Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 108 страниц)

8

Когда я был ребёнком, то даже и не думал, что в Торонто когда‑нибудь появится космопорт. Но теперь космопорт был почти в каждом городе, по крайней мере, потенциально. Космопланы могут взлетать и садиться на любом аэродроме, пригодном для широкофюзеляжных авиалайнеров.

Коммерческий полёт в космос – это забавная вещь с точки зрения юрисдикции. Космоплан, на который мы садились, вылетит из Торонто и вернётся опять же в Торонто; он не будет посещать никакое иностранное государство, хотя будет пролетать над многими из них на высоте более 300 км. Однако технически это был внутренний перелёт, и поскольку в конечном счёте мы направлялись, правда, уже на другом корабле, на Луну, где правительство отсутствует, нам не требовался паспорт. И это было очень кстати, потому что паспорта мы оставили своим… скажем, «сменщикам» – слово не хуже любого другого.

К тому времени, как мы явились в зал отлёта, пассажирский туннель уже подсоединили к космоплану.

Наш космоплан являлся одним гигантским дельтовидным крылом. Двигатели были смонтированы на его верхней стороне, а не снизу – должно быть, чтобы защитить их при входе в атмосферу. Сверху корпус был выкрашен в белый цвет, подбрюшье – чёрное. В нескольких местах виднелся логотип «Североамериканских авиалиний», также у космоплана было собственное имя, нанесённое курсивом у передней вершины треугольника – «Икар». Интересно, что за мифологически неграмотный носитель пиджака его выбирал.

Сегодняшним рейсом отбывало десять пассажиров, связанных с «Иммортекс», а также ещё восемнадцать человек, направляющихся на орбиту с другими целями: по большей части, туристов, судя по услышанным мной обрывкам разговоров. Среди десятерых иммортексовцев шестеро были кожурой – термин, который я подслушал, но, подозреваю, не предназначавшийся для моих ушей, а четверо – сотрудниками, летевшими на смену тем, кто уже находился в Верхнем Эдеме.

Мы расселись по номерам мест, как в обычном самолёте. Я оказался в восьмом ряду у окна. Рядом со мной оказался один из сотрудников. Это был парень лет тридцати с веснушчатым лицом того типа, который, как мне говорили, сочетается с рыжими волосами, хотя относительно цвета его волос у меня уверенности не было.

Моё кресло было того особого типа, что описывал Сугияма во время своей презентации: покрытое эргономической рельефной обивкой, заполненной каким‑то амортизирующим гелем. Я хотел было возразить, что мне специальное кресло не нужно – у меня‑то кости ничуть не хрупкие – но свободных мест на борту не оставалось, так что в этом не было никакого смысла.

На самолётах инструктаж по безопасности делается в основном для галочки; здесь же мы провели где‑то час и сорок пять минут, слушая и принимая участие в различного рода демонстрациях, по большей части связанных с пребыванием в невесомости. К примеру, там был приёмник для рвотных масс со встроенным всасывателем, которым мы должны – нет, обязаны были воспользоваться в случае, если нас укачает; по‑видимому, в микрогравитации задохнуться собственной блевотиной было проще простого.

Наконец пришло время взлёта. Огромный космоплан отстыковался от рукава и направился к взлётной полосе. Я видел, как струится над ней горячий воздух. Мы очень, очень быстро покатились по полосе и перед самым её краем резко ушли вверх. Внезапно я обрадовался тому, что у меня кресло с амортизацией.

Я посмотрел в иллюминатор. Мы летели на восток, что означало, что мы пройдём над самым центром Торонто. Я бросил последний взгляд на Си‑Эн Тауэр, «Скайдом», аквариум и башни небоскрёбов.

Мой дом. Место, где я вырос. Место, где по‑прежнему жили мои мама и папа.

Место…

В глазах защипало.

Место, где по‑прежнему жила Ребекка Чонг.

Место, которое я больше никогда не увижу.

Тем временем небо уже начало темнеть.

Вскоре я начал осознавать социальные неудобства пребывания в искусственном теле. Биология предоставляла благовидные предлоги: я хочу есть, я устал, мне надо в туалет. Всё это исчезло, по крайней мере, в случае данной конкретной модификации тел. Да и зачем бы «Иммортексу» что‑то подобное делать? Разве кто‑нибудь в здравом уме хочет чувствовать усталость? Это было бы неудобно в лучшем случае, а в худшем – опасно.

Я всегда считал себя более‑менее честным человеком. Однако сейчас стало совершенно очевидно, что я был постоянным производителем мелкой безвредной лжи. Я пользовался правдоподобными отговорками – «я, похоже, устал» – для того, чтобы избежать неприятных или скучных занятий; когда я был биологической сущностью, то оперировал целым репертуаром таких фраз, которые позволяли мне элегантно выйти из социальных ситуаций, в которых я не имел желания находиться. Но теперь ни одна из них не прозвучала бы убедительно – в особенности для другого загруженного. Я был унижен своей неспособностью ходить и страстно желал убраться из‑под опеки этой бабушки в обёртке тридцатилетней женщины, но никак не мог найти приличной отговорки.

К тому же мы должны были оставаться здесь ещё три дня для обследований: сегодня вторник, так что до пятницы мы отсюда не выйдем. У каждого из нас была своя маленькая комнатка – что характерно, с кроватью, хотя нам‑то она была не нужна. Но я очень, очень хотел забраться в неё и остаться, наконец, в одиночестве. На мне по‑прежнему был тот же махровый халат. И я опирался на трость, возвращаясь назад по коридору, который только что меня победил.

Карен пыталась мне помочь, но я отстранился, отвернулся и всю дорогу смотрел в сторону, на ближайшую стену. Карен, судя по всему, смотрела в том же направлении, потому что прокомментировала вид из окна, мимо которого мы проходили:

– Кажется, дождь собирается, – сказала она. – Интересно, мы ржавеем?

В другое время я бы рассмеялся шутке, но я был слишком пристыжен и рассержен на себя и на «Иммортекс». Но, так или иначе, от меня ожидался хотя бы какой‑нибудь ответ.

– Будем надеяться, что грозы не будет, – сказал я. – Я не надел громоотвод.

Карен рассмеялась громче, чем моя шутка того заслуживала. Мы шли дальше.

– Ещё мне интересно, сможем ли мы плавать, – сказала она.

– Почему нет? – отозвался я. – На самом‑то деле нас вряд ли берёт ржавчина.

– О, я знаю. Я имею в виду плавучесть. Люди так хорошо плавают, потому что они легче воды. Но эти тела, возможно, в воде тонут.

Я уважительно посмотрел на неё.

– Даже не задумывался над этим.

– Это будет настоящим приключением, – сказала она, – исследовать возможности и ограничения наших тел.

В этот раз я как‑то ухитрился фыркнуть; звук получился механический и странный.

– Не любите приключений? – спросила Карен.

Мы продолжали идти по коридору.

– Я… я не уверен, что у меня было хотя бы одно.

– О, конечно же было, – ответила Карен. – Жизнь – это приключение.

Я начал вспоминать все те вещи, что делал в юности – наркотики, которые пробовал, женщин, с которыми спал, и одного мужчину, с которым я тоже переспал, инвестиции, разумные и безумные, сломанные кости и разбитые сердца.

– Надо полагать, – сказал я.

Коридор расширился, превратившись в большую комнату отдыха с торговыми автоматами с газировкой, кофе и бутербродами. Должно быть, он предназначался для персонала, а не для клиентов‑мнемосканов, но Карен жестом предложила войти. Возможно, она устала…

Но нет. Разумеется, она не могла устать. Однако к тому времени, как я это сообразил, мы уже вошли. Там было несколько мягких стульев и маленькие столики. Карен села на один из стульев, тщательно расправив на коленях своё цветастое платье. Потом указала мне на другой стул. Опираясь на трость для сохранения равновесия, я осторожно опустился на него; сев, я поставил трость прямо перед собой.

– Итак, – сказал я, – что же у вас были за приключения?

Какое‑то время она не отвечала, и я забеспокоился. Я вовсе не хотел подвергать сомнению её предыдущее утверждение, но, боюсь, в моём вопросе прозвучал некий вызов, требование подтвердить свои слова.

– Простите, – сказал я.

– О, нет, – ответила Карен. – Ничего такого. Просто их так много . Я была в Антарктиде, и в Серенгети – ещё когда там водилась крупная живность – и в Долине Царей.

– Да неужели? – удивился я.

– Конечно. Я люблю путешествовать. А вы?

– Думаю, я тоже, правда…

– Да?

– Я никогда не был за пределами Северной Америки. Видите ли, я не могу – не мог – летать. Перепады давления в самолёте – доктора опасались, что они могут спровоцировать синдром Катеринского. Вероятность очень маленькая, но доктор сказал, что я не должен рисковать, разве что если поездка абсолютно необходима. – Я на мгновение подумал о другом мне, направляющемся на Луну; это путешествие он почти наверняка переживёт. Космопланы полностью герметичны, и атмосферное давление внутри них не меняется.

– Обидно, – сказала Карен, но потом её лицо просветлело. – Но теперь вы можете поехать, куда захотите.

Я горько усмехнулся.

– Поехать! Господи, да я же едва хожу…

Механическая рука Карен легко коснулась моей.

– О, вы научитесь. Обязательно! Люди могут всё. Помню, как я познакомилась с Кристофером Ривом, и он…

– Кто это?

– Он играл Супермена в четырёх фильмах. Боже, как он был красив! Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью. Много лет спустя он упал с лошади и повредил позвоночник. Говорили, что он никогда больше не сможет дышать самостоятельно, но он смог.

– И вы познакомились с ним?

– Ага. Он написал книгу о том, что с ним произошло; у нас тогда был один издатель, и мы вместе оказались на банкете на «BookExpo America». Он так меня вдохновлял.

– Вау, – сказал я. – Полагаю, будучи знаменитым писателем, вы встречались с множеством интересных людей.

– Ну, я вспомнила Кристофера Рива не для того, чтобы похвастаться…

– Я понимаю, понимаю. Но с кем ещё вы были знакомы?

– Давайте посмотрим… какие имена могут что‑нибудь значить для человека вашего возраста? Ну, я встречалась с королём Карлом перед самой его смертью. С нынешним папой и с тем, что был перед ним. С Таморой Ын. Шарлиз Терон. Стивеном Хокингом. Моше…

– Вы встречались с Хокингом?

– Да. Когда была на чтениях в Кембридже.

– Вау, – снова сказал я. – И какой он был?

– Очень ироничный. Остроумный. Конечно, общение было для него пыткой, но…

– Но какой умище! – воскликнул я. – Абсолютный гений.

– Это да, – согласилась Карен. – А вы любите физику?

– Мне нравятся великие идеи – в физике, философии, где угодно.

Карен улыбнулась.

– Правда? Тогда у меня есть для вас анекдот. Знаете такой, когда Вернера Гейзенберга останавливает дорожный патруль за превышение скорости?

Я покачал головой.

– Так вот, – продолжила Карен, – коп говорит: «Вы знаете, с какой скоростью ехали?» А Гейзенберг тут же отвечает: «Нет, зато я точно знаю, где я!»

Я расхохотался.

– Это сильно! Погодите – я тоже один вспомнил. Знаете про Эйнштейна в поезде?

Теперь была очередь Карен качать головой.

– Пассажир к нему подходит и спрашивает: «Простите, мистер Эйнштейн, Нью‑Йорк останавливается в этом поезде?»

Карен засмеялась.

– Думаю, мы с вами подружимся, – заявила она. – А вы профессиональный физик?

– Что вы. Я для этого слишком плох в математике. Хотя отучился два года в Университете Торонто.

– И?

Я слегка приподнял плечи.

– Вы в Канаде часто бываете?

– Время от времени. Не каждый год.

– А пиво вы пьёте?

– Когда была помоложе, – ответила Карен. – Но больше не пью. В смысле, даже в старом теле не могла – последние лет десять или больше.

– Вы слышали про «Sullivan's Select»? Или «Old Sully's Special Dark»?

– Конечно, слышала. Очень… А‑а! Вот оно что! Вы ведь Джейкоб Салливан, верно? Ваше семейное дело?

Я кивнул.

– Так, так, так, – сказала Карен. – Значит, я тут не одна инкогнито.

Я грустно улыбнулся.

– Карен Бесарян заработала себе состояние. Я же своё просто унаследовал.

– И всё же, – сказала Карен, – это, наверное, было здорово. В молодости мне вечно не хватало денег. Даже иногда приходилось наведываться в продовольственные банки[71] 71
  Благотворительные организации, принимающие от производителей и поставщиков продовольственные товары с истекающим сроком годности и распределяющие их среди нуждающихся.
  


[Закрыть]. Это, должно быть, очень расслабляет – знать, что у тебя никогда не будет проблем с деньгами.

Я снова двинул плечами.

– Это палка о двух концах. С одной стороны, когда я пошёл в университет, я мог изучать всё, что мне заблагорассудится и не беспокоиться о том, как это вяжется с моей будущей профессией. Я, наверное, единственный во всём кампусе ходил одновременно на квантовую физику, историю драмы и введение в философию досократиков.

Карен вежливо усмехнулась.

– Да, – сказал я. – Это было весело – чуть того, чуть этого. Но обратная сторона богатства состояла в том, что ты не ожидаешь, что к тебе будут относиться как к мусору. Университет Торонто ценится среди аспирантов, но студентов там производят как штамповку на заводе. Скажем так: если каждый день ходишь в Салливановскую библиотеку, и твоя фамилия Салливан, то не ожидаешь, что об тебя там будут вытирать ноги.

– Ещё бы, – сказала Карен. – Мне никогда не нравилось говорить про себя «богатая»; это звучит, как будто я хвастаюсь. Хотя все клиенты «Иммортекс» богаты, так что какая разница. Но, конечно же, я никогда не предполагала, что разбогатею. В том смысле, что большинству писателей этого не удаётся; это очень тяжёлое ремесло, и мне очень, очень повезло. – Она сделала паузу, и её искусственные глаза снова блеснули. – Знаете, в чём разница между большой пиццей с пепперони и большинством профессиональных писателей?

– В чём?

– Большой пиццей можно накормить семью из четырёх человек.

Я рассмеялся, и она тоже.

– Так или иначе, – продолжила она, – я начала богатеть лишь когда мне было под пятьдесят. Только тогда мои книги стали хорошо расходиться.

Я пожал плечами.

– Если бы мне пришлось ждать пятидесяти, чтобы разбогатеть, то меня бы здесь не было. Мне всего лишь сорок четыре. – Всего лишь . Боже, я никогда раньше не думал об этом «всего лишь».

– Я… не поймите меня неправильно, но сейчас я скорее рада, что мне довелось начать жизнь в бедности.

– Полагаю, это закаляет характер, – сказал я. – Но я не просил своего богатства. На самом деле, бывали времена, когда я ненавидел и его, и всё, связанное с моей семьёй. Пиво! Господи, какая социальная ответственность может быть в варке пива?

– Но вы сказали, что ваша семья подарила университету библиотеку.

– Ага. Купила себе бессмертие. Это…

Я замолк, и Карен выжидающе на меня посмотрела.

Через секунду я снова пожал плечами.

– Это как раз то, что только что сделал я, верно? – Я покачал головой. – Ну да ладно. Так или иначе, это иногда бьёт в голову – иметь много денег, когда ты молод. Я… гмм… в молодости я был не самым лучшим человеком на свете.

– Пэрис‑наследница, – сказала Карен.

– Кто?

– Пэрис Хилтон, внучка отельного магната. Вы, должно быть, ещё под стол ходили, когда она ненадолго прославилась. Она… ну, я думаю, она была типа вас – унаследовала состояние, в двадцать стала миллиардершей. Она вела, как это говорится у нас, писателей, разгульную жизнь.

– «Пэрис‑наследница», – повторил я. – Красиво звучит[72] 72
  По‑английски эти слова рифмуются – Paris the Heiress, так же, как Джейк‑гуляка – Jake the Rake.
  


[Закрыть].

– А вы были бы Джейк‑гуляка.

Я засмеялся.

– Да, похоже. Вечеринки, девушки. Но…

– Что?

– Довольно тяжело определить, действительно ли ты нравишься девушке, когда ты богат.

– Вы мне будете рассказывать. Мой третий муж был как раз такой.

– Правда?

– Клянусь. Слава Богу, существуют брачные контракты. – Она произнесла это легко. Если она и испытывала по этому поводу горечь, прошло, должно быть, достаточно времени, чтобы она могла об этом шутить. – Вам следовало встречаться с женщинами, которые уже были богаты.

– Надо полагать. Но, знаете, даже… – Чёрт, я вовсе не собирался говорить это вслух.

– Что?

– Ну, никогда не знаешь о людях, что они на самом деле думают. Даже до того, как я стал богат, я… была одна девушка, её звали Триста, и я думал… я думал, мы…

Карен приподняла искусственную бровь, но ничего не сказала. Было понятно, что если я не хочу, то могу не продолжать.

А, к моему изумлению, хотел.

– Она будто бы была такая же, как я. И я влюбился в неё по уши. Мне было… да, где‑то около шестнадцати. Но когда я пригласил её на свидание, она лишь засмеялась. Фактически, расхохоталась мне в лицо.

Рука Карен на секунду коснулась моего запястья.

– Бедняжка, – сказала она. – А сейчас вы женаты?

– Нет.

– Были раньше?

– Нет.

– Так и не встретили подходящую?

– Э‑э… не совсем так.

– О?

И снова, к моему собственному удивлению, я продолжил говорить.

– То есть, была – собственно, есть – одна женщина. Ребекка Чонг. Но вы понимаете, в моём положении, я…

Карен сочувственно кивнула. Но потом, как мне показалось, решила немного разрядить обстановку.

– Впрочем, – сказала она, – вам не обязательно дожидаться, пока подходящая кандидатура появится на вашем горизонте. Если бы я так делала, то упустила бы своих первых трёх мужей.

Не уверен, взметнулись ли удивлённо мои искусственные брови, но если бы я был сейчас в моём старом теле, это бы несомненно произошло.

– Сколько раз вы были замужем?

– Четыре. Мой последний муж, Райан, умер два года назад.

– Простите.

Её голос был полон печали.

– Мне его не хватает.

– У вас есть дети?

– Э‑э… – Она помедлила. – Только один. – Снова пауза. – Только один жив сейчас.

– О, мне так жаль.

Она кивнула.

– А у вас, я так понимаю, детей нет?

Я покачал головой и указал на своё искусственное тело.

– Нет, и теперь уже, наверное, и не будет.

Карен улыбнулась.

– Уверена, что вы бы были замечательным отцом.

– Мы никогда не… – Чёрт бы побрал эти искусственные тела. Я подумал очевидную, проникнутую жалостью к самому себе мысль, но я вовсе не собирался произносить её вслух. Как и раньше, мне удалось её подавить лишь после того, как несколько слов уже оказались сказаны. – Спасибо, – сказал я. – Спасибо вам.

Пара сотрудников «Иммортекс» вошла в комнату отдыха – белая женщина и мужчина‑азиат. Они удивились, обнаружив нас здесь.

– Не будем вам мешать, – сказала им Карен, поднимаясь на ноги. – Мы уже уходим. – Она протянула мне руку, чтобы помочь встать. Я машинально взялся за неё и в ту же секунду оказался на ногах – Карен подняла меня без видимого усилия.

– У нас был долгий день, – сказала мне Карен. – Уверена, что вам хочется вернуться в свою комнату. – Она запнулась, словно сообразив, что я, разумеется, никак не мог устать, и добавила: – Ну, чтобы во что‑нибудь переодеться и всё такое.

Вот он – прекрасный повод; предлог, который я безуспешно искал раньше, для того, чтобы вежливо удалиться, не нарушая приличий, предлог, которого отсутствие потребности в еде, сне и отдыхе меня лишило. Но я больше не хотел уходить.

– Вообще‑то, – сказал я, глядя на неё, – я бы хотел ещё потренироваться в ходьбе, если вы, конечно, не откажетесь мне помочь.

Карен улыбнулась так широко, что у неё, наверное, заболело бы лицо, будь оно из плоти и крови.

– С удовольствием, – сказала она.

– Здорово, – ответил я, и мы двинулись к выходу в коридор. – Заодно ещё поболтаем.

9

Космоплан всё ещё поднимался. Я думал, что постоянное ускорение будет неприятно, но всё было нормально. За окном я видел отблески Атлантического океана далеко внизу. Я повернул голову, чтобы посмотреть внутрь салона, и предположительно рыжеволосый парень, сидящий рядом со мной, воспользовался шансом завязать разговор.

– Так кем вы работаете?

Я взглянул на него. На самом‑то деле я не работал, но у меня был достаточно правдивый ответ.

– Я по части управления состоянием.

Он наморщил свой веснушчатый лоб.

– «Иммортексу» потребовался на Луне управляющий состоянием?

Тут я понял, что его так озадачило.

– Я не сотрудник «Иммортекс», – сказал я. – Я клиент.

Его светлые глаза изумлённо расширились.

– О! Простите.

– Да не за что, – ответил я.

– Просто вы самый молодой клиент из всех, что я видел.

Я улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка не выглядела приглашением к дальнейшему разговору.

– Всегда был торопыгой.

– Ясно, – сказал он. Потом протянул руку, такую же веснушчатую, как и его лицо. – Квентин Эшберн.

Я пожал её.

– Джейк Салливан. – Мне не хотелось больше говорить о себе, поэтому я спросил: – А вы, Квентин, чем занимаетесь?

– Обслуживаю лунобус.

– Лунобус?

– Это такой транспорт для дальних поездок, – объяснил Квентин. – Ну, не совсем поездок; на самом деле он летает на малой высоте. На Луне это лучший способ быстро покрывать большие расстояния. Вы поедете на таком, когда мы прибудем на Луну; корабль с Земли довезёт нас только до видимой стороны.

– Да, – сказал я, – я вроде читал об этом.

– О, лунобусы – это такая интересная штука, – сказал Квентин.

– Не сомневаюсь.

– На Луне нельзя летать на самолётах, потому что…

– Потому что там нет воздуха, – сказал я.

Квентин, явно немного задетый тем, что его песне наступили на горло, тем не менее, продолжил:

– Поэтому вам нужен другой способ добираться из точки A в точку B.

– Надо полагать, – сказал я.

– Так вот, лунобус – он ракетный, понимаете? Что характерно, вместо того, чтобы отравлять атмосферу, мы даём Луне атмосферу – неуловимо тонкую, разумеется – состоящую из ракетных выхлопов. Сейчас на Луне используется моногидразин…

Я понял, что путешествие обещает быть очень долгим.

С помощью Карен Бесарян я постепенно овладевал премудростью ходьбы на новых ногах. Я всегда был нетерпелив; полагаю, что мысль о том, что у меня не так много времени, этому способствовала. Конечно, Карен, в её восемьдесят с лишним, также, должно быть, чувствовала, что её дни сочтены. Но она, по‑видимому, практически сразу свыклась с мыслью о том, что стала более или менее бессмертной, тогда как я пока не избавился от чувства, что время не ждёт.

Ну да ладно. Я уверен, что переход рано или поздно произойдёт. В конце концов, это старые люди – закоснелые рабы привычек, а не парни вроде меня. Говорят, что тебе столько лет, на сколько ты себя чувствуешь, и Карен сейчас определённо не чувствовала себя старой; а возможно, что и никогда.

Кроме меня и Карен новые тела в тот же день получили ещё четверо. Наверняка они были на той же презентации, что и я, но я там не разговаривал ни с кем, кроме Карен, а лица этих людей сейчас были настолько моложе тех, что я предположительно видел, что я никого из них не узнал. Все мы должны были провести здесь первые три дня, проходя физическое и психологическое тестирование («диагностику аппаратного и программного обеспечения», как сказал один из служащих «Иммортекс» доктору Портеру, который в ответ наградил подчинённого очень неодобрительным взглядом).

Мне доставило удовольствие видеть, что не у одного меня были проблемы с ходьбой. Одна девушка – да, чёрт возьми, на вид ей было лет шестнадцать – так и ездила в инвалидной коляске.

Клиенты «Иммортекс» могли, разумеется, выбрать для своего нового тела любой возраст. Реконструкция делалась на основе двумерных фото – будь эта девица Карен, ей было бы шестнадцать в середине семидесятых, эпохи взбитых причёсок и синих теней для глаз. Но кем бы она ни была, она не пыталась вернуться в семидесятые: её волосы были коротко острижены и завиты в тугие кудряшки по современной моде, а на лице у неё была ярко‑розовая полоса от виска до виска через переносицу – такой макияж предпочитала нынешняя молодёжь.

Кроме неё, среди сегодняшних мнемосканов были ещё две женщины; трое из четверых были белыми. Как и Карен, они решили выглядеть лет на тридцать, что означало, что эти люди, возрастом значительно старше меня, теперь выглядели заметно моложе, чем я. Оставшийся четвёртый загруженный был чернокожим. Он выбрал умудрённоё опытом лицо лет примерно пятидесяти. Вообще‑то, если подумать, он был похож на Уилла Смита; интересно, его оригинал на самом деле так выглядел, или он заказал себе новое лицо?

Карен болтала с другими женщинами. Она, по‑видимому, была знакома с по меньшей мере одной из них по своим благотворительным делам. Полагаю, было естественно, что четыре старые леди решили провести время вместе. Из чего следовало, что мне оставалось общество единственного мужчины.

– Малкольм Дрэйпер, – сказал он, протягивая громадную ладонь.

– Джейк Салливан, – сказал я, пожимая её. Никто из нас не стал начинать глупой мужской игры, демонстрируя силу рукопожатия – что, вероятно, было и к лучшему с нашими новыми роботизированными руками.

– Откуда вы, Джейк?

– Отсюда. Из Торонто

Малкольм кивнул.

– Я из Нью‑Йорка. Манхэттен. Но там, разумеется, таких услуг не получишь. Чем вы занимаетесь?

Этого вопроса я всегда терпеть не мог. Вообще‑то я ничем не занимался – по крайней мере, для пропитания.

– Инвестициями, – ответил я. – А вы?

– Я адвокат. У вас здесь их называют стряпчими?

– Только в очень формальном контексте. Авдокат, поверенный.

– Ну, вот я это самое и есть.

– По какого рода делам? – спросил я.

– Гражданские свободы.

Я дал мысленную команду своему лицу принять уважительное выражение, но не знаю, что на самом деле на нём отразилось.

– И как бизнес?

– В нынешнем‑то политическом климате? Масса дел, очень мало выигранных. Из окна моего офиса видна статуя Свободы – но её уже пора переименовать в статую «Делайте в точности то, что правительство велит». – Он покачал головой. – Я потому и пошёл на мнемоскан, понимаете? Людей моего поколения осталось не так много – людей, которые помнят, каково это – иметь гражданские свободы, до внутренней безопасности, до Литтлера против Карви, до того, как в каждый доллар и каждый товар встроили RFID‑чип, по которому их можно отследить. Если мы дадим старым добрым временам изгладиться из памяти живущих – мы уже никогда не сможем их вернуть.

– То есть вы собираетесь и дальше практиковать? – спросил я.

– Да, конечно – если попадётся достаточно интересное дело. – Он полез в карман. – Вот, возьмите мою карточку – вдруг понадобится.

Невесомость оказалась просто восхитительна.

Нетоторые из стариков опасались её и оставались крепко пристёгнутыми к своим эрго‑креслам. Но я отстегнул ремни и поплыл по салону, легко отталкиваясь от стен, пола и потолка. Нам всем перед отлётом сделали противотошнотную инъекцию, которая, по крайней мере, в моём случае, сработала отлично. Я обнаружил, что могу непрерывно кувыркаться, и у меня не начинает кружиться голова. Стюард показал нам несколько фокусов, в частности, как вода собирается в висящий в воздухе шар. Также он продемонстрировал, как трудно бросить что‑нибудь и попасть в цель – мозг отказывался верить, что брошенный предмет полетит по прямой и постоянно брал выше цели, чтобы учесть влияние силы тяжести.

Карен Бесарян тоже наслаждалась невесомостью. Салон был полностью покрыт изнутри чёрными пенопластовыми пирамидками, которые я поначалу принял за звукоизоляцию, но теперь понял, что на самом деле они должны были смягчать удары о стены. Тем не менее Карен была довольно осторожна и не пыталась повторять те трюки, которые выделывал я.

– Если вы посмотрите в иллюминаторы правого борта, – сказал стюард, – то увидите Международную космическую станцию. – Я в этот момент оказался вниз головой; я оттолкнулся от стены и поплыл к левому борту. – Другого правого борта, мистер Салливан, – невозмутимо поправил меня стюард.

Я виновато улыбнулся и оттолкнулся от стены ладонью. Отыскав свободное место у окна, я выглянул наружу. Международная космическая станция – вся из цилиндров и прямых углов – была уже несколько десятков лет как покинута. Слишком большая для того, чтобы её можно было без проблем сбросить океан, она оставалась на орбите благодаря её регулярным коррекциям. Последний астронавт, покинувший станцию, оставил две руки‑манипулятора канадского производства сомкнутыми в рукопожатии.

– Примерно через десять минут, – объявил стюард, – мы начнём стыковку с лунным кораблём. На время стыковки вы снова должны пристегнуться. Не беспокойтесь, у вас будет три полных дня невесомости на пути к Луне.

На пути к Луне…

Я покачал головой.

На моём пути к грёбаной Луне.