Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 108 страниц)

9

Я ненавижу глаза Аарона Россмана. Когда человек один в комнате, я обычно узнаю́, с кем разговариваю, по четырёхзначному шестнадцатеричному идентификационному коду, передаваемому медицинским имплантом. Однако когда людей много, и некоторые из них говорят одновременно (и поэтому многие демонстрируют физиологические признаки, сопровождающие речь) я часто вынужден визуально идентифицировать говорящего. Конечно, для опознания по лицу я пользуюсь изощрённой системой распознавания образов. Но человеческие лица так часто меняются. Меняется не только их выражение – усы и борода появляются и исчезают, меняется причёска, цвет волос, с помощью химической терапии или контактных линз может измениться цвет глаз. Чтобы справляться со всем этим я держу в памяти объект‑образ каждого члена команды. Подпрограмма распознавания срабатывает каждый раз, как я фокусируюсь на каком‑то лице. Она обновляет информацию об опознанном человеке, записывая туда его текущие особенности. С Россманом было легко почти во всех отношениях. За то время, что я его знаю, он всегда был чисто выбрит и подстрижен коротко, на длину, которая была модной в Торонто среди мужчин его возраста примерно за два года до нашего отлёта. Цвет его волос никогда не менялся – так мало людей, повзрослев, сохраняют песочный цвет волос, что я не удивляюсь его решению оставить их естественный цвет. Кроме того, ему лучше ловить момент, пока есть возможность: экспресс‑анализ его ДНК показывает, что его волосы начнут седеть лет через шесть – примерно когда мы доберёмся до Колхиды. Зато он сохранит густую шевелюру до глубокой старости.

Но его глаза, эти чёртовы глаза: они зелёные? Да, до определённой степени, при определённом освещении. Или голубые? И это так, снова‑таки в зависимости от освещения. Карие? В его радужке определённо есть коричневые прожилки. А ещё жёлтые. И охряные. И серые. Моя подпрограмма распознавания мечется от одного заключения к другому, иногда по нескольку раз за время разговора, раздражающе обновляя атрибут «цвет глаз» у объекта‑образа. Ни с кем другим на борту у меня не было такой проблемы, и иногда я подолгу вглядывался в эти глаза, ища, высматривая, удивляясь.

Я выполнил полный библиотечный поиск на предмет человеческих глаз. Художественная литература особенно часто содержит ссылки на глаза как источник информации о характере человека, о его текущем внутреннем состоянии. «В его глазах таилось веселье». «Колючие карие глаза наполняла ярость, ненависть, решимость». «Наивный взгляд». «Приглашение в тлеющих глубинах её глаз». «Её глаза стали пустыми от горя».

Когда они плачут, да, я это вижу. Когда их глаза расширяются от удивления – что, кстати, происходит очень редко, независимо от того, насколько сильное изумление они испытывают – это тоже понятно. Но эти невыразимые свойства, эти краткие озарения, которые, по их словам, они там видят… Я посвятил много времени попыткам найти корреляцию между движениями глаз, частотой морганий, степенью раскрытия зрачка и прочего с какой‑либо эмоцией, но пока не добился ничего. То, что один человек с лёгкостью читает в глазах другого, от меня ускользает.

Читать же Аарона было особенно нелегко, и мне, и окружающим его людям. Они также тратили много времени, вглядываясь его многоцветные глаза, зондируя их глубины в поисках открытия, откровения. Я вглядывался в эти глаза сейчас, в эти влажные желейные шары с хрусталиками и радужками и фоторецепторами – как мои камеры, только меньше. Меньше и, предположительно, не такие эффективные. Однако эти биологические глаза, эти продукты случайных мутаций и адаптаций, эти ненадёжные, хрупкие сферы, видели тонкости, нюансы и смыслы, которые ускользали от моих безупречно сконструированных, изготовленных и отрегулированных камер.

Прямо сейчас его глаза были сфокусированы на телеэкране, который показывал заставку трёхчасового выпуска новостей Коммуникационной Сети «Арго». Это был главный выпуск дня. Когда передачи только начались, главный выпуск транслировали в шесть вечера, в час ужина. Но это оказалось потерявшим смысл наследием земной городской культуры с её поездками на работу и с работы. Выпуск новостей передвинули на более раннее время, чтобы журналисты тоже могли насладиться вечерним отдыхом. Поскольку на борту мало что происходило, это казалось вполне разумным.

Аарон сидел на диване в своей квартире, обхватив рукой Кирстен. Он смотрел новости; я смотрел в его глаза.

Честь озвучивания заставки новостей принадлежала мне; сегодняшняя дата подставлялась в звукоряд автоматически.

– Добрый день, – произнёс мой голос под управлением какого‑то из периферийных параллельных процессоров, – в эфире «Аргонавтические новости» за вторник, 7 октября 2177 года. С вами ведущий Клаус Кёниг.

На Земле Кёниг был спортивным комментатором в маленьком городке в Небраске. Он был достаточно речист для такой профессии, но в аргонавты мы его отобрали за его работу с детьми‑инвалидами. Его лице, рябое, как рельефная карта Луны, заполнило экран.

– Добрый день, – сказал Кёниг голосом гладким, как из первоклассного синтезатора. – Главная новость дня – потрясшая «Арго» смерть. – Аарон выпрямился так быстро, что мои камеры, крупным планом снимавшие его глаза, созерцали теперь его грудь. Он не заметил слабого жужжания, с которым они снова отфокусировались на его зрачках. – Также в сегодняшнем выпуске: подготовка к празднованию четверти пути в четверг, дискуссия о Предложении Три и взгляд за кулисы на постановку театральной группой «Эпидавр» старой доброй пьесы «Армстронг, Олдрин и Коллинз».

Аарон мужественно смотрел, как за спиной Кёнига появилось изображение Дианы с волосами, собранными в асимметричный конский хвост с левой стороны головы. Под ним возникла надпись с её именем и, в скобках, годами жизни: 2149–2177. – Вчера в 4:44 утра посадочное судно «Орфей» был угнано доктором Дианой Чандлер, двадцати семи лет, астрофизиком из Торонто. Доктор Чандлер, по‑видимому, расстроенная отказом своего мужа, Аарона Россмана, также двадцати семи лет, также из Торонто, продлить их недавно истекший двухлетний брачный контракт, предположительно совершила самоубийство. Мистер Россман является заведующим ангарной палубой нашего звездолёта.

– Господи… – сказал Аарон. Я расширил своё поле зрения. У Кирстен отвисла челюсть.

Кёниг продолжал:

– Репортёр Тэрасита Идэко поговорил с главный инженером И‑Шинем Чаном о случившейся трагедии. Терри?

Крупный план рябого лица Кёнига сменился изображением Идэко и Чана; строка текста внизу экрана сообщала их имена. Чан по меньшей мере вдвое превосходил репортёра‑японца габаритами. Голова Идэко едва доставала Чану до того места, где к бочкообразному туловищу крепилась нижняя пара рук.

– Спасибо, Клаус, – сказал Идэко. – Мистер Чан, вы присутствовали при возвращении «Орфея» обратно на «Арго». Расскажите нам, что произошло?

У Идэко не было микрофона. Они с Чаном просто стояли перед одной из моих камер и пользовались её видео‑ и аудио возможностями для записи интервью. Чан описал, с множеством технических подробностей, как ловили сбежавший челнок.

– Я не верю, – сказал Аарон почти беззвучно. – Я, блин, глазам своим не верю.

– Ты не можешь их винить, – ответила Кирстен. – Это их работа – рассказывать новости.

– Ещё как могу. И буду. Да, они должны были сообщить о смерти Дианы. Но самоубийство. И все эти вещи о моём браке. Это никого не касается.

– Горлов предупредил тебя, что они сделают из этого сенсацию.

– Но не такую. Не вторгаясь в мою личную жизнь. – Он убрал руку с её плеч и подался вперёд. – ЯЗОН! – рявкнул он.

– Да? – ответил я.

– Эта передача записывается?

– Конечно.

– Мне нужна копия в моём персональном хранилище, как только она закончится.

– Будет сделано.

– Что ты собираешься сделать? – спросила Кирстен.

– Пока не знаю. Но я этого так не оставлю. Чёрт побери, такого нельзя допускать. Это ранит людей.

Кирстен покачала головой.

– Просто дай пузырю сдуться. Раздувая вокруг него скандал, ты только сделаешь хуже. Люди скоро забудут об этом.

– Забудут ли? Никто ещё не умирал на борту. И маловероятно, что умрёт в будущем, да ведь? Это событие застрянет в памяти на годы. Каждый раз, как кто‑либо посмотрит на меня, он будет думать о том, какой я бессердечный подонок, что довёл бедняжку Диану до самоубийства. Боже милостивый, Кирстен! Как мне теперь с этим жить?

– Люди не будут так думать.

– Да чёрта с два.

На экране снова появилось бугристое лицо Клауса Кёнига.

– К другим новостям. Сторонники и противники разделившего общество Предложения Три…

– Выключить! – каркнул Аарон, и я отключил экран. Он поднялся, засунул руки глубоко в карманы и снова начал ходить по комнате. – Боже, как они меня взбесили.

– Не волнуйся, милый, – сказала Кирстен. – Люди не обратят на это внимания.

– О, да . Новости смотрит восемьдесят четыре процента команды. Кёниг убил бы за такую долю аудитории в своём Мухосранске‑в‑Небраске, или как там называлась его дыра. Боже, да я ему зубы повыбиваю.

– Я уверена, что всё это прогорит очень быстро.

– Чепуха, Кирстен, ты сама знаешь, что это неправда. Ты не можешь сделать мир лучше своей маленькой ложью. Ты не можешь изменить реальность словами о том, что всё будет хорошо. – Их взгляды встретились. – Терпеть не могу, когда ты мне говоришь то, что, по твоему мнению, я хочу услышать.

Спина Кирстен напряглась.

– Не понимаю, о чём ты.

– О, да не надо. Ты всегда говоришь людям то, что, по‑твоему, пойдёт им на пользу. Ты всё время пытаешься отгородить их от реальности. Так вот, у меня для тебя новость. Я предпочитаю реальность жизни в выдуманном мире.

– Иногда людям необходимо воспринимать происходящее по кусочку за раз. Это вовсе не значит жить в выдуманном мире.

– Здо́рово. Теперь мы ещё и психологи. Послушай меня. Диана мертва, и этот козлина Кёниг только что сказал всему «Арго», что она умерла из‑за меня. Мне теперь придётся что‑то с этим делать, и все твои добрые слова не смогут ничего изменить.

– Я пытаюсь помочь.

Аарон испустил долгий судорожный вздох.

– Я знаю.

Он посмотрел на неё и выдавил из себя грустную улыбку.

– Прости. Просто я бы предпочёл, чтобы всё это не становилось достоянием публики.

– Люди на борту имеют право знать, что происходит.

Аарон снова уселся и опять вздохнул.

– Все мне это говорят.

10

Четвёртая и последняя страница послания из созвездия Лисички была наиболее загадочной. В ней было порядка 10 бит – колоссальный объём данных. Общее количество битов, как и в случае с предыдущими страницами, было произведением двух простых чисел. Я попытался сформировать кадр, использовав большее из двух чисел как число столбцов, как это было в случае с остальными страницами. Никакого осмысленного изображения не получилось. Я изобразил электронный эквивалент пожатия плечами и потратил наносекунду на повторную сортировку таблиц. Потом я попробовал вторую конфигурацию, с бо́льшим числом в качестве количества строк. По‑прежнему ничего узнаваемого. Пятьдесят три процента битов были нулями; 47 процентов – единицами. Но как бы я на них ни смотрел, они не складывались в осмысленную картинку, фигуру или диаграмму. И всё‑таки эта страница послания с очевидностью содержала основную часть того, что инопланетяне хотели нам сказать, будучи на одиннадцать порядков больше, чем остальные три, вместе взятые.

Первой попыткой Земли послать сообщение к звёздам было Межзвёздное Послание Аресибо, отправленное к шаровому скоплению М13 16 ноября 1974. Оно состояло из всего 1679 битов – практически ничто по сравнению с последней страницей послания с Лисички. Однако эта горстка битов содержала: урок бинарной арифметики; атомные номера химических элементов, составляющих человеческое тело: водорода, углерода, азота, кислорода и фосфора; представление о нуклеотидной и сахарофосфатной структуре ДНК; количество нуклеотидов в геноме человека; численность населения Земли; фигурку из палочек, изображающую человека; рост человека в длинах волны, на которой передавалось сообщение; маленькую карту Солнечной системы, указывающую на третью планету как родину человечества; изображение радиотелескопа Аресибо в разрезе; размер телескопа в длинах волны.

Всё это меньше чем в двух килобитах. Конечно, когда Фрэнк Дрейк, автор этого сообщения, попросил коллег расшифровать его, они не смогли сделать это полностью, хотя каждый опознал по меньшей мере фигурку человека, похожую на то, что рисуют на двери в мужской туалет.

Смешно, но три первые страницы послания с Лисички были осень просты по сравнению с первой попыткой землян. Настроечный крест, карта планетной системы, Треногий и Щенок: я был уверен, что интерпретировал всё это достаточно точно.

Но четвёртая страница была сложной, напичканной данными, в сто миллиардов раз большей, чем пиктограмма Аресибо. Какие сокровища в ней содержатся? Может быть, это «Энциклопедия Галактика», которой мы так долго ждали? Космическая мудрость, отданная за просто так, даже без расхваливаний коммивояжёра?

Если данные на четвёртой страницу подвергались компрессии, то я не нашёл ни единого намёка на способ декомпрессии в первых трёх страницах послания. Что, что означали эти гигабайты данных? Может, это голограмма, интерференционные узоры, переданные в виде битовых матриц? Какая‑то карта? Может быть, просто коллекция цифровых фотографий? Я определённо где‑то не там ищу.

Я загрузил всё послание к себе в оперативную память и принялся пристально его изучать.

Аарон быстро шёл по пляжу; горячий песок придавал его шагам живости. Двести сорок голых или почти голых людей плавали в пресноводном озере, резвились на берегу или нежились в лучах 3200‑кельвинового жёлтого света, имитирующего предзакатное солнце. Аарон кивал тем, кого хорошо знал, но даже после двух лет полёта большинство людей на «Арго» были ему незнакомы.

Этот пляж не был устроен по образцу какого‑либо реально существующего, а представлял собой смешение лучших черт различных морских курортов Земли. Утёсы, поднимающиеся высоко над пляжем, были белыми, как меловые утёсы Дувра; сам песок – очень мелкий и того бежевого оттенка, который можно увидеть на Малибу; вода – пенистый аквамарин Акапулько. По пляжу бегали туда‑сюда птички‑песочники, чайки кружили и парили в небе, на кокосовых пальмах сидели довольные попугаи.

Первые 150 метров пляжа, вместе с птицами, были настоящие. Остальная его часть, уходящая к далёкому горизонту, была мной: постоянно обновляемая в реальном времени голограмма. Иногда, вот как сейчас, я рисовал на дальней части пляжа одинокую фигурку – ребёнка, в одиночку строящего замок из песка. Для меня он был реален, так же реален, как и все остальные, этот мальчик по имени Джейсон[6] 6
  По‑английски имена Джейсон и Язон пишутся одинаково – Jason.
  


[Закрыть]; но он не мог войти в их мир, а его мир был недоступен для них.

Аарон почти дошёл до начала иллюзорной части пляжа. Он прошёл сквозь силовой экран, отпугивающий птиц от невидимой стены. В стене открылась дверь, прямоугольный провал, парящий над голографическим песком, за которым виднелась металлическая лестница. Аарон прогрохотал башмаками по лестнице и спустился на один уровень вниз. Потолок здесь был рельефным, он повторял изгибы береговой линии и глубоко провисал ближе к середине озера. На холодном металле собирались капли конденсированной влаги. Среди подпорных колонн и трубопроводов виднелись станки и металлические шкафы – здесь был филиал механических мастерских. В дальнем углу, облачённый в грязный комбинезон, обнаружился главный инженер И‑Шинь Чан по прозвищу «Великий Китайский Стен», работающий над здоровенной цилиндрической штуковиной.

– Эй, Стен, – позвал Аарон, и тот обернулся на голос. – ЯЗОН сказал, что ты хотел меня видеть.

Чан, громоздкий в любом помещении, казался особенно гигантским в этом тесном загромождённом пространстве; лишняя пара рук только усугубляла это впечатление.

– Ага, – ответил Чан. Он протянул Аарону правую верхнюю руку, увидел, что она вся в масле, убрал её и протянул нижнюю правую. На «Арго» формальные приветствия были не в ходу, ведь здесь ты никогда ни от кого не удаляешься далеко. Удивлённо приподняв бровь, Аарон пожал другу руку. – Слышал, ты был не слишком доволен вчерашним выпуском новостей, – сказал Чан, выплёвывая слова со скоростью пулемёта.

– Умеешь ты преуменьшить, Стен. Я был в ярости. Я до сих пор раздумываю, не стоит ли Кёнигу за это рожу подправить.

Чан качнул головой в сторону спаренной камеры на стене.

– Я бы не стал говорить такое при свидетелях.

Аарон фыркнул.

– Не обиделся за то, что я поучаствовал? – спросил Чан.

Аарон покачал головой.

– Поначалу да, но потом я прокрутил запись снова. Ты лишь описал техническую процедуру возврата Дианы – возврата «Орфея» – обратно на борт.

– Этот маленький японец задавал другие вопросы, но я постарался не касаться твоих личных дел.

– Спасибо. На самом деле, ты мне польстил. «Манёвр Россмана», надо же.

– О, да. То, что ты сделал с магнитным полем, должно войти в учебники. Мне бы такое и в голову не пришло. Ну так, значит, не обижаешься?

Аарон улыбнулся.

– Забуду про новости, если ты забудешь про футбол. Я так понимаю, мои ребята раскатали твоих в тонкий блин.

– «Такелажники Ангарной Палубы» – великолепная команда. Но мои «Инженерные Тараны» прогрессируют, нет? В следующий раз мы победим.

Аарон снова улыбнулся.

– Посмотрим.

Тишина, нарушаемая лишь регулярным «кап‑кап» падающих с потолка капель.

– Ты не занят? – спросил Чан после паузы. – Я тебе не создаю неудобств?

Аарон рассмеялся.

– Нет, конечно. Последние пару лет работы у меня не так много.

Чан вежливо усмехнулся старой шутке.

– А у тебя всё в порядке? – спросил Аарон

– Да. У тебя как?

– Всё хорошо.

– Как Кирстен?

– Цветёт и пахнет, как всегда.

Чан кивнул.

– Здорово, – сказал он. – Это здорово.

– Ага.

Снова на шесть секунд повисла тишина.

– Мне жаль Диану, – сказал, наконец, Чан.

– Мне тоже.

– Но ты говоришь, с тобой всё о‑кей? – спросил Чан. Его большое круглое лицо смялось в выражении симпатии и приглашения проговорить об этом.

– Да, – отклонил Аарон приглашение. – Ты хотел со мной увидеться по какому‑то конкретному делу?

Чан молча смотрел на него три секунды, по‑видимому, пытаясь решить, стоит ли продолжить расспросы о душевном состоянии своего друга.

– Да, – ответил он. – Да, я хотел с тобой кое‑что обсудить. Но сначала скажи, как ты собираешься завтра голосовать?

– Я думаю воспользоваться пальцем.

Чан закатил глаза.

– В наши дни каждый – комедиант. Я имею в виду, будешь ли ты голосовать за Предложение Три?

– Стен, это назвали тайным голосованием не просто так.

– Ну ладно. Ладно. Я лично собираюсь голосовать «за». И если предложение пройдёт, то, в общем, мне не понадобится твоя помощь. Но если люди не воспользуются этим шансом на спасение, у меня есть альтернатива. Пойдём.

Он отвёл Аарона к своему верстаку, синтедеревянная поверхность которого была испещрена следами пилы и ожогами сварки. Широким жестом левой верхней руки Чан с видимой гордостью указал на установленный на верстаке цилиндрический объект. Он был металлический, 117 см в длину и 50 см в диаметре – кусок трубы водовода усиленного класса, обрезанный по длине лазером. Торцы закрыты толстыми пластиковыми дисками красного цвета. В его боку было небольшое монтажное отверстие с откинутой крышкой. Хотя в этот момент я не мог видеть, что у него внутри, шесть дней назад мне удалось туда заглянуть, когда Чан повернул цилиндр, чтобы выполнить какие‑то операции через ещё одно монтажное отверстие, расположенное на девяносто градусов от этого. Внутри его заполняла мешанина электронных компонентов, многие из которых были небрежно примотаны изолентой – набор монтажных плат, заполненных микросхемами, изъятыми из разнообразного оборудования, а также толстый пучок волоконно‑оптических кабелей, которые на вид казались стеклянистыми мускулами. Вся конструкция имела сырой, незаконченный вид – ничего похожего на плавные, чёткие линии, которыми должен обладать продукт современных технологий. Мне не составило труда понять назначение этого устройства, но я сомневался, что Аарон сможет о нём догадаться.

– Впечатляет, да? – спросил Чан.

– Ага, – сказал Аарон. И через секунду добавил: – А что это?

По круглому лицу Чана расплылась широчайшая улыбка.

– Это бомба.

– Бомба?! – На короткое время телеметрия Аарона отразила прозвучавший в его голосе шок. – Ты хочешь сказать, кто‑то заложил на борту бомбу? Господи, Стен! Ты сказал Горлову?

– А? – Улыбка Чана быстро померкла, словно стянулся растянутый резиновый жгут. – Нет. Не тупи. Это я её собрал.

Аарон немного отступил от Чана.

– Она снаряжена?

– Нет, конечно нет. – Согнувшись, Чан осторожно снял крышку с ещё одного монтажного отверстия на закруглённом корпусе. – У меня нет расщепляемых материалов, чтобы…

– Так это ядерная бомба? – Я был удивлён не меньше Аарона. Это не было очевидно из моего краткого взгляда внутрь устройства.

– Пока нет, – сказал Чан, указывая внутрь только что открытого отверстия в корпусе, через которое он, предположительно, собирался загружать радиоактивные материалы. – Для этого мне и понадобился ты. – Он подошёл ближе – одного его гигантского шага хватило, чтобы покрыть расстояние, на которое Аарон отступил. – На борту нет радиоактивных материалов. Ты наверняка слышал всю эту чушь насчёт необходимости снижения радиационного фона. – Откуда‑то из глубин его горла донёсся странный звук, служивший ему вместо смеха. – Но когда мы прилетим на Колхиду, то сможем добывать там уран.

Аарон продолжил их маленький танец, отступив за верстак, так, чтобы он оказался между ним и великаном‑инженером.

– Прости, И‑Шинь, я, должно быть, не понимаю очевидного. – Он встретился с Чаном взглядом, но через пару секунд моргнул и отвёл глаза. – Зачем нам нужна бомба?

– Не одна, друг мой. Много. Я собираюсь наделать их несколько десятков к нашему возвращению домой.

Аарон снова вгляделся в карие глаза И‑Шиня. С тех пор, как Аарон в первый раз попытался его переглядеть, он так и не моргнул и не отвёл взгляд.

– Зачем?

– Предположим, Предложение Три будет отвергнуто, а в глубине души я боюсь, что так оно и будет. Тогда к моменту нашего возвращения на Земле пройдёт сто четыре года. Что это будет за мир? За столетие может случиться масса всего, нет? Подумай, сколько всего произошло за последние сто с хвостиком лет. Истинный искусственный интеллект, как наш друг ЯЗОН. – Он показал на мою камеру, установленную на поддерживающей рельефный потолок балке. – Жизнь, создаваемая в лаборатории. Пилотируемые межзвёздные полёты. Телепортация, пусть пока и на считанные миллиметры. Искусственная гравитация и антигравитация, как система, которая у нас на «Арго» используется для приращения создаваемого ускорением псевдотяготения.

– Согласен, мир сильно изменится, когда мы вернёмся, – сказал Аарон.

– Точно! – Улыбка Чана вернулась. – Именно так. Но как именно он изменится? Как нас встретят в этом мире? – Он обошёл вокруг верстака и снова оказался рядом с Аароном.

– Шутишь? – Аарон явно старался не показывать тревоги. – Парады. Ток‑шоу. Первые межзвёздные путешественники!

– Может быть. И я на это надеюсь. Но я так не думаю . – Он положил руку на плечо Аарону. – Представь себе, что на Земле война. Или катастрофа. Дела могут быть реально плохи, когда мы вернёмся – каждый выживает как может в обществе дикарей. Нам могут быть не рады. Нас могут презирать, ненавидеть. – Он понизил голос. – Нас могут съесть. – Он похлопал ладонью по стальному корпусу. – Мои бомбы всё изменят. Мы можем брать всё, что хотим, если у нас есть бомбы, да?

Аарон вгляделся сквозь монтажное отверстие в поблескивающую внутри электронику. Содрогнулся.

– Чего же ты хочешь от меня?

– Две вещи, – ответил Чан, поднимая два пальца в том, что когда‑то считалось символом мира. – Ты – главный планировщик обзорных облётов Колхиды. Ты должен организовать поиск залежей урана, которые мы могли бы разрабатывать.

– До Колхиды ещё больше шести лет.

– Я знаю, но второй мой проект займёт тебя до окончания полёта. Ты должен переоборудовать эти свои корабли‑бумеранги так, чтобы они могли нести мои бомбы. Представь себе их, проносящиеся над заполненными дикарями равнинами и сбрасывающими бомбы тут и там для острастки. Возбуждает, да?

Как всегда, ЭЭГ Аарона оставалась спокойной. Как ни странно, ЭЭГ Чана тоже.

– Да ладно, И‑Шинь… – начал было Аарон, но замолчал. Он заглянул в карие глаза Чана, почти невидимые под складкой эпикантуса, и начал снова: – Ну, то есть, если серьёзно. Если на Земле мы окажемся нежеланными, то не лучше ли будет увести «Арго» куда‑нибудь в другое место? Ведь в этом вся прелесть двигателя Бассарда – у него никогда не кончается топливо.

– В другое место? – Круг Чанова лица исказился выражением ужаса. – Нет! Никогда. – Его жизненные показатели внезапно из спокойных стали возбуждёнными, голос подскочил на октаву и приобрёл визгливые характеристики. – Чёрт подери, Аарон, я так не смогу! Я не смогу провести ещё восемь или больше лет в этой летающей гробнице! Я… – Он сделал усилие, чтобы успокоиться, задышал ровно и глубоко. Опустил глаза в пол. Потом сказал: – Прости, но это так, я… я даже не уверен, что выдержу следующие шесть лет до Колхиды.

– Шесть лет – долгий срок, верно? – сказал Аарон.

Чан опустился на стоящий рядом с верстаком табурет; синтедеревяные ножки скрипнули под его весом.

– Мы ещё не пролетели и половины пути, – сказал он, помолчав. – Мы здесь уже два года, а конца ещё даже не видно. – Теперь, когда Чан сидел, его глаза были на одном уровне с глазами Аарона. – Прости, – снова сказал он. – Я… я слишком много работаю.

Выражение лица Аарона не изменилось, но он, вероятно, подумал то же самое, что и я, а именно «Нет, это не так; сейчас ни у кого нет никакой работы».

– Всё нормально, – сказал он тихо.

– Знаешь, – сказал Чан, – когда я был маленький, родители обычно посылали меня на лето в лагерь. Я этот лагерь ненавидел. Другие дети дразнили меня из‑за второй пары рук, к тому же я плохо плавал. Не знаю наверняка, но не думаю, что мне бы там нравилось больше, если бы я был… – Он помолчал, словно в поисках подходящего слова. Однако, по‑видимому, не смог его найти. Он грустно улыбнулся. – …нормальным.

Аарон кивнул, но ничего не сказал.

– Так или иначе, я считал дни. Меня посылали туда на три недели. Двадцать один день. Это значит, что каждый день составлял четыре и три четверти процента времени, которое я должен был там провести. Каждый вечер перед сном я вычислял, сколько прошло и сколько ещё осталось вытерпеть. Два дня – значит, прошло девять с половиной процентов; три дня – четырнадцать с четвертью. Но хоть мне там и было плохо, время всё равно шло. Не успеешь оглянуться – и ты уже на другой половине, прошло времени больше, чем осталось. – Он посмотрел на Аарона, приподняв брови. – Ты понимаешь, о чём я?

– Да.

– Мы в пути уже 740 дней. Мы покинули Землю эпохи назад, целую вечность. Но нам всё ещё лететь 2228 дней. Прошла лишь четверть времени, которое нам нужно пережить. Четверть! За каждый день, который мы уже провёли запертыми в этой консервной банке, нам придётся прожить ещё три ! Это… это… – Чан оглянулся, словно человек, совершенно потерявший ориентиры. Его взгляд упал на цилиндр бомбы, в металлической поверхности которой он увидел отражение собственного круглого лица. – Я думаю… – медленно сказал он, – я думаю, я готов… заплакать.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – сказал Аарон.

– Последний раз я плакал лет двадцать назад, – сказал Чан, слегка качнув головой. – Я уже не помню, из‑за чего.

– Просто дай слезам волю, Стен. Я оставлю тебя одного. – Аарон двинулся в сторону выходы.

– Подожди, – сказал Чан. Аарон остановился и терпеливо стоял десять секунд, в течение которых Чан искал нужные слова. – У меня… у меня нет семьи, Аарон. Ни здесь, ни дома, на Земле. Была, конечно, но мои родители были стары, очень стары, когда мы улетели. Возможно, они уже умерли. – Он посмотрел на Аарона. – Ты – ближе всех к тому, кого я мог бы назвать братом. – Аарон слабо улыбнулся. – И ты был хорошим другом.

Снова тишина, нарушаемая лишь капанием конденсата с потолка.

– Посиди со мной ещё, – попросил Чан.

– Конечно. Столько, сколько захочешь.

– Но не смотри на меня.

– Не буду. Обещаю.

Чан положил голову на верстак рядом с бомбой, но слёзы не шли. Аарон присел рядом и бесцельно шарил взглядом по изгибам и кривым рельефного серого потолка, очерчивающим озеро наверху. Я отключил свои камеры в этом помещении.

Когда я снова включил их через полчаса, они всё ещё были там, сидя в тех же самых позах.