Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 108 страниц)

31

Панель управления шлюзовой камерой лунобуса располагалось, как этого и следовало ожидать, рядом с дверью шлюзовой камеры. Пилот ещё не появился, что было очень кстати. Я взошёл на борт первым и дождался остальных. На самом деле мне хватило бы одного, но… но, чёрт побери, следующие два пассажира, две женщины, белая и азиатка, вошли вместе. Ну, что поделаешь.

Я переместился к управлению шлюзом и уже готов был нажать соответствующую кнопку, когда увидел, что не кто другой, а сам Брайан Гадес идёт по коридору, взмахивая в воздухе хвостом своей причёски. Будет лучше с ним внутри или снаружи? Мне нужно было принять решение немедленно, и я решил, что с ним внутри удар будет даже сильнее. Я дождался, пока он пройдёт через шлюз, и затем нажал кнопку аварийной блокировки…

Две женщины уже заняли свои места. Они сели не вместе; несмотря на то, что, входя, болтали друг с другом, подругами они, похоже, не были. Гадес ещё стоял, и он удивлённо обернулся, услышав звук задраиваемого шлюза.

Он обернулся и впервые заметил меня; его глаза стали круглыми.

– Салливан?

Я вытащил горный пистолет из маленького рюкзака, который я положил на сиденье рядом с собой, а потом кашлянул, прочищая горло в сухом воздухе кабины.

– Мистер Гадес, дамы – прошу меня простить… – Я замолчал; макушку словно пронзило иглой боли. Я дождался, пока она поутихнет.

– Мистер Гадес, дамы, – снова повторил я, словно предыдущие мои слова не висели до сих пор в воздухе, – это угон.

Я сам не был уверен, какой реакции ждал: визга, криков? Все трое тупо смотрели на меня.

Наконец, Гадес произнёс:

– Вы ведь шутите, правда?

– Нет, – сказал я. – Не шучу.

– Вы не можете угнать лунобус, – сказала женщина‑азиатка. – Его здесь некуда угонять.

– Я не собираюсь его куда‑то угонять, – сказал я. – Я собираюсь оставить его здесь подключённым к жизнеобеспечению Верхнего Эдема, пока не будут выполнены мои требования.

Вот так. Это был не совсем кафетерий в «Вулворте», но сойдёт.

– И чего же вы требуете? – спросила вторая женщина.

– Мистер Гадес знает – а вам я скажу позже. Но сперва позвольте сказать, что я не хочу причинять вред кому бы то ни было; это они причиняют мне вред. Моя цель – чтобы все мы вышли отсюда живыми и невредимыми.

– Мистер Салливан, пожалуйста, – сказал Гадес.

– «Пожалуйста»? – я фыркнул. – Я говорил вам «пожалуйста». Я умолял вас. Но вы отказали.

– Должен быть другой способ, – сказал Гадес.

– Такой был. Вам он не понравился. Ладно, хватит пока разговоров. Мистер Гадес, сядьте – вон там, в первом ряду.

– Или что? – спросил Гадес.

– Или, – сказал я, старайся, чтобы голос звучал ровно, – я вас убью. – Я поднял горный пистолет.

– Что это? – спросила женщина‑азиатка.

– Приспособление для альпинизма, – сказал я. – Стреляет металлическими штырями и пробивает человека насквозь.

Гадес на мгновение задумался, потом усадил своё долговязое тело в одно из двух передних кресел. Потом повернул его так, чтобы оказаться лицом ко мне.

– Очень хорошо, – сказал я. – Теперь – я больше не хочу, чтобы за мной шпионили. Все трое: провернитесь к своему иллюминатору и опустите виниловую шторку.

Никто не двинулся.

– Быстро! – рявкнул я.

Сначала подчинилась азиатка, потом вторая женщина. Гадес демонстративно напрягся, якобы пытаясь опустить свою, потом повернулся ко мне и сказал:

– Она застряла.

Я не собирался перегибаться через него и проверять, так что просто сказал:

– Вы врёте. Закройте её.

Гадесь подумал, потом с преувеличенным усилием потянул за шторку, и она опустилась.

– Так‑то лучше, – сказал я. Потом указал на белую женщину. – Вы – встаньте и закройте все остальные шторки, пожалуйста.

– «Пожалуйста»? – сказала она, передразнивая меня, передразнивающего Гадеса. – Вы хотите сказать, «сделайте это, или я вас убью»?

Я не собирался вступать в споры.

– Я канадец, – сказал я; я по‑прежнему держал пистолет, но опустил руку. – Я не могу не сказать «пожалуйста».

Она застыла на мгновение, потом слегка пожала плечами, поднялась и пошла по салону, опуская шторки.

– Также закройте дверь в кабину.

Она подчинилась. Переднее панорамное окно больше не было видно из салона – что означало, что через него теперь не было видно нас.

– Спасибо, – сказал я. – Теперь займите своё место.

С другой стороны шлюза послышался стук – кто‑то пытался заставить нас его открыть. Я его проигнорировал и вместо этого переместился к панели связи рядом с дверью шлюзовой камеры. На ней был двадцатисантиметровый экран видеофона.

На экране появилась привлекательная темноглазая брюнетка.

– Транспортный контроль Хевисайда лунобусу‑четыре, – сказала она. – Что случилось? У вас поломка шлюзовой камеры? Пробоина в корпусе?

– Хевисайд, это лунобус‑четыре, – сказал я в камеру. – Говорит Джейкоб Салливан. Со мной ещё три человека, в том числе Брайан Гадес, так что делайте в точности, как я скажу. Не пытайтесь войти в лунобус. Я знаком с принципами его работы; спросите Квентина Эшберна, он подтвердит. Если я не получу того, что мне нужно, я открою топливный бак. Моногидразин из него сублимирует в облако взрывчатого пара, и я запущу маршевый двигатель и подожгу его. Взрыв уничтожит половину Верхнего Эдема.

Глаза брюнетки округлились.

– И вас также, – сказала она. – Вы ведь тоже умрёте.

– Я уже мёртв! – крикнул я. Чёрт, я пытался сохранять спокойствие, но молотки у меня в голове стучали всё сильнее. – Я – кожура, сброшенная кожа. У меня ни личности, ни документов. – Я сделал глубокий вдох, потом сглотнул. – Мне нечего терять.

– Мистер Салливан…

– Нет. И больше никаких разговором. Я не хочу вести переговоры с диспетчером. Найдите мне кого‑нибудь, у кого есть полномочия договариваться. Пока же… – Я ткнул пальцем в кнопку «выкл».

Хотел бы я, чтобы был способ обойтись без привлечения других людей. Но его не было. Они могли эвакуировать Верхний Эдем или найти какой‑то способ запустить лунобус удалённо. Я хотел, чтобы на кону стояло больше, чем куча оборудования, неважно, насколько дорогостоящего.

– Теперь, – сказал я, глядя на двух женщин и Гадеса, – можно познакомиться. Меня зовут Джейкоб Салливан, я из Торонто. Я скопировал своё сознание в исусственное тело, потому что был смертельно болен. Но сейчас меня вылечили, и я хочу вернуться домой – таково моё требование. Я искренне не хочу причинять вреда никому из вас. – Я сделал жест в сторону женщины‑азиатки, специально проверив, что делаюэто пустой левой рукой, а не правой, в которой держу пистолет. – Теперь вы.

Женщина посмотрела на меня с вызовом, но потом решила, что немного сотрудничества не помещает.

– Я Акико Утияма, – сказала она. Она была не слишком красива, худа, с короткими волосами, выкрашенными в какой‑то светлый цвет. – Я радиоастроном из обсерватории SETI в кратере Чернышева. – Она помолчала, потом добавила: – У меня муж и две дочки шести лет, близнецы. Я очень хочу к ним вернуться.

– И я очень надеюсь, что вернётесь, – сказал я. – Я повернулся ко второй женщине, которая была гораздо сипатичнее – с большими глазами и копной тёмных волос. – Вы?

– Хлоя Хансен, – сказала она. – Главный диетолог Верхнего Эдема.

– Так значит, это вы, – сказал я.

– Что «я»?

– Вы подсыпаете мне в еду всякую дрянь.

Она была хорошей актрисой, этого у неё не отнять.

– О чём вы говорите?

Я проигнорировал вопрос и повернулся к Гадесу.

– Хлоя, без сомнения, вас знает, а я и подавно, но мы можем задержаться здесь надолго, так что вы тоже можете представиться Акико.

Гадес скрестил руки на груди и нахмурился, однако подчинился.

– Я Брайан Гадес, шеф‑администратор Верхнего Эдема.

Акико внимательно посмотрела на него.

– Так это он из‑за вас, – сказала она, указывая на меня. – Дайте ему то, что он просит, и покончим с этим.

– Я не могу ему этого дать, – сказал Гадес. – Он подписал контракт. Кроме того, вся наша бизнес‑модель…

– Да в задницу вашу бизнес‑модель! – перебила его Акико. – Просто сделайте то, что он говорит.

– Нет. У его новой версии на Земле тоже есть права, и…

– И у меня есть права! – сказала Акико. – Как и у… Хлоя, верно? У нас у всех есть права!

– Да, у вас есть, – сказал я. – А у меня нет – в данный момент нет, и об этом‑то и речь. Когда я верну себе свои права, всё закончится.

Телефон пискнул. Я подошёл к панели и нажал кнопку приёма вызова.

– Здравствуйте, – сказал мужской голос с рафинированным британский выговором. – Я могу поговорить с мистером Салливаном?

– Джейкоб Салливан у телефона, – сказал я. – С кем я говорю? – Я всегда становлюсь преувеличенно вежлив, когда слышу британский акцент.

– Меня зовут Габриель Смайт, и мне выпала честь выполнять обязанности вашего основного посредника в разрешении данного недоразумения.

Смайт – мне знакомо это имя. Я задумался, и тут до меня дошло. Низенький румяный человечек с платиновыми волосами, который вёл поминальную службу по Карен Бесарян.

– Вы в диспетчерской транспортной службы? – спросил я.

– Да. Со мной миз Бортолотто, с которой вы разговаривали ранее.

– Я вас помню. Вы вели поминальную службу по Карен. Но вы ведь не раввин… или раввин?

– Я не собираюсь вам лгать, мистер Салливан, уверяю вас. Я главный психолог компании «Иммортекс».

Я набрал полные лёгкие неприятно сухого воздуха лунобуса.

– Я не псих, доктор Смайт.

– Вы можете звать меня Гейб.

Я подумал о том, чтобы отклонить предложения. Мы никакие не приятели. Он мой враг; я должен это помнить. Однако если я буду звать его «доктор», это даст ему преимущество статуса.

– Ладно. Гейб, – сказал я, наконец, – я не псих.

– Никто этого не говорил, – ответил Гейб.

– Тогда почему со мной разговариваете вы?

– Не нашлось больше никого с опытом участия в подобного рода ситуациях. Кто‑то должен этим заниматься, и шеф‑повар вряд ли для этого подойдёт. Кроме того, вы взяли мистера Гадеса в… вы удерживаете мистера Гадеса.

Интересно, как он оборвал себя, прежде чем сказать «в заложники». Должно быть, у него сейчас на экране было какое‑то пособие по переговорам с террористами, в котором, по‑видимому, рекомендовалось избегать этого слова. Неплохая рекомендация; мне и самому это слово не нравилось. Но мне нужен эффект .

– Теперь, – продолжал Смайт, – самое главное. У кого‑нибудь на борту есть какие‑то особые нужды? Какие‑либо проблемы медицинского плана?

Ага: он и правда отрабатывает какой‑то список.

– У всех всё хорошо.

– Вы уверены?

Я посмотрел, как трое остальных, выгнув шеи, смотрят на меня через плечо.

– С вами всё в порядке? – спросил я.

Акико, казалось, собралась было что‑то сказать, но в конце концов передумала. Остальные молчали.

– Да, – сказал я. – У всех всё в порядке. И я не хочу никому причинять вреда.

– Я рад это слышать, Джейк. Очень рад. Не могли бы вы открыть видеоканал? Семьи… э‑э… – Он, должно быть, искал одобренный термин. – …задержанных наверняка захотят увидеть их.

– Командовать здесь буду я.

– Конечно, – сказал Смайт. – Безусловно. Тогда, каковы ваши… что я для вас могу сделать?

Требования . Он явно собирался спросить, каковы мои требования, но снова оборвал себя на полуслове. Мы тут ведём переговоры . Торгуемся. Торговля – это обоюдная выгода, взаимный компромисс; это не сработает, если появятся неустранимые «требования».

Я решил снова его ущипнуть.

– У меня только одно требование. Я хочу вернуть свою личность. Верните меня на Землю и дайте мне жить своей прежней жизнью. Сделайте это, и я всех отпущу.

– Я посмотрю, что я смогу сделать.

Изящно и неопределённо; подозреваю, учебник советовал никогда не брать на себя никаких обязательств, которые он не мог бы исполнить.

– Не заговаривайте мне зубы, Гейб. Вы не можете вернуть мне личность. Но есть человек, который может – другой Джейкоб Салливан, дубликат моего разума в теле робота, который остался на Земле.

– И это проблема, Джейк. Вы наверняка сами её видите. Земля далеко. И, как вы должны знать, мы пообещали, что вы никогда не войдёте в контакт с тем, кто вас заменил. Он должен приложить все усилия, чтобы забыть о том, что его оригинал всё ещё существует.

«Существует». Не «жив». Существует.

– Сделайте исключение, – сказал я. – Свяжите нас по радио.

– Мы на обратной стороне Луны, Джейк.

– А вы можете транслировать сигнал через спутники связи на синхронной орбите над лунным экватором. Я не идиот, Гейб, и я правда всё обдумал. Перезвоните мне, когда получите ответ.

С этими словами я отключил связь.

32

Карен всё ещё приходила в себя после разговора о её давно умершей дочери. Мы немного постояли вместе, обнявшись, в коридоре зала суда. Присяжных, разумеется, на время перерыва увели в их комнату, так что они ничего этого не видели, что было к лучшему: это было не для публики. Я обнаружил, что глажу искусственные волосы Карен искусственной рукой, надеясь, что это как‑то её утешит. К окончанию перерыва Карен немного успокоилась, и мы вернулись в зал суда. Я занял своё место среди зрителей; Малкольм Дрэйпер уже был там, и Дешон уже сидел за столом истца. Я увидел, как входит Мария Лопес. Она выглядела… я не знаю, как это описать. Отчаянной, может быть. Или решительной. Дела пошли не так, как она планировала всего минуту назад. Интересно, что же именно она планировала.

Дверь в кабинет судьи Херрингтона открылась. «Всем встать» – скомандовал клерк, и все встали. Херрингтон занял своё место за судейским столом, стукнул молотком и сказал:

– Снова ведётся протокол в деле «Бесарян против Горовица». Миз Лопес, вы можете продолжать опрос миз Бесарян.

Лопес поднялась, и я видел, как она глубоко вдохнула, всё ещё неуверенная в себе.

– Спасибо, ваша честь, – сказала она и замолчала.

– Ну? – спросил Херрингтон секунд через пятнадцать.

– Прошу прощения, ваша честь, – сказала Лопес. Она посмотрела на Карен – или, вероятно, посмотрела мимо Карен, немного правее неё, словно фокусируясь на мичиганском флаге, а не на свидетеле.

– Миз Бесарян, позвольте мне перефразировать мой предыдущий вопрос. Вы когда‑либо делали аборт?

Дешон немедленно вскочил на ноги.

– Возражение! Отношение к делу!

– Лучше бы в этом был смысл, миз Лопес, – сердито сказал Херрингтон.

– Я его покажу, – ответила Лопес; прежний пыл частично вернулся к ней, – если мне будет дана такая возможность.

– У вас есть всего одна попытка.

Лопес отвесила свой фирменный поклон.

– Разумеется, ваша честь. – Она повторила вопрос, дав присяжным ещё раз услышать важное слово в самом конце. – Миз Бесарян, вы когда‑либо делали аборт?

– Да, – тихо ответила Карен.

По залу заседаний пробежал шепоток. Судья Херрингтон состроил гримасу и стукнул молотком.

– Ну же, мы не собираемся делать из вас преступницу, миз Бесарян. – сказала Лопес. – Мы не хотим, чтобы у жюри сложилось впечатление, будто вы подвергались этой операции в недавнее время, не так ли? Не скажете ли вы суду, когда именно вы прервали жизнь плода?

– Э‑э… это был 1988‑й.

– Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. То есть это было сколько? – пятьдесят семь лет назад, правильно?

– Да.

– То есть если бы вы не избавились от того плода, у вас был бы ещё один ребёнок – сын или дочь – в возрасте примерно пятидесяти шести лет.

– Я… вероятно.

– Вероятно? – повторила Лопес. – Я думала, ответ будет «да».

Карен смотрела в пол.

– Да, полагаю, что так.

– Пятьдесят шесть лет. Зрелый мужчина или женщина, весьма вероятно, что с собственными детьми.

– Возражение, ваша честь, – сказал Дешон. – Отношение к делу!

– Поторопитесь, миз Лопес.

Она кивнула.

– Весь смысл в том, что аборт был произведён в 1988 году. – Она сделала особое ударение на слове «произведён». – И это было… дайте подумать… за сорок лет до того, как «Роу против Уэйда» было отменено «Литтлером против Карви».

– Вам виднее.

– А «Роу против Уэйда» временно легализовал право женщины прерывать зреющую внутри неё жизнь, не так ли?

– Изначально эта мера не планировалась как временная, – возразила Карен.

– Простите, – сказала Лопес. – Я лишь хотела заверить суд, что вы прервали развитие плода, когда в Соединённых Штатах это было законно, – не так ли?

– Да. Это была законная процедура. Которую делали в государственных больницах.

– О, конечно. Конечно. Мы не хотил рисовать в головах присяжных картины мрачных коновалов в глухих переулках.

– Вы только что это сделали, – решительно сказала Карен. – Это была законная, моральная и общепринятая процедура.

– Общепринятая! – сказала Лопес с облегчением. – Общепринятая, да. То самое слово.

– Возражение! – сказал Дешон, разводя руками. – Если у миз Лопес нет вопросов к моей клиентке…

– О, у меня есть вопросы. Есть. Миз Бесарян, почему вы сделали тот аборт?

Дешон начинал злиться; его лицо оставалось спокойным, а вот голос – нет.

– Возражение! Отношение к делу!

– Миз Лопес, пожалуйста, переходите к делу, – сказал Херрингтон, подпирая рукой подбородок.

– Всего пара минут, ваша честь. Миз Бесарян, почему вы сделали тот аборт?

– В то время я не хотела иметь ребёнка.

– То есть аборт действительно был сделан из соображений личного удобства?

– Из соображений экономической необходимости. Мы с мужем лишь начинали работать.

– То есть вы это сделали для блага ребёнка.

Дешон снова развёл руками.

– Возражение! Ваша честь, пожалуйста!

– Снимается, – сказала Лопес. – Миз Бесарян, когда вы делали этот аборт, то не думали, что совершаете убийство, не так ли?

– Разумеется, нет. Тогда это была совершенно законная процедура.

– Действительно. Этот период иногда называют Тёмными веками.

– Только не я.

– Да, не сомневаюсь. Скажите, пожалуйста, почему прерывание беременности – это не убийство?

– Потому что… потому что это не убийство . Потому что Верховный Суд Соединённых Штатов постановил, что это законная процедура.

– Да, да, да, я понимаю, что таковы тогда были законы. Но мне сейчас интересна ваша собственная моральная точка зрения. Почему прерывание той беременности не было убийством?

– Потому что плод ещё не был человеком – ни в моих глазах, ни в глазах закона.

– Сегодня, разумеется, закон с этим бы не согласился.

– Но не я.

Меня внутренне передёрнуло. Карен слишком рассердилась и стала неосторожна. Лопес тут же ухватилась за эту реплику.

– Вы хотите сказать, что ваши стандарты выше стандартов закона?

– Мои стандарты не зависят от давления лоббистов и прихотей политиков, если вы об этом.

– То есть вы по‑прежнему считаете, что плод – это не личность?

Карен молчала.

– Ответьте пожалуйста, миз Бесарян.

– Да.

Снова шум в зале; снова стук молотка.

– Вы говорите, что да, плод не является личностью?

– Да.

– Плод, созданный физическим проявлением любви между вами и вашим покойным супругом, упокой Господь его душу. Плод с сорока четырьмя хромосомами, содержащими уникальную комбинацию ваших черт и черт вашего мужа.

Карен молчала.

– Этот плод не является личностью, верно?

Карен помолчала ещё несного, потом произнесла:

– Верно.

– На каком этапе беременности вы её тогда прервали?

– На девятой… нет, десятой неделе.

– Вы не уверены?

– Это было ужасно давно, – сказала Карен.

– Верно. Почему вы ждали так долго? До того момента вы не знали, что беременны?

– Я узнала про беременность через четыре недели после зачатия.

– Тогда почему такая задержка?

– Мне нужно было время, чтобы подумать. – Карен не смогла удержаться от того, чтобы влезть на любимого конька, чёрт, чёрт, чёрт. – Как раз то, чего пятнадцатидневное ограничение «Литтлера против Карви» женщин лишило. Вам никогда не приходило в голову, миз Лопес, что установление такого ограничения на срок законного аборта заставило женщин второпях принимать решения, которых они, будь у них время разобраться со своими чувствами, принимать бы не стали?

– Я задаю вопросы, миз Бесарян, если не возражаете. И, в самом деле, предположим, вы снова забеременели в неподходящее время, и эта беременность случилась уже после «Литтлера против Карви». Вы позволили бы закону заставить вас принять решение к предписанной в законе дате?

– Это закон.

– Да. Но вы состоятельная женщина, миз Бесарян. Вы смогли бы найти способ сделать безопасный – по крайней мере, для вас – аборт после истечения пятнадцатидневного срока, не правда ли?

– Полагаю, да.

– И вы бы спокойно приняли это решение? Вас не беспокоило бы, что вы занимаетесь джерримандерингом границы между личностью и её отсутствием?

Карен ничего не ответила.

– Ответьте, пожалуйста, на вопрос. Вы бы передвинули границу между личностью и отсутствием личности так, чтобы было удобно лично вам?

Карен молчала.

– Ваша честь, не могли бы вы дать указание свидетелю ответить на вопрос?

– Миз Бесарян? – сказал судья Херрингтон. Карен кивнула, потом склонила голову набок. Она посмотрела на Дешона, затем на присяжных, затем снова на Лопес.

– Да, – сказала она, наконец. – Полагаю, я бы это сделала.

– Понимаю, – сказала Лопес, глядя на присяжных. – Мы понимаем. – Какой бы дискомфорт Лопес ни испытывала ранее, он уже прошёл. – Итак, миз Бесарян, ещё раз: что у этого несчастного зародыша, зачатого мужчиной и женщиной, отсутствует, не давая ему стать личностью, из того, что у вас, искусственного создания, есть, в силу чего вы личностью являетесь?

– Я… э‑э…

– Ну же, миз Бесарян! Вам не хватает слов? Вам, профессиональному писателю?

– Это… гмм…

– Это очень простой вопрос: должно быть что‑то, чего у вашего ликвидированного плода не было, но есть у вас. Иначе вы оба были бы личностью – в соответствии с вашим собственным моральным кодексом.

– У меня есть жизненный опыт.

– Однако он не ваш. То есть, это не опыт, накопленный непосредственно тем… той конструкцией, что находится сейчас перед нами. Этот опыт был скопирован в вас из настоящей Карен Бесарян, ныне покойной, верно?

– Он был перенесён из той прежней версии меня с её согласия и по её явно выраженному желанию.

– Нам приходится верить вам на слово, верно? Ведь – простите меня, но ведь настоящая Карен Бесарян мертва, не так ли?

– Я знала, что моё тело приходит в негодность; именно поэтому я организовала перенос в это долговечное тело.

– Но было перенесено не всё, не так ли?

– О чём вы?

– Я о том, что воспоминания миз Бесарян были перенесены, однако тривиальные мелочи, скажем, содержимое её желудка на момент переноса, не были воспроизведены в копии.

– Ну… нет, не были.

– Конечно же не были. Ведь они несущественны. Как, скажем, морщины на лице оригинала.

– Я заказала более молодое лицо, – твёрдо ответила Карен.

– Ваша честь, вещественное доказательство ответчика номер двенадцать – фото Карен Бесарян, сделанное в прошлом году.

На телестене появилось лицо Карен. Я уже и забыл, какой невероятно древней она выглядела раньше: белые волосы, изрезанное морщинами лицо, полупрозрачная кожа, глаза, казалось, слишком маленькие для своих орбит, кривая улыбка жертвы инсульта. Я непроизвольно отвёл глаза.

– Это вы, не так ли? – спросила Лопес. – Ваш оригинал?

Карен кивнула.

– Да.

– Настоящая вы, вы, которая…

– Возражение! – воскликнул Дешон. – Ответ дан.

– Принимается, – сказал Херрингтон.

Лопес склонила голову.

– Хорошо. Простите меня за прямоту, миз Бесарян, но вы, очевидно, решили не пользоваться услугами пластической хирургии.

– Я не сликом тщеславна.

– Достойно восхищения. И всё же, вы явно считаете, что лишь некоторые части вас являются вами‑настоящей, правда? Итак, какая же, по‑вашему, часть имеется у вас, но отсутствует у плода, чьё развитие было прервано?

– Разум, – сказала Карен. – Если бы перед вами сидела копия нейронных связей плода, вы вряд ли наделили бы её каким‑то особым статусом.

– То есть личность создаёт интеллект, так по‑вашему? – спросила Лопес, приподнимая брови.

– Гмм… да.

– И поэтому плод не является личностью?

– Да. – Вот это моя Карен: семь бед – один ответ. Я услышал, как некоторые из присутствующих в зале резко вдохнули. – Я имею в виду, – продолжала Карен, – что он является сейчас, с точки зрения сегодняшнего закона, но…

– Но вы с этим законом не согласны, верно?

– Женщины долго и упорно сражались за право на контроль над собственным телом, миз Лопес. Я признаю, что вещи несколько изменились с тех пор, как я была молода, но…

– Нет‑нет‑нет, миз Бесарян. Вы не можете обвинять сегодняшнее общество в узости мышления; мы расширили понятие того, что является человеком, по сравнению со временами вашей молодости. Мы раздвинули рамки так, что теперь они включают и плод.

– Да, но…

– О да, мы их расширили в направлении, которое вам, видимо, не по душе. Мы защищаем новорожденных младенцев; вы бы это отменили и взамен позволили бы людям цепляться за некую разновидность псевдожизни на другом её конце, не так ли? Первые девять месяцев – это слишком много, а вот девять дополнительных десятилетий, и даже столетий, в синтетической форме, прилепленные с другой стороны – это разумно. Такова ваша позиция, миз Бесарян?

– Моя позиция, раз вы спрашиваете, состоит в том, что если закон признал за кем‑то права личности, то эти права являются неотчуждаемыми.

Лопес, по‑видимому, ждала именно этих слов Карен. Она практически прыгнула к своему столу и схватила планшет.

– Вещественное доказательство ответчика номер тринадцать, ваша честь, – провозгласила она, показывая его судье. Потом она перешла через «колодец» и положила планшет перед Карен. – Миз Бесарян, будьте любезны коснуться иконки «Информация о книге» и сказать суду, какая книга в данный момент открыта?

Карен подчинилась.

– «Словарь английского языка американского наследия», девятое полное издание.

– Очень хорошо, – сказала Лопес. – Теперь, пожалуйста, закройте это примечание и прочитайте текст в окне, что находится под ним.

Карен коснулась экрана, потом сказала:

– Это определение слова «неотчуждаемый».

– Именно так. Пожалуйста, зачитайте его.

– «То, что не может быть передано другому либо другим: неотчуждаемые права».

– То, что не может быть передано, – повторила Лопес. – Вы согласны с этим определением?

– Гмм… я уверена, что для большинства людей «неотчуждаемый» означает «то, что нельзя отнять».

– Правда? Не хотите проконсультироваться с другими словарями? Скажем, «Мерриам‑Уэбстер»? «Энкарта»? Оксфордский? Все они загружены в этот планшет. Миз Бесарян, уверяю вас – они все дают одно и то же определение: нечто, что не может быть передано. И тем не менее вы сами только что сказали, что, по вашему мнению, права личности являются неотчуждаемыми.

Дешон развёл руками.

– Ваша честь, возражение – отношение к делу. Вы велели мне в первый день избегать мелочных семантических придирок, но…

– Простите, мистер Дрэйпер, – сказал Херрингтон. – Отклоняется. Аргумент миз Лопес бьёт прямо в цель.

Лопес кивнула в сторону судьи.

– Спасибо, ваша честь. – Она снова повернулась к Карен. – Ну так что же? Или мы в Стране чудес, где слово означает все, что мы хотим, чтобы оно означало?

– Не перегибайте, – предупредил Херрингтон.

– Простите, ваша честь, – ответила Лопес. – Ну так как, миз Бесарян? Должны права личности допускать передачу, или они, как вы сами сказали, являются неотчуждаемыми?

Карен открыла рот, но потом снова его закрыла.

– Всё в порядке, миз Бесарян, – сказала Лопес. – Ничего страшного. Я готова оставить этот вопрос риторическим. Я уверена, что достойные мужчины и женщины нашего жюри знают, как на него ответить. – Она повернулась к судейскому столу. – Ваша честь, сторона ответчика закончила опрос свидететей.