Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 108 страниц)

Глава 7

Министр обороны продолжал изучать размещённую на стене карту сосредоточения; она погасла на несколько секунд, но теперь снова включилась. Большинство авианосцев вышли на позиции, и у него на глазах «Рейган» придвинулся немного ближе к цели.

– Господин министр, – сказал сидящий рядом с ним аналитик, выглядывая из‑за своего монитора, – мы потеряли Белый Дом.

Питер Муленберг нахмурился.

– Если основная линия повреждена, переключитесь на четвёртую вспомогательную.

В голосе аналитика слышалась боль.

– Нет, сэр, вы не поняли. Мы потеряли Белый Дом. Его… его нет . Бомба, которую там нашли, только что взорвалась.

Муленберг пошатнулся, наткнулся на стол. Ухватившись за него, чтобы выровняться, он уронил на пол большую папку. В глазах защипало, к горлу подступил ком.

В помещение ворвался помощник.

– Господин министр, они спрашивают, не нужно ли в качестве меры предосторожности эвакуировать Пентагон.

Муленберг попытался ответить, но обнаружил, что не может говорить. Он вцепился в край стола, пытаясь удержаться на ногах. Овальный кабинет, Комната Рузвельта, Комната прессы, Зал заседаний, Зал торжественных обедов, Спальня Линкольна и многое другое… всего этого больше нет? Боже…

– Господин министр? – сказал помощник. – Нам начинать эвакуацию?

Глубокий, судорожный вздох; попытка восстановить душевное равновесие.

– Пока нет, – ответил Муленберг – явно слишком тихо, чтобы помощник его услышал. Он попытался снова: – Пока нет. – Он заставил себя встать прямо. – Пусть продолжат поиск бомб, однако у нас здесь есть работа. – Он снова посмотрел на карту сосредоточения и почувствовал, что трясётся от ярости. – И никто не скажет, что мы её не делаем.

Бесси Стилвелл смотрела на свою сморщенную руку; кожа была белой, полупрозрачной и отставала складками. Она нежно сжимала руку взрослого сына – более гладкую и не такую бледную.

Бесси часто воображала себе сцену вроде этой: они вдвоём в больничной палате, один лежит на кровати, другой сидит рядом. Но она всегда представляла себя лежащей в постели в ожидании смерти, а Майка – сидящим рядом, выполняющим сыновний долг. В конце концов, её ведь восемьдесят семь, а ему пятьдесят два; именно так должна была разыгрываться эта сцена, роли в которой предписаны возрастом.

Но с ней всё было хорошо, более или менее. О, постоянно присутствовал фон из ломоты и болей, она плохо слышала, а при ходьбе опиралась на трость. Однако Майк должен быть здоров и бодр. Он же вместо этого лежит здесь, на спине, с трубками в венах и с закрывающим нос и рот респиратором.

Его отец дожил до шестидесяти, прежде чем с ним случился инфаркт, забравший его жизнь. По крайней мере, настигший Майка сердечный приступ его не убил – хотя был к этому очень близок. Стресс работы в Вашингтоне, безусловно, сказался; ему следовало остаться в Миссисипи.

У Майка не было своей семьи – по крайней мере, больше не было; его брак распался больше десяти лет назад. Он был трудоголиком; так сказала Джейн, когда уходила, или, по крайней мере, так Майк передал её слова Бесси.

– Спасибо, что пришла, мама, – сказал Майк, с трудом выговаривая каждое слово.

Она кивнула.

– Конечно, малыш.

Малыш. Она всегда его так звала. Прошло пятьдесят лет с тех пор, как он был таким же беспомощным, и вот теперь опять.

Она придвинулась к его кровати, наклонилась вперёд – спину и колени пронзило болью – и поцеловала его в макушку лысой головы.

– Я вернусь завтра, – добавила она.

– Спасибо, – снова сказал он и закрыл глаза.

Бесси ещё с полминуты смотрела на него; он был так похож на своего отца в этом возрасте. Потом она медленно вышла из палаты и побрела по длинному коридору к лифту.

Зрение у неё было уже не то, что прежде, но она читала надписи на дверях, отмечая ориентиры, по которым сможет отыскать палату Майка завтра; сегодня она уже свернула не в тот коридор и, поскольку каждый шаг давался ей с трудом, повторять эту ошибку не собиралась. Дальше по коридору было много людей, но отрезок, по которому она шла, был пуст. Когда она проходила мимо двери, обозначенной как «Смотровая галерея», свет неожиданно погас, напугав её. Вскоре вспыхнуло аварийное освещение, но она испугалась, что не работают лифты; она была на третьем этаже и сомневалась, что сможет одолеть столько ступеней.

Она заковыляла дальше, и через некоторое время лампы под потолком снова ожили. Она увидела, как впереди открылась дверь лифта, несколько человек вышли из него, и несколько вошли; всё, похоже, пришло в норму.

Она, наконец, добралась до лифта и спустилась на нём в вестибюль. К её удивлению, там были больничные охранники в форме и несколько человек в тёмно‑синих костюмах, но их, похоже, больше интересовали те, кто пытался войти в больницу, а не выйти из неё. Она вышла наружу, на прохладный уличный воздух…

…и как же изменился мир с тех пор, когда она утром пришла сюда. Гудели тысячи автомобильных клаксонов, тротуары запружены народом, в воздухе запах дыма. Пожар, что ли? Или упал самолёт? Аэропорт «Рейган» отсюда совсем недалеко…

На тротуаре толпились многочисленные съёмочные группы новостных телеканалов. Ближайший к ней репортёр – смуглый мужчина в рыжеватом плаще – держал в руке микрофон и ожидал, как казалось, сигнала от другого мужчины, который прилаживал на плечо телекамеру.

Ей пришло в голову, что репортёра зовут Лонни Хендрикс – хотя откуда она это знает, она понятия не имела. Но, в конце концов, это Вашингтон, и здешние репортажи расходятся по всей стране; надо полагать, она как‑то видела его в новостях у себя в Миссисипи.

Внутри больницы она испытывала трудности с ориентацией – коридоры, казалось, всё время заворачивают не туда. Однако теперь, оказавшись на улице, она почувствовала себя уверенней. Её гостиница была в том направлении, вниз по Нью‑Гемпшир‑авеню, и… да, а если она пройдёт дальше, до доберётся до Дюпон‑сёркл, хотя…

Хотя она снова не знала, откуда ей это известно; у неё пока не возникало необходимости туда ходить. Она предположила, что, должно быть, что‑то застряло в памяти из туристического путеводителя.

Она медленно побрела к остановке такси, раздумывая о том, из‑за чего поднялась вся эта паника и суматоха и весь этот шум .

Сет Джеррисон открыл глаза. Он лежал на спине, глядя в потолок со спрятанными за матовыми панелями флуоресцентными трубками; одна из трубок раздражающе моргала. Он попытался заговорить, но в горле было сухо, как в пустыне.

Над ним склонилось лицо: лицо чернокожего человека лет пятидесяти с седыми волосами и добрыми глазами.

– Мистер президент? Мистер президент? Вы знаете, какое сегодня число?

Часть Сета понимала, что это проверка его состояния – но другая его часть желала ответов на собственные вопросы.

– Где я? – прохрипел он.

– В Мемориальной больнице Лютера Терри, – ответил мужчина.

В горле по‑прежнему было совершенно сухо.

– Воды.

Мужчина оглянулся на кого‑то ещё, и через несколько секунд у него в руках появилась кружка с колотым льдом. Он поднёс и наклонил её так, чтобы несколько кусочков скользнули в рот Сету. После того, как они растаяли, Сет спросил:

– Кто вы?

– Доктор Марк Гриффин. Главврач.

Сет чуть‑чуть кивнул.

– Что случилось?

Мужчина вскинул брови; лоб у него при этом сморщился.

– В вас стреляли, мистер президент. Пуля разорвала перикард – мешок, в котором помещается сердце – оцарапала правое предсердие и перебила верхнюю полую вену. Сантиметр левее, и мы бы сейчас не разговаривали.

Сет понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с силами и заговорить снова.

– Кто‑то ещё пострадал?

– Не от выстрела. Несколько человек были ранены в разразившейся панике – переломы, разбитые носы, но ничего угрожающего жизни. – Гриффин помедлил, потом продолжил: – Сэр, простите, что мы вас разбудили. При обычных обстоятельствах мы бы держали вас под наркозом как можно дольше, пока всё заживает, но вы президент, и вы должны быть в курсе. Во‑первых, позвольте вас заверить, что больше никто не пострадал – Первая Леди, как вам известно, сейчас в Орегоне. Однако в Белом Доме был взрыв. Бомбу обнаружили прежде, чем она взорвалась, так что всех эвакуировали.

Голова Сета пошла кругом. Он долгое время жил в Северной Калифорнии; ему и раньше приходилось ощущать, как земля буквально уходит у него из‑под ног. Однако это было гораздо сильнее и страшнее; весь мир вдруг задвигался, заизменялся, посыпался . Его сердце застучало, и каждый удар был как укол ножа.

– Мне сказали, что большинство служб Белого Дома переводят на базу в Виргинии, – сказал Гриффин. Маунт‑Уэзер – подземный город, построенный в годы холодной войны; на случай чрезвычайных ситуаций имелись планы по осуществлению большинства функций исполнительной власти оттуда.

– Отвезите меня… туда, – сказал Сет.

– Пока нельзя, сэр. Вас сейчас нельзя перемещать. Но ваш начальник штаба уже скоро прибудет в Виргинию. Он будет там вашими глазами и ушами; мы установим с ним зашифрованный канал связи. – Пауза. – Мистер президент, как вы себя чувствуете?

Сет закрыл глаза; всё стало розовым в проникающем сквозь веки свете потолочных ламп. Он старался дышать, старался держаться за свой рассудок, не упустить… не упустить его снова . В конце концов он сумел заговорить.

– Мои… мои ранения… опасны для жизни?

– Да, сэр, если начистоту. Мы едва вас не потеряли на операционном столе.

Сет заставил себя открыть глаза. В стороне он заметил Сьюзан Доусон и ещё одного агента Секретной Службы, имени которого он не знал. Он чувствовал себя очень слабым, по‑прежнему иссушенным; поверх физических страданий накладывалась эмоциональная мука.

– Вы… вскрывали… грудную клетку?

– Да, сэр, вскрывали.

– Сердце останавливалось?

– Да, сэр. На некоторое время.

– Говорят… когда ты на пороге смерти… то вся жизнь… проходит перед глазами.

Гриффин, всё ещё склоняющийся над ним, кивнул.

– Я слыхал об этом, сэр.

Сет несколько мгновений помолчал, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь решить, хочет ли он доверяться этому человеку – но ведь это в самом деле было .

– Так вот, – сказал он, наконец, – со мной было что‑то вроде того.

Голос Гриффина остался нейтральным.

– О?

– Да. Только вот… – Он секунду смотрел на доктора, потом повернул голову к окну. – Только я видел не свою жизнь.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Воспоминания кого‑то другого, – пояснил президент. – Не мои.

Гриффин молчал.

– Вы мне не верите, – через силу произнёс Сет.

– Когда мозг лишается кислорода, может происходить множество необычных вещей, мистер президент, – сказал Гриффин.

Сет ненадолго прикрыл глаза – но образы по‑прежнему были там.

– Это… не то. У меня воспоминания… кого‑то другого.

Гриффин немного помолчал, потом сказал:

– Значит, вам повезло, сэр. Так получилось, что к нам приехал один из ведущих мировых экспертов по проблемам памяти – специалист из Канады. Я могу попросить его…

«Блэкберри» Гриффина, должно быть, завибрировал, потому что он достал его из кармана и посмотрел на экран.

– Помяни чёрта, – сказал он Джеррисону, потом заговорил в телефон: – Да, профессор Сингх. Э‑э… да, да. Погодите‑ка. – Он опустил телефон и повернулся к Сьюзан Доусон. – Ваше второе имя Мари?

Сьюзан вскинула брови.

– Да.

– Да, верно, – сказал Гриффин в телефон. – Что? Гмм, хорошо. Думаю, без проблем. Я скажу ей. До свидания.

Гриффин спрятал «блэкберри» и снова обратился к Сьюзан.

– Наш эксперт по проблемам памяти хотел бы поговорить с вами в своём офисе.

Глава 8

Эрик Редекоп продолжил свой путь по больничному коридору в компании доктора Юргена Стёрджесса. Они оба всё ещё были взбудоражены встречей с безумной женщиной по имени Никки, а Эрик к тому же валился с ног после долгой операции с президентом. Стёрджесс вскоре свернул, и дальше Эрик пошёл один. Посреди коридора располагался сестринский пост, и он улыбнулся сидящей там Дженис Фалькони. Ей было тридцать два, и выглядела она потрясающе: длинноногая, грудастая, с длинными прямыми платиновыми волосами и льдистыми голубыми глазами.

Обычно он видел её только в костюме медсестры, но однажды летом он наткнулся на неё на улице, когда на ней был надет топ, и с удивлением обнаружил у неё сложную замысловатую татуировку тигра, растянувшегося от левого локтя до плеча. Будучи врачом, Эрик инстинктивно не любил татуировок, но эта была так продумана и так искусно и достоверно раскрашена, что он не смог не восхититься; она стала нравиться ему ещё больше, когда Дженис рассказала, что сама выполнила рисунок, с которого сделали тату.

Конечно сейчас, подходя к посту, он не видел этой татуировки, но воспоминания о ней тем летним днём, когда её руки и плечи были открыты, вышли на первый план, и…

Ай!

Татуировка – это больно!

А такая замысловатая, как у Дженис – больно ещё как!

Эрик обнаружил, что теряет равновесие. Рядом у стены оказалась пустая каталка – он ухватился за её трубчатое металлическое ограждение и…

И он не мог отвести глаз от Дженис.

Она ещё не подняла голову, не заметила его, но…

Но он обнаружил, что вновь переживает тот летний день – тот августовский день у входа в «Филомену», ресторан, о котором он никогда не слышал и даже, он был уверен, не замечал, но название которого откуда‑то знал.

Он крепче ухватился за каталку.

Симпатяшка.

Да, да, она – очень даже. Но не только слово «симпатяшка» выскочило у Эрика в голове. Нет, нет, нет, перед ним стояло местоимение.

Он симпатяшка.

И хотя Эрик до сих пор так думал только про детишек и младенцев, эта мысль была не о каком‑то пацане с плюшевым мишкой. Она была о мужчине, взрослом мужчине. А ведь Эрик, как он сам любил об этом говорить, был пламенным гетеросексуалом. Однако же эта мысль была о мужчине с лысиной и седеющей бородой и…

Ох!

Эта мысль была о нём самом .

Да, он постригал бороду специальной парикмахерской бритвой, и да, он старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, но он вовсе не был нарциссом; он не думал про себя, что он симпатяшка. Собственно, он считал, что выглядит довольно забавно со своими глазами‑бусинами и носом таким коротким, что его вполне можно было назвать «пуговкой».

Опа, он меня на меня смотрит.

Эрик был настолько сбит с толку, что уже готов был развернуться и удалиться туда, откуда пришёл, когда Дженис подняла голову и улыбнулась ему своей светлой искрящейся улыбкой, и…

Это она, сообразил он. Это то, что она думала обо мне в тот августовский день, но…

Но как ?

Боль от татуировки.

Дом – маленький, тесный.

Ковыляющая рядом такса.

Розовые кроссовые лыжи.

Он продолжил идти; его тянуло к ней.

Он знал, сколько она зарабатывает. Знал дату её рождения. Знал массу всяких вещей.

– Привет, Джен… нис. – Он запнулся перед вторым слогом её имени, осознав внезапно, что «Дженис» её зовут только на работе. Вне работы все называют её просто «Джен».

– Доктор Редекоп, – сказала она. – Рада вас видеть.

Она опустила глаза – не на грудь, хотя та была, несомненно, достойна внимания, а на плечо; она думала о татуировке и…

И синяке…

Не том, что образовался, когда татуировку делали, а…

Господи!

Вчерашнем синяке.

Она увидела, куда направлен его взгляд и слегка повернулась, словно чтобы скрыть плечо от его глаз, но потом, должно быть, вспомнила, что её сестринский халат полностью её закрывает; и всё же, когда она снова повернулась к нему, она довольно долгое время не могла заставить себя встретиться с ним взглядом.

– Гмм, – сказал он, – прекрасно выглядите. – Едва произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали весьма странно, но…

Но его разум полнился мыслями, которые – Боже! – которые могли принадлежать только ей.

Он никогда не верил в телепатию или чтение мыслей и тому подобный бред. Чёрт!

Но нет, постойте. Это не то; не совсем. Она странно на него смотрела, и он понятия не имел, о чём она сейчас думает. Но как только он вспоминал день, когда встретил её, одетую в топ, воспоминания об этом дне захлёстывали его – воспоминания с её точки зрения.

Он также начинал вспоминать другие вещи – информацию о пациентах в этом крыле; подробности о какой‑то онлайн‑игре под названием EVE; эпизод из «Отчёта Кольбера»[33] 33
  Американское сатирическое шоу.
  


[Закрыть], который он никогда не смотрел, и – да, да – много других мыслей, других воспоминаний о нём. О том, как они впервые встретились. Он не помнил, в какой точно день это было, но она – помнила; это был её первый день на новом месте работы здесь, девять месяцев назад. Это был… ах, да, теперь, когда он об этом задумался, он вспомнил… или это она вспомнила? Все эти украшения – то был Валентинов день.

И она тогда подумала, увидев его, лысеющего худощавого мужчину: «Добавь ему британский акцент, и это будет тот, о ком я мечтала с пятнадцати лет». Ей нравились мужчины постарше. Ей нравился Патрик Стюарт и Шон Коннери и…

И Эрик Редекоп.

Ему всегда нравилась Дженис, но он понятия не имел – ни малейшего! – что она питает к нему сходные чувства, что…

Он осознал, что она сказала что‑то, чего он, погружённый в собственные мысли, не расслышал.

– Простите. Э‑э, что вы сказали?

Она бросила на него ещё один удивлённый взгляд.

– Я говорю, электричество отключилось очень неожиданно, правда? Я и не думала, что здесь такое может произойти.

– О, да. Да, очень странно. – Сейчас он был от неё всего в трёх футах и видел, что её макияж безупречен – немного подведены глаза и немного оттенены – а брови недавно мастерски выщипаны; фактически, он на мгновение увидел, как она склоняется к зеркалу в ванной и вспомнил то созвездие болевых уколов, которые она ощущала при этом.

Но мысль о её глазах вызвала другие воспоминания – о том, как она плачет , плачет в то время, как кто‑то изрыгает на неё ругательства. Это было так отвратительно, так неправильно , что Эрик инстинктивно отступил на полшага.

– Дженис, – сказал он, в этот раз произнося полное имя без запинки, хотя сразу же осознал, что это не было полное имя; полностью её звали Дженис Луиза Фалькони, и Фалькони была её фамилией по мужу, а девичья фамилия – Амундсен, и…

И ему ведь надо закончить фразу, которую он начал!

– Дженис, э‑э… у вас всё в порядке?

– Да всё вроде в норме, – ответила она. – А что?

– Да так, просто – ответил он, но обнаружил, что снова отступает назад.

Глава 9

У Сьюзан Доусон возникло странное чувство, когда она входила в кабинет на третьем этаже, и ей понадобилась секунда, чтобы его идентифицировать; то было нечто, о чём она слышала, но ни разу не испытывала сама. От неуместности впервые накатившего дежа‑вю на мгновение закружилась голова.

А то было действительно дежа‑вю: эта комната, этот затерянный в больничном здании небольшой кабинет, в котором она никогда не бывала, казался знакомым. И дело было не в том, что большинство офисных помещений выглядит одинаково – нейтральные цвета, жалюзи, плиточный пол, флуоресцентные лампы. Нет, всё было не так. Стол, крышка которого была сделана, по‑видимому, из сосны, имел характерную форму человеческой почки и выглядел…

Она слегка тряхнула головой, но…

Но сомнений не было: он выглядел именно таким, каким она его помнила .

И при этом она никогда в жизни раньше его не видела. Не могла видеть.

О. Может быть, видела такой в каталоге «ИКЕИ»; они продают массу мебели с покрытием под сосну. Но серебристо‑серое кресло на колёсиках также выглядело знакомым – как и прислонённая к стене теннисная ракетка вон там и кубок вот здесь. Она знала, за что эта награда, хотя и не могла с такого расстояния разглядеть выгравированных на ней букв: это был главный приз последнего больничного турнира по теннису.

И широкий книжный шкаф с его тёмно‑зелёными полками и рядами журналов с одинаковыми корешками почему‑то тоже был знаком. Возникло воспоминание, и в этот раз она опознала его как своё собственное: её раздражение много лет назад, когда «Нэшнл Джиографик» сделал спецвыпуск об океанах в голубой обложке и с голубым корешком вместо обычных жёлтых, нарушив однородность её коллекции; она начала собирать её ещё ребёнком, когда дед начал присылать подписку ей в подарок. И здесь, в этом кабинете, у одного из номеров был зелёный корешок вместо бордового, как у всех остальных.

Она посмотрела на стену. На ней висели три диплома, включая один из Университета Макгилла; она обрадовалась, когда сама вспомнила, что это в Монреале. Также там была фотография в рамке: темнокожая женщина и трое таких же смуглых детишек, и…

И женщину звали Деви, а детей – Харприт, Амнит и Гурисман.

Но она никогда раньше их не видела. Она была в этом твёрдо уверена. И всё же…

И всё же воспоминания о них полились в её сознание. Вечеринки по случаю дней рождения и каникул, проблемы с Харпритом в школе из‑за того, что он ругается…

– Вы агент Доусон? – раздался голос с сильным акцентом.

Она резко обернулась и оказалась лицом к лицу с сикхом в нефритово‑зелёном тюрбане и бледно‑голубом лабораторном халате.

– Ранджип, – имя словно само собой вырвалось у неё.

Его карие глаза слегка прищурились.

– Мы знакомы? – На вид ему было лет пятьдесят; в бороде проступали седые пряди.

– Гмм, – сказала Сьюзан, потом: – Э‑э… – и потом, наконец: – Нет‑нет, не думаю. Но… ведь вы в самом деле Ранджип Сингх, не правда ли?

Мужчина улыбнулся, и Сьюзан запоздало заметила, что он весьма симпатичен.

– Как любит говорить мой сын…

– «Это моё имя; не протри в нём дыру». – Слова снова вырвались у Сьюзан сами собой. От неожиданности она вскинула руку, чтобы зажать себе рот. – Я, э‑э… он ведь и правда так говорит, да?

Сингх снова улыбнулся; в его добрых глазах проскочила искра.

– Как и многие дети его возраста. Он ещё любит про курицу, которая переходит дорогу наполовину, чтобы…

– Чтобы отложить яйцо на линии, – сказала Сьюзан. Её сердце заколотилось. – Что, чёрт возьми, происходит? – Она отступила на полшага назад. – Я вас не знаю. Я не знаю вашего сына. Я никогда раньше не была в этой комнате.

Сингх кивнул и указал на единственное в кабинете кресло – знакомое и незнакомое серебристо‑серое кресло на колёсиках.

– Не присядете?

Обычно она предпочла бы остаться стоять – психологически более выгодная позиция. Но сейчас она была немного выбита из колеи и поэтому приняла предложение. Сам Сингх опёрся о тёмно‑коричневый книжный шкаф с зелёными полками.

– Как вы и сказали, – заговорил он, – что‑то происходит. И боюсь, что причиной этого могу быть я.

Сьюзан почувствовала, как её брови поползли вверх.

– Вы проводили здесь эксперимент, – сказала она. – Ну, не здесь; дальше по коридору, в комнате номер… э‑э… 324. Это… чёрт, слишком сложно технически; понятия не имею, о чём вы говорите.

– Я ничего не говорил.

Сьюзан замолкла.

– Да, правда, не говорили. Что в конце концов происходит?

Сингх вздохнул.

– Поначалу я думал, что подверглись воздействию лишь мы с моим пациентом, но теперь я вижу, что вас тоже зацепило. Этого я не ожидал. Похоже, вы получили доступ к моим воспоминаниям?

– «Как пить дать», как сказал бы ваш сын. – Она секунду помедлила. – Боже, до чего странно . – И тут её осенило. – Так значит, вы можете читать мои воспоминания?

– Нет, – ответил Сингх. – Не я. Мой пациент – он имеет доступ к вашим. Так я узнал, что вы сейчас с доктором Гриффином; он мне сказал.

– А… вы? Вы тоже… как про это сказать? Вы тоже имеете доступ к кому‑то?

– Да. Я знаю, как его зовут, но мы с ним никогда не встречались.

– Это кто‑то здесь, в больнице?

– Да. Хирург по имени Люциус Джоно.

– Но… но как это могло случиться? – спросила Сьюзан.

– Я проводил эксперимент, пытаясь изменить воспоминания молодого человека. Свет выключился – чего в больнице не должно происходить никогда  – а потом произошёл какой‑то скачок напряжения.

– Больше того, – сказала Сьюзан. – Был электромагнитный импульс.

– Ах, – сказал Сингх. – Возможно, это всё объясняет. В любом случае, это , по‑видимому, результат.

Сьюзан огляделась, пытаясь сориентироваться.

– Комната 324 дальше по коридору, верно? Я была рядом, в смотровой галерее операционной. Я была, наверное, в дюжине футов от вас, когда погас свет в то время, как вы проводили свои эксперимент.

– Да, – согласился Сингх. – Так что я думаю, что зацепило всех, кто находился внутри определённого радиуса.

Сьюзан выпучила глаза.

– Но президент – Господи! Президент был ещё ближе, только ниже – может быть, восемью или десятью футами ниже, на втором этаже.

Ранджип с серьёзным видом кивнул.

– Да. Я всё знаю об операции – потому что доктор Джоно, тот, с кем я оказался связан, был там; он один из тех, кто ассистировал.

– Чёрт! Если кто‑то читает воспоминания президента – Боже, национальная безопасность сливается прямо в унитаз. – Сьюзан опрометью выскочила из кабинета и рванулась по коридору к сестринскому посту третьего этажа. Она замахала своим жетоном.

– Сьюзан Доусон, Секретная Служба. Я хочу, чтобы здание немедленно блокировали. Никто не должен входить или выходить.

Грузная медсестра изумлённо застыла.

– Я… у меня нет таких полномочий.

– Тогда найдите мне доктора Гриффина – сейчас же!

Медсестра сгребла со стола трубку телефона.

Краем глаза Сьюзан заметила движение. Она обернулась. Широкоплечий белый мужчина торопливо шагал к лифту.

– Стоять! – закричала она.

Мужчина без сомнения слышал, что Сьюзан говорила сестре, но сейчас прикидывался глухим. Он дошёл до лифта и нажал кнопку вызова.

– Я сказала стоять! – рыкнула Сьюзан. – Секретная Служба! – Она вытащила из кобуры пистолет – «зиг‑зауэр P299».

Мужчина обернулся; на вид ему было лет тридцать пять, волосы светло‑каштановые, круглые очки без оправы, синий деловой костюм.

– Я просто посетитель, – сказал он.

– Никто не покидает здание, – ответила Сьюзан.

Человек у лифта развёл руками.

– Пожалуйста. У меня важнейшая встреча на другом краю города. Я должен быть там.

Она покачала головой.

– Не выйдет. Отойдите от лифта.

Телефон на столе у медсестры зазвонил; она взяла трубку.

– Да… хорошо. Секунду. – Она протянула трубку Сьюзан, но Сьюзан обеими руками держала пистолет, целясь из него в мужчину.

– Там есть громкая связь? Включите.

Сестра качнула головой.

– Нет.

Сьюзан нахмурилась, потом кивком головы велела сестре передать ей трубку. Она взяла её левой рукой, оставив пистолет в правой.

– Доктор Гриффин? Это Сьюзан Доусон. Я хочу, чтобы вы заблокировали больницу.

– Я не могу этого сделать, – ответил Гриффин. – Всего в миле отсюда взорвалась бомба, чёрт возьми. Мы – больница скорой помощи.

– Белый Дом эвакуировали перед взрывом.

– Тем не менее, – сказал Гриффин. – Была террористическая атака. Мы должны быть открыты.

– Мистер Гриффин, президент в опасности. Заблокируйте здание!

В этот момент мимо прошёл санитар с каталкой, на мгновение перекрыв ей поле зрения – и линию стрельбы. Дверь лифта открылась, и человек, который стоял рядом, нырнул внутрь именно в тот момент, когда санитар скрыл его от глаз Сьюзан. Сьюзан бросила телефон и кинулась к лифту, но его дверь закрылась прежде, чем она успела добежать.

– Где лестница? – каркнула Сьюзан через плечо.

– Вон там! – крикнула сестра, указывая рукой.

Сьюзан нашла дверь, толчком распахнула её и ссыпалась по ступеням на два пролёта вниз, почти столкнувшись с поднимавшимся навстречу доктором и перепугав его.

Лифт, должно быть, по пути вниз остановился на втором этаже, потому что она оказалась в вестибюле одновременно с ним. Из кабины выходила дородная женщина, за которой следовал мужчина, которого она преследовала сверху.

– Стоять! – крикнула Сьюзан.

Женщина так и сделала, но мужчина продолжал идти. Сьюзан встала между ним и входными дверями и направила на него пистолет.

– Я сказала стоять!

Люди в вестибюле завопили, и ещё один человек попытался выскочить на улицу, бегом кинувшись к дверям. Но автоматическая дверь не открылась, и он врезался в стекло.

Низкий голос донёсся из интеркома – доктор Гриффин:

– Внимание. У нас в больнице чрезвычайная ситуация. Я блокирую все выходы из здания.

Вышедший из лифта мужчина пробормотал одними губами что‑то грубое.

Сьюзан подошла к нему.

– Идёмте со мной.

– На кону семизначная сумма, – умоляющим тоном сказал он. – Я должен попасть на эту встречу.

– Нет, не должны. А должны вы выполнять то, что я вам скажу, и выполнять в точности. – Она вытащила из кармана наручники и сковала ему запястья.