то есть – рецепт на всю жизнь, короткий, простой и понятный. «Поступать так, чтобы никогда не нужно было своих поступков стыдиться». Ведь слыхали, правда?

…Так вот, сложно найти большую чушь! То, чего мы стыдимся, и то, чего не стыдимся – благодаря этому, как раз, человек отличается от другого человека, что не все стыдятся того же самого, не в той же степени, не в той же самой ситуации, не по отношению тех же самых людей. Он делает меня – мной. Мой стыд.

…А теперь представьте себе типа, который не стыдится каких-либо собственных поступков. Имеются две возможности: либо ты величайший бесстыдник, которого носила земля, и ты вообще ничего не стыдишься, либо же ты с самого начала вел себя в соответствии с неизменным чувством стыда: ребенок, который стыдится того же самого, что и взрослый человек; взрослый, что стыдится как ребенок; старец со стыдом юноши, юноша со стыдом старца на смертном ложе. Представьте такого себе. Кто это? Кто же это?

Кристина вопросительно глянула на Елену.

Панна Мукляновичувна сложила руки на груди, надула губки.

– Так? Так? «Величайший бесстыдник, которого носила земля»! Но я спрашиваю, разве это оскорбление? Ведь это же комплимент! Это величайшее счастье и цель человеческой жизни! Бесстыдный, свободный от стыда, так!

…Итак, не существует, но стыдится! Не хотел говорить – но это скажу: не существует, поскольку стыдится. Мой стыд начинается там, где заканчивается «я»; «я» определяет границы стыда. Воистину, человек, которым полностью управляет стыд, это человек несуществующий. Он словно лист, которым ветер мечет во все стороны, не по своей воле – но по воле ветра, то есть, случайных пинков стихии. Мусор, уносимый волной.

…Человек существует лишь тогда и лишь настолько, на сколько поступает вопреки стыду. Более того: не «вопреки», ибо тогда стыд продолжал бы править им – но несмотря на стыд, то есть, совершенно не обращая внимания на его указы, не помня о нем, никогда и ни в какой ситуации стыда не зная.

…Зато людей, остающихся во власти стыда, людей несуществующих – сколько мы встречаем их ежедневно!

…Одно чувство безошибочно отличит человека от видимости человека: скука. Встреча одного человека и другого человека никогда не может быть скучной: нечто правдивое касается чего-то правдивого, тайна – тайны, загадка решает загадку. Но вот скольких подобных людей вы знаете? Вы бывали в салонах, выходит, видели сотни таких кукол, замороженных между приличиями и необходимостью. Им не нужно ездить в Сибирь – они уже родились во Льду, умрут во Льду, люты промораживают их души.

Я-оноуселось прямо, опирая подушку о стену возле окна. Потянутая ради опоры нога сопротивлялась, от колена пошел сигнал протеста; я-онопротяжно зашипело.

– Больно? – обеспокоилась Елена, в мгновении ока меняя тон и позу.

– Этот порошок…

– Это снотворное, доктор сказал…

– По-моему, я уже достаточно належался. – Помассировало ногу. – Боль, так, дорогие мои, итак, имеется боль тела: кольнешь иголкой, порежешь кожу, поломаешь, повредишь – тело тут же даст об этом знать. Но вот боль души… Тут панна Елена может быть права, это определенный вид порабощения. Иногда мне кажется…

…Представьте себе, мадемуазель, будто висите вы в сети стальных нитей, растянутых между тысячами людей: ваша семья, знакомые, соседи, «общество», и каждая нить закончена крючком с заусеницами, который вонзен в мышцы, в кости… И вот теперь – теперь попробуйте пошевелиться, наперекор чужим движениям – тут же переломите себе позвоночник; попытайтесь только сказать что-либо противное чужим глоткам и языкам – тут же вырвешь себе язык; и вот теперь попробуйте отрицать Стыд!

Мадемуазель Филипов уже не слушала с оживлением, не обменивалась шаловливыми взглядами с варшавянкой. Поскольку все эти аргументы были направлены именно Кристине, она как бы ad hoc [154]154
  Спонтанно, не случайно (лат.)


[Закрыть]стала судом, вердикта которого ожидают стороны – но это ее лишь смутило и как-то опечалило.

– Но… но почему вы оба говорите об этом как о неприятной болезни, как о проклятии? И вы, вы тоже. Стыд – было бы лучше, если бы его вообще не было. Но благодаря чему мы бы тогда узнавали, что делаем нечто плохое? Или как? Украсть, и мне этого не стыдиться? Солгать, и даже не покраснеть?

…I'm sorry, I [155]155
  Прошу прощения ,я… (англ.)


[Закрыть] …может, я не понимаю, наверняка не понимаю, вы говорите о чем-то ином, это все метафоры, вы хотите сказать нечто за словами, так – но… стыд хорош! Стыд хорош, стыд нужен, благодаря стыду человек живет рядом с другим человеком в братстве, но не как голодные, жадные волки. Подумайте только!

…Господин Бенедикт его защищает, тоже плохо: что его стыд отличает от других людей. Но ведь нет! Наоборот даже! Если бы один человек стыдился того-то, а другой – сего, как вообще мы могли бы жить вместе? Как вообще могли бы разговаривать? Мадемуазель Елена – встреча тайны с тайной, так; но как вообще могли бы они встретиться?

…И почему эти проволоки выходят наружу? Кто приказывал вам отдавать ваш стыд в руки других людей? Выходит, когда никто не глядит, то никакой холодный крючок не рванет вам душу, когда вы кому-нибудь, невинному злое сделаете?

– Всегда кто-то смотрит, даже когда никто не смотрит, – буркнуло под нос я-оно.

Елена прижала ноготь к губам.

– Панне Кристине разве никогда не приходилось стыдиться доброго поступка?

Мадемуазель Филипов вскинула голову.

– Нет.

– Да ну! Правда?

Кристина стиснула губы.

– А раз вам стыдно только по отношению самой себя, – продолжила расцарапывать вопрос Елена, – это означает, что вы сами являетесь исключительным источником добра и зла, так? Вот вы скажете себе: это есть хорошо – и это будет хорошим. А на следующий день скажете, что плохо – и станет плохим. Так?

– Всякое добро идет от Бога.

– От Бога! Ага! Так это Бог сказал мадемуазели, чего стыдиться?

– Вы насмехаетесь надо мной.

– Откуда такие мысли? Да разве я смеюсь? Или пан Бенедикт смеется? Чего вы стыдитесь? Своих убеждений?

– Не стыжусь!

– Так как же все-таки было с Богом?

– Ну, хотя бы Десять Заповедей!

– Он их вам лично передал?

– Библия!

– А про ее истинность от кого вы узнали?

– Вы не верите в Бога.

– Да разве я сказала что-то подобное? Я только пытаюсь найти концы, то есть, начала нитей вашего стыда; кто дергает за ваши крючочки; ответьте мне откровенно, ведь тут нечего стыдиться. Так кто же?

– Священное Писание гласит правду!

– Кто?

– Бог глядит, когда никто не глядит!

– Кто?

– Свершили первый грех, и только потом познали стыд!

– Кто?

– И малые дети, которые невинны.

– Кто?

– Папа, – тихо ответила мадемуазель Кристина и опустила глаза. – Няня. Гувернантка.

– Спасибо. – Панна Елена отняла ноготь от губ.

Кристина рукавом блузки вытирала слезы.

– Вам должно быть стыдно, – шепнуло я-онопанне Мукляновичувне.

– Что, может, перед вами?

– А кто же тогда только что так красиво покраснел?

– Только не воображайте слишком многого, у каждого бывают минуты слабости.

– Которых потом он стыдится.

Елена встала, склонилась над Кристиной, отвела ей волосы с лица, легенько провела ладонью по пухлой щечке девушки. Мадемуазель Филипов прижалась к Елене. Я-оновообще перестало что-либо понимать. Елена поцеловала Кристину в макушку, американка тихонько рассмеялась. Той ночью, ожидая возвращения групп искателей – ожидали ли они вместе? О чем разговаривали? Что Елена рассказала Кристине, что Кристина рассказала Елене? Женщины совершенно иначе завязывают знакомство, сплетение образуется гораздо скорее, и оно намного сильнее (они сразу же выдают друг другу глубинные секреты, которых мужчина не выдал бы ни брату, ни жене), но и в то же самое время – более сложное, поскольку никогда оно не бывает только дружбой, в это сплетение входят нити соперничества, ревности, жалости, мягкая шерсть жестокости, льняные узы, взаимно связывающие владельца с владеемым. Панна Мукляновичувна вывела американку из купе, при этом еще взяла ее за руку, шепнула что-то на ушко, та кивнула головой… Они смеялись. Я-ононичего не понимало.

Вернувшись, Елена оперлась спиной о двери. Подняв голову, она глянула сверху; это кто же так глядит? – Дочка дубильщика, воспитанница Бунцвая, Елена Мукляновичувна – более истинная, чем сама Елена Мукляновичувна.

– Кристина сохранит тайну, – сказала она. – А вы сейчас заснете. Три-четыре часа, до того, как начальник и князь вас допросят. Начальник должен будет составить подробный рапорт – ведь это же исключительная ситуация, вы же понимаете; мы выпали из расписания, по Транссибу на японский фронт и с него шлют военные транспорты, лагеря Мерзова, нужно будет ждать до следующего окна, где-то до полудня, тут рядом идет телеграфный кабель. Необходимо согласовать версию, они будут спрашивать про мотивы Зейцова. Вы заснете, а я им займусь. Сейчас он валяется у себя, пьяный в дымину, я подкупила проводника, так что знаю.

– Зейцов нам не страшен.

–  Pardon?

– Мы ищем не Зейцова.

– Он же выбросил вас с поезда! Так или нет? Хотел убить!

– О Боже! Да присядьте же, ради Бога, не будем же мы так кричать.

Елена наморщила брови. Я-оноуказало на стул возле секретера.

– Вы что, забыли? – шепнуло ей. – Во второй раз я ту же ошибку уже не совершу. Как было с Фогелем? Стоим, тишина, стенки словно промокашка, никто не спит…

Елена присела.

– Фогель говорил по-русски – а кто еще здесь понимает польский язык?

Я-оноприложило руку к боковой стенке отделения.

– Тетя, тетушка. А что? Думали, если отравите меня сонным порошком, так у меня в башке все шарики за ролики заедут, и я обо всем позабуду?

Панна Елена только подняла глаза вверх.

– Чувствую, вы снова изобрели какую-то страшную теорию, которая все поставит с ног на голову.

– Скажите сначала, что нашли в купе господина Порфирия.

Она пожала плечами.

– Ничего. – Через приоткрытое окно влетела бабочка, заплясала вокруг головы Елены, та отогнала ее нетерпеливым жестом руки. – Ничего, что указывало бы на то, будто бы некто больший, чем обычный предприниматель из Сибирхожето. В подкладке шубы у него зашиты какие-то бумаги.

– Бумаги?

– Может, банкноты. Не могла же я распарывать – сразу же узнали бы. А в чем дело?

– Тише! Я вам говорю, что это не Зейцов ледняцкий агент. Теперь же вы говорите, что это и не Поченгло.

– Ну, относительно Поченгло не знаю. Нет никаких доказательств «за», но нет никаких и «против». – Она постучала пальцем по лбу. – Шерлок Холмс работает. Господин Порфирий остается для меня первым подозреваемым. И стоянка эта ему, собственно, даже на руку. Но мадемуазель Кристина хорошо охраняет доктора Теслу, никуда не пускает его без охранника. На ваши поиски с ним отправилось четыре княжеских человека, только тогда она уступила.

Я-онопотерло глаза, веки снова делались тяжелыми.

– И Дусин тоже?

– Что? Нет. А почему?

– Панна Елена знает, что княгиня Блуцкая – это придворная мартыновка? К тому же, упрямейшая сторонница ледников. С Распутиным знакома.

Девушка прижала пальцы к виску.

– В таком случае… это ее очищает.

– Не понял?

– У нее была оказия, о которой можно только мечтать. Доктор Тесла отправляется ночью в чащобу, чтобы искать вас. И вот всякий след от него исчезает, и от вас тоже. Нет Николы Теслы, нет Бенедикта Герославского. А что делает она? Заставила князя остановить поезд ради вашего спасения. Ее люди, княжеские люди, принесли вас живого. Так что это не княгиня, а кто-то другой является агентом Фогеля.

– Вы полагаете, что княгиня что-то знает про доктора Теслу, про его арсенал, про контракт с царем. Согласен, что агент из нее никакой – но если бы знала… она колебаться не стала бы. Это она послала за мной Дусина в Екатеринбурге. И потом, наверняка, послала его к Пелке. – Большим пальцем руки нажало на глазное яблоко, так что вспыхнули багровые солнца. – Как раз этого ну никак понять не могу: Пелка – мартыновец, княгиня – мартыновка, убийцы в Екатеринбурге – мартыновцы; а друг друга они режут без всякого пардона, и каждый из них разные сказки про Отца Мороза рассказывает. Даже если они не знают друг друга – да ничего общего могла бы иметь княгиня с таким вот Мефодием Карповичем Пелкой? – но, что ни говори, вера то одна.

Елена поправила одеяло, сползшее на ковер.

– Тут логика вас подводит, правда?

– Ммм?

– Вы хотите найти разум в религиозных войнах. А разве с нами, с христианами, не иначе? Один Бог, одно Писание, один голос добра и зла – а сколько уже крови за это пролилось?

Нажало сильнее, солнца раскалились до интенсивно-красного цвета.

– Нет такой проблемы, относительно которой вы заставите меня отказаться от разума. Всяческое безумие, раз оно в мире происходит, должно действовать в соответствии с законами этого мира. Когда я посчитаю, что не имею права спросить «почему, зачем?», точно так же могу себе пустить пулю в лоб.

–  Vive la raison [156]156
  Да здравствует разум (фр.)


[Закрыть]. Тогда, почему же?

– Я понимаю, почему мартыновцы из пермской губернии получили приказ относительно меня: какой-то преданный Мартыну чиновник Министерства Зимы узнал, что оттепельники посылают сына к Отцу Морозу, который сам по себе поляк и бунтовщик, так что ледняцкая фракция должна была отреагировать, вообще ледняки должны были отреагировать. Но Пелка? Был ли он мартыновцем-оттепельником? Он хотел меня защищать, и защищал меня. Почему? Точно так же, княгиня – но княгине был сон. А как с Пелкой?

– Среди мартыновцев вы имеете верных почитателей, – буркнула панна Мукляновичувна, – готовых отдать за вас жизнь. Это мило. Но что мы скажем князю?

– Это можно расписать, словно на логической таблице, по горизонтали и по вертикали: мартыновцы – не мартыновцы; ледняки – оттепельники. И все возможные комбинации между ними. Так что мы имеем, как минимум, четыре разные картины Истории. Вы видите? Кто какую Историю себе желает, в какую Историю верит, какой Истории отдался – такую цель накладывает на Отца Мороза и его сына. Историю они убить не могут, но могут убить меня. Спасти Историю не могут, зато могут спасти меня. – Я-оностиснуло веки. Голова безвольно упала на подушку. Я-онолетело в черный колодец солнца. – Видите, вы это видите? Они не могут управлять Историей, но своей властью способны связать le Père du Gelи le Fils du Gel [157]157
  Отец Мороз и Сын Мороза (фр.)


[Закрыть] ,и через них…

– Что мы скажем князю? Что скажете вы? Например, почему Зейцов сбросил вас с поезда?

– Да оставьте Зейцова в покое. Никого он не сбросил.

– Тогда, кто? Все-таки, Поченгло? Или, может, турок? Он тоже на вас заелся, и свидетели имеются. Если так хорошенько подумать, так кандидатов даже многовато, потому что и капитан Привеженский… Вскоре уже половина первого класса будет желать убить Бенедикта Герославского.

– Не Бенедикта Герославского. Ложь о Бенедикте Герославском. Какого-то хохла из пророчеств святого Мартына. Венгерского графа. Врага Сибирхожето. Сына Мороза.

– Да ну… А громадный гербовый перстень кто на пальце носит? Вы же говорили, будто бы его выбросили.

– Выбросил. А он вернулся.

– Что, может, в брюхе жареной рыбы [158]158
  Аллюзия к известной древней легенде о царе Крезе, который выбросил золотой перстень в море, а через несколько дней нашел его внутри рыбы, которую ему подали на стол – Прим перевод.


[Закрыть]?

Я-оноощупало пальцы.

– Куда он делся?

– Спрятала с остальными вашими вещами. Не бойтесь, револьвер тоже. Тетка с доктором Конешиным занялись вами ночью, им пришлось вас раздеть, натянуть пижаму…

Я-оноподняло веко. Черные призраки на мгновение улетели в лучах утреннего солнца, панна Елена сидела, выпрямившись, словно вставила под корсет линейку, бабочка присела на полке у нее над головой.

– Вы забрали… Там было письмо…

– И когда я его ей прочла, Кристина мне все и рассказала.

– Это не…

– Что умер. И теперь жив. – Елена широко усмехнулась. – А теперь вы станете меня уговаривать, будто бы мартыновцы убивают друг друга ради вас без причины?

– Он только спал…

Панна Мукляновичувна показала язык.

Хотелось схватить ее за руку, притянуть, выдохнуть правду прямо ей в ухо – черное солнце затмило глаза, черный колодец отсосал кровь из головы. Тепло, тихо, покойно, птички поют.

– Все ложь.

Почувствовало на голове прохладную ладонь девушки.

– Сейчас тетя за вами присмотрит, а мне нужно выспаться, выгляжу я, наверное, словно упырь. Вечером должны устроить танцы. Если князь спросит, скажите, что мы не знакомы, что встретились уже в дороге.

– Но ведь…

Она переместила ладонь на губы, глуша слова. Кончиком языка коснулось подушечки ее пальца.

Елена склонилась над постелью.

– Ну как вам не стыдно, господин Герославский! – шепнула она.

– Никто не смотрит, топ ange sans bonte…

– Je regarde.

– Qui êtes-vous?

– Un rêve, naturellement. Nous sommes dans I'Été. [159]159
  …мой добрый ангел… – Я гляжу. – Кто вы? – Сновидение, естественно. Наш летний сон. (фр.)


[Закрыть]

Все ложь.