Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 108 страниц)

Глава 8

Карл, старший из детей Дона и Сары, был известен своей любовью к театральным жестам, так что Дон был ему благодарен за то, что он не расплескал кофе на скатерть. Тем не менее, сумев проглотить то, что успел отпить, он воскликнул «Вы собираетесь что ?» с пафосом, достойным какой‑нибудь мыльной оперы. Его жена Анджела сидела рядом. Перси и Кэсси – полностью Персей и Кассиопея; да, имена предложила бабушка – были отправлены смотреть телевизор на нижнем этаже дома Карла и Анджелы.

– Мы собираемся пройти процедуру омоложения, – повторила Сара, словно это было самое обычное дело в мире.

– Но ведь это стоит – я даже не знаю, сколько, – сказал Карл и посмотрел на Анджелу, словно она должна была тут же подсказать ему цифру. Когда этого не произошло, он продолжил: – Миллиарды и миллиарды.

Дон видел, как улыбается его жена. Люди иногда думали, что они назвали сына в честь Карла Сагана, но это было не так. Ему дали имя отца Сары.

– Так и есть, – сказала Сара. – Но не мы за это платим. Платит Коди Мак‑Гэвин.

– Вы знаете Коди Мак‑Гэвина? – сказала Анджела таким же тоном, как если бы Сара призналась в знакомстве с Папой Римским.

– Не знали до прошлой недели. Но он знал обо мне. Он спонсирует множество исследований по программе SETI. – Она слегка двинула плечами. – Один из его пунктиков.

– И он готов оплатить твоё омоложение? – недоверчиво спросил Карл. Сара кивнула.

– И папе тоже. – Она пересказала их разговор с Мак‑Гэвином.

Анджела слушала, раскрыв от удивления рот; она знала свою свекровь как простую старушку, а не – как по‑прежнему звала её пресса – Великую Старицу SETI.

– Но, даже если это всё оплатят, – сказал Карл, – никто ведь не знает, каков долгосрочный эффект этого… этой… как оно называется?

– Роллбэк.

– Ага. Никто не знает долгосрочных эффектов роллбэк.

– Так всегда говорят про всё новое, – сказала Сара. – Никто не знал, каковы долгосрочные последствия низкоуглеводной диеты, но посмотри на своего отца. Он сидит на низкоуглеводной диете сорок лет, и она удерживает его вес, давление, уровень холестерина и сахара в крови на нормальном уровне.

Дон немного смутился от такого поворота разговора; он не хотел, чтобы Анджела знала о том, что в прошлом он был толстым. Он начал набирать вес ещё в студенческие годы, и к сорока годам уже добрался до 240 фунтов[107] 107
  109 кг.
  


[Закрыть] – очень много для его пяти футов десяти дюймов роста[108] 108
  178 см.
  


[Закрыть]. Но Эткинс прибрал всё лишнее, и он десятилетиями сохранял свои идеальные 175[109] 109
  80 кг.
  


[Закрыть] фунтов. В то время, как другие наслаждались этим вечером картофельным пюре с чесноком и ростбифом, он ограничивался двойной порцией зелёных бобов.

– Кроме того, – продолжала Сара, – если я этого не сделаю, то больше ничто не будет для меня иметь долгосрочных последствий, потому что у меня не будет этого долгого срока. Даже если через двадцать или тридцать лет роллбэк приведёт меня к раку или инфаркту, то он всё равно даст мне двадцать или тридцать дополнительных лет жизни, которых иначе бы у меня не было.

Дон заметил, как лицо его сына едва заметно помрачнело. Наверняка он вспомнил, как его матери диагностировали рак в прошлом, когда ему было девять.

Однако было ясно, что он не собирается противостоять Сариным аргументам.

– Ну, хорошо, – сказал он, наконец. Потом посмотрел на Анджелу, снова на мать. – Хорошо. – Тут он заулыбался, и эта улыбка, по словам Сары, была в точности как у Дона, хотя сам он этого никогда не видел. – Но тогда вы будете чаще сидеть с детьми.

После этого всё случилось очень быстро. Никто этого вслух не говорил, но в воздухе будто витало убеждение, что время не ждёт. Без омоложения Сара – или Дон, хотя о нём никто особо не беспокоился – могли отключиться в любой момент, или мог случиться инсульт или какое‑нибудь другое серьёзное неврологическое нарушение, которое операция омоложения была бессильна исправить.

Как Дон узнал из интернета, компания под названием «Реювенекс» владела ключевыми патентами на технологию роллбэка и могла назначать практически любую цену, которая, по её мнению, дала бы её акционерам наилучшие дивиденды. Удивительно, но за два года прошедщие с тех пор, как она появилась на рынке, меньше трети роллбэков делалось мужчинам или женщинам возраста Сары с Доном или старше – при том, что больше десятка их было сделано людям сорока‑пятидесяти лет, которые, по‑видимому, запаниковали при виде первых седых волос и у которых нашлась пара лишних миллиардов.

Дон прочитал, что самой первой биотехнологической компанией, чьей целью было обратить вспять старение человека, была «Герон» Майкла Веста, основанная в 1992. Она находилась в Хьюстоне, что в те времена было оправдано: её начальный капитал исходил от группы богатых техасских нефтяников, жаждущих того единственного, что они не могли пока купить за деньги.

Но нефть осталась глубоко в прошлом тысячелетии. Теперь максимальная плотность миллиардеров наблюдалась в Чикаго, центре нарождающейся индустрии холодного термоядерного синтеза, отпочковавшейся от «Фермилаб», и поэтому «Реювенекс» тоже был здесь. Карл сопровождал Дона и Сару в их поездке в Чикаго. Он всё ещё был полон сомнений и хотел убедиться, что о родителях позаботятся как следует.

Ни Дон, ни Сара раньше не бывали в частных больницах; в Канаде их практически нет. В их стране нет и частных университетов, и Сара гордилась этим фактом: образование и здравоохранение, как часто говорила она, должны быть заботой всего общества. Однако некоторые из их друзей посостоятельней, случалось, не хотели ждать своей очереди на процедуры в канадских больницах и потом рассказывали, в какой роскоши лечатся богатеи к югу от границы.

Однако клиенты «Реювенекс» стоят особняком. Даже голливудские кинозвёзды (для Дона – эталон супербогатства) не могли позволить себе их процедур, и богатство штаб‑квартиры «Реювенекс» превышало всякое воображение. Места общественного пользования заставили бы краснеть от стыда самые фешенебельные отели, а оборудование лабораторий и стационаров выглядело более футуристично, чем всё, виденное Доном в фантастических фильмах, которые заставлял его смотреть внук Перси.

Процедура роллбэка началась с полного сканирования всего тела и составления каталога проблем, которые возможно исправить: повреждённых суставов, частично закупоренных артерий и тому подобного.

Теми, что не угрожают жизни прямо сейчас, займутся после завершения омоложения; за те, что требовали немедленного внимания, принимались не откладывая.

Саре требовалось новое бедро и коррекция обоих коленных суставов, а также полноскелетальное вливание кальция; всё это можно было сделать после омоложения. Дону же не помешала бы новая почка – одна из его собственных практически не работала; однако после омоложения они смогут клонировать её из его собственных клеток и потом пересадить. Ему также были нужны новые хрусталики в оба глаза, новая простата и так далее, и тому подобное; это напоминало ему список покупок, составленный доктором Франкенштейном для Игоря.

С применением методов традиционной хирургии, лапароскопии и впрыснутых в кровоток роботов‑нанотехов все не терпящие отлагательства операции у Сары были выполнены за девятнадцать часов, у Дона – за шестнадцать. Это было вмешательство того рода, что доктора обычно не рекомендуют пациентам преклонного возраста, поскольку операционный шок может перевесить приносимую операцией пользу – как им сказали, во время работы с одним из Сариных сердечных клапанов и правда было несколько рискованных моментов. Однако в целоме они перенесли хирургию сравнительно хорошо.

Одно только это уже стоило целое состояние – и провинциальная страховка Дона и Сары не покрывала такого рода процедуры, если они выполняются в Штатах – но то был сущий пустяк по сравнению с собственно генетической терапией, которая должна была восстановить ДНК в каждой из триллионов соматических клеток их тел. Ключевым её элементом было удлинение теломеров, но требовалось сделать и многое другое: каждая копия ДНК должна быть проверена на наличие ошибок, внесённых в ходе предыдущих копирований, и если ошибки найдены – а в ДНК пожилого человека таких ошибок миллиарды – они должны быть исправлены путём переписывания всей цепочки нуклеотид за нуклеотидом – очень тонкая и сложная операция, если она производится над живой клеткой. Затем свободные радикалы должны быть связаны и вымыты из тела, регуляторные последовательности приведены в исходное состояние, и прочее, и прочее – сотни процедур, каждая из которых устраняет определённый тип повреждений.

По завершении всего этого во внешности Дона и Сары ничего не изменилось. Однако изменения придут, как им сказали, мало‑помалу, в течение следующих нескольких месяцев – укрепится тут, подтянется там, пропадёт морщинка, увеличится мышца.

А пока Дон с Сарой вернулись в Торонто, опять‑таки за счёт Коди Мак‑Гэвина; во время этой поездки в Чикаго и обратно Дон единственный раз в жизни путешествовал бизнес‑классом. Как ни странно, из‑за всех этих хирургических вмешательств и мелких медицинских неудобств он чувствовал себя более усталым и вымотанным, чем до начала процедуры омоложения.

Дважды в день они с Сарой получали инъекции гормонов, и раз в неделю из «Реювенекс» прилетал к ним доктор – это было включено в стоимость обслуживания – проверить, как проходит их роллбэк. У Дона сохранились смутные детские воспоминания о семейном докторе, который наносил им регулярные визиты в 1960‑е, но всё равно такой уровень медицинского внимания к своей персоне казался почти греховным для его канадской души.

Многие годы он избегал смотреть на себя в зеркале, кроме как чисто формально во время бритья. Ему не нравилось, как он выглядел, когда был толстым, и не нравилось, каким он стал сейчас – морщинистым, в пигментных пятнах, усталым, старым . Но теперь он каждое утро внимательно изучал своё лицо в зеркале ванной, оттягивал кожу, искал признаки восстановления эластичности. Он также осматривал лысину в поисках молодой поросли. Ему пообещали, что волосы вырастут снова и будут такими же светло‑каштановыми, как в юности, а не седыми, как в пятьдесят, или снежно‑белыми, какими стали их остатки к восьмидесяти.

У Дона всегда был крупный нос, и он, как и уши, ещё более увеличился к старости; хрящеватые части тела растут на протяжении всей жизни. Когда роллбэк будет завершён, «Реювенекс» вернёт нос и уши к размерам, которые они имели, когда ему было двадцать пять.

Сестра Дона Сьюзен, уже пятнадцать лет как покойница, тоже была обладателем фамильного шнобеля семьи Галифаксов, и в шестнадцать, после многолетних упрашиваний, родители оплатили ей ринопластику.

Он помнил тот чудесный момент, когда после многих недель с неё сняли повязку, открыв миру коротенькое и курносое произведение доктора Джека Карнаби, которого «Торонто Лайф» за год до этого назвала лучшим носоделом города.

Ему хотелось, чтобы такой волшебный момент был и сейчас, какое‑нибудь «ага!», внезапное возвращение энергичности и силы, какое‑то перерезание ленточки. Но ничего такого не было; процесс складывается из недель мелких незаметных изменений, в ходе которых ускоряется деление и обновление клеток, растёт уровень гормонов, ткани регенерируются, ферменты…

О, Господи , подумал он. Господи Боже мой! У него на голове были новые волосы, практически невидимый пух, как на персике, расползающийся от его белоснежного венчика и взбирающийся к макушке, покоряя территорию, казалось бы, безвозвратно утраченную давным‑давно.

– Сара! – закричал Дон и, впервые за многие годы, осознал, что кричит, не испытывая боли в горле. – Сара! – Он сбежал – да, практически сбежал  – вниз по лестнице в гостиную, где она сидела в «Сибарите», уставившись в незажжённый камин.

– Сара! – сказал он, склоняя к ней голову. – Погляди!

Она очнулась от мыслей, в которые была погружена, и, хотя с наклонённой головой он не мог её видеть, он услышал озадаченность в её голосе.

– Я ничего не вижу.

– Хорошо, – сказал он разочарованно, – тогда пощупай.

Он ощутил, как прохладная морщинистая ладонь касается его черепа, кончики пальцев прослеживают крошечные ручейки новой поросли.

– Боже милостивый! – прошептала она.

Он привёл голову в нормальное положение; он знал, что улыбается от уха до уха. Когда сразу после тридцати он начал лысеть, то перенёс это стоически, но тем не менее был невероятно, безгранично рад этому почти неощутимому возвращению волос.

– А что у тебя? – спросил он, устраиваясь на диване рядом с Сариным креслом. – Есть какие‑то признаки?

Сара покачала головой – медленно, и как ему показалось, немного печально.

– Нет, – сказала она. – Пока ничего.

– Ну, – ответил он, ободряюще похлопывая её по тонкой руке, – наверняка скоро начнётся.

Глава 9

Сара всегда будет помнить день 1 марта 2009 года. Ей сорок девять, она уже десять лет как профессор с пожизненным контрактом в Университете Торонто, пять лет как победила рак груди. Она шла по коридору четырнадцатого этажа, когда расслышала звонок своего офисного телефона. Она пробежала остаток пути до своего кабинета, в очередной раз порадовавшись тому, что работает в области, где носить каблуки не обязательно. К счастью, ключ уже был у неё в руке, иначе она ни за что не успела бы схватить трубку до того, как включится университетская голосовая почта.

– Сара Галифакс, – сказала она в трубку.

– Сара, это Дон. Ты слышала новость?

– Привет, дорогой. Нет, не слышала. Что стряслось?

– Сообщение с Сигмы Дракона.

– О чём ты?

– Сообщение, – повторил Дон, словно проблема Сары была в том, что она плохо его расслышала, – с Сигмы Дракона. Я на работе – это на всех каналах и в интернете.

– Этого не может быть, – сказала она, включая, тем не менее, компьютер. – Мне бы сказали до того, как оповещать прессу.

– Я говорю тебе, как есть, – ответил он. – Они хотят тебя в вечерний выпуск «As It Happens».

– Э‑э… конечно. Но это наверняка какая‑то утка. «Декларация принципов» требует, чтобы…

– Сет Шостак прямо сейчас рассказывает о нём на американском радио. По‑видимому, они приняли сигнал вчера вечером, и кто‑то проболтался.

Компьютер Сары всё ещё загружался. Из динамиков послышалась стартовая мелодия Windows.

– Что в сообщении?

– Никто не знает. Оно общедоступно, и сейчас вксь мир пытается его разгадать.

Сара обнаружила, что барабанит пальцами по краю стола и мычит что‑то неразборчивое по поводу медленной загрузки компа. Большие иконки начали заполнять десктоп, а маленькие выскакивать одна за другой в системном трее.

– Ну, всё, – сказал Дон. – Пора бежать. Меня ждут в операторской. Тебе сегодня позвонят насчёт интервью. Сообщение в сети повсюду, и на слэш‑доте тоже. Пока.

– Пока. – Она положила трубку левой рукой, правой в это время энергично двигая мышкой, и скоро сообщение – обширный массив нулей и единиц – появилось у неё на экране. Всё ещё сомневаясь, она открыла ещё три браузерных окна и принялась искать информацию о том, когда и как сообщение было принято, что про него уже известно и прочее.

Никакой ошибки. Сообщение было подлинным.

Рядом не было никого, к кому можно было обратиться, но она, откинувшись на спинку кресла, всё‑таки произнесла эти слова, слова, которые были мантрой участников программы SETI с тех пор, как их написал Уолтер Салливан в своей знаменитой книге:

– Мы не одни …

– Профессор Галифакс, правда ли, что мы можем никогда не догадаться о том, что пытаются нам сказать инопланетяне? – спрашивала ведущая – её звали Кэрол Офф – тогда, в 2009, в радиоэфире программы «As It Happens». – Я имею в виду, мы живём на одной планете с дельфинами, и до сих пор не знаем, о чём они говорят. Как вообще возможно понять, о чём говорят существа из другого мира?

Сара улыбнулась Дону, сидевшему в звукооператорской по другую сторону стекла; они много раз обсуждали этот вопрос.

– Ну, во‑первых, вполне возможно, что никакого языка дельфинов не существует, по крайней мере, такого богатого и абстрактного, как наш. У дельфинов меньший, чем у людей, мозг, если брать его в отношении к массе тела, и огромная его часть занята исключительно задачами эхолокации.

– То есть, возможно, что мы не расшифровали их язык, потому что и расшифровывать нечего? – спросила ведущая.

– Именно. Кроме того, из того факта, что мы с одной планеты, вовсе не следует, что у нас больше общего с ними, чем с инопланетянами. На самом деле у нас с дельфинами очень мало общего. У них даже рук нет, а вот у инопланетян они наверняка есть.

– Откуда вы знаете?

– Из того факта, что они построили радиопередатчик. Тем самым доказав, что они – технологически развитые существа. Они почти наверняка живут на суше, из чего, опять же, следует, что с ними у нас больше общего, чем с дельфинами. Чтобы заниматься металлургией и всем прочим, необходимым для радио, нужен огонь. Плюс, конечно, использование радио подразумевает понимание математики, и это тоже роднит нас с ними.

– Не все из нас сильны в математике, – сказала ведущая. – Но означают ли ваши слова, что тот, кто послал это сообщение, должен иметь много общего с тем, кто пытается это сообщение получить ?

Сара помолчала несколько секунд, раздумывая.

– Гмм… да. Да, я думаю, это так.

Доктор Петра Джоунз была рослой, безупречно одетой негритянкой лет тридцати на вид – хотя, как полагал Дон, насчёт работников «Реювенекс» никогда нельзя быть уверенным. Она была очень красива, с высокими скулами и живыми глазами и волосами, заплетёнными в дреды – стиль, который уже несколько раз входил в моду и выходил из неё. Она явилась для еженедельного осмотра Дона и Сары – часть её регулярной поездки по городам и весям, в которых живут клиенты «Реювенекс».

Петра сидела в гостиной дома по Бетти‑Энн‑драйв, скрестив свои длинные ноги. Напротив неё было окно, одно из двух, расположенных по разные стороны от камина.

На улице таял снег; наступала весна. Петра посмотрела на Сару, потом на Дона, и наконец, произнесла:

– Что‑то пошло не так.

– В смысле? – тут же отозвался Дон.

Но Сара просто кивнула, и её голос был полон печали.

– Я не регрессирую, верно?

Он почувствовал, как сердце пропускает удар.

Петра тряхнула головой, и бусины, вплетённые в её дреды, издали тихий стук.

– Мне очень жаль, – сказала она едва слышно.

– Я знала, – сказала Сара. – Я… где‑то внутри, я это знала.

– Но почему? – спросил Дон. – Чёрт возьми, почему?

Петра слегка приподняла плечи.

– Это большой вопрос. Наша команда работает над ним в эту самую минуту, и…

– Это можно исправить? – спросил он. Господи, пусть она скажет, что это можно исправить!

– Мы не знаем, – сказала Петра. – Мы никогда раньше не сталкивались с такими случаями. – Она помолчала, по‑видимому, собираясь с мыслями. – Нам удалось удлинить ваши теломеры, Сара, но по какой‑то причине новые конечные последовательности попросту игнорируются при воспроизводстве хромосом. Вместо того чтобы продолжать транскрипцию до самого конца ДНК репликаторный фермент останавливается там, где ваша хромосома заканчивалась раньше. – Она снова помолчала. – Некоторые другие биохимические изменения, которые мы запустили, также были отвергнуты, и мы тоже не знаем, почему.

Дон уже был на ногах.

– Это чепуха какая‑то, – сказал он. – Вы же говорили, что знаете, что делаете.

Петра сжалась, но потом нашла в себе силы. Дону слышался в её речи какой‑то слабый акцент – Джорджия?

– Послушайте, – сказала она, – я доктор, не пиарщик. Мы правда знаем о старении и запрограммированной смерти клеток больше, чем кто‑либо другой. Но до сего дня мы выполнили меньше двух сотен операций омолаживания людей более чем на десять лет. – Она слабо развела руками. – Мы всё ещё на неразведанной территории.

Сара смотрела на свои руки – покрытые старческими пятнами, с почти прозрачной кожей и вздувшимися суставами – лежащие у неё на коленях.

– Я останусь старой.

Это было утверждение, а не вопрос.

Петра закрыла глаза.

– Мне так жаль, Сара. – Но потом её тон стал чуть‑чуть оптимистичней, хотя этот оптимизм показался Дону неискренним. – Но кое что из сделанного нами всё же произвело благоприятный эффект, и ничто из этого не нанесло вреда. Разве вы не говорили в прошлый раз, что у вас прошли донимавшие вас боли?

Сара посмотрела на Дона и прищурилась, словно пытаясь разглядеть кого‑то очень, очень далёкого. Он подошёл к ней и встал рядом, положив руку на её костлявое плечо.

– У вас ведь должны быть хоть какие‑то идеи относительно возможных причин.

– Как я сказала, мы всё ещё работаем над этим, но…

– Но что? – спросил он.

– В общем, дело в том, что у вас был рак груди, миссис Галифакс…

Она сузила глаза.

– Да. И что? Это было давным‑давно.

– Когда мы обсуждали вашу медицинскую историю перед началом процедуры, вы рассказали нам, как его лечили. Химиотерапия. Радиация. Лекарства. Мастэктомия.

– Да.

– Так вот, один из наших специалистов думает, что здесь есть какая‑то связь. Не с успешным лечением, о котором вы нам рассказали. Но он хотел бы знать, были ли до этого какие‑либо неудачные попытки лечения.

– Боже, – сказала Сара. – Я не и вспомню таких деталей. Это было больше сорока лет назад, и я старалась вообще выбросить всё это из головы.

– Конечно, – мягко сказала Петра. – Возможно, нам стоит поговорить с докторами, которые вас лечили.

– Наш терапевт тех времён давно уже умер, – сказал Дон. – А онкологу тогда было за шестьдесят. Она, наверное, тоже уже умерла.

Петра кивнула.

– А ваш старый доктор не мог передать свои записи новому?

– Господи, нам‑то откуда такое знать? – сказал Дон. – Когда мы меняли доктора, то заполняли анкеты с медицинской историей, и я уверен, что мы разрешили передачу наших данных, но…

Петра снова кивнула.

– Но то была эра бумажных историй болезни, не правда ли? Кто знает, что с ними стало за все эти годы. И всё‑таки нашим специалистам удалось установить, что примерно в это время – начало 2000‑х, правильно? – в Канаде существовал какой‑то препарат для лечения рака на основе интерферона, который никогда не была официально одобрен в Штатах, и поэтому мы ничего про него не знали. Он давно уже ушёл с рынка; в 2010 появились гораздо более эффективные средства. Но мы пытаемся отыскать образцы, чтобы провести тесты. Он думает, что если вы принимали этот препарат, то он мог стать причиной неудачи нашей процедуры, предположительно, уничтожив некоторые важные вирусы комменсального типа.

– Господи, вы должны были готовиться тщательней, – сказал Дон. – Мы можем вас засудить.

Петра немного подобралась и решительно посмотрела на него.

– Засудить нас за что? За то, что процедура, за которую вы не платили, не нанесла никакого вреда?

– Дон, пожалуйста, – сказала Сара. – Я не собираюсь ни с кем судиться. Я не…

Её голос затих, но он знал, что она собиралась сказать. «Я не хочу тратить то время, что мне осталось, на хождение по судам». Он ободряюще погладил её по плечу.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Но вы можете попробовать снова? Может быть, повторная операция? Ещё одна попытка роллбэка?

– Мы уже пытались попробовать ещё раз. С образцами тканей, что мы взяли у вашей жены. Никакого эффекта.

Он чувствовал подступающий к горлу комок. Будь оно проклято – будь они все прокляты. Коди Мак‑Гэвин, за то, что принёс эту безумную идею в их жизнь. Люди из «Реювенекс». Чёртовы инопланетяне с Сигма Дракона II. Они все могут отправляться в ад.

– Это смешно, – сказал Дон, качая головой. Он убрал руку с плеча Сары, потом сцепил руки за спиной и начал ходить взад‑вперёд по гостиной, гостиной, которая была домом для него и его жены, гостиной, по которой учились ползать их дети, гостиной, с которой было связано так много воспоминаний, так много истории – их с Сарой общей истории, годы за годами, хорошие и плохие, тучные и тощие.

Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул.

– Тогда я хочу, чтобы вы остановили и мой процесс тоже, – сказал он, на короткое время оказавшись спиной к обеим женщинам.

– Господи, нет, – сказала Сара. – Не делай этого.

Он повернулся и зашагал к ним.

– Это единственное, что теперь имеет смысл. Я никогда этого не хотел, и я уж точно не хочу этого, если того же не получишь ты.

– Но ведь это подарок судьбы, – сказала Сара. – Это всё то, о чём мы говорили: увидеть, как растут наши внуки, увидеть их детей. Я не могу – не позволю тебе от этого отказаться.

Он покачал головой.

– Нет. Мне это не нужно. Больше не нужно. – Он перестал ходить и посмотрел прямо на Петру. – Отключите его.

Карие глаза Петры расширились от удивления.

– Я не могу. Мы не можем.

– В каком смысле «вы не можете»? – сказал Дон.

– Ваше лечение уже завершено, – сказала Петра. – Ваши теломеры удлинены, свободные радикалы вычищены, ДНК восстановлена и так далее. Нет способа это отменить.

– Должен быть, – сказал он.

Петра философски пожала плечами.

– Не думаю, что на поиск способов сокращения срока человеческой жизни выделяют много грантов.

– Но вы ведь можете остановить омоложение, нет? То есть, я понимаю, что я не могу снова стать физически восьмидесятисемилетним. Пусть так. Мне сейчас – сколько? полагаю, около семидесяти, правильно? Просто остановите роллбэк на этом самом месте. – Он ткнул пальцем вниз, словно ставя точку. Семидесятилетним ещё можно будет жить; это будет не так плохо, пропасть будет преодолимой. Айвен Кремер, в конце концов, был женат на женщине на пятнадцать лет моложе его. Правда, Дон не мог припомнить никого из своего круга, кто был бы женат на женщине на полтора десятка лет старше, но наверняка это не редкость в наши дни.

– Омоложение невозможно остановить до срока, – сказала Петра. – Целевой возраст кодируется на этапе генной терапии. Переделать уже нельзя. Каждый раз, как ваши клетки делятся, вы становитесь физически моложе и крепче, пока конечная цель не будет достигнута.

– Значит, сделайте ещё одну генную терапию, – сказал Дон. – Ну, которая перепишет…

– Мы пробовали это на животных, – сказала Петра, – просто чтобы знать, что будет.

– И?

Она пожала плечами.

– Это их убило. Деление клеток полностью прекратилось. Нет, вам придётся дождаться, пока роллбэк не дойдёт до конца. Мы, конечно, можем отменить то, что запланировано на потом – восстановление зубов, коленных суставов, пересадку вам новой почки, когда вы окрепнете достаточно, чтобы выдержать операцию. Но какой в этом будет смысл?

Дон почувствовал, как учащается его пульс.

– То есть я всё‑таки обречён стать двадцатипятилетним?

Петра кивнула.

– Омоложение завершится через несколько месяцев, но когда это произойдёт, таков будет ваш биологический возраст, и с этого момента вы снова начнёте стареть с нормальной скоростью.

– Господи, – сказал он. Двадцать пять. Тогда как Саре по‑прежнему будет восемьдесят семь. – Господи Иисусе…

Петра выглядела, будто поражённая громом и медленно, почти незаметно покачивала головой.

– Что? – спросил Дон.

Она вскинула взгляд, и, казалось, её глазам понадобилось какое‑то время, чтобы сфокусироваться.

– Простите, – сказала она. – Просто… я и представить не могла, что буду извиняться за то, что дала кому‑то лишние семьдесят или восемьдесят лет жизни.

Дон снова скрючился рядом с сидящей в кресле женой. Как мучительно больно это бы было совсем недавно – и всё же от того, что сейчас он может сделать это без труда, он не испытывал никакой радости.

– Прости, дорогая, – сказал он. – Мне так жаль.

Но Сара покачала головой.

– Не нужно. Всё будет хорошо. Вот увидишь.

Как всё может быть хорошо? удивился он. Они прожили всю жизнь синхронно друг с другом: родились в один год, выросли среди тех же самых событий. Оба точно помнили, где они, девятилетние, были тот момент, когда Нил Армстронг впервые ступил на Луну. Оба были подростками, когда случился Уотергейт; им было под тридцать, когда пала Берлинская стена; за тридцать, когда рухнул Советский Союз; за сорок, когда был обнаружен инопланетный разум. Даже до того, как они встретились, они шагали по сцене жизни вместе, вместе старели, становясь лучше, как две бутылки вина одного урожая.

В голове у Доно всё плыло, и, казалось, перед глазами тоже. Лицо Сары начало расплываться – слёзы в его глазах сделали то, что не смогла чудо‑терапия «Реювенекс» – стёрли её морщины и разгладили черты.