Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 108 страниц)

Глава 28

Агенты Доусон и Михелис стояли у двери в палату президента Джеррисона вместе с доктором Сноу и медсестрой Шейлой; Сингх вернулся к себе в лабораторию. Сьюзан взглянула вправо и влево по коридору и кивнула агентам, занимавшим там посты.

Наконец, дверь открылась, и из неё вышли двое: рядовой Адамс и Мария Рамирес.

– Это было круто, Сью, – сказал Кадим, приподнимая руки. – С ним всё в порядке – но он хочет вас видеть.

Сьюзан кивнула и заговорила в микрофон в рукаве.

– Доусон Хадкинсу. Возвращаюсь в палату Старателя.

– Понял, – отозвался голос Дэррила в ухе.

Она вошла и закрыла за собой дверь. На вид президент и правда выглядел не хуже, чем она его оставила.

– Сэр? – сказала она.

– Вы ведь знали Гордона Данбери, верно? – спросил Джеррисон.

– Да. Конечно.

– Вы сказали, что другие агенты называли его Гордо.

– Да, как правило, – Сьюзан слегка пожала плечами. – Вне службы мы ведём себя менее формально. Меня, к примеру, зовут Сьюзанатор. Дэррила Хадкинса иногда звали Стро – это в честь Дэррила Строберри, бейсболиста. А Гордон Данбери был Гордо.

Джеррисон кивнул.

– Леон Хексли разговаривал по «блэкберри» в среду в Овальном кабинете. Он сказал «Скажи Гордо, чтобы он метил…», но я не помню, что было дальше. Но если это связано с тем, что случилось – это означает заговор, нити которого уходят довольно высоко.

– Но вы знаете Леона Хексли много лет, – сказала Сьюзан.

Сету удалось немного пожать плечами.

– Сегодня я обнаружил, что не знаю никого  – вернее, никого, кроме Кадима Адамса. Нет, серьёзно: мы с вами, Сьюзан, работаем бок о бок практически каждый день, но я почти ничего о вас не знаю – где вы живёте, какое у вас хобби, встречаетесь ли вы с кем‑то, какая вы были в детстве. – Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание. – Я долгое время был знаком с директором Хексли, но я не знал его. Но в Секретной Службе работают четыре с половиной тысячи человек, и Хексли знал Данбери достаточно хорошо, чтобы не просто называть его по имени, а знать его прозвище.

Сьюзан задумалась; это и правда было любопытно.

– Но вы не помните, что сказал мистер Хексли?

– Нет – потому что тогда для меня в этом не было никакого смысла, а голова была занята другим. Я весь мозг сломал, но… нет. То, что он сказал, звучало странно, это я запомнил. Но слов вспомнить не могу. Но я помню, как он захлопнул и отключил телефон, как только заметил, что я вошёл. Даже не попрощался.

– Простите, сэр, но это не обязательно подозрительно. Люди знают, насколько вы заняты. Вы не станете заставлять президента ждать, пока вы закончите говорить по телефону. – Она помолчала. – Такая мысль, сэр. Вы не приказывали установить в Овальном офисе прослушку, как Никсон? И, может быть, хранили записи где‑то вне Белого Дома?

Сет покачал головой.

– Никсону это не особо помогло, верно?

– Да уж, – ответила Сьюзан. – Тогда что же делать?

– Во‑первых, вы должны достать список звонков Хексли.

– Будет сделано – но разговор наверняка шифровался. После того, как Обама настоял на том, чтобы оставить свой «блэкберри», на устройства, которыми пользуются высшие должностные лица, установили целую кучу дополнительных примочек для безопасности. Подозреваю, что расшифровка займёт немало дней, если это вообще возможно.

– Чёрт, – сказал Джеррисон.

– Что‑нибудь ещё, мистер президент?

– Да, – сказал он. – Утром я хочу отправить миссис Стилвелл в путешествие.

– Это так странно, – сказала Джен Фалькони, допивая второе пиво, – вспоминать что‑то как мужчина. – Она покачала головой. – И, должна сказать, этот Джош Латимер злой как чёрт.

– Из‑за чего? – спросил Эрик.

– Ему должны были сегодня утром пересадить почку, но операцию отменили сразу после начала, чтобы освободить операционную для президента. Его с дочерью – она донор – выкатили в коридор, пока вы работали с Джеррисоном; я за ними присматривала.

– Господи Иисусе, – сказал Эрик. – Я их видел, когда шёл на операцию, но не знал, в чём там дело.

– Он думает о том, чтобы подать на больницу в суд.

– Не могу его за это винить, но… большинство пересадок почки некритичны по времени, а президента нужно было оперировать немедленно.

– И всё же, – сказала Джен, содрогнувшись, – последнее, чего мне сейчас нужно – это чтобы кто‑то злился у меня в голове.

– Я знаю, – мягко ответил Эрик.

Джен явно хотелось сменить тему.

– Твою память тоже кто‑то читает?

– Ага, – ответил Эрик. – Её зовут Никки Ван Хаузен. Она агент по недвижимости.

Джен улыбнулась.

– Забавно.

– Правда?

– Ага. Её фамилия Ван Хаузен, и она продаёт дома[47] 47
  House (англ.)  – дом.
  


[Закрыть]. Это как дантист с фамилией Пэйн[48] 48
  Pain (англ.)  – боль.
  


[Закрыть]или…

– Или Ларри Спикс[49] 49
  Speaks (англ.)  – говорит.
  


[Закрыть], – подсказал Эрик, и тут же осознал, что это имя ничего для неё не значит. – Это был такой пресс‑секретарь у Рональда Рейгана.

Она улыбнулась.

– Точно. Это явление по‑научному называется… – и вместе с её словами Эрик вспомнил название, но не из своей памяти – сам он никогда раньше не слышал этого термина – а из её: – номинативный детерминизм.

– Круто, – сказал он, делая уважительное лицо.

– В «Нью‑Сайентист» про такое всё время пишут.

– Ты читаешь «Нью‑Сайентист»? – И сразу же: – Ах, да. Выписываешь.

– Я его обожаю, – сказала она. – Замечательный журнал.

Он смотрел на неё в тусклом свете бара. Она была совершенно прекрасна, но на восемнадцать лет младше его. Это было безумие. Полный бред.

Подошла официантка.

– Ещё по одной?

Эрик указал на Джен; пусть она решает.

– Конечно, – сказала она. – Почему нет?

– Привет, Дэррил, – сказала Сьюзан, входя в конференц‑зал на первом этаже, расположенный рядом с отделением травматологии.

Дэррил Хадкинс пил кофе. На его бритой голове виднелась щетина, на подбородке её было ещё больше.

– Привет, Сью.

– Президент хочет, чтобы ты завтра утром кое‑куда съездил.

– Надеюсь, в какое‑нибудь тёплое и экзотическое место.

– Ну, по крайней мере, тепло там будет. И ты должен будешь взять с собой Бесси Стилвелл.

– Ох, – сказал Дэррил; его энтузиазм резко поубавился. – А обязательно ехать именно мне?

Сьюзан посмотрела на него.

– Ты с ней связан, так что да, обязательно. Никто не знает, что у неё на уме, лучше тебя. В конце концов, она по‑прежнему угроза безопасности.

– Повезло же мне, – сказал Дэррил.

– Вообще‑то я догадываюсь, что тебя гложет, – сказала Сьюзан, – но ведь от того, что ты останешься здесь, а с ней поедет кто‑то другой, тебе легче не будет. Вы же всё равно будете связаны. Сингх говорит – то есть, он этого не говорит, но знает – что квантовая спутанность работает даже на расстояниях в световые годы. – Она попыталась развеселить его. – Пентагоновские технари, разрабатывающие средства удалённого управления, будут в восторге.

Но Дэррил покачал головой.

– Проблема в том, что когда я вижу, как она на меня смотрит, это заставляет меня вспомнить её прошлое – и её взгляды.

Сьюзан сочувственно улыбнулась.

– Прости, Дэррил, но ехать придётся тебе.

Глава 29

Суббота

Тони Фалькони заявился домой пьяным. Опять.

Дженис сидела на деване, боясь даже слово сказать. Что угодно может вызвать вспышку гнева, и…

А он оглядывал гостиную. Пульс Дженис участился. Она знала, что он делает: ищет что‑нибудь – что угодно – к чему можно придраться. Что‑нибудь, что она недостаточно хорошо вымыла, что‑то, что не убрала на место, что‑то, что не было сделано так, как ему нравится. Неважно, что она допоздна сидела взаперти в больнице, и неважно, сколько всего другого она сделала как надо: он найдёт то единственное, что она сделала не так, и…

– Я, по‑моему, сказал тебе избавиться от этого стула, – сказал он, показывая пальцем.

Желудок Дженис завязался узлом. На самом деле он говорил, что раздумывает, не избавиться ли от этого стула – то был старый стул кухонного типа с треснувшей виниловой обтяжкой; чинить его не было смысла. Но возражать ему сейчас было бы ошибкой.

Как, однако, и молчать.

– Говорил? – рявкнул он. А потом, не дожидаясь ответа: – Так какого же хрена он до сих пор здесь?

– Прости, – сказала Дженис.

– У тебя всегда «прости», – сказал Тони. Он ринулся к ней, схватил за руку – ту, что с татуировкой тигра – и грубо поднял её на ноги. – Ты тупая сука, – сказал он, толкая её по направлению к стулу, и…

…и Эрик Редекоп резко тряхнул головой, пытаясь отогнать это воспоминание.

Но он не мог. Ни это, ни другие, что продолжали осаждать его.

Эрик лежал в постели, пялясь в потолок; лучи утреннего солнца лились в комнату в щели жалюзи. Дженис отправилась домой около десяти вечера – он заплатил за такси, которое увезло её из паба – а Тони припёрся часом позже.

Он перевернулся на бок, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

Он не мог с этим смириться. И она не должна.

Старые воспоминания о похожих событиях останутся навсегда. Но он по крайней мере, может сделать так, чтобы не появлялись новые.

Это было не его дело. Не его дом. Не его долг.

Но он спас президента Соединённых Штатов. Так что и эту женщину сможет спасти.

И внезапно ему вспомнилось. Воспоминание месячной давности проникло в сознание и…

Нет. Не одно воспоминание; серия воспоминаний. Воспоминаний о… каждом месяце, да: об утре четвёртой субботы каждого месяца. Джен ходит играть в «Подземелья и Драконы» в…

Он никогда о нём не слышал, но, по‑видимому, «Бронзовый щит» был крупнейшим в столице магазином игр. Это был её день месяца – Тони практически никогда не ходил с ней, предпочитая остаться дома перед телевизором. Зато обычно приходил брат Джен Руди; собственно – ах, да – поэтому‑то ей и позволялось сюда ходить: для создания иллюзии свободы у её семьи, чтоб никто косо не смотрел.

И четвёртая суббота как раз сегодня. Он, однако спросил себя, не был ли сегодняшний поход отменён из‑за того, что случилось вчера, но она ничего про это не знала – из чего следовало, что она в самом деле появится в «Бронзовом щите» сегодня утром.

Ну, тогда ладно. Ладно.

Сьюзан Доусон немного вздремнула в конференц‑зале внизу; как ей показалось, часов пять. Когда она проснулась, то пошла проведать Ранджипа Сингха, который тоже не уезжал домой.

Было странно не задавать ему вопросов; она и так знала, чем он занимался. Прежде чем отправиться спать, он пообщался с коллегами в Торонто, в Монреальском Нейрологическом Институте, в Центре Когнитивной Нейрологии в Пенсильванском университете и в Центре исследований сознания в Университете Аризоны, переслал им всем копии своих данных в надежде, что кому‑нибудь где‑нибудь придёт в голову идея о том, как можно разорвать связь.

А сегодня утром странные события в «Лютере Терри» наконец‑то удостоились упоминания в новостях среди практически непрерывного освещения покушения на президента и взрыва Белого Дома; у Сингха и нескольких других подвергшихся воздействию людей взяли интервью у него в лаборатории.

Однако телевизионщики уже уехали, и Сингх снова уселся за свой компьютер.

– Доброе утро, агент Доусон, – сказал он, когда Сьюзан вошла.

– Ранджип.

В этот момент вошёл больничный охранник в униформе. У него было две кобуры: в одной была рация, во второй – пистолет.

– Профессор Сингх? – спросил охранник.

– Да?

– Я Иван Тарасов. – Сьюзан вспомнила, что видела его вчера; он был одним из пострадавших от воздействия установки Сингха, он отыскал для неё Дэвида Дженьюари, а позже она его допрашивала. Она взглянула на доску со схемой: Тарасов читал Дору Хеннесси, донора почки, а его читал Оррин Джиллетт, адвокат.

– Вы должны что‑то сделать по поводу этих сцепок, – продолжал Тарасов. Он обращается к Сингху, подумала Сьюзан, но не смотрит ни на него, ни на неё.

Сингх указал рукой на экран компьютера.

– Делаю, что могу.

– Вы должны делать больше. Это сводит меня с ума.

– В каком смысле? – спросил Сингх.

Тарасов коротко взглянул в направлении Сьюзан, но, опять же, не встретился с ней взглядом.

– Каждый раз, когда я смотрю на дочь, я вижу, как надругаются над маленькой девочкой.

– О… Боже, – сказал Сингх. – Вы ведь связаны с Дорой Хеннесси, правильно?

– Да.

– То есть воспоминания о надругательстве – её?

– Думаю, да.

У Сингха отвисла челюсть.

– Это… ужасно.

– И отвратительно. Бедняжка.

– Сколько Доре было лет, когда это случилось?

– Думаю, столько же, сколько сейчас моей дочке. Три.

Сингх сверился с записями у себя в компьютере.

– Сейчас мисс Хеннесси тридцать семь. – Он поднял голову. – Человек, который над ней надругался – как по‑вашему, кто это?

– Сейчас бы я его не узнал, но да. Это был её отец, Джош Латимер.

– Тот, кому она собралась отдать почку? – удивился Сингх.

– Я не думаю, что она это помнит, – сказал Тарасов, по‑прежнему не глядя на Сингха. – Я не припоминаю, чтобы она это с кем‑либо обсуждала.

Сьюзан увидела, как брови Сингха полезли на лоб.

– Это… потрясающе.

– Что именно?

– Вы помните нечто из её прошлого, чего не помнит она сама. Интересно, почему.

Тарасов задумался.

– Может быть, воспоминания настолько травмирующие, что она их заблокировала.

– Возможно, и так, – сказал Сингх, – однако…

– Да?

– Вы сказали, что думаете, что ей было три, когда это случилось.

– Иначе никак, – ответил Тарасов. – Три или меньше. Отец и мать Доры разошлись, когда ей было три. Она больше не видела его до прошлого года, когда он отыскал её в надежде на то, что у них хорошая совместимость тканей – и что она согласится на донорство.

– Три… или меньше, – повторил Сингх.

– Да.

– Большинство взрослых не помнят ничего до тех пор, пока им не исполнится три с половиной или даже четыре. Но…

– Да?

– Я видел вас в больнице – я имею в виду, до того, как это всё случилось. Вы… не слишком общительны.

– И что?

– И вы стараетесь не смотреть людям в глаза. Вы всегда отводите взгляд.

– Вы меня в чём‑то обвиняете, доктор Сингх?

– Нет‑нет. Вовсе нет. Но могу ли я спросить: у вас расстройство аутического спектра?

– Я «аспи», – ответил Тарасов.

– Синдром Аспергера, – кивнув, сказал Сингх. – Вы мыслите образами.

– Да.

– Картинками, а не словами.

– В основном.

– И вы помните события первых лет собственной жизни?

– Я помню, как я родился , – сказал Тарасов. – Как и многие с такими расстройствами.

– Ну, значит, вот в чём дело, – сказал Сингх, посмотрев на Сьюзан, а потом снова на Тарасова. – Каждый человек сначала мыслит образами; а как иначе, ведь языком мы овладеваем гораздо позднее. Когда же это происходит, система индексации нашей памяти меняется: слова, а не образы, становятся основными триггерами воспоминаний, и мы больше не можем вспомнить то, что происходило до того, как у нас появились продвинутые языковые способности. Утверждается, что воспоминания по‑прежнему остаются в памяти, просто становятся недоступными. Однако вы, мистер Тарасов, способны пользоваться изначальной, доязыковой системой индексирования мисс Хеннесси, потому что вы мыслите образами. Вы можете вспомнить события её прошлого, которые она сама вспомнить уже не может. Собственно… вы можете вспомнить её рождение?

Он задумался.

– Я родился в России, дома, за много лет до того, как моя семья переехала сюда. Но Дора… она родилась – да, теперь я вижу – в больничной палате с голубыми стенами и… детали расплываются, полагаю, у младенцев плохо с фокусировкой зрения… и доктор, принимающий роды – женщина с короткими чёрными волосами.

– Невероятно, – потрясённо сказал Сингх. – Удивительно.

– Речь идёт не о какой‑то научной проблеме, – резко сказал Тарасов. – Я не могу выкинуть воспоминания о надругательстве над ребёнком у себя из головы. Они возвращаются каждый раз, когда я вижу дочь. Мне словно постоянно тычут в глаза детским порно.

– Мне очень жаль, – сказал Сингх. – Очень жаль.

– Ваша жалость дела не поправит, – ответил Тарасов, в этот раз глядя прямо на Сингха. – Проблему нужно решить прямо сейчас.

Глава 30

Дэррил Хадкинс никогда не летал бизнес‑классом и, надо полагать, никогда больше не полетит. Но президент почему‑то настоял, чтобы они летели обычным рейсом, а на ближайший свободные места оказались только в бизнес‑классе.

Что, в принципе, было и к лучшему, только вот…

Только вот это было очень долгий перелёт, и…

И он мог читать память Бесси.

Он сглотнул и попытался успокоиться, попытался не обращать на неё внимания, но…

Но она нервничала, чёрт её возьми. Она нервничала, сидя рядом с ним, потому что…

Потому что он чёрный.

Потому что она слышала про чёрных ужасные вещи.

Потому что и в округе Колумбия, и в Миссисипи, где она жила, бо́льшую часть преступлений совершают – по крайней мере, она так думала – чёрные.

Он старался не думать о том, что она думает, пытался выкинуть её мысли у себя из головы, но…

Но они возвращались. Она постоянно думала слово на букву «н».

Проклятое слово на букву «н».

Он полистал журнал авиакомпании, отметив ещё одно мелкое унижение – почти полное отсутствие чернокожих в рекламе. Он оглядел соседних пассажиров – толстый белый мужчина тихо похрапывал, чопорная белая женщина читала что‑то с электронной книги, двое белых мужчин обсуждали какие‑то инвестиции.

И, провались оно, он не мог не задуматься о том, что же у Бесси случилось такого в жизни с чернокожими.

А задуматься означало узнать .

Бесси выросла в Мемфисе. Там, конечно, много чёрных, но, даже по прошествии стольких лет, общины почти не смешиваются; даже по прошествии стольких лет по‑прежнему «отдельные, но не равные»; даже по прошествии стольких лет люди думают, пусть даже не произносят, и «цветные», и «ниггеры», и кое‑что похуже.

В желудке что‑то сжалось, и не только из‑за того, что самолёт попал в турбулентность.

Сразу после ухода Ивана Тарасова в лабораторию Сингха явились двое.

Вот ведь радость‑то , подумала Сьюзан. Это были Рэйчел Коэн, женщина из бухгалтерии больницы, и Оррин Джиллетт, адвокат, пытавшийся вчера бежать после объявления об изоляции больницы. Сьюзан удивилась, увидев их снова – Рэйчел вряд ли работает по выходным, а Оррин дал ясно понять, что больница – это последнее место, где ему хотелось бы быть.

– Профессор Сингх, – сказала Рэйчел, – я надеялась найти вас сегодня здесь.

– И агент Доусон, – сухо добавил Джиллетт. – Всегда рад видеть.

– Всё в порядке? – спросил Сингх. – Мисс Коэн, мы читаете мистера Джиллетта, не так ли? Со вчерашнего дня в этом отношении ничего не изменилось?

Сьюзан показалось, что в его голосе прозвучала надежда; если их связь ослабла или пропала сама по себе, это, конечно, было бы здорово.

– Нет, – сказала Рэйчел. – Всё так же, как было вчера.

– Мне очень жаль, – сказал Сингх. – Поверьте, я не имею представления…

– Я видела вас сегодня утром по телевизору, – перебила его Рэйчел. – Вы давали интервью.

– Ах, да. Я слышал, они снабдили мою речь субтитрами. Мой акцент правда настолько жуткий?

– Вы сказали, что пытаетесь разорвать связи.

– Да. конечно.

– Вы не можете, – сказала Рэйчел.

Сингх улыбнулся.

– Вы творите чудеса с моей уверенностью в собственных силах, мисс Коэн. Признаю, что пока у меня нет ни малейшей зацепки…

– Я хочу сказать, что вы не можете , – сказала Рэйчел. – Я этого не разрешаю.

– Простите?

Она потянулась в Оррину Джиллетту и взяла его руки в свои.

– Мне нравится быть связанной с Оррином. Я не хочу, чтобы вы разрывали эту связь.

Сьюзан была ошарашена, как и, несомненно, Ранджип.

– Но мисс Коэн, – сказал он, – когда я выясню. как это сделать, скорее всего все связи будут разорваны одновременно.

– Мне плевать на связи между остальными, но вы не можете разорвать мою. Она важна для меня. И она важна для Оррина, ведь правда?

– Да, – ответил Джиллетт.

Сьюзан была совершенно сбита с толку.

– Но почему?

Джиллет посмотрел на неё. Рэйчел сжала его руку и сказала:

– Всё в порядке.

– Потому что, – сказал Джиллетт, – связь делает женщину идеальной любовницей. Она точно знает, что мне нравится; она знает всё, что ей нужно обо мне знать.

– И, – добавила Рэйчел, – я потом вспоминаю, как мы занимались любовью с его точки зрения – как он смотрел на меня, ощущал себя внутри меня.

При цвете лица Сингха сложно заметить, когда он краснеет, но ему явно было неловко.

– Ну, как сказал бы мой сын… – начал Ранджип, и продолжение возникло в голове у Сьюзан прежде, чем он закончил фразу, именно так, как обычно говорил Харприт: «В чём бы ни плыл ваш чёлн…» Но потом Ранджип качнул головой. – Но, как я сказал, я считаю, что решение проблемы будет из разряда «всё или ничего».

– Как бы то ни было, – сказал Джиллетт, – Рэйчел не даст согласия на процедуру.

– Что? – переспросила Сьюзан – но заметила, как Сингх нахмурился.

Джиллет повернулся к ней.

– Прежде, чем эта больница, или любая другая, сможет произвести над кем‑то экспериментальную процедуру, этот кто‑то должен дать на неё информированное согласие. Рэйчел такого согласия не даст.

– Все остальные хотят, чтобы связь исчезла, – сказал Сингх.

– Мне не интересно, чего хотят остальные, – сказала Рэйчел. – Вы говорите о внесении фундаментальных изменений в мой разум, в мои мыслительные процессы – и я это запрещаю.

– Но это был несчастный случай…

– Правильно: то, что вы со мной сделали, было сделано случайно. Но то, о чём мы говорим сейчас – преднамеренное воздействие, и я его не разрешаю.

– Но правда, мисс Коэн…

Джиллетт сложил руки на груди.

– Прислушайтесь к ней, профессор Сингх. Без информированного согласия пациента вы не можете производить над ней никаких операций – и вы это знаете. И вы совершенно точно не получите от неё – от моей клиентки  – такого согласия.

– Это вопрос государственной безопасности, – сказала Сьюзан.

– С чего бы это? – спросил Джиллетт, поворачиваясь к ней. – Потому что вы так сказали? Да ладно! Рэйчел читает меня, я читаю охранника. Ради Бога, в этом нет никакой государственной безопасности – но будьте уверены, что мы с удовольствием вас засудим, если вы попытаетесь на этом настоять.

Стюардесса шла по салону, предлагая напитки. Дэррил заказал «пепси‑колу», Бесси – кофе, и…

И когда стюардесса спросила, какой кофе она хочет, Бесси помедлила – то была та самая глупая пауза, которую он миллион раз наблюдал у белых людей, которые никогда в жизни не усматривали ничего расового во фразе «белое Рождество».

– Чёрный, – сказала она, наконец.

Бесси сидела у окна. Они откинули встроенные в спинку переднего сиденья столики и оказались фактически заблокированными до тех пор, пока не выпьют принесённые напитки. Это был идеальный момент – она не сможет отговориться необходимостью посетить уборную. Дэррил сделал глубокий вдох. Ему не хотелось говорить громко – не хотелось, чтобы услышали другие пассажиры.

– Вы знаете, что я знаю то, что знаете вы, – сказал он.

Она на мгновение пришла в замешательство, вероятно, пытаясь распутать многочисленные «знаю», но потом подняла голову и вызывающе выставила подбородок.

– Нет закона против мыслей, – сказала она. – Тут не Советский Союз.

Он нахмурился; она и вправду очень стара. Он попытался пошутить:

– И не Китай.

Но она уже взвилась.

– Именно. Я могу думать всё, что пожелаю.

– Да мэм, можете. Я не могу вам воспрепятствовать. Но…

Бесси, казалось, была довольна, что он замолчал; она повернулась и стала смотреть на облака – вероятно, радуясь, что все они белого цвета.

– Но, – продолжил Дэррил, – я хороший человек, мэм. Я каждый день служу своей стране. Я добр к моей матери, к моим братьям и сёстрам. Я не такой, каким вы меня – каким вы нас считаете.

– Я о вас ничего не знаю, – сказала Бесси.

– Совершенно верно, мэм. Не знаете. Вы думаете , что знаете, но на самом деле нет. Но я о вас знаю всё. Это не моё дело – я это понимаю. Но я с этим ничего поделать не могу. И знаете что, мэм? Я поискал – простите меня, но я это сделал. Поискал случаи, когда чернокожий причинил вам боль, обманул вас или украл у вас что‑нибудь. Поискал случаи, когда один из нас сделал что‑то, что оправдало бы то, что вы по отношению к нам чувствуете.

Она снова повернулась к нему лицом.

– Один из вас вторгается в мою личную жизнь прямо сейчас.

– Да, мэм, я это понимаю. То, что я делаю, неправильно, так ведь? Но, как вы сказали, нет законов против мыслей, и, по правде сказать, я даже не знаю, как заставить себя не думать о том или этом. – Он помолчал. – И не быть котелком, который смеётся над чайником за то, что тот чёрный[50] 50
  Американская идиома: чайник высмеивает котелок за то, что тот покрыт сажей, хотя сам он точно так же чёрен от сажи.
  


[Закрыть], – он слегка улыбнулся, чтобы дать ей понять, что знает, о чём говорит. – Но я не сомневаюсь, что вы делаете то же самое со Старателем – президентом Джеррисоном. Сомневаюсь, что вы это контролируете в большей степени, чем я.

На это она, по крайней мере, отреагировала – едва заметным кивком.

– Так что я попытался вспомнить всё, что касается вашего неудачного опыта общения с чернокожими. Но я ничего не нашёл. Так что я подумал, что вы, может быть, просто не сохранили информацию о том, что то были чернокожие, хотя это и выглядит странно. И, в общем, мне очень жаль насчёт того парня из школы и всего, что он с вами сделал… но я не думаю, что он был чёрный; сомневаюсь, что в вашей школе вообще был хоть один чёрный. И мне жаль, что Клетус так с вами обращался – но с таким именем он тоже никак не мог оказаться чернокожим. И мне жаль, что с вами случились все остальные несчастья, которые я смог вспомнить.

– Это…

Она оборвала себя, но он смог догадаться.

– Это была не ваша вина – вы это хотели сказать, верно? И вы правы – это не ваша вина. Но и не вина кого‑то из чернокожих. Однако вам не нравится, когда они рядом.

– Я правда не хотела бы продолжать этот разговор, – сказала она.

– Сказать вам честно? Я был бы очень рад, если бы в таком разговоре не возникло нужды. Но я думаю, она есть. Всё что, случается, имеет цель. Я думаю, что Господь Бог устроил это не случайно.

Бесси, похоже, задумалась над его словами на несколько секунд, и потом кивнула.

– Возможно.

– Я знаю, что вы верите в Бога, мэм.

– Да, верю.

– Я тоже. И есть лишь один Бог, мэм. Сотворивший нас всех.

Она снова кивнула.

– Да, полагаю, так.

– Думаю, не ошибусь, если скажу, что у вас вряд когда‑либо были друзья‑чернокожие.

– Это неправда, – тут же, без раздумий ответила она. Но Дэррил знал, что это была рефлекторная реакция. По крайней мере, она оборвала себя раньше, чем произнесла дежурное: «Некоторые из моих лучших друзей – чернокожие».

Дэррил решил не опровергать это утверждение; он сделал вид, что вообще его не слышал – в конце концов, поразмыслив, она и сама должна понять, что он знает, что она сказала неправду.

– Поэтому, – продолжил он, – я хотел бы стать первым.

Она несколько секунд молча смотрела на него, словно не уверенная, как себя вести. А потом она протянула руку и взяла его ладонь в свою. Это, подумал Дэррил, наверняка должно стать для неё знаменательным моментом: насколько он мог судить, один из весьма немногочисленных случаев, когда ей приходилось обмениваться рукопожатием с чернокожим. Так что когда она убрала руку – нет не к себе на колени, где она покоилась до этого, а лишь на подлокотник кресла – он позволил себе пошарить в её только что сформировавшейся памяти, в памяти о моменте, когда её рука коснулась его.

И он увидел себя таким, каким она закодировала его для себя: конечно, его память неизбежно сформировала его собственное лицо из сохранённых в её памяти ключей. Но его интересовала не собственная персона, а её мысли и чувства.

И они пришли к нему. Она была удивлена ощущением прикосновения, грубостью его кожи – а ещё она удивилась, хоть и замечала это ранее, тому, насколько светлая у него ладонь. Ещё её удивило то. что он носит часы со стрелками – это не было связано с цветом кожи, скорее, с возрастом: она ожидала, что молодой человек, если вообще решит носить часы, то выберет цифровые. Он отпустил её руку – и она отметила, что он ей улыбнулся. И да, она в самом деле подумала о том, чтобы вернуть руку на колени, но небольшим усилием воли не дала себе этого сделать. И в этот кусочек памяти, часть её и теперь часть его, были вплетены два слова.

Ничего страшного.

Начало положено.