Текст книги "Лёд (ЛП)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 95 страниц)

– Кто вы, собственно, такой, мистер Ерошаски?

– Ну, репутация у меня уже имеется, или нет? – Я-оноповернуло голову влево, вправо, снова влево. – Вот поглядите за ту долину, между теми горами. Там уже лежит Азия. Говорят, что над Страной Лютов светят другие звезды. Там редко бывает чистое небо, Зима ужасно испортила погоду. Вот поглядите. Разве там небо не подвешено ниже? Кривизна заметна. – Я-оноочертило рукой дугу. – Небо напирает на землю, давит, душит. Небо Европы сбегает от земли, они взаимно отталкиваются. А вон там, здесь, в Азии – regarded [74]74
  Наоборот (фр.)


[Закрыть] —полюса меняются – земля с небом притягивают друг друга. У нас замечательные места, центральная ложа в театре континентов, все видно как на ладони. Под небом Европы можно стоять выпрямившись, глубоко вздохнуть, подпрыгнуть без страха, строить вверх, глядеть вверх. Небо Азии даже отсюда выглядит давящим; необходимо сгорбиться, опустить глаза, прижаться к земле, передвигаться короткими, осторожненькими шагами, строить только вширь и вниз. Вы же сами замечаете, как немного там места между тайгой и звездами.

– Может все потому, что там возвышенности?

– Может.

Девушка изобразила неуверенную улыбку. И улыбка ее была прелестной – щечки округлялись, заполнились – два теплых яблочка; эту улыбку она вынесла еще с колыбели.

– Вы просто поэт, мистер Ерошаски.

–  Аи contraire, mademoiselle, аи contraire [75]75
  Вовсе нет, мадемуазель, вовсе нет (фр.)


[Закрыть] .

Кристин в отчаянии искала причину, чтобы изменить тему беседы. Она была слишком молодой, на год или два меньше моего возраста – но, все равно, слишком молодой.

– Нас зовут! – обрадовалась девушка.

– Ммм?

– Видимо, все уже исправили, мы едем дальше.

Я-оноспустилось к рельсам, помогая девушке на предательском склоне. Проводники бегали, пересчитывая пассажиров; родители звали детей; локомотив тихо посапывал. Мадемуазель Кристин вернула пиджак. – Я знаю, вам это кажется детским… – Она опустила взгляд. Я-оноударило себя в грудь: – Я поговорю с доктором Теслой, обещаю. – На это она поблагодарила кивком и скрылась в вагоне. Здесь очень легко обещать женщинам различные вещи. Гораздо хуже потом эти обещания выполняются. Возможно, она и вправду Ангел-хранитель Теслы, убирающий у него из под ног бревна, которых сам доктор не замечает – но, возможно, только играет в ангела-хранителя, а Тесла подчиняется ее капризам, у стариков всегда имеется слабость к наивным…

Небритый подросток перепрыгнул межвагонное соединение, зацепившись ногой за свисавшую цепь; та громко зазвенела, словно корабельный колокол. Парень остановился возле поставленной у входа в вагон класса люкс лестницы.

Проводник издалека безошибочно узнал в нем пассажира низшего класса и решительно направился в его сторону, но парень не обратил на него никакого внимания.

–  ГаспадинГерославский?

Я-онозастегнуло последнюю пуговицу пиджака.

– Чего хотите? – рявкнуло резко, инстинктивно маскируя неожиданный страх.

– Не выходите в Екатеринбурге!

– Я и так еду дальше. А какое вам дело, где…

– Не выходите из поезда! Сговорились на вас!

– Что? Кто?

– Будто бы вы оттепельникам продались, такая у них уверенность.

Мальчишка подскочил еще ближе, вылупился на меня; что-то там в левом глазу засветилось и запульсировало – черная жилка в черном зрачке; пацан был испуган, и сам пугал собственным страхом. Хотелось его отпихнуть – тот схватился за запястье. Пальцы у него были ледяные, прикосновение чуть ли не обжигало.

– Не можем мы стеречь вашего благородия, времени не было, не убедил я их, не выходите из поезда.

Он размашисто перекрестился правой рукой, инстинктивно прижал к губам зимназовый медальончик.

– Спаси и сохрани нас, в твои руки предаемся, спаси и сохрани нас.

Проводник схватил паренька за воротник, но тот вывернулся и отбежал, сразу же свернув за вагон. Правадникгрозил ему кулаком вслед.

– Тьфу, зараза, и лезет же с лапами к лучшим, чем сам, людям, только стыда не оберешься – ну и молодежь пошла, уважения ни на копейку…

– Послушайте-ка, милейший, – я-оносунуло ему банкноту в карман мундира, – поговорите с обслугой из купейных и узнайте, кто он такой.

– Да я его…

– Только тихонечко, милейший, тихо, на цыпочках, чтобы птичку не спугнуть. – Я-оноподнялось по ступенькам. – Насколько мы опаздываем?

– Часа три, три с четвертью, Ваше Высокоблагородие, но в Екатеринбурге будем стоять еще дольше – паровоз нужно сменить и оси проверить.

– Еще дольше… И сколько же?

– Сколько потребуется. Ваше Благородие в город желает выйти? Там наверняка зима держится… В прошлый раз морозник проклятый в самом центре города засел. Проходите, проходите! Отходим!

О морозе в Екатеринбурге

Снежные хлопья, серебристые иголочки, сахарные кристаллики сыпались с неба, кокетливо мерцая в ореолах газовых ламп. Вокзальные часы показывали два часа ночи – вообще-то в Екатеринбурге было уже четыре ночи, но все железные дороги Империи функционировали по времени Санкт-Петербурга и Москвы. Вскоре над заснеженным городом взойдет летнее Солнце – зато ночь безраздельно принадлежит Зиме. Несмотря на это, на единственном высоком перроне пассажирской станции царила толкучка, с высыпающими из вагонов пассажирами смешивались туземцы: бригадиры носильщиков и возчиков, продавцы мехов, продавцы амулетов против Лютов и тунгетитовых самородков, которые тут назывались чернородками (наверняка фальшивых); бабули, в согласном запеве предлагающие пирожки с капустой или чебуреки с мясом; больше же всего вносили сумятицы оборотистые мальчишки, отмеряющие стаканами арешки —очень дешевые и очень вкусные. Проводники не вкладывали ни слишком много души, ни усилий в то, чтобы хоть как-то справиться с этим хаосом – подобные сцены повторялись практически на всех станциях, где останавливался Транссибирский Экспресс. Зато поздняя пора ограничила энергию пассажиров; большинство из тех, кто путешествовал в Люксе, Екатеринбург решило проспать. Вышел monsieurВерусс, очень серьезно относящийся к обязанностям репортера; вышел пожилой господин с искусственным глазом и транжирящие наследство братья; одно французское семейство с детьми из первого вагона сразу же решило проехать по городу. Стоянка предполагалась не менее двух часов. Часть пассажиров к тому же планировала попасть в екатеринбургскую церковь на позднюю воскресную службу; возможно, не все отказались от этого намерения, несмотря на опоздание. Снег, ни густой, ни тяжелый, весело плясал в желтых огнях, деликатно ложась на досках перрона, на недавно возведенное из уральского мрамора здание вокзала, на шапки, шубы и пальто людей, на теплый кожух паровоза, который только что замолк и удерживал свое машинное дыхание.

Застегнув теплое пальто с собольим воротником и натянув перчатки, я-оносошло на перрон. Тут же подскочил бригадир. Его отправило нетерпеливым жестом.

– Размяться?

Я-онообернулось. Юнал Тайиб Фессар.

– Хотите поглядеть на Екатеринбург? Ничего интересного, еще один примышленный городишко над рекой; сейчас по причине Транссиба и Холодного Николаевска вообще катится к упадку. – Взяв трость под мышку, он сунул руку за пазуху и добыл из футляра пару сигар. – Угоститесь, господин Бенедикт? «Партагас», прямо из Мексики.

– А, благодарствую, благодарствую.

Тот вынул перочинный ножичек, обрезал туго свернутые табачные листы.

– Прошу прощения, что спрошу – вы для меня совершенно не похожи на охотника за придаными, ип tricheur [76]76
  Шулер, плут (фр.)


[Закрыть] ,в такую историю никак не поверю. У меня племянник, не намного моложе… Или это была шутка? Может, пари? А дайте я угадаю: несчастная влюбленность в даму из высшего света.

Я-оно,не говоря ни слова, скривилось.

– Что? – Увлеченный игрой, купец поднял брови. – Кавалер не верит в любовь?

– Это не соответствует другим моим вредным привычкам.

Фессар рассмеялся.

– Хорошо! Запомню. А серьезно?

– Это было серьезно.

Турок быстро глянул, уже без улыбки.

– Афоризмы не годятся для того, чтобы в соответствии с ними жить; они, скорее, служат тому, чтобы забавлять компанию за столом.

Я-онослегка поклонилось.

– Тоже хорошо.

Разочарованно вздохнув, он отвел взгляд и указал тростью на юг, за пределы станции.

– Тогда вы, наверняка, хотели увидеть своими тазами люта.

– Я из Варшавы.

– Ах, да. – Турок погладил гладкий свод черепа, принявшего опенок красного дерева. – Они, видно, уже и в Одессе.

Я-ононеспешным шагом направилось от вокзала, к бледным и неясным огням города. Ничего не сказав, Фессар составил компанию. Подкатилась бабулька с широкой корзинкой, накрытой белой тряпкой; Юнал Тайиб купил булку с начинкой, завернул ее в платок и спрятал в карман обширной шубы.

Развернувшись на месте, какое-то время он шел спиной вперед, приглядываясь к оставляемым в неглубоком снегу следам; когда доски и мощеная мостовая сменились замороженной глиной, он несколько раз вонзил в нее каблук казацкого сапога, поправил массивной тростью.

– Хмм, хмм. – Он выпустил дым по выдвинутому на нижнюю губу языку, успев при этом сладострастно слизнуть пару снежинок. – Вот интересно, проводил ли тут кто-нибудь в последнее время бурение. А как у вас? В Варшаве?

– Не понял?

– Земля, землю проверяли? – Он стукнул тростью в мерзлую грязь. – Эта наша беседа за картами дала много для размышлений. Эти расчеты скорости Льда. И другие вещи. – Он поднял взгляд к облакам. Екатеринбург лежал в долине, в седле Урала, у врат Великого Камня, в погодную ночь тень на западном небосклоне должна определять границы горной цепи. – Турок указал налево, на восточный горизонт, темный, без каких-либо проблесков. – Может, проедетесь на Шарташ, летом это было весьма приятное озеро. Правда, вот уже пару лет лед с него не сходит; там мороз самый жестокий. Дааа, это идет по земле, по вечной мерзлоте, как рассказывают дикари Победоносцева и господа геологи, которых Сибирхожето нанимает пачками; идет по черным подземным рекам – по Дорогам Мамонтов. Ведь один лют, даже несколько крупных источников холода – ауры не изменят.

– По земле, видимо, так, в Варшаве были какие-то хлопоты с водопроводом, дорожные работы тоже затягиваются…

Мы прошли мимо одиноких дрожек, ожидавших пассажиров с запоздавшего Экспресса; извозчик потягивал из фляжки, спрятанной в бесформенной рукавице. Дежурящий под вокзалом жандарм поглядывал на мужика с завистью.

– Вот сюда приходит и уходит то месяц теплый, то холодный – а ведь отсюда Страна Льда ближе, чем ваша Варшава. Что такое притягивает их к одним городам, а от других отталкивает?

– Ба!

От широкой дороги, идущей параллельно железнодорожным путям, отсюда под углом отходили два тракта: тот, что слева, вел прямиком к немногочисленным огням в окнах второго и третьего этажей домов в центре Екатеринбурга. Все дома, видимые с привокзальной улицы, были сложены из дерева в плане удлиненного прямоугольника. Они, скорее, напоминали переросшие избы, чем дворянские усадьбы, не говоря уже о варшавских каменных домах; низкие, наклонившиеся, они казались наполовину закопанными в небольших сугробах. Широкие ставни были закрыты; снег лепился к щелям и заломам, укладывался на наклонных крышах ступенчатыми плоскостями, слабый ветер затягивал его в закоулки и проходы между домами.

Я-оношло молча.

– Господин Бенедикт? И что это вы так разглядываетесь? Уговорились с кем-нибудь? – Фессар усмехался с двузначной иронией. – Навязываюсь, сами можете сказать, навязываюсь.

Неожиданная мысль: это он! Он, он, турок проклятый, иуда! Вышел, ждал, приклеился непрошеный, а под шубой у него, может, пара ружей, дюжина штыков, и еще скалится – он, он!

– Что-то вы не сильно здорово выглядите. – Фессар приостановился. – Ведь не так уже и холодно. – Поглядел внимательно. – Вы сильно побледнели. И рука трясется.

Я-онотут же опустило руку с сигарой. Убежать взглядом – туда: группка мужиков с топорно вытесанными рожами, явно рабочие с какого-то завода, идут по обочине, громко обмениваясь какими-то замечаниями; суровая бытовая сценка – смотреть на них, не глядеть на турка, не дать ничего по себе узнать.

А он свое:

– Здесь на Исетской в гостинице имеется довольно приличная ресторация, и если вы позволите пригласить вас на очень ранний завтрак, у нас появилась бы возможность поговорить тет-а-тет, что в поезде, говоря по правде, никак не возможно.

– Но о чем? – резко спросило я-оно.

Турок скривился, мышцы лица выступили под кожей словно от огромного усилия, он передвинул сигару во рту, помассировал затылок.

– Они могут болтать о духах и других призраках, только я же сижу в этом деле уже годами, живу Городе Льда, видел Черное Сияниеи отсветы Собора Христа Спасителя; при вас был тунгетит – чистый или угольный холод, вот только кто возит деревья в лес, кто? – Фессал уже разогнался, жестикулируя сигарой и тростью, со все большим запалом; сейчас он уже не скучал, о нет, сейчас говорил совершенно иной человек: – Ну, и на что все эти тайны, фальшивое имя, а князь Блуцкий-Осей, он ради чего едет к японцам, он же известный оттепельник, а раз такие публичные афронты вам делает, это означает, что вы наверняка держитесь с ледняками, чтобы не дразнить Сибирхожето, ведь они первые перетрусят, ну а туг оказия, грех не воспользоваться, уфф… ну и куда вы так мчитесь, что…

Крик прорезал екатеринбургский мороз – рваный хрип умирающего – крик вместе с хрипом: человек умирает посреди снежной ночи.

Я-онотянуло между домов. Там движение в тени – человеческая фигура – низко – черный силуэт вздымается и опадает. Сделало шаг. На мгновение в снежный отсвет попало лицо темноглазого юноши – Спаси и сохрани нас! —с широко раскрытым ртом и грязной полосой на щеке, чрезвычайно бледное. А вздымалась и опадала его рука с камнем, и камнем этим он разбивал череп лежащего на земле человека.

Раздался пронзительный свист. Треснула деревяшка. Я-онообернулось. Юнал Тайиб Фессар, натянутый, словно тетива лука, стиснув зубы на сигаре, в распахнутой шубе, двумя руками делал замах тяжелой тростью из-за головы. Если попадет – кости поломает точно. Мороз снова треснул от винтовочного выстрела: первый из группы рабочих свалился посреди улицы, лицом в лед. Второй уклонился от трости турка. У всех у них были ножи. Раздался еще один выстрел. Я-онокрутилось на месте, словно деревянный паяц на палочке, постоянно опаздывая на один оборот. Бандиты с ножами, спотыкаясь, удирали в темноту закоулка; последний обернулся, глянул со страхом и бешенством – себе за спину, на ворота дома с противоположной стороны улицы.

Ноги отклеились от земли, я-онопобежало к тем воротам. Человек в желтом пальто бросился наутек.

Улица была широкая, пустынная, снег тихо падал на снег; я-онобежало через скрытый в темноте чужой город, двери закрыты, ставни захлопнуты, нигде ни души, один-единственный фонарь на перекрестке, сам перекресток тоже пустой, один только шелест ветра, треск мерзлоты под ботинками и хриплое дыхание – я-оногонится за человеком в желтом пальто.

Улица была прямой словно стрела, но проходившей по холмистой местности – все время вверх-вниз, человек появлялся и исчезал за очередной вершиной, я-онобоялось, что где-нибудь он свернет, спрячется в тени – но нет, тот мчался прямо, даже не слишком часто оглядываясь за собой, у него имелась конкретная цель, вслепую он не удирал..

Понятным это стало лишь тогда, когда температура воздуха упала настолько, что хриплое дыхание перешло в душащий кашель, и мороз вонзился в горло винтообразной сосулькой – а человек в желтом пальто бежал прямо в объятия люта.

Вдоль всего приречного бульвара горело всего несколько фонарей, из глубины поперечной улицы растекался желтоватый отсвет; блеск льда пробивался сквозь падающий снег и летне-зимний предрассветный полумрак. Лют перемерзал над бульваром от одного дома к другому, повиснув на высоте второго или третьего этажа. Из мостовой там вырастали снежные иголки, воздух дрожал, деформируемый неземным холодом. Удивительно прозрачные сосульки свешивались под ледовым созданием словно хрустальная борода, будто перевернутое поле стеклянной пшеницы.

Человек в желтом пальто бежал прямиком в этот лед. Сейчас он пересечет границу мороза от люта, это смерть даже для зимовника – я-онотеперь прекрасно поняло – мартыновец, проваливший задание – в люте было единственное его спасение; вот-вот, и он сбежит.

Я-оновырвало из под пальто Гроссмейстера, развернуло слои пропитанного олифой полотна и бархата, тряпки и обертки отбросило, подняло оружие на высоту глаза. Раздвоенное жало скорпиона сравнялось с рогом ящера. Покрепче стиснуло змеиные сплетения; рука не дрожала, было слишком холодно, ее просто заморозило с пальцем на хвосте змеи.

Желтое пальто – рог чудища – жало – зрачок. Нужно ли задержать дыхание? Или прищурить другой глаз? Не пострадает ли запястье от отдачи? Куда стрелять – в ногу, в руку? Ладно, лишь бы остановить! Я-ононажало на змеиный хвост.

Гроссмейстер взорвался морозом. Все правое плечо, через перчатку, от пальцев до плеча, поразил холод. Я-онозаорало. Холод, огонь, разницы нет – боль одна и та же, только вектор другой. Здесь я-оновложило руку в пятерню мороза. Черное послевидение все так же пульсировало под веками, картина молнии тьвета, когда грохнул револьвер, и когда тунгетитовая пуля ударила в землю, в лед рядом с ногой убегавшего мартыновца. Понятное дело, промах. Вопль погас в перемороженном горле, я-оно,кашляя, согнулось пополам. Гроссмейстер не выпал из ладони, потому что примерз к перчатке, которая сама примерзла к коже. Правая рука совершенно не чувствовалась; она висела сбоку, словно деревяшка, словно тяжелый протез.

Теперь уже кричал человек в желтом пальто. Я-оноподняло голову. Тунгетитовая пуля взорвалась, словно шрапнель Льда, охватив волной черного холода все в радиусе нескольких метров. Из выбитой в земле дыры торчали длинные языки грязной мерзлоты похожие на гигантские бритвы-лепестки тюльпана. Поднятый с улицы свежий снег, обломки камней, грязь, глина и гравий – все замерзло в одно мгновение, образовав в воздухе сложную скульптуру, произведение искусства экспрессиониста, подвешенное над чашей тюльпана на геометрически прямых струнах сосулек; те словно были вытолкнуты под небо из внутренностей неожиданно открывшегося цветка. И до сих пор еще мерцала вокруг ледяная пыль, медленно опадали хлопья инея.

Человек в желтом пальто очутился на самой границе пораженной площадки, лед его не поглотил. Но он сковал его ноги до колен, длинной ледяной пикой пробил бедро, придавил спину спирально развернутой плитой мерзлой материи, оторвал руку и покрыл лицо черным инеем – но не поглотил в себя. Человек вопил. От желтого пальто остались только клочья.

Я-онодышало через соболий воротник, чтобы холод не проникал непосредственно в легкие; уже не спеша, мерно, один вдох – один выдох на одну мысль. Так, орет, значит, может и говорить. Прижимая к боку не действующую руку, я-оноподошло к замороженному.

Тот дергал головой, иней кусками отпадал с его шеи; вот он рванулся на ледяном колу, и тут же треснул иней на веках – мартыновец открыл глаза, глянул.

– Отпустите! – застонал он.

– Скажете, и я вас отпущу.

Тот потряс головой.

– Из холода в холод человек родится, в холод уходит, холоден Бог; из холода в холод…

Подошло поближе. Взрыв поразил его сзади и справа; мартыновец висел на этой кривой сосулине словно на наклонном шампуре или средневековой пике; ноги его вмерзли в лед, но, видимо, земли так и не касались; огромный ком мерзлой почвы выкручивал ему позвоночник под невозможным углом, мужик выглядел так, словно ему перебили шею. Оторванной руки нигде не было видно. Под плечом примерз короткий лоскут желтого материала.

Левой рукой показало на восточный горизонт, над городскими крышами.

– Сейчас солнышко встанет. И лют тоже в противоположную сторону ползет. Растаешь, братишка.

Тот хотел плюнуть, но слюна примерзла к губам.

– Так? – рявкнуло я-оно. —Значит, так будет? Тогда бывай здоров! – И отвернулось.

Мартыновец заплакал:

– Не оставляйте меня так! Уже говорю, говорю! Ну что я знаю – кхрр – отец наш наиморознейший в пермской губернии говорил, чтобы следили, такой-то и такой-то господин польский, под именем Венедикта – кхрр – Филипповича Ерославского ехать будет Сибирским Экспрессом, и доехать не должен, отпустите меня!

– А вы, выходит, слушаетесь отцов своих.

– Господин!

– А если бы я из поезда не вышел, тогда что?

– Так вышли же, вышли, хотямы и не надеялись… О, Матерь Божья Святейшая, лучше бы и не выходили!..

– И правда то, что патриархом вашим единственным является Григорий Ефимович Распутин?

– Да отпустите же, Господи!

– Только скажи: в других городах меня тоже ожидают? А в самом поезде? Есть кто? По какой – такой причине ко мне ненависть подобная, а?

– Да откуда ж мне знать, что в других городах, пустите! А что в поезде! Для меня такое слово отца, словно лед на сердце… Отпусти, милостивец, отпусти!

– Но какая же причина, должна быть причина!

– А такая, такая! – Мартыновец покосился из под лепящего ресницы черного инея. Исхудавший, кожа в шрамах, с пятнами от старых отморожений, с несколькодневной щетиной на впавших щеках – он казался карикатурой на сибиряка-каторжника, не хватало только кандалов. Правда, сейчас его сковывали оковы, более твердые, чем железо. – Вы там ведь лучше знаете, кхрр. Зараза оттепельническая, или троцкист, или народник, или анархист, или там западник петербургский, или какой иной революционер – в голове одно: разморозить, разморозить, разморозить Россию.

– Чего?

– Отпусти!..

– Так что я там хочу сделать?…

– А зачем едете в святую землю? Все вы одним миром мазаны! Огонь нам в глаза! Но Господь послал России лютов. Так убить лютов! Батюшку Царя убить! Страну погубить! Все вы одинаковы!

– Иисусе Христе, на кресте муки принявший, да о чем вы говорите?!

– Ха, пушка, льдом стреляющая в руке, а он еще и запирается, убивца! – Мужик снова дернулся. Если бы гнев и вправду сжигал живым огнем, мартыновец давно бы уже растопил сковывающий его лед. – Ждут вас уже, ждут! И черт с вами!

Я-оноосмотрелось по улице. Этот разговор ни к чему не ведет. Левой рукой осторожно вынуло Гроссмейстера из правой руки, вернулось за полотном и бархатом.

– Да отпустите же! – благим матом вопил замороженный. – Сами же сказали, что пустите!!!

Я-оноподняло тряпки, завернуло в них револьвер.

– Что, вранья от правды не отличите?

Все больше огней загоралось в окнах – куда донесся грохот выстрела Гроссмейстера и крики мартыновца. Улицы в Екатеринбурге пересекаются под прямым углом, город выстроен по указам XVIII века, даже мост, пересекавший Городской Пруд, является простым продолжением улицы. В этом направлении – мост; в том – вокзал. Спрятав Гроссмейстер, быстрым шагом направилось к северу, массируя отмороженную руку. Слава Богу, что сейчас мороз, в противном случае наверняка какой-нибудь разбуженный мещанин уже приперся бы, чтобы узнать о причине ночного шума. Мартыновец продолжал вопить.

На вершине уличного склона приостановилось, глянуло через плечо. Снег все так же сыпал, первые лучи восходящего Солнца расщеплялись на кружащих в воздухе хлопьях, серебристых иголочках и сахарных крупинках. Вокруг люта и ледяной чаши кратера, вокруг окружавшей люта короны сталактитов и сталагмитов и висящего на одном из них человека, расцветали синие зарева, бил отблеск зимне-летней зари. Тучи на небе переместились, солнечное окошко в них закрывалось, и зарева гасли; затем разгорались заново – на меньший промежуток времени – на больший – на меньший… Приливы дня на мелком шельфе ночи. Весь Екатеринбург был прикрыт белизной, при этом, в основном, плоскими поверхностями белизны, как будто кто-то поставил здесь вместо города аппликацию города из белого картона; а под этим солнцем картонки оживали, белизна порождала другие цвета. Даже лют лучился более теплыми красками, по разветвлениям его асимметричной мерзлоты стекали зимназовые радуги. Один только человек в желтом пальто, чем более теплый свет касался его лица, чем выше вздымались по его инею волны дня – тем более страшно он кричал. Когда лед, наконец, сойдет с его плеч, и мартыновец почувствует рану от оторванной руки – когда лед отпустит, и висящие над ним массы земли упадут ему на шею…

Быстрым шагом я-ононаправилось в сторону вокзала.

Юнал Тайиб Фессар, опершись о колесо дрожек, стоял над трупом бандита и курил свою сигару.

– О! – выплюнул он дым. – Так он не побежал за вами?

– Кто?

– Человек князя.

Извозчика я-онозаметило в переулке, тот присвечивал фонарем жандарму, который присел возле трупа с разбитой головой. Снег падал на разлившуюся по снегу кровь.

– Думаю, нам следует возвратиться в поезд. Может случиться, что местная полиция пожелает нас задержать.

– Ммм?

– Чтобы мы были свидетелями по делу.

Турок глянул с нездоровой заинтересованностью.

– Советник Дусин уже занялся этим. Что с вашей рукой, господин Бенедикт? Вы ранены?

– Советник Дусин?

– Я же говорю вам, это люди князя.

– Кто?

Фессар выглядел озабоченным.

– Э-э, нам и вправду будет лучше вернуться в поезд. Прошу…

– Ничего со мной не случилось! – отпихнуло я-оноруку купца. – Откуда Дусин?

– А кто их тут подстрелил? Я имею в виду, этого… Я же и говорю, люди князя Блуцкого.

Я-оноснова глянуло в глубину переулка. Жандарм обыскивал карманы покойного.

– Нет, не этого, – сказал турок. – А даже если и так, все равно не признаются, исключительно неприятный вид. Пошли.

Я-онозадрожало.

– Кто…

– Ну я же вижу, что вы едва на ногах стоите. Впрочем, мог бы нас и подвезти, наш гений-полицмейстер и сам справится, сейчас я…

– Нет!

– Тогда пошли, пошли!

Шли мы по собственным следам. За кем побежали люди князя? За парнем с черными глазами? За остальными бандитами? Наверняка.

– Сибирхожето сделает все, чтобы сохранить монополию, – тихо говорил Юнал Тайиб, глядя строго под ноги. – Когда Тиссен попытался поставить холодницу на гнезде над Дунаем, четыре пожара у них случилось, один за другим, пока, наконец, люты назад не ушли. Вам нужны протекторы-защитники. Князь едет во Владивосток, как вы тогда с ним договорились? На кого вы можете рассчитывать там, на месте? Кто в это вкладывает деньги? Кто имеет паи? Мы бы могли вам помочь. Скажем, исключительные права на новые месторождения и холодницы в Индии, Малой Азии и Африке, на двадцать пять лет. Что? Ладно, пускай будет пятнадцать. Все гарантии на месте, и я сразу же открываю аккредитив на сто тысяч через час, как мы прибываем в Иркутск, моего слова будет достаточно. Так как? Je suis homme d'affaires [77]77
  Я деловой человек (фр.)


[Закрыть] ,господин Бенедикт.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Точно так же, как понятия не имели, что вас тут поджидают, а? Я же не слепой, вы же чуть из шкуры не выскочили – только зачем было под тот нож лезть? Вы же так договорились с советником Дусиным? Что вы будете изображать приманку, а люди князя их перестреляют? И весь тот театр вчера за обедом нужен был только для этого? Правда, сейчас он уже мало на что пригодится. Вот, поглядите сами: madameБлютфельд, наш господин писака-журналист, уже болтают, вокзальный сторож уже все им выболтал; улица, вроде, и пустая, а одна минутка – и все слуги обо всем все знают. Скажем, что какая-то банда хотела нас ограбить – правда, долго это не удержится… два трупа… или три?…

– Два.

– Два. Не нужно было выходить из купе… Зачем вы туда шли?

Я-оно присело на вокзальной лавке. К счастью, те пассажиры, что дискутировали в свете перронных ламп с проводниками и рослым извозчиком, в эту сторону не глядели. Волна снега встала в воздухе поперек путей – сморщенная занавеска мороза. Слышны ли были выстрелы и здесь, на вокзале? Проезжал ли кто-то из них по той улице? Жандарм – он сам прибежал, или же его вызвал Дусин? Фессар прав, это уже не имеет значения, сплетню уже не удержать.

– Но вы все-таки ранены. Сейчас я разбужу доктора Конешина.

– Нет!  – Я-оноподнялось. – Это не рана. Сейчас я соберусь с силами.

Турок качал головой.

– За чем-то ведь вы туда шли, только – за чем?

– Вы не поймете… никто этого не поймет… а рассказывать нельзя… – Тем не менее, попытку я-оносделало: – Я не должен был идти. Меня предупредили. Никаких причин у меня не было. Наоборот – все причины: против.

Фессар первым поднялся в вагон и помог подняться по ступенькам. Я-онооперлось спиной о коридорную стенку.

– Я все думаю, ну откуда у меня в памяти это имя. – Юнал Тайиб машинально потянулся за часами, рассеянно глянул на циферблат. – Еще час, самое малое. – И вот только сейчас – когда подумал про карты, что ходят по Стране Лютов – нет, нет, не Гроховского – ведь в тех землях работает множество польских ссыльных. Она должна была попадать мне в руки – карта? отчет? может, патент? Герославский, правильно? Герославский. Был такой геолог – у Круппа? Жильцева? А в последнее время это имя и в списках разыскиваемых. Какое-то знаменитое дело, причем, религиозное. Все из-за этого, правда?

Я-ононе отвечало.

– Из-за этого, – шепнул он. – Брат? Отец? Родственник. Наконец-то, открыл метод. – Турок спрятал потухшую сигару, стянул перчатки. – Можете ничего не говорить, уже понял, понял.

Ну что он понял? Я-оностискивало зубы, с подобной болью было невозможно ясно мыслить. Впрочем, турок и вправду не ожидал ответа.

– Но ведь за ваш билет платит царское Министерство Зимы! Это меня и сбило с толку. Политика, думал я. А тут еще выскакивает князь Блуцкий-Осей. А как же! Министерство с самого начала было вотчиной оттепельников: фон Цельке, Раппацкий… А Победоносцев, в свою очередь, обязан оплачивать ледняков, даже если ему этого и не хотелось. И так оно и крутится…

– Вы простите, мне уже нужно…

–  Hay hay, olur [78]78
  Такое вот дело (тур.)


[Закрыть] —Фессар поклонился и отодвинулся, давая пройти в узком коридорчике. Какое-то время он еще постоял там, опершись на трость, в тяжелой своей шубе похожий на старого медведя.

Я-онодолго сражалось с потерявшими чувствительность пальцами левой руки, пока не попало ключом в замок.

Но двери атделениябыли открыты.

– Проходите, прошу.

Он сидел на стуле под окном. Шторы затянул – черный костюм и тень вместо лица, а на коленях котелок, больше ничего не было видно. Вернулось воспоминание про чиновников Зимы, их первого образа, попавшего в зрачки после пробуждения. Никогда не спрашивают разрешения войти; власть принадлежит им.

– Закройте двери.

Я-оновключило свет.

Павел Владимирович Фогель заморгал, поправил на носу очки.

– Закройте дверь, гаспадинЕрославский, у меня нет времени, так что слушайте. Мне говорили, что было бы лучше ничего вам не знать, только так было бы нечестно. Наше…

Я-оносползло на кровать, голова ударилась об обшивку. Седоволосый охранник сморщил брови.

– Наше задание заключается в охране доктора Теслы и его аппаратуры. Мы получили информацию, что в самый последний момент ледняки внедрили к пассажирам класса люкс еще одного человека. Как-то мы узнали, что Вазов у нас в руках. Вазовым мы занялись в первый же день; все пошло не по плану, и мы очень благодарны вам за вмешательство; тем не менее, по этой причине вы подставили себя опасности. – Фогель склонился к постели. – Вы меня слушаете? Нам не известно, зачем вы нужны Зиме, и мы не знаем, что у вас общего с Его Высочеством. Но теперь мы знаем, что ледняки считают вас угрозой, не меньшей, чем доктор Тесла. Наша же задача – охранять доктора Теслу и его аппаратуру. Вы понимаете, что я вам говорю?