Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 108 страниц)

*23*

Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.

Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.

– Зиглер сделала впечатляющую работу, – сказал он. – Что говорит наше теневое жюри?

Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри‑Маргарет оставила на его столе.

– На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, – сказал он со вздохом.

Фрэнк нахмурился.

– Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.

– Возможно, – ответил Дэйл. – Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…

– Да?

– Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший – человек, а обвиняемый – нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. – Он помахал Фрэнку отчётом. – Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из‑за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.

– Это будет непросто, – сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. – Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем‑то таким – улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может – это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.

– Не нужно недооценивать присяжных, – сказал Дэйл. – Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как‑то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из‑за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. – Он продемонстрировал. – Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.

– Вау!

– Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.

– Значит, мы должны дать Хаску выступить.

– Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…

Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.

– Я хочу давать показания, – сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.

Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.

– Я бы не советовал, – сказал Дэйл.

Хаск секунду помолчал.

– Это решать мне.

– Конечно, конечно, – сказал Дэйл. – Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить – это почти всегда ошибка.

– Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?

– Никто не знает, о чём думают присяжные.

– Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?

– Нет, не так.

– Вы лжёте.

Дэйл кивнул.

– Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.

– Вот как сейчас, – сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.

Дэйл снова вздохнул.

– Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?

– Я это понимаю.

– И всё равно хотите выступить?

– Да.

– Ну ладно, – сказал Дэйл, смиряясь. – Но мы выпустим вас первым.

– Почему первым? – спросил Хаск.

– Потому что если Линда вас выпотрошит – простите мне эту метафору – то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. – Дэйл поскрёб подбородок. – Мы должны поговорить о вашем выступлении – обсудить, что вы скажете.

– Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Дэйл поднял брови.

– В самом деле?

– Вы этого не знаете, не так ли? – спросил Хаск.

– Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…

– Нет. Не знаете, говорю ли я правду.

– Гмм. Нет. А это так?

Хаск не ответил.

На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.

Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.

– Защита может начать опрос свидетелей, – сказала она.

Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт‑вейдеровским голосом:

– Защита вызывает Хаска.

Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.

– Секунду, – сказала судья Прингл. – Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.

Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:

– Я понимаю, ваша честь.

– И никто не принуждал вас к даче показаний?

– Никто. На самом деле… – Он замолк.

Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему‑то он Хаска всё‑таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.

– Хорошо, – сказала Прингл. – Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. – Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.

– Положите руку на Библию, пожалуйста. – Хаск подчинился. – Клянетесь ли вы, – сказал клерк, – что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?

– Клянусь, – сказал Хаск.

– Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.

– Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха‑А‑Эс‑Ка».

– Мистер Райс, – сказала судья Прингл, – можете начинать.

– Спасибо, ваша честь, – сказал Дэйл. – Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?

– Моя должность называлась Первый.

– «Первый» – это как «первый помощник»?

– Нет. Первый – это тот, кто первым выходит из гибернации. В мои обязанности входило разбираться с аварийными ситуациями в полёте, а также первым проснуться по прибытии, чтобы установить, безопасно ли пробуждать остальных.

– То есть вы были очень важным членом команды?

– Наоборот, я был наименее ценным.

– Обвинение предположило, что у вас была возможность убить доктора Колхауна. Она у вас на самом деле была?

– Я не был наедине с ним, когда он умер.

– Но вы не можете сказать, где вы были в течение всего периода времени, когда могло быть совершено убийство.

– Я могу сказать. Я просто не могу доказать, что мои слова – правда. Но такая же возможность была и у других.

– Обвинение также предположило, что у вас было орудие для убийства доктора Колхауна. А конкретно, что вы воспользовались вашим мономолекулярным резаком, чтобы отрезать ему ногу. Может ли этот инструмент быть использован для этой цели?

– Полагаю, что может, да.

– Однако обвинение в убийстве требует не только возможности и орудия. Оно…

– Возражение. Мистер Райс аргументирует версию защиты.

– Принимается.

– Так как же насчёт мотива, Хаск? Была ли у вас причина желать доктору Колхауну смерти?

Зиглер вскочила на ноги.

– Возражение, ваша честь. CALJIC 2.51: «Мотив не является элементом преступления, в котором обвиняется подсудимый и его нет необходимости доказывать».

– Отклоняется. Я дам присяжным соответствующие инструкции в должное время.

– Хаск, у вас была какая‑либо причина желать доктору Колхауну смерти?

– Нет.

– Существуют ли какие‑либо тосокские религиозные ритуалы, включающие в себя разрезание или расчленение?

– Нет.

– Мы, люди – довольно кровожадные существа. Некоторые из нас любят охотиться на животных. Ваш народ охотится ради спортивного интереса?

– Поясните «спортивный интерес», пожалуйста.

– Для развлечения. Для отдыха. Чтобы приятно провести время.

– Нет.

– Но вы плотоядны.

– Мы всеядны.

– Простите. Но вы едите мясо.

– Да. Но мы не охотимся. Наши предки охотились, это так, но то было столетия назад. Как суд уже видел, мы выращиваем мясо, не обладающее центральной нервной системой.

– То есть вам никогда не хотелось убить кого‑нибудь собственными руками?

– Определённо нет.

– Разговор, записанный доктором Колхауном на видеоплёнку на борту вашего звездолёта, заставляет думать иначе.

– Это были досужие размышления. Я сказал, что мы, возможно, отказались от слишком многого, перестав охотиться на свою еду, но желания собственноручно забивать съедобных животных, чтобы насытиться, во мне было не больше, чем в вас, мистер Райс.

– В общем и целом, существуют ли какие‑либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть кого‑то убить?

– Никаких.

– В частности, существуют ли какие‑либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть убить доктора Колхауна?

– Абсолютно никаких.

– Что вы думаете о докторе Колхауне?

– Мне он нравился. Он был моим другом.

– Что вы почувствовали, узнав о его смерти?

– Я был опечален.

– Отчёты не упоминают о том, что вы выглядели опечаленным.

– Я физически неспособен проливать слёзы, мистер Райс. Но я выражаю эмоции другими способами. Клит был моим другом, и я больше всего на свете хотел бы, чтобы он был жив.

– Спасибо, мистер Хаск, – Дэйл опустился на место. – Миз Зиглер, свидетель ваш.

– Хаск… – начала Зиглер, поднимаясь на ноги.

– Ваша честь, – сказал Дэйл, – возражение! Мистер Хаск имеет право на вежливое обращение. Миз Зиглер должна обращаться к нему, как к любому другому свидетелю.

Зиглер явно разозлилась, но, по‑видимому, сообразила, что любое несогласие только ухудшит дело.

– Принимается, – сказала Прингл. – Миз Зиглер, вы должны обращаться к обвиняемому «мистер Хаск» или «сэр».

– Конечно, ваша честь, – сказала Зиглер. – Прошу прощения. Мистер Хаск, вы сказали, что вы не были наедине с доктором Колхауном в момент его смерти.

– Да.

– Но вы были наедине с ним при других обстоятельствах?

– Конечно. Мы летали вдвоём на звездолёт.

– Да, да. Но кроме того случая вы не проводили время друг с другом в общежитии университета?

– Время от времени он и я оказывались единственными присутствующими в том или ином помещении.

– Но не только это, не так ли? Правда ли, что вы часто проводили длительное время вдвоём с доктором Колхауном – иногда в его комнате в Валкур‑Холле, иногда в вашей?

– Мы часто разговаривали, да. Друзья это делают.

– То есть не было ничего необычного в том, что он впускал вас в свою комнату?

– У Клита были необычные музыкальные пристрастия. Никто другой не хотел присутствовать, когда он запускал свой CD‑плеер.

– Необычные пристрастия?

Хаск издал звук, очень похожий на человеческое откашливание, и пропел:

– Swing your partner, do‑si‑do…[225] 225
  Полной ясности нет, но, по‑видимому, это как‑то связано с музыкой кантри (Колхаун, в конце концов, из горной части Теннесси, родины этого музыкального стиля). http://youtu.be/N_cQuBSo_jk
  


[Закрыть]

Присяжные расхохотались.

– Спасибо за представление, – холодно сказала Зиглер. – Мистер Хаск, если вы были частым гостем в комнате жертвы, то почему мы должны верить, что в момент убийства вас там не было?

– Вы должны в это верить в соответствии с презумпцией невиновности, которая, как предполагается, является базовым принципом вашей системы права.

– Не является ответом на вопрос, просим вычеркнуть, – выпалила Зиглер.

Однако судья Прингл улыбалась.

– По‑моему, отличный ответ, миз Зиглер. Отклоняется.

Зиглер снова повернулась к Хаску.

– Однако вы признаёте, что часто бывали с доктором Колхауном наедине.

– Я бы сказал «время от времени».

– Пусть так. Время от времени вы оставались с ним наедине. А в тот вечер, когда произошло убийство, вы решили не ходить на встречу со Стивеном Джем Гулдом.

– Это так.

– Почему?

– Я знал, что в тот вечер я должен буду линять.

– И вы хотели сделать это без посторонних глаз?

– Вовсе нет. Просто я знаю, сколько внимания люди уделяют тосокам даже в обыденных обстоятельствах. Мне показалось, что публичное сбрасывание кожи посреди лекции привлекло бы ко мне слишком много внимания, что было бы невежливо по отношению к профессору Гулду.

– Весьма предусмотрительно, – сказала Зиглер с сарказмом в голосе. – Однако вы не должны были линять в тот день. Откуда вы могли знать, что это должно произойти?

– Ранее в тот день у меня начали отваливаться чешуйки, а также я чувствовал зуд, обычно сопутствующий линьке. Я признаю, что линька была вне графика, но о её приближении я знал заранее.

– И как вы объясните присутствие предметов, похожих на тосокскую чешую, в комнате доктора Колхауна?

– Возражение, – сказал Дэйл. – Требование строить догадки.

– Я разрешаю, – сказала Прингл.

Щупальца не голове Хаска качнулись.

– Я был у него в тот день; должно быть, обронил несколько чешуек. Или, возможно, я сорил чешуёй по всему общежитию, а доктор Колхаун заметил и, заинтересовавшись, подобрал их и принёс в свою комнату для изучения; их могли сбросить со стола на пол в ходе потасовки, которая, возможно, сопутствовала убийству.

– Что вы делали в момент убийства доктора Колхауна?

– Я полагал, что обвинению не удалось установить точное время, когда оно произошло, – сказал Хаск.

– Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?

– С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.

– Какую программу?

– Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. – Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. – В конце концов, я мужчина.

Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.

– А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?

– В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.

– Конечно, – сказала Зиглер. – Так удобно подоспевшей линькой.

– Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие‑либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.

Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.

– Инструмент, которым убили доктора Колхауна, – сказала Зиглер. – Он ваш?

– Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей‑то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим – это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.

Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем – весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.

Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.

– Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?

– Да.

– Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?

– Да.

– А Селтар? Какова была её должность?

– Она была «второй» – при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.

– И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?

– Да.

– Одновременно?

– Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.

– Но Селтар погибла во время ремонтных работ?

– Да.

– Как?

– Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.

– Её тело было сильно повреждено?

– Нет. Удар пришёлся ей в голову.

– И что вы сделали с телом?

– Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.

– Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?

– Нет.

– Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?

– Нет.

– Вы не чувствовали желания совершить это снова?

– Нет.

– Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?

– Нет. Подобный интерес был бы неприличен.

– Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой – для вас – мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?

– Ну, если так это сформулировать…

– То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?

– Я оговорился.

– Сколько раз вы оговаривались до этого?

– Возражение! – сказал Дэйл. – Риторика.

– Принимается, – сказала Прингл.

– То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия – несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.

– Вы преувеличиваете мой интерес.

– Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?

– Нет.

– Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?

– Нет.

– И вы вспороли ему живот и вырезали его органы – точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?

– Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.

– Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.

– Возражение! – сказал Дэйл.

– Это неправда, – сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.

– Единственная правда, от которой никуда не деться, – сказала Зиглер, – это то, что Клетус Колхаун мёртв.

Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.

– Да, – согласился он, наконец. – От этого никуда не деться.

*24*

Возбуждение прессы немного – но только немного – улеглось на следующий день, когда продолжился опрос свидетелей защиты.

– Защита вызывает тосока по имени Рендо, – сказал Дэйл Райс.

Рендо прошагал к свидетельской скамье и был приведён к присяге.

Дэйл поднялся.

– Мистер Рендо, как называлась ваша должность на борту тосокского звездолёта?

– Шестой.

– И в чём конкретно состояли ваши обязанности?

– Я главный инженер.

– До того, как вы отправились в полёт к Земле, где вы жили?

– В городе Десталб‹хлоп› на планете, которую мой народ зовёт домом.

– И эта планета – где она расположена?

– Пользуясь принятой у вас терминологией – в системе Альфы Центавра.

– С какой целью вы прибыли на Землю?

Рендо бросил взгляд на присяжных.

– На нашем небе ваше солнце находится в созвездии, которое вы называете Кассиопеей. С Земли Кассиопея выглядит, как ваша буква W. На нашем небе ваше солнце добавляет к этой W ещё одно звено. Мы зовём это созвездие Змеёй. Ваше солнце – это яркий глаз змеи; остальное, то, что вы зовёте Кассиопеей – её более тусклый хвост. – Пучок щупальцев Рендо разделился посередине. – Каждый юный тосок, глядя в глаз змеи, знает, что это, за исключением Оранжевой и Красной – самая близкая к нам звезда. Естественно, мы должны были посетить её.

– Оранжевая и Красная?

– Так мы называем Альфу Центавра B и C. Альфу Центавра А мы называем Жёлтой, B – Оранжевой, и C – Красной.

– Какова цель вашей экспедиции?

– Мы исследователи. Мы пришли с миром и дружбой.

– То есть ваша миссия, как говорилось в одном старом земной телешоу, «искать новую жизнь и новые цивилизации»[226] 226
  Фраза из заставки к сериалу «Стартрек» («Звёздный путь»).
  


[Закрыть]?

– Да.

– Но что‑то случилось с вашим звездолётом, «Ка‹щёлк›тарском», не так ли? – Дэйл на удивление хорошо сымитировал специфический тосокский звук.

– Да.

– Что именно?

– У него два двигателя. Главный – это большой термоядерный двигатель, используемый для межзвёздного перелёта. Второй, меньший – обычный ракетный двигатель для маневрирования внутри планетной системы. Хотя этот последний исправен и функционален, главный двигатель повреждён и нуждается в ремонте.

– Как он был повреждён?

– Когда мы приближались к орбите вашей планеты Нептун, в него попал большой кусок льда.

– Повреждение поддаётся ремонту?

– Да. Имея соответствующие запчасти, двигатель можно починить.

– Способны ли вы произвести эти запчасти на борту вашего звездолёта?

– Нет.

– Способны ли люди произвести эти запчасти на Земле? – спросил Дэйл.

– Под нашим руководством, да. Фактически, это уже делается.

– Давайте я подытожу, мистер Рендо. Без доброй воли человечества вы и ваша команда застрянете здесь, не способные вернуться домой, не так ли?

– Это так.

– Так что последнее, чего могут желать тосоки – это рассердить людей до такой степени, чтобы они отказались вам помогать?

– Возражение, – сказала Зиглер. – Свидетель может говорить только за себя.

– Принимается.

– Главный инженер, – сказал Дэйл, – согласны ли вы, что, поскольку вам нужна наша помощь, то в ваших интересах сохранять с нами хорошие отношения?

– Совершенно согласен.

– Чтобы не осталось места для недопонимания: убийство не считается в тосокском обществе способом поддержанием хороших отношений, не так ли?

– Как и капитан Келкад, я хотел бы, чтобы люди составили о тосоках благоприятное впечатление. Я хотел бы иметь возможность сказать, что убийство неизвестно в моём мире, но это не так. Однако у нас точно так же не принято убивать того, от кого надеешься получить помощь.

– Спасибо, Рендо. Уверен, присяжные оценят вашу честность и беспристрастность. Миз Зиглер, свидетель ваш.

Линда Зиглер встала и переместилась на место ведущего опрос.

– Здравствуйте, мистер Рендо.

– Здравствуйте, миз Зиглер.

– Меня интересует случившаяся с вашим кораблём авария.

– Что вы хотите знать?

– Мне интересно, как так случилось, что настолько развитые существа, как вы, не были готовы к возможности столкновения в космосе.

– Мы были готовы к возможности столкновения с микрометеороидом во внутренних областях планетной системы, где вся команда уже пробудилась бы и была готова принять меры. Мы ожидали, что внешние области солнечной системы будут практически пусты, и поэтому наш корабль осуществлял лишь очень поверхностное наблюдение. Мы, разумеется, знали о вашем облаке Оорта – облаке кометного материала, окружающем ваше солнце на расстоянии до сотни орбитальных радиусов вашей планеты, однако мы не знали о диске кометных ядер, льда и прочего мусора на расстоянии примерно сорока ваших орбитальных радиусов от солнца.

Зиглер сверилась со своими записями, вспоминая, что говорили на посвящённом этим вопросам брифинге.

– Мы зовём этот регион «поясом Койпера». – Она посмотрела на присяжных. – Присяжные, вероятно, слышали о поясе астероидов между орбитами Марса и Юпитера, но это не то же самое; пояс Койпера находился гораздо дальше, за орбитой Нептуна. – Она снова повернулась к Рендо. – Согласно нашим теориям формирования планетных систем каждая звезда с планетами, вероятно, имеет вокруг себя подобный регион.

– И мы многое почерпнули из этих теорий, – сказал Рендо. – Доктор Колхаун рассказал мне про короткопериодические кометы, которые, как я понимаю, являются телами из пояса Койпера, которые падают во внутренние области солнечной системы. Я полагаю, эти кометы – весьма впечатляющее зрелище, но в моём мире их не наблюдали никогда – по крайней мере, в течение писаной тосокской истории. – Рендо помолчал, словно раздумывая, как лучше сформулировать. – Альфа Центавра – тройная звёздная система, миз Зиглер. Каждая из этих трёх звёзд оказывает гравитационное воздействие на тела, находящиеся на достаточно далёких орбитах. Из того, что я узнал от доктора Колхауна, я заключил, что Альфа Центавра A, B и C, вероятно, имели пояса Койпера из остаточного материала, когда только‑только сформировались из первичного облака пыли и газа, такие же, как у вашего солнца. Но взаимное гравитационное воздействие звёзд A и B давно разрушило и разметало их пояса. Без намёка в виде короткопериодических комет в нашем небе нам никогда и в голову не приходило, что подобный пояс остаточного материала мог когда‑то существовать вокруг нашей звезды, не говоря уж про другие звёзды. Авария в самом деле произошла так, как я описал, и мы в самом деле нуждаемся в помощи людей, и, как я и сказал мистеру Райсу, никто из моих людей никогда не стал бы рисковать этой помощью, совершая убийство.

Зиглер поняла, что не помогает версии обвинения.

– Вопросов больше не имею, – сказала она.