Текст книги "Золотое руно (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 108 страниц)

26

Я вернулся в свою квартиру – я не мог заставить себя называть её «домом» – в Верхнем Эдеме и принял первую таблетку тораплаксина. После этого я лежал на диване, потирая лоб и надеясь, что лекарство подействует. По моей голосовой команде вид на озеро Луис на телестене сменился трансляцией «Си‑би‑си».

Новости. Интересно, следит ли «Иммортекс» за тем, что мы смотрим по телевизору. Меня бы это не удивило. Да что там, готов биться об заклад, что они…

Внезапно моё сердце подпрыгнуло так сильно, словно меня пнули в грудину.

По телевизору шёл репортаж о Карен Бесарян.

Другой Карен Бесарян.

– Отметить! – выкрикнул я в пространство.

Внизу на экране была надпись: «Детройт». Белая женщина‑репортёр стояла снаружи старинного здания.

– Необычное сражение разворачивается сейчас в этом мичиганском суде, – говорила женщина. – Против сына знаменитой писательницы Карен Бесарян, автора мегапопулярной серии о Диномире, подала иск некая сущность, утверждающая, что она и есть Карен Бесарян…

Я смотрел, словно оценепев. Мне потребовалось какое‑то время, чтобы узнать Карен: она заказала себе гораздо более молодое лицо. Но по мере того, как показывали эпизоды судебных заседаний, становилась ясно, что это определённо он – или, по крайней мере, её мнемосканированная версия.

И её право называться настоящей, легальной Карен Бесарян оспаривалось в суде! Репортёрша не высказывала мыслей о том, чем, по её мнению, закончится процесс, но от самого факта того, что весь этот фарс вполне может рухнуть, я пришёл в неописуемый восторг. Брайан Гадес не сможет больше держать меня здесь! Ему придётся позволить мне вернуться на Землю, позволить мне снова жить моей собственной жизнью! Иначе это будет равносильно удержанию меня в заложниках…

– Сторона истца вызывает Тайлера Горовица, – вставая, произнёс Дешон.

Я видел, как Карен неловко заёрзала на своём месте рядом со стоящим Дешоном.

Тайлер с решительным видом занял свидетельское место, и Дешон начал опрос.

– Мистер Горовиц, ваш адвокат каким‑то образом узнала персональный идентификационный номер вашей матери. Это вы его ей дали?

– Гмм, я воспользуюсь пятой поправкой.

– Мистер Горовиц, знать чей‑то ПИН – не преступление. Если кто‑то был достаточно беспечен и допустил, чтобы его узнали другие, то это его проблема, а не ваша. Если, конечно, вы не воспользовались им для противоправного получения доступа к финансам вашей матери, в каковом случае, разумеется, ваша ссылка на привилегии пятой поправки целиком и полностью оправдана.

– Из денег моей матери я не тронул ни цента, – резко ответил Тайлер.

– Нет, нет, конечно, нет, – ответил Дешон, и выждал тщательно отмеренную паузу перед тем, как сказать: – Пока .

Лопес вскочила на ноги.

– Возражение, ваша честь!

– Принимается, – ответил Херрингтон. – Мистер Дрэйпер, осторожнее.

Денош склонил бритую голову в сторону судьи.

– Прошу прощения, ваша честь. Мистер Горовиц, если вы хотите, чтобы я оставил тему вашей способоности залезать в банковский счёт вашей матери, я это сделаю.

– Чёрт возьми, вы всё перекручиваете, – сказал Тайлер. – Я… послушайте, много лет назад моя мать упомянула, что её ПИН – это её рабочий телефон в те времена, когда она была беременна мной; она тогда занималась сбором средств для Университета штата Джорджия. Когда миз Лопес мпросила меня о нём, я позвонил в архив университета и попросил архивариуса заглянуть в старую телефонную книгу. Так что, как видите, ничего предосудительного.

Дешон кивнул.

– Разумеется, ничего.

Он замолчал, и через несколько секунд судья Херрингтон сказал:

– Мистер Дрэйпер?

Дешон начал было садиться, словно закончив опрос, но ещё до того, как его зад опустился на стул, снова поднялся и громко спросил:

– Мистер Горовиц, вы любите свою мать?

– Я любил её, да, очень сильно любил, – ответил он. – Но теперь она умерла.

– Так ли? – спросил Дешон. – Вы не признаёте, что женщина, сидящая сейчас рядом со мной – это ваша мать?

– Это не женщина. Это не человеческое существо. Это робот, машина.

– И тем не менее она содержит все воспоминания вашей матери, не так ли?

– Предположительно да.

– Насколько точны эти воспоминания? Вы когда‑либо замечали, чтобы она вспомнила какую‑то деталь не так, как её помните вы?

– Нет, никогда, – ответил Тайлер. – Все воспоминания действительно точны.

– Так в каком же отношении она не является вашей матерью?

– Во всех отношениях, – сказал Тайлер. – Моя мать из плоти и крови.

– Понимаю. Тогда позвольте задать вам конкретный вопрос. Ваша мать, как мы уже узнали, родилась в 1960 году – и, таким образом, росла при стоматологии двадцатого века. – Дешон содрогнулся от этой варварской мысли. – Я так понимаю, что в некоторых из её зубов у неё есть пломбы?

– Были пломбы, – поправил Тайлер. – Да, полагаю, это так.

– Значит, сам факт того, что часть естественной эмали её зубов была заменена чем‑то под названием «амальгама», сплавом серебра и ртути – ртути! – не сделал её в ваших глазах в меньшей степени вашей матерью, верно?

– Эти пломбы поставили ещё до моего рождения.

– Да, да. Но вам они не казались чужеродными или неуместными. Они были просто частью вашей матери.

Глаза Тайлера сузились.

– Полагаю, что так.

– И, насколько я понимаю, вашей матери пятнадцать лет назад заменили бедро.

– Да, это так.

– Но тот факт, что её бедренная кость искусственная не сделал её менее вашей матерью, нет?

– Нет.

– Также мне известно, что у вашей матери не было миндалин – снова варварская медицина двадцатого века, когда от вашего тела отрезали части, хотите вы того или нет.

– Это правда, да, – сказал Тайлер. – У неё не было миндалин.

– Но из‑за их отсутствия она не стала в ваших глазах менее полноценным человеческим существом, не так ли?

– Э‑э… нет. Не стала.

– А правда ли, что вашей матери провели лазерную коррекцию формы глаза с целью улучшения зрения?

– Да, это правда.

– Вы после этого не стали смотреть на неё по‑другому?

– Нет, это она стала видеть меня по‑другому.

– Что? Ах, да. Остроумно. Кроме того, в последние годы, как я знаю, вашей матери установили два кохлеарных импланта с целью улучшить её слух. Это так?

– Да.

– Это изменило ваше мнение о ней? – спросил Дешон.

– Нет, – ответил Тайлер.

– Как ваша мать показала ранее, она прошла генетическую терапию, которая переписала её ДНК с целью удаления генов, вызвавших у неё ранее рак груди. Но и это не изменило вашего мнения о ней, не так ли?

– Нет, не изменило.

– То есть, удаление части тела – например, миндалин – не изменяет вашего мнения о ней?

– Нет.

– И замена частей её тела, как, например, в ходе пломбирования зубов или имплантации искусственного бедра, также не меняет вашего мнения о ней, верно?

– Верно.

– И модификация частей тела, к примеру, изменение формы глаза с помощью лазерной хирургии, не меняет вашего мнения о ней, верно?

– Верно.

– И добавление новых частей тела, таких как кохлеарные слуховые импланты, также не меняет вашего мнения о ней, верно?

– Верно.

– И даже переписывание её генетического кода с целью избавления от вредных генов не изменило вашего мнения о ней, верно?

– Да.

– Удаление. Замена. Модификация. Пополнение. Переписывание. Вы только что показали, что ничто из этого неспособно заставить вас перестать считать Карен Бесарян своей матерью. Можете ли вы чётко сформулировать, почему именно Карен Бесарян, присутствующая в этом зале, не является вашей матерью?

– Это просто не она , – упрямо сказал Тайлер.

– В каком отношении?

– Во всех отношениях. Это не она.

– Это второй раз, мистер Горовиц. Вы собираетесь отвергнуть её и в третий раз?[84] 84
  Намёк на библейскую историю об апостоле Петре, трижды отрёкшемся от Христа.
  


[Закрыть]

Лопес снова встала.

– Ваша честь!

– Снимаю вопрос, – сказал Дешон. – Мистер Горовиц, сколько именно вы лично унаследуете, если суд согласится утвердить завещание вашей матери?

– Много, – ответил Тайлер.

– Ну же, вы должны знать точную цифру.

– Нет, я не знаю. Обычно я не занимаюсь финансовыми делами моей матери.

– Будет ли верным сказать, что эта сумма измеряется в десятках миллиардов долларов? – спросил Дешон.

– Полагаю, да.

– Посущественней, чем тридцать сребреников, правда?

– Ваша честь, да сколько же можно! – воскликнула Лопес.

– Снимаю, снимаю, – сказал Дешон. – Ваш свидетель, миз Лопес.

После перерыва на ланч Мария Лопес поднялась, перешла «колодец» и повернулась лицом к своему клиенту. Тайлер выглядел одновременно усталым и взволнованным. Его тёмный оливковый костюм помялся, а редеющие волосы взъерошились.

– Мистер Дрэйпер попросил вас сформулировать причины, по которым истец на данном процессе не является вашей матерью, – сказала Лопес. – На перерыве у вас было время подумать об этом.

Мне хотелось закатить глаза к потолку, но я ещё не знал, как это делается. На самом деле она, конечно, имела в виду, что у них было время посовещаться, и она подсказала ему ответ получше.

Лопес продолжала:

– Не могли бы вы попробовать ещё раз объяснить, почему существо, называющее себя Карен Бесарян, не является вашей матерью?

Тайлер кивнул.

– Потому что она в лучшем случае копия некоторых аспектов моей матери. Нет никакой преемственности между двумя личностями. Моя мать родилась как существо из плоти и крови. Да, в какой‑то момент был сделан слепок её мозга, и это… это было создано из него. Но моя мать из плоти и крови не перестала существовать в момент завершения сканирования; это не было так, словно бы копия принимает эстафету от оригинала. Нет, моя мать из плоти и крови отправилась на космоплане на околоземную орбиту, оттуда на космическом корабле на Луну и поселилась в доме престарелых на обратной стороне Луны. Всё это произошло после того, как была создана копия, и копия не имеет никаких воспоминаний об этих событиях. Даже если мы допустим, что эта копия в любом материальном смысле идентична моей матери – а я этого не допускаю ни на секунду – их жизненный опыт уже различен. Эта копия является моей матерью не более, чем её сестра‑близнец, если бы она у неё была.

Тайлер помолчал, затем продолжил:

– Честно говоря, мне всё равно – правда всё равно – является скопированное сознание личностью или нет. Вы выясняем не это. Мы выясняем, является ли она той же самой личностью , что и оригинал. И в самой глубине моего сердца, моего интеллекта, в каждой клеточке моего существа я знаю, что нет. Моя мать умерла. Мне бы хотелось – о, как бы мне хотелось – чтобы это было не так. Но это правда. – Он закрыл глаза. – Правда.

– Спасибо, – сказала Лопес.

– Мистер Дрэйпер, – сказал судья Херрингтон, – вы можете вызвать следующего свидетеля.

Дешон встал. Он посмотрел на Тайлера, на Херрингтона, потом вниз на сидящую рядом Карен. И потом, несмого разведя руками, сказал:

– Ваша честь, сторона истца завершила опрос свидетелей.

27

Теперь, когда меня вылечили, я стал более энергично упражняться – теперь я мог это выдержать, и я не хотел, чтобы мои ноги стали непригодны для ходьбы по Земле, ведь я собирался туда вернуться. Каждый день в полдень мы с Малкольмом встречались на баскетбольной плошадке Верхнего Эдема.

Когда я пришёл туда сегодня, он уже был там – бросал мяч из неподвижного положения. Корзина висела невероятно высоко – на добрых десяти метрах – так что требовалось отличная координация, чтобы уложить в неё мяч, но у Малкольма неплохо получалось.

– Привет, Малкольм, – сказал я, выходя на площадку. Голос, как всегда в таких местах, отозвался гулким эхом.

– Джейкоб, – сказал он, оглядываясь на меня. Он был какой‑то встревоженный.

– Что? – спросил я.

– Просто надеюсь, что вы не станете отрывать мне голову, – сказал Малкольм.

– Что? А, вы про вчерашнее. Простите меня – вообще не знаю, что на меня нашло. Но, послушайте, вы не смотрите телепередачи с Земли?

Малкольм послал мяч свечой вверх. Он прошёл сквозь кольцо и начал долгое‑долгое падение на пол, словно в замедленной съёмке.

– Иногда.

– Видели новости?

– Нет. И весьма рад этому.

– В общем, – сказал я, – ваш сын попал на первые полосы.

Малкольм поймал мяч и повернулся ко мне.

– Правда?

– Ага. Он представляет в суде Карен Бесарян – мнемосканированную Карен Бесарян – на процессе, на котором её сын оспаривает её право на её личность.

Малкольм постучал мячом об пол.

– Это мой мальчик!

– Мне неприятно это говорить, – сказал я, – но я надеюсь, что он проиграет. Я надеюсь, что Карен проиграет. – Я поднял руки, и Малкольм бросил мне мяч.

– Почему?

– Ну, – сказал я, – теперь, когда меня вылечили, я хочу вернуться домой. Брайан Гадес говорит, что я не могу, потому что правами на мою личность владеет другой. Но если это окажется не так… – Я побежал через площадку, стуча мячом об пол, потом подпрыгнул, взлетев высоко‑высоко, выше Малкольмовой головы, и уложил мяч в корзину.

Я ещё спускался вниз, когда Малкольм спросил:

– Как далеко продвинулся процесс?

– Говорили, что решение вынесут всего через пару дней. – Я немного согнул ноги, чтобы смягчить удар, но по правде смягчать было особо нечего.

– И вы думаете, что это решение изменит ваши обстоятельства? – спросил Малкольм, наклоняясь, чтобы подобрать мяч.

– Ну, да, – сказал я. – Конечно. А почему нет?

Он развернулся и медленно стукнул несколько раз мячом об пол.

– Потому что в юриспруденции ничто не случается быстро. Предположим, Дешон выиграет – а он чертовски хороший адвокат, и, вероятно, и вправду победит. – Он прицелился и бросил мяч. Тот высоко взлетел и на пути вниз провалился в корзину. – Но победа в первом раунде ничего не значит. – Он побежал огромными длинными скачками и поймал мяч прежде, чем он стукнулся об пол. – Другая сторона подаст апелляцию, и им придётся пройти через всё это снова.

Он опять бросил мяч, но в этот раз, я думаю, намеренно промазал, будто иллюстрируя свои слова.

– Или, предположим, Дешон проиграет, – сказал он. – Ну, тогда его сторона подаст апелляцию.

Я пошёл подобрать мяч.

– Да, но…

– И тогда на апелляцию будет подана апелляция, и в громких процессах, подобных этому, так будет продолжаться, пока дело не дойдёт до Верховного Суда.

Я подобрал мяч, но просто держал его в руках.

– О, наверняка он не такой уж громкий.

– Вы шутите? – воскликнул Малкольм. – Это бомба! – Он дал эху двух последних слов затихнуть и продолжил: – Речь идёт о конце налога на наследство. Ведь бессмертные существа никогда не откажутся от своих состояний. Налоговая служба США обязательно присоединится к процессу, если ещё этого не сделала. Это будет тянуться годами… и, в любом случае, это всего лишь Штаты. Вы канадец; американские законы на вас не распространяются.

– Да, но подобные процессы пройдут и в Канаде.

– Послушате, если вы не собираетесь бросать этот мяч… – Я кинул ему мяч. – Спасибо.

Он начал стучать им об пол.

– «Иммортекс», может, находится и в Канаде, благодаря её либеральным законам. Но сколько канадцев до сих пор прошли через них? Большинство клиентов «Иммортекс» – богатые американцы и европейцы. – Он подпрыгнул, поднялся над корзиной и с силой зашвырнул в неё мяч. Опяскаясь вниз, он сказал: – А у вас ведь нет детей, не так ли?

Я покачал головой.

Опустившись на пол, он сказал:

– Тогда вряд ли будет борьба за ваше наследство.

У меня упало сердце.

– Может, это и так, но…

Он нагнулся за мячом.

– Плюс, даже если США запретит передачу прав личности, Канада не обязательно это сделает – вы с нами расходитесь по целому спектру вопросов. Господи, да в Канаде пудель может вступить в законный брак с тостером на четыре ломтика. Вы правда можете вообразить, чтобы ваша страна захлопнула дверь перед загруженными сознаниями?

– Возможно, – сказал я.

Он держал мяч в руках.

– Возможно. Но на это уйдут годы. Годы . Мы с вами можем и не дожить до того времени, как всё утрясётся. – Он бросил мяч мне, но я его не поймал. Мяч запрыгал по полу, и звуки его ударов раздавались в унисон с молотками, снова застучавшими у меня в голове.

На следующий день, когда мы все встали, чтобы поприветствовать входящего в зал судью Херрингтона, я отметил, что он выглядит так, словно накануне нему не удалось толком поспать. Конечно, я вообще не спал, и отвёртки Портера насчёт мнемосканов и сна меня тревожили.

Стоп – я сказал отвёртки ? Я имел в виду увёртки , ясное дело. Господи, все эти разговоры о том, что мы роботы, начинают действовать на нервы.

Все сели. Малкольм сидел радом со мной справа; в отдалении по левую руку сидела жена Тайлера с детьми.

– Миз Лопес, – сказал сулья, кивая своим длинным лицом, – можете начинать опрос свидетелей стороны ответчика.

Сегодня Мария Лопес была в оранжевом, и по какой‑то причине светлые пряди исчезли из её причёски. Она встала и поклонилась в сторону судьи.

– Спасибо, ваша честь. Мы вызываем профессора Калеба По.

– Калеб По, – выкрикнул клерк.

Щеголеватый белый мужчина средних лет представился и был приведён к присяге.

– Профессор По, – сказала Лопес, – кем вы работаете?

– Я профессор философии Мичиганского университета. – У него был приятный ровный голос.

– И в этом качестве задумывались ли вы о том, что означает обладать сознанием?

– Да, конечно. На самом деле, одна из моих книг так и называется: «Сознание».

Некоторое время было потрачено на представление его званий и научных достижений, затем:

– По вашему профессиональному мнению, – сказала Лопес, – действительно ли объект, присутствующий здесь и называющий себя Карен Бесарян, является ею?

По энергично замотал головой.

– Совершенно точно нет.

– И как вы можете это аргументировать?

С По явно всё хорошо отрепетировали, он включился в игру без запинок и колебаний.

– В философии существует концепция, называемая «зомби». Название, конечно, неудачное, потому что философский зомби не имеет ничего общего с ожившими мертвецами из мифологии вуду. Философский зомби – это классический пример человека, свет у которого включён, но никого нет дома. Он выглядит бодрствующим и мыслящим и демонстрирует сложное поведение, но сознание в нём отсутствует. Зомби – не личность, и тем не менее действует неотличимо от таковой.

Я посмотрел на присяжных. Они, по крайней мере, выглядели отдохнувшими и, похоже, слушали с интересом.

– Фактически, – говорил По, – я утверждаю, что все люди – перво‑наперво зомби, но с добавлением элемента сознания исключительно в качестве пассажира. Я объясню разницу: зомби сознателен в том смысле, что он реагирует на внешнюю среду – но и только. Истинное сознание – которое, как я покажу позднее, мы и имеем в виду, когда говорим о личности – признаёт, что осознавать себя – это на что‑то похоже .

– Что вы имеете в виду? – спросила Лопес.

По был довольно суетливым типом. Он поёрзал на своём свидетельском сиденье.

– Классический пример базируется на знаменитом аргументе Джона Сёрля против «сильного» искусственного интеллекта. Представьте себе человека в комнате с дверью, в которой прорезана щель – как в старые времена, когда через такую щель просовывали почту. Понимаете, о чём я? Итак, человек сидит в такой вот комнате. У человека есть огромная книга и пачка карточек с нарисованными на них закорючками. Так вот, некто снаружи комнаты просовывает в щель лист бумаги с серией таких закорючек. Задача человека – посмотреть на эти закорючки, найти такую же последовательность в своей большущей книге, скопировать из неё закорючки, которые следуют за наденными, на тот же лист бумаги, и засунуть его обратно в щель. – Он изображал руками, как делает всё это.

– Так вот, – продолжал По, – человек не знает, что закорючки на самом деле – китайские иероглифы, а книга – список вопросов и ответов на китайском языке. Так что когда через щель просовывают китайскую фразу «Как дела?», то он ищет этот вопрос в книге и находит подходящий китайский ответ – «Хорошо».

– Находящемуся снаружи – тому, кто задаёт по‑китайски вопросы – кажется, что сидящий внутри человек понимает китайский. Но на самом деле это не так; он даже не понимает, что он, собственно, делает. И он совершенно точно не чувствует того, что вы или я чувствуем, когда говорим, что знаем китайский или понимаем классическую музыку. Человек в комнате – зомби. Он действует так, как если бы осознавал свои действия, но на самом деле он их не осознаёт.

По снова поёрзал на стуле.

– Метафору можно проиллюстрировать тем, что, несомненно, когда‑нибудь случалось с каждым из нас: мы садимся в машину, чтобы куда‑то поехать, и пока мы едем, наш разум витает в облаках. Когда мы прибываем к месту назначения, у нас нет никаких воспоминаний о поездке. Так кто же был за рулём? Зомби! Это он работал водителем, пока ваше сознание – его пассажир – занималось другими делами.

Лопес кивнула, и По продолжил:

Подумайте вот о чём: как часто мы останавливаемся и спрашиваем себя: «Так, а что я сегодня ел на обед?» Мы часто съедаем весь обед, даже не отдавая себе отчёта в том, что мы едим . Но если вы способны представить себе, что едите или ведёте машину, не уделяя этому внимания – когда ваше сознание отвлечено чем‑то другим – если этим можно заниматься какое‑то время, не подключая сознание, то почему бы не вообразить, что точно также бессознательно всё это можно делать и на постоянной основе ? Таков зомби – актёр, исполнитель, тот, кто выполняет рутинные действия в отсутствие реальной личности.

– Но ведь это очень сложное поведение, – сказала Лопес.

– О да, конечно, – согласился По. – Зомби‑водитель управляет автомобилем, подчиняется сигналам светофора, оглядывается по сторонам, прежде чем тронуться, – он изображал все действия, которые описывал, – обменивается жестами с другими водителями, вероятно, даже слушает по радио сообщения о пробках и в соответствии с ними меняет маршрут. Всё это может делаться – и делается – без осознанного внимания.

Мария Лопес вышла из‑за стола ответчика в «колодец».

– Но ведь это не так, доктор По. О, я согласна, что некоторые действия так привычны, что становятся инстинктивными, но слушать радио и принимать решения исходя из услышанного – это‑то наверняка требует участия сознание, разве нет?

– Не соглашусь – и вы, мэм, я думаю, вы тоже не согласитесь, если на секунду задумаетесь. – Он развёл руками, словно охватывая всё вокруг. – Несомненно, каждый в этом зале переживал нечто подобное: вы читаете роман, и в один прекрасный момент осознаёте, что понятия не имеете о том, что говорилось на последней странице. Почему? Потому что ваше осознанное внимание отвлеклось на мысли о чём‑то ещё. Но нет никаких сомнений в том, что вы прочитали страницу, содержание которой вы не помните. Вы наверняка нажимали кнопку листания страниц на планшете, когда её читали. Ваши глаза пробежали по десяткам и сотням слов текста, хотя ваше сознание и не воспринимало их смысла.

– Кто же тогда читал? Вы‑зомби! К счастью, у зомби нет никаких чувств, поэтому вы, осознав, что пропустили страницу или больше текста, говорите себе – постой, постой, ну‑ка вернись – и перечитываете материал, который зомби уже прочитал.

– И зомби без возражений делает это ещё раз, поскольку ему никогда не бываетр скучно; скука – сознательное состояние. А потом вы вдвоём – сознательный вы и вы‑зомби – продолжаете читать новый материал вместе и синхронно. Однако зомби всегда на переднем плане; ваше сознание всегда на заднем. Вы как будто бы заглядываете зомби через плечо, читая то, что читает он.

– Не приведёте ещё какие‑нибудь примеры? – попросила Лопес, опершись задом о стол ответчика.

По кивнул.

– Конечно. Случалось с вами когда‑нибудь такое? Вы лежите в постели, спите, и тут звонит телефон. – Он изобразил, как поднимает старомодную телефонную трубку. – Вы берёте трубку, разговариваете, и потом, когда разговор окончен, понятия не имеете, что вы только что сказали. Или ваш супруг говорит вам, что вчера поздно вечером вы о чём‑то разговаривали перед сном, а наутро у вас не остаётся об этом ни малейших воспоминаний. Такое случается сплошь и рядом. Если сознательная часть вашего разума не отвечает на телефонный звонок и не участвует в разговоре, то эту задачу берёт на себя зомби.

– Но ведь он наверняка способен лишь на чисто механические реакции, не так ли? – спросила Лопес.

По покачал головой и снова поёрзал на стуле.

– Вовсе нет. Вообще‑то именно зомби ответственны за бо́льшую часть того, что мы говорим. Да и может ли быть иначе? Вы начинаете фразу, которая может оказаться длиной в двадцать или тридцать слов. Вы правда считаете, что вы сформировали всю эту фразу в мозгу, прежде чем произнести её? Вот прямо сейчас остановитесь на секунду и попробуйте подумать следующее: «Сегодня по дороге из суда домой мне нужно бы зайти купить хлеба и молока». Вам понадобится измеримое количество времени, чтобы всё это сформулировать, и тем не менее мы способны разговаривать без остановки довольно долгое время, не делая пауз на формулирование мыслей, которые мы хотели бы выразить. Нет, в большинстве разговоров мы обнаруживаем, что же такое мы собираемся сказать, только когда уже это говорим – то есть вместе с нашими собеседниками.

По поглядел на присяжных, потом снова на Лопес.

– Вы никогда удивлялись тому, что только что сказали? Конечно – но это было бы невозможно, если бы вы заранее знали, что собираетесь сказать. Кстати, весь метод терапевтической беседы строится именно на этом принципе: психолог заставляет вас внимательно прислушиваться к словам, изрыгаемым вашим зомби, и в какой‑то момент вы восклицаете: «Боже мой! То вот что на самом деле творится у меня в голове!»

– Ну, хорошо, допустим, – сказала Лопес. Она отлично справлялась с ролью адвоката дьявола. – Но говорить – это довольно просто, как и вести машину – пока не случается что‑то непредвиденное. И тогда наверняка в действие вступает сознание – берёт бразды в свои руки, так сказать.

– Вовсе нет, – ответил По. – Вообще‑то это была бы катастрофа. Рассмотрим ещё один пример: игра в теннис. – Он изобразил удар ракеткой. – С точки зрения сознания теннис – это на сто процентов зрелище. Мяч летает туда‑сюда слишком быстро, чтобы сознательно предугадать его траекторию, скорость и прочее.

– Есть такой фокус. Если вы хотите обыграть профессионального теннисиста, то сделайте так: позвольте ему разделать вас под орех в тренировочном матче, потом похвалите его и его технику. Попросите его показать, что именно он делает лучше вас; попросите его показать эти приёмы в деталях, в замедленном действии. А потом предложите ему матч‑реванш. Его сознание всё ещё будет размышлять о том, как играют в теннис, о том, что при этом нужно делать, и это будет мешать зомби. Только когда сознание окончательно уберётся с поля, и зомби начнёт играть самостоятельно, теннисист снова обретёт прежнюю форму.

По развёл руками, словно всё это было совершенно очевидно.

– То же самое с вождением автомобиля. Если вы вот‑вот врежетесь в другую машину, вы не можете остановиться и подумать о том, что нужно надавить на тормоз или о том, как вывернуть руль, чтобы избежать заноса. Сознание вас убьёт; вы должны позволить зомби реагировать без задержек, вызванных осознанным мышлением.

– Но не можете ли вы сделать ещё один шаг вперёд, доктор По? – сказала Лопес, глядя не на него, а на присяжных, словно говоря от их имени. – Вот я знаю, что я нахожусь в сознании; я знаю, что я не зомби. Но, если мы поверим в то, что вы сейчас сказали, то вы можете оказаться зомби, который лишь играет роль эксперта, дающего показания перед судом, не осознавая этого по‑настоящему. Не приведёт ли это к солипсизму – убждению в том, что лишь я реально существую?

По кивнул.

– Ещё год‑два назад я бы с вами согласился. Солипсизм – это просто неимоверно раздутое самомнение, и нет никаких рациональных оснований верить, что вы, Мария Лопес – избранная, единственное по‑настоящему мыслящее человеческое существо, существующее в реальности. Но «Иммотрекс» это положение изменила. – Он поднял вверх два пальца. – Теперь на сцене два типа актёров. Один тип – это люди, которые происходят от длинной череды гоминидов и приматов и более ранних млекопитающих, синапсид, амфибий, рыб, и так далее к первым одноклеточным организмам – существам очень похожим на упоминавшихся доктором Портером парамеций.

– А второй – это иммортексовские мнемосканы, загруженные сознания. Разумный человек может, путём экстраполяции своего внутреннего мира, установить, что другие люди также обладают сознанием – или, точнее, что у других также имеется обладающий сознанием наездник внутри зомби‑тела. Но по моему мнению всё, чего достигла «Иммортекс» – это способность воссоздавать зомби; суду не было предоставлено ни одного доказательства того, что сознание , которым обладала биологическая Карен Бесарян, тоже было скопировано. Да, свет горит внутри этого… этой сущности , сидящей сдесь – но нет никаких оснований считать, что дома кто‑то есть. И тот факт, что мнемосканы не видят снов – чертовски веское тому подтверждение.

По взглянул на галерею для зрителей, туда, где позади меня сидел доктор Портер, и обвиняющее указал на него пальцем.

– Эндрю Портер сам сказал, что не знает, что такое сознание, а его пространный рассказ о микротрубочках был призван лишь запутать дело. Чем бы ни было на самом деле сознание, нет никаких свидетельств того, что оно было перенесено в ходе просцесса мнемосканирования. – По скрестил руки на груди. – Бремя доказательства такого переноса лежит целиком на «Иммортекс», и, как я уже сказал, нет абсолютно никаких свидетельств в пользу этого.