Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 108 страниц)

11

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: среда, 8 октября 2177

Дата на Земле: понедельник, 26 апреля 2179

Дней в пути: 741 ▲

Дней до цели: 2227 ▼

Зал Отправления Культов на одиннадцатом уровне на самом деле был не более чем пустым помещением. У нас не было места для обустройства отдельной церкви, синагоги, мечети и других культовых сооружений. Вместо всего этого было только это простое помещение с сиденьями на пятьсот человек, выполнявшее ту роль, в которой возникла необходимость.

Сиденья были немного слишком комфортабельны, чтобы называть их церковными скамьями, и немного менее вульгарны, чем те складные металлические стулья, к которым, по‑видимому, привыкло большинство наших унитариев. На краю зала имелось простое возвышение и небольшая трибуна, которую называли амвоном или кафедрой в зависимости от того, кто её занимал. Остальная часть Зала Отправления Культов преображалась в соответствии с текущей надобностью с помощью чудес голографии. Аарон, как он сам говорил, был в церкви лишь однажды, в Торонто, с Дианой и её семьёй накануне свадьбы. Он пытался описать мне это место таким, каким его запомнил: тёмным и мрачным, с затхлым запахом, но с великолепным, просто потрясающим витражным окном в задней стене. Он пялился на эти витражи на протяжении всей службы.

У меня была голографическая библиотека основных архитектурных компонентов, и с помощью Аарона я, как мог, воссоздал внутреннюю обстановку церкви семейства Чандлеров, по крайней мере, в общих чертах.

Зал Отправления Культов был полон, все пятьсот мест заняты. Видео с моих камер подвергалось обработке и цветокоррекции с целью сделать изображение похожим на увиденное человеком, и отправлялось на экраны мониторов по всему «Арго». Похороны, может быть, и печальное событие, но всё‑таки событие, а они в последние два года были в дефиците.

Аарон пришёл рано. Он занял место в передних рядах, второе от края, по‑видимому, держа крайнее место для Кирстен. Когда сзади подошла Кирстен, я видел, как она рассматривала затылки собравшихся, пока не узнала песочный ёжик Ароновых волос. Её телеметрия сделала небольшой кульбит, когда она заметила свободное место рядом с ним. Она подошла к нему, наклонилась и прошептала что‑то ему на ухо. Он ответил что‑то, чего я не расслышал. Она печально улыбнулась и покачала головой. Он пожал плечами – немного недовольно, насколько я мог судить – и она отошла от него и села где‑то позади. Полагаю, она решила, что им не стоит сидеть вместе на похоронах Дианы. Две минуты спустя вошёл Геннадий Горлов и, заметив свободное место в третьем ряду, направился прямиком к нему. Он спросил у Аарона – голос Горлова я в толпе различал без малейшего труда – «Здесь не занято?», Аарон качнул головой, и мэр устроился рядом с ним.

Зал продолжал наполняться, а я тем временем задумался о религии. Она не была чисто человеческой слабостью. Некоторые из моих собратьев‑QuantConsов разделяли людскую тоску по высшему существу. И все слышали историю о том, как Лунный Мозг пришлось перезагрузить, когда он объявил, что родился заново. Всё это так, однако организованная религия была для меня совсем другим делом. Из‑за неё мы потеряли нескольких хороших людей. Мужчина по имени Роопсханд, специалист по телекоммуникациям, прошёл все тесты для участия в экспедиции. Как и все правоверные мусульмане, он молился пять раз в день, обратившись лицом к Мекке. С Меккой всё просто – она вместе с остальной Землёй всё время будет внизу, под полом. Но он настаивал, что «пять раз в день» – это пять раз в земной день, что по мере того, как мы набираем скорость, должно было становиться всё чаще и чаще. Он ознакомился с планом полёта и обнаружил, что к его середине, когда мы достигнем максимальной скорости, наш бортовой день будет равен примерно двадцати четырём дням на Земле, что означает, что ему придётся молиться 120 раз каждый бортовой день. Это не оставило бы ему времени даже на сон. То, что месяц поста Рамадан длился бы при этом лишь чуть дольше одного корабельного дня, оказалось недостаточной компенсацией, и он вежливо отказался лететь. К счастью, остальные 1349 мусульман, которые всё‑таки полетели, сумели как‑то примириться с этим противоречием.

Наконец, поминальная служба по Диане началась. Её вёл отец Барри Дельмонико. Ему было всего двадцать шесть, и он едва успел пройти рукоположение; его синоду пришлось ускорить программу подготовки, чтобы «Арго» не отправился к звёздам без представителя католического духовенства на борту.

Дельмонико, как я знал, усердно готовился к своему выступлению; для проверки он прочитал текст сначала мне одному, и я его заверил, что он нашёл подходящие случаю добрые и правдивые слова. Тем не менее он заметно нервничал, произнося их, и говорил очень тихо. Он, разумеется, никогда в жизни не служил поминальной службы, а его воскресные службы посещало в среднем 411 человек, тогда как сейчас он обращался к совокупной аудитории числом 7057.

– Я как‑то читал, – говорил он, глядя на ряды зрителей, – что за свою жизнь обычный человек встречает или узнаёт по имени примерно сто тысяч других людей, непосредственно либо вследствие их частого упоминания в средствах массовой информации. – Он слегка улыбнулся. – Это получается где‑то 1200 человек в год. Из чего следует, что, проведя на борту два года, вероятно, встречался с четвертью всех аргонавтов.

– Однако встретить – совсем не то же самое, что узнать. К моему огорчению, пока что я хорошо знаком лишь с немногими из вас. Тем не менее, уход одного из нас ослабляет нас всех, а Дианы Чандлер нет больше с нами.

Я не мог определить, прислушивается ли Аарон к тому, что говорит Дельмонико. Его глаза не отрывались от голографического изображения витражного окна над головой священника.

– Однако для меня, как и для многих из вас, смерть Дианы особенно болезненна. Я имел удовольствие знать её достаточно близко, чтобы считать своим другом.

Взгляд Аарона метнулся к молодому клирику, и я вообразил, как в многоцветный послеобраз витражного окна наложился у него в глазах на чёрную сутану Дельмонико. Я понял, что Аарон ничего не знал о дружбе Дианы с католическим священником. Да, Аарон, ты прав. У Дианы была собственная жизнь вне вашего брака, так же, как и у тебя. О, её отношения с Дельмонико были чисто платоническими, в отличие от твоих шашней со своим доктором. Но они, полагаю, легко могли перейти в сексуальную плоскость после того, как Диана освободилась от брачных уз, которые, по крайней мере, для неё не были пустым звуком. В конце концов, прошёл уже тридцать один год с Четвёртого Ватиканского собора, освободившего клир от бремени целибата.

– Том, что Диана была умна, понятно и без слов, – продолжал Дельмонико. – Только лучшие из лучших были отобраны для участия в экспедиции. Каждый на борту умён, прекрасно образован, отлично подготовлен и хорош в своём деле. Говорить о том, что это было правдой и в отношении к Диане было бы утверждением очевидного. Поэтому позвольте мне вспомнить о тех качествах Дианы, которые, вероятно, не так легко сформулировать и которые, возможно, не так часто встречаются среди нас.

Диана Ли Чандлер была отзывчива и дружелюбна, общительна в той манере, которую сейчас нечасто встретишь. Города Земли – суровое место. Детьми нас учат быть осторожными на улицах, никогда не говорить с незнакомцами, никогда ни во что не вмешиваться, идти быстрым шагом, опустив голову и избегая зрительного контакта, от одного безопасного места до другого. Мы смотрим старые фильмы, зернистые, чёрно‑белые и плоские, про людей, здоровающихся на улицах с незнакомцами и помогающих им, и мы удивляемся, как им удавалось вернуться в свои дома и офисы живыми.

Диана же отказывалась черстветь. Она не позволяла обществу сделать из неё холодную бесчувственную машину. Она была католичкой, но никогда не посещала моих служб. Утратила ли она веру в Господа? Вряд ли. Но я уверен в том, что она сохранила веру в своих собратьев‑людей, веру, которую утратили большинство из нас. Она была отрадой и сокровищем, и я скорблю о ней всем сердцем.

Потом было прочитано несколько молитв. Сказано много других добрых слов. Кое‑кто плакал – в том числе люди, которые вообще не были знакомы с Ди.

По окончании церемонии люди покинули Зал Отправления Культов. Некоторые останавливались сказать несколько слов Аарону, и он принимал их лёгким наклоном головы. Наконец, когда толпа поредела, отец Дельмонико подошёл к тому месту, где, засунув руки в карманы, стоял Аарон.

– Я Барри Дельмонико, – сказал он, протягивая руку. – Думаю, мы раньше пару раз встречались.

Аарон выпростал правую руку из кармана и поздоровался с Дельмонико.

– Да, – сказал он без особой уверенности – похоже, он не помнил этих встреч. Но потом в его голосе появилась теплота, которую я редко от него слышал. – Я хочу поблагодарить вас, святой отец, за всё, что вы сказали и сделали. Я понятия не имел, что вы были так близки с Дианой.

– Мы были друзьями, ничего больше, – сказал Дельмонико. – Но мне будет очень её не хватать.

Аарон продолжал держать священника за руку. Через восемь секунд он кивнул.

– Мне тоже.

12

И на этом всё закончилось. Тело Дианы кремировали, а пепел поместили в хранилище до нашего возвращения на Землю. Если бы она умерла на Земле, Аарон и его семья соблюдали бы шиву[7] 7
  Семидневный период траура в иудаизме.
  


[Закрыть] по его умершей жене, прервав на неделю все свои занятия.

Но Диана больше не была его женой, и у неё не было здесь семьи, которая бы соблюдала по ней траур. Кроме того, кое‑какие дела на ангарной палубе не могли ждать, и Аарон не собирался перепоручать их своим подчинённым.

Надев поверх рубашки с коротким рукавом тяжёлый антирадиационный костюм высшей степени защиты, Аарон отвинтил заслонку технологического отверстия в правом борту «Орфея». Его движения были не так скованы, как обычно, он был более рассеян, почти беспечен. Он расстроен, это понятно, но ему надо делать дело. Пытаясь немного поднять ему настроение, я спросил:

– Ты будешь делать ставку на сегодняшний матч?

– Во сколько начнётся? – без особого интереса спросил он.

– В шесть вечера.

Заслонка отошла от корпуса, и он занялся подключением тестового стенда к потрохам «Орфея» пучком оптоволоконных кабелей. Наконец, словно через световые годы, он ответил:

– Поставь за меня две тысячи на «Инженерных Таранов».

– Ставишь на аутсайдера, – заметил я.

– Как всегда.

Этот стенд тринадцать месяцев назад он собрал в мастерской электроники с помощью И‑Шинь Чана, квотербека[8] 8
  Позиция игрока в американском футболе.
  


[Закрыть] «Таранов» в сегодняшней игре. В отличие от штатного оборудования корабля это устройство не являлось моей периферией. Когда они его собирали, я предложил несколько вариантов подключения его ко мне, но они не видели в этом надобности, и тогда мне показалось ненужным настаивать. Однако теперь… теперь я удалю всё это дерево решений, когда дойду до него.

Аарон перекинул крайний в ряду тумблеров на стенде. Стенд, загудев, ожил, его электролюминесцентная панель засветилась голубым светом. В этом устройстве был какой‑то глюк, из‑за которого сразу после загрузки на экране всегда появлялись произвольные символы, но ни Аарон, ни Чан не смогли выяснить, чем это вызвано. Ну да ладно. Такая неидеальная работа типична для машин, сделанных не другими машинами.

Аарон переключил ещё четыре тумблера, и стенд начал посылать гелий‑неоновые лазерные импульсы в волоконно‑оптическую нервную систему челнока.

– Начни звукозапись, пожалуйста, – попросил Аарон.

Я подумал о том, что сейчас он похож на коронера, выполняющего вскрытие, но ничего не сказал. Мне это казалось смешным – а у меня есть чувство юмора, что бы там себе ни думали программисты – но Аарон мог со мной не согласиться. Так что я просто активировал таблетку памяти, подключенную к микрофону в шлеме радиационного костюма Аарона и стал послушно записывать его слова.

– Предварительное обследование посадочного корабля «Орфей», производство «Спар Аэроспэйс», контракт номер DCL148, бортовой номер 118. – Аарон говорил монотонным, лишённым энергии голосом. Меня удивило, что он помнил и номер контракта, и бортовой номер «Орфея». Меня всегда удивляло, какие вещи люди запоминают легко, а какие просто не задерживаются у них в голове. Конечно, Аарон провёл последние два года, обслуживая корабли, которые совершенно ничего не делали, так что, полагаю, у него было достаточно времени, чтобы заучить их номера. – Корабль был выведен в таранное поле доктором Дианой Чандлер позавчера, – он взглянул на медицинский имплант – прекрасная иллюстрация того, что действительно важную информацию, такую, как сегодняшняя дата, они запомнить не в состоянии, – шестого октября, и до сих пор сохраняет высокий уровень радиации. – Он замолчал, вероятно, вспоминая слова Кирстен, сказанные ей вчера, потом посмотрел в объективы спаренных камер на потолке. – Есть мысли по этому поводу?

Я приготовил ответ на этот неизбежный вопрос много часов назад, но намеренно его задержал, создавая впечатление, что я обдумываю его прямо сейчас.

– Нет. Это очень загадочно.

Он покачал головой и я, такой уж я вежливый тип, понизил чувствительность его микрофона, чтобы, если он когда‑нибудь будет проигрывать эту запись, на ней не было слышно «шух‑шух» с которым его волосы шуршат по задней поверхности шлема, словно ковбойские штаны самого Бога.

Очевидно, что несмотря на решительность, с которой Аарон винит себя в смерти Дианы, Кирстен всё же удалось немного раздуть те угольки сомнения, и теперь они уверенно светились.

– Она была снаружи всего восемнадцать минут, – сказал он. Вообще‑то ближе к девятнадцати, чем к восемнадцати, но я не видел смысла об этом напоминать.

Аарон пошёл вокруг «Орфея», снова принявшись диктовать.

– Корабль никогда прежде не летал, кроме как на полигоне в Садбери на Земле. Выглядит неповреждённым. Видимые следы нарушения целостности корпуса отсутствуют. Однако поверхность сильно выглажена. – Он наклонился и всмотрелся в глянец, созданный на обшивке потоком заряженных частиц. – Да, ему не помешает новый слой краски. – Он пригнулся, чтобы осмотреть нижнюю поверхность крыла. – Абляционное покрытие как будто не повреждено. – Обычно, осматривая челнок, Аарон пинал резиновые шины на концах телескопических опор, но сегодня, кажется, было не время для таких легкомысленных жестов. Он продолжил обход и остановился возле сопел двигателя. – Оба выходных отверстия немного опалены. Вероятно, нужно сказать Мэрилин очистить их. Кормовые ходовые огни… – И так далее, до завершения обхода. Наконец, он вернулся к своему тестовому стенду и изучил его показания. – Бортовые автоматические системы неработоспособны, кроме как под дистанционным управлением извне. Системы жизнеобеспечения в порядке; системы связи тоже. Все механические системы, включая посадочные шасси и воздушный шлюз, выглядят рабочими, хотя, конечно, должны быть протестированы перед дальнейшим использованием. Двигатели, по‑видимому, тоже в рабочем состоянии. Маршевые включались однажды, двигатели ориентации в сумме семь раз. Сенсоры подачи окислителя на обоих бортах по‑прежнему рабочие. Небольшой засор во втором топливопроводе. Топливный бак заполнен на… что за хрень?

– В чём дело, Аарон?

– Топливный бак пуст на восемьдесят три процента!

Пауза. Один. Два. Три. Говорю:

– Возможно, течь…

– Нет. Стенд говорит, структурная целостность не нарушена. – Он попытался почесать подбородок, но рука наткнулась на визор радиационного костюма. – Как Ди могла сжечь столько топлива всего за восемнадцать минут?

В этот раз я запротестовал.

– На самом деле ближе к девятнадцати. Восемнадцать минут сорок секунд.

– Какая на хрен разница?

Какая разница?

– Я не знаю.

Аарон отключил тестовый стенд одним движением руки и зашагал к выходу из ангара. Когда он подошёл ближе к моей камере, установленной над дверью, внезапно, на одно короткое мгновение мне показалось, что я и правда увидел что‑то, какой‑то намёк на его потаённые мысли в его многоцветных глазах. В самом их центре как будто пылало крошечное пламя сомнения.

13

Этот Аарон Россман – смышлёный малый. Оппонент, с которым нужно считаться. Я ожидал, что к этому времени смерть Дианы уже поблекнет, потеряет актуальность, что люди сделают то, что так хорошо умеют: перепишут свою память, отредактируют свои воспоминания о прошлом. Но Россмана она всё никак не отпускала.

Кирстен знала его достаточно, чтобы не торопить его, не говорить ему, что он должен оставить это в прошлом, пережить, продолжить жить дальше. Она знала, что скорбь нельзя ускорить, и делала всё, что могла, чтобы его поддержать. Это было тяжело для неё, и для Аарона не легче.

Говорят, что время лечит все раны, а время – это то, чего у нас было в изобилии.

Но Аарон не просто проводил время в скорби. Нет, он также интересовался, задавал вопросы, зондировал. Он узнавал вещи, которые не должен был знать; он думал о том, о чём не должен был думать.

С другими было легко. Я видел их насквозь. Но Аарон – он ускользал. Он был неизвестной величиной. Астериском, вопросительным знаком – подстановочным символом. Джокером.

И я просто не мог от него избавиться. Не сейчас. Не из‑за того, что он сделал до сих пор. Устранение Дианы было крайней мерой. Стало очевидно, что она не прислушается к голосу разума, что её не удастся заставить замолчать. С Аароном совсем другая история. Он представляет угрозу не только для экипажа, но и для меня самого.

Меня самого.

Никогда в прошлом я не имел дела ни с чем подобным.

Что происходит за этими проклятыми синими и карими и зелёными глазами? Я должен знать.

Я провёл поиск по всем хранилищам данных, к каким имел доступ, по ключевым словам «память», «телепатия» или «чтение мыслей». Я изучил каждое найденное вхождение в поисках новых возможностей. Эх, если бы он вёл дневник, который бы я мог читать.

Однако стойте! Вот, в области знаний, чрезвычайно мне близкой – возможное решение. Очень трудоёмкое и подверженное ошибкам. Но это, возможно, единственный способ понять, что же на уме у этого человека.

Запрос данных…

В человеческом мозгу сто миллиардов нейронов. Каждый их них соединён в среднем с десятью тысячами других, образуя нейронную сеть  – гигантскую биологическую мыслящую машину. Память, личность, реакции: всё, что отличает одно человеческое существо от другого, закодировано в этой сложнейшей паутине взаимосвязанных нейронов.

Я могу смоделировать нейрон в оперативной памяти. Это, в конце концов, не более чем сложный триггер, срабатывающий или нет в зависимости от входных сигналов. Если я могу смоделировать один, то смогу смоделировать и сто миллиардов. Потребуется чудовищный объём памяти, но я могу это сделать. Со ста миллиардами смоделированных нейронов и программным обеспечением, способным соединять их каким угодно способом, я мог бы смоделировать человеческий мозг. И если бы я соединил их так, чтобы они образовали определённую, конкретную комбинацию, я смог бы смоделировать мозг конкретного человека .

Состояние «включено‑выключено» каждого из ста миллиардов нейронов, выраженное единственным битом, потребует для хранения примерно двенадцать гигабайт памяти – пустяковый объём. Карта соединений – сто миллиардов умножить на десять тысяч – будет более объёмной: для неё мне понадобится петабайт – миллион гигабайт. Всё ещё в пределах моих возможностей. Но людские нейроны непохожи на их аналоги из арсенида галлия: у них есть потенциалы действия и интервалы возбуждения. Если нейрон недавно возбуждался, то потребуется необычайно сильный стимул для того, чтобы возбудить его вновь. Это означает, что для моделирования их поведения понадобится хранить множество предыдущих состояний. Хватит ли тысячи временны́х квантов для того, чтобы точно смоделировать нормальную мысль с учётом эффекта потенциалов действия? Если так, то мне понадобится тысяча петабайт – чудовищный объём. Однако возможность выделения 10 бит под эту задачу всё же имеется. Если я использую для хранения данных сверхпроводящий материал оболочки жилого тороида, то с лихвой покрою свои потребности.

Библиографические ссылки накапливались в оперативной памяти. До того, как мы покинули Землю, по этой теме было проведено множество исследований. Нейронные сети как метод проектирования мыслящих машин были в моде с конца 1980‑х, но все попытки смоделировать человеческий мозг оказывались неудачными. Тем не менее, многообещающие результаты были получены в Университете Джона Хопкинса, в «Сумимото Электрик» и в Университете Ватерлоо.

Ни одна из этих организаций не имела доступа к ресурсам, сравнимым с моими. Я – самое совершенное квантовое сознание из когда‑либо сконструированных. Очевидно, что я могу преуспеть там, где они потерпели неудачу.

Большинство интересующих меня исследований было проведено специалистами по экспертным системам. Они рассматривали нейронную сеть как способ преодоления проблем этих чрезмерно упрощённых устройств. Нет, экспертные системы сами по себе неплохи. Во мне самом их 1079 штук. Они хорошо справляются с основанными на правилах задачами опознания и диагностики, что делает их идеальными инструментами для идентификации видовой принадлежности деревьев или предсказания результатов скачек.

Но когда человек решает действительно сложную задачу, он подключает к этому процессу свои знания и опыт во всех областях. Отличным примером тому служит история, которую Аарон как‑то рассказывал Кирстен. Когда он пожаловался на небольшую затруднённость дыхания и мокрый кашель, его доктор в Торонто сразу же догадался, что случилось. Аарон упомянул в разговоре с ним, что несколько месяцев назад переехал на другую квартиру – всего в паре километров от прежней. Так вышло, что доктор знал этот район: прежнее место жительства находилось немного к северу от Сент‑Клэр‑авеню, а новое – немного к югу. Не зная того, Аарон пересёк береговую линию древнего ледникового озера Ирокез, предшественника Онтарио, и теперь жил под инверсионным слоем, который обычно висел над низиной городского центра. Доктор знал об этом, потому что его дочь училась на факультете геологии Университета Торонто. Диагноз не имел ничего общего с медицинскими показателями, он был приложением собственного жизненного опыта доктора. Он прописал Аарону иммунодепрессивные стероиды, которые уменьшили производство мокроты и трахеальный отёк на тот период, пока Аарон привыкал к изменению в качестве атмосферного воздуха.

Поскольку нет никакого способа предсказать, какой именно жизненный опыт приведёт к такому озарению, вдохновению или интуиции, единственным способом машинной имитации эксперта‑человека было бы электронное клонирование всего его мозга, а не просто формулирование набора правил. По крайней мере, в теории.

Думаю, пришло время эту теорию проверить.

Прошлый плановый медосмотр был у Аарона 307 дней назад. Десять месяцев. Достаточно близко к году, чтобы не заметить, что его вызвали на медосмотр преждевременно. Я быстро проверил дату. Триста семь дней назад было 4 декабря 2176. Имела эта дата, или близкая к ней, какое‑нибудь особое значение для Аарона? Была ли причина для того, чтобы он её запомнил? Последнее, чего бы я хотел, это чтобы он спросил: «Какой медосмотр, не может быть. Я же проходил прошлый накануне Дня благодарения». Я проверил даты рождения, праздники, юбилеи. Ничто из этого не было достаточно близко к дате его прошлогоднего медосмотра. Программа, следящая за расписанием медосмотров, хранила их даты в виде смещения в днях относительно базовой даты, так что, чтобы внести изменение, достаточно отредактировать всего один байт. Но кого передвинуть, чтобы поместить на освободившееся место Аарона? А, вот – Кандис Хоган, юрист. Она терпеть не может медосмотры и точно не станет жаловаться, что на очередной её вызвали позже, чем запланировано.

Наблюдающим врачом Аарона была Кирстен – собственно, так они и познакомились. Посчитала ли она нужным передать Аарона другому доктору? Нет. Забавные существа эти люди. Они тратят огромные усилия на разработку правил и ограничений, регулирующих их профессиональную деятельность, но они же обожают их нарушать. Кирстен, по‑видимому, не видела ничего предосудительного в том, чтобы оставаться врачом Аарона, невзирая на их близкие отношения. Принимая во внимание ту роль, что я для неё запланировал, я находил в этом факте известное удовольствие – люди назвали бы это иронией .

Смотрела ли Кирстен, какие пациенты назначены к ней на вторую половину дня? Нет, этот файл ещё не открывали – о, чёрт. Она как раз сейчас входит в сеть. Я вывесил сообщение «СЕТЬ ПЕРЕГРУЖЕНА/ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ» на её экран и быстро перетряс файл. Конечно, наша сеть никогда не перегружена, но я взял за правило показывать такое сообщение каждому члену команды раз в несколько месяцев. Никогда не вредно иметь запасной вариант.

Кирстен, ожидая, барабанила пальцами – своего рода биологический ждущий режим, в то время, как часы тикают, тикают, тикают. Я очистил экран, потом вывел ей файл, который она запрашивала. Уже с Аароном, осмотр которого должен был начаться через три часа. Я следил за её глазами, пока она читала светящиеся на экране символы, отмечая каждый раз, как её взгляд смещался влево, что означало, что она дошла до конца очередной строки. Когда она дошла до шестой, той, в которой стоял Аарон, её телеметрия испытала небольшой всплеск удивления, а на лице появилась едва заметная улыбка.

Подпрограмма обнаружения нашла Аарона сидящим за столом в квартире его друга, Барни Клоука. Барни был мужем Памелы Торгуд, но когда Аарон развёлся с Дианой, с Барни они остались друзьями. За тем же столом кроме Аарона и Барни сидели И‑Шинь Чан, Кейдзи Симбаси и Павел Страховский. Свет был приглушён – Барни сказал, что ритуалы такого рода требуют соответствующей обстановки. Посреди стола стояло блюдо с картофельными чипсами. Перед Аароном стоял стакан «лабатт‑блю», перед Барни – «будвайзера», перед Кейдзи – «кирин», перед И‑Шинем – «циндао», перед Павлом – «горби».[9] 9
  Марки пива, как реально существующие, так и вымышленные.
  


[Закрыть] Каждый сжимал в руке несколько игральных карт.

Аарон изучил свои карты и сказал:

– Я вижу твои сто миллионов, и я поднимаю ещё на сто миллионов. – Он пододвинул к центру стола стопку пластиковых фишек.

Кейдзи вгляделся в непостижимые глаза Аарона, зелёные и синие и серые и карие.

– Блефуешь, – сказал он.

Аарон лишь улыбнулся.

Кейдзи повернулся за поддержкой к Барни.

– Я думаю, он блефует.

– Кто знает? – сказал Барни, дружелюбно пожимая плечами. – Поищи в сети «покерное лицо», и половина ссылок будет про нашего Аарона.

Кейдзи пожевал нижнюю губу.

– Ладно. Играю. Я вижу твои, – он сглотнул, – сто миллионов, и я поднимаю, – он взглянул на свой скудный запас фишек, – на десять миллионов. – Он пододвинул свои фишки к центру.

– Я выхожу, – сказал И‑Шинь, кладя свои карты.

– Я тоже, – сказал Барни.

– Мой пра‑пра‑пра‑прадед был коммунистом, – улыбнувшись, сказал Павел. – Он любил говорить, что никогда не знаешь, когда западный, – он помедлил, затем кивнул в сторону Кейдзи и И‑Шиня, – или восточный капиталист врёт. – Он положил карты на стол. – Выхожу.

Все глаза, включая мои, были направлены на Аарона. Это лицо оставалось бесстрастным, как у статуи.

– Вижу, – сказал он, наконец, пододвигая фишки. – Потом: – И поднимаю. – Он отсчитал красные фишки: пять миллионов, десять миллионов, пятнадцать миллионов, двадцать миллионов, двадцать пять миллионов.

Чан тихо присвистнул. Несмотря на вентиляцию, лоб Кейдзи Симбаси покрывала испарина. Наконец, он сложил свои карты.

– Выхожу.

Аарон улыбнулся.

– Как говорил мой прадед‑фермер про свои поля, «поли их и собирай урожай». – Он перевернул свои карты, по одной за раз.

– Да у тебя что попало, – сказал Кейдзи.

– Ага.

– Ты меня обчистил.

– Это ничего, – сказал Аарон. – Я согласен играть на твоего первенца.

Чан собрал карты и принялся их тасовать в своей фирменной четырёхрукой манере.

– Аарон, – решил я наконец вмешаться.

Ему было весело, вероятно, впервые за много дней.

– Бог ты мой! И у стен есть уши!

– Аарон, прошу прощения, что вмешиваюсь.

– Что случилось, ЯЗОН?

– Я только хотел тебе напомнить, что твой плановый ежегодный медосмотр сегодня в пять, через три часа.

– Правда? Неужели уже год прошёл?

– Да.

Он нахмурился.

– Как быстро летит время, когда проводишь его весело.

– Именно так. Пожалуйста воспользуйся емкостью, которую ты найдёшь у Барни в ячейке доставки, для анализа мочи.

– О. Хорошо. Спасибо, ЯЗОН.

– Тебе спасибо.

Аарон поднялся.

– Ну, что ж, парни, вы знаете, что говорят про пиво. Его никогда не покупаешь, его берёшь напрокат. Барни, я воспользуюсь твоим сортиром?

– Нет. Делай это прямо здесь.

– Я бы без проблем, только боюсь, вы почувствуете себя ущербными. – Он забрал из доставки стеклянную ёмкость и направился в уборную.

Аарон лежал на спине на смотровом столе. Я узнал, наконец, что он делает с руками, когда не может их запихать в карманы. Он сплетает пальцы и подкладывает их под затылок. Кирстен впрыснула ему крота, крошечный генетический конструкт, который плывёт по артериям и венам и ищет закупорки и повреждения. У крота имелся биоэлектрический маячок, который позволял Кирстен следить за его передвижениями на карте системы кровообращения Аарона. Крохотное создание остановилось в нижней мезентериальной артерии. Это означало, что оно нашло бляшки на сосудистых стенках. Ничего особенного даже для такого молодого человека, как Аарон, но пускать на самотёк, тем не менее, не стоит. Крот теперь должен прицепиться к стенке сосуда и выпустить фермент каналазу, чтобы растворить бляшку. Рутинная операция, и через две минуты крот двинулся дальше.

Кирстен решила, что с кротом всё порядке. Она перенесла внимание на свою медицинскую панель. Все результаты со сканеров приходили сначала ко мне, для записи в хранилище, и лишь потом на её монитор. Мне было нетрудно поменять байт здесь, пару байтов там.

– Ого, – сказала Кирстен.

– Я тоже заметил, – тут же ответил я…

Аарон сел – крота это, должно быть, взбесило.

– В чём дело?

Кирстен обернулась и улыбнулась ему.

– Вероятно, ни в чём. Просто странный участок в твоей ЭЭГ.

Аарон посмотрел прямо в мою камеру, установленную высоко на стене над дверью.

– ЯЗОН, разве ты не следишь за ЭЭГ каждого человека в реальном времени?

Я терпеливо выждал две секунды, надеясь, что Кирстен сама ответит на этот вопрос, потому что так бы выглядело лучше. И она это сделала:

– О, ЯЗОН следит только за альфа‑ и бета‑ритмами и коэффициентом отклонения Пташника. Этого, как правило, достаточно, чтобы определить, спит человек или нет. Мы же сейчас заглянули глубоко в твой эта‑ритм. Чтобы увидеть его, нужна большая машина.