Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)"
Автор книги: Ханс Хенни Янн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 70 страниц)
392
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 639.
…оба Габриели, Клаудио Меруло, Свелинк… Андреа Габриели (1533–1585) – итальянский композитор и органист позднего Ренессанса; дядя Джованни Габриели (ок. 1555–1612), еще более известного композитора и органиста, учителя Генриха Шютца; Клаудио Меруло (1533–1604) – итальянский композитор, органист, нотоиздатель; Ян Питерсзон Свелинк (1562–1621) – нидерландский композитор, органист, клавесинист и педагог; основатель северогерманской органной школы.
393
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 641.
Анархистские сочинения – разлагающие, ядовитые, чувственные, богохульные. Отсылка к рецензии Юлиуса Баба (1921) на пьесу Янна «Пастор Эфраим Магнус»: Баб писал, что книгу эту надо запереть в «шкаф, где человечество хранит свои яды, как самое сильное снадобье» (цит. по: Walitschke, S. 127).
394
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 641.
…Видора, Регера, Нильсена или Сезара Франка… Шарль Мари Видор (1844–1937) – французский органист, композитор и музыкальный педагог. Максимилиан Регер (1873–1916) – немецкий композитор, дирижер, пианист, органист и педагог. Сезар Франк (1822–1890) – французский композитор и органист бельгийского происхождения.
395
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 644.
…лучших из слышащих людей. «Слышащий человек» (Der hörende Mensch, 1929) – книга создателя гармоникальной теории Ханса Кайзера, которую Янн имел в своей библиотеке. О Кайзере см.: Деревянный корабль, с. 399).
396
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 644.
Когда слон расчленен, его уже не видят. Прототип Петера Тигесена – поэт Оскар Лёрке, благодаря которому Янн в 1920 году получил премию имени Клейста за пьесу «Пастор Эфраим Магнус» (см.: Деревянный корабль, с. 346, 366). Именно Лёрке, отвечая на критическую рецензию Баба (обвинявшего Янна, среди прочего, и в отсутствии оригинальности), в статье «Ханс Хенни Янн» (Weltbühne, 23.6.1921) написал ставшую знаменитой фразу (цит. по: Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen, S. 855): «Можно расчленить слона и – не боясь никаких возражений, кроме разве что со стороны дураков, – восклицать: разве это не шерсть? не кости? не мозг? не кишки? Разве всего этого нет и у свиньи, обезьяны, мыши? – Но ведь эти животные являются, сверх того, настоящими свиньями, обезьянами и мышами. Можно, оказывается, расчленить слона, но при этом его не увидеть». Образ Тигесена, возможно, вобрал в себя и черты датского критика Георга Гретора, который в 1934–1935 годах пытался помочь Янну договориться о постановке в копенгагенском театре драмы «Бедность, богатство, человек и зверь» (там же, с. 851).
397
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 647.
…я увидел Гемму. Гемма – имя латинского происхождения, означающее «драгоценный камень, почка». Гемма также – одно из названий звезды Альфа Северной Короны, ярчайшей в созвездии Северная Корона. Другие названия той же звезды – Гнозия (сокращенно от лат. Gnōsia Stella corōnœ, «звезда короны Кносса») и Астерот (Астарта). По преданию, созвездие Северная Корона возникло из заброшенного Дионисом на небо венца Ариадны.
398
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 648.
Всё сгорело, даже ландшафт, который стоял у меня перед глазами еще до моего рождения и в котором Гемма была белой статуей в конце длинной аллеи. В пьесе «Томас Чаттертон» поэт говорит навестившей его подруге юности (Чаттертон, с. 121; курсив мой. – Т. Б.): «Ах Полли, Полли! Всё во мне опустошено, всё в запустении. Память – обрушившаяся башня. Только ты, душа души моей, стоишь невредимая: словно статуя богини».
399
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 648.
Какое-то время она была для меня вполне отчетливой. Привычной, как комната, в которой ты родился и сквозь которую течет река всего детства. См. монолог Странника в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 262):
Я хочу запечатлеть, пока еще не поздно, память о ней. Она была моей дорогой подругой. Временами – моим жилищем, где я обустраивался со всеми налипшими на меня обломками. И находил там место, и каждый струп на мне тоже находил место для себя. <…>
Итак, я оставался там долго. И спокойно набирался сил, и пропитался молочным запахом ее кожи. И отяжелел на взгляд безучастной комнаты, где Она стала обликом наподобие юной девушки, еще не знающей, из-за кого ее подушка промокла от слез.
Неотвратимость расставания настигла нас, когда ее образ был еще мне приятен, и я могу сказать, что у нее крепкая плоть, что даже лучший юноша не постыдился бы влечения к ней. В моем же организме, который мало-помалу отдохнул, обнаружилась какая-то гниль. Беспокойство, сомнения, тоска по далям. Этот яд взросления: когда душа неспокойна; поступок, едва его совершишь, видится совершенно ничтожным и оставляет после себя мучительное желание предпринять что-то новое.
400
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 648.
Мне тогда почти исполнилось тридцать четыре, ей исполнилось двадцать. Это важный момент для уяснения хронологии описанных в романе событий: в момент встречи с Геммой (незадолго до отъезда на остров Фастахольм) Хорну тридцать четыре года; кораблекрушение «Лаис» он пережил в возрасте двадцати одного года.
401
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 648.
…городской синдик… Синдик – должностное лицо, ведущее судебные дела (в данном случае города).
402
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 649.
…рюмочку Lacrimae Christi… Laciyma Christi («слезы Христа») – знаменитое неаполитанское вино, белое и красное, производимое из винограда, растущего на склонах Везувия. По преданию, Христос пролил эти слезы, когда Люцифер был низвергнут с неба.
403
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 654.
…она, словно само небо, наделенное ртом, грудью, пупком и бедрами, куполом выгибалась надо мной… Гемма изображена здесь как древнеегипетская богиня неба Нут. (О мотиве египетских изображений Нут – на крышках саркофагов – в «Перрудье» см.: Деревянный корабль, с. 460).
404
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 654.
Адольф Хавьер Фалтин… Германское имя Адольф означает «благородный волк». Баскское по происхождению имя Хавьер («новый дом») стало популярным в Европе благодаря святому Франциску Ксаверию (Франсиско Хавьер; 1506–1552), который считается самым успешным миссионером в истории христианства; Фалтин – норвежский вариант имени Валентин («здоровый, сильный»). Чуть дальше Фалтину дается такая характеристика (с. 674): «…он всегда культивировал в себе те навыки соблюдения приличий, которые только и делают человека человеком. Прилагал напрасные усилия, чтобы преодолеть в себе зверя – своевольного, безжалостно требовательного, безжалостно избитого и оттесненного вглубь».
405
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 657.
…мумии с подогнутыми коленями, какие видел в Музее Канарских островов… Музей в городе Лас-Пальмас, где, среди прочего, выставлены мумии гуанчей, возраст которых составляет приблизительно 1400 лет.
406
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 661.
…это двенадцать узких оконных ниш, разделенных двойными колонками и двумя подпирающими стену столбами, но объединенных длинным каменным подоконником, – дивная стена из света и тени… Жилище отца Тутайна напоминает двухэтажные языческие храмы, описанные Янном в статье «Остров Борнхольм» (Деревянный корабль, с. 468–469). Про окна там не говорится, но «дивная стена из света и тени», возможно, символизирует год с его двенадцатью месяцами и чередованием дней и ночей.
407
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 661.
…черного дрозда, который бьет крыльями и разевает клюв… В мифологии валлийских кельтов черный дрозд – птица, обладающая мудростью и всеведением. См. также описание встречи Хорна с черным дроздом (выше, с. 520).
408
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 662.
В центре вселенского пространства сидит госпожа Венера, держа на коленях медвяно-желтый сверкающий камень: Солнце… Согласно Эмпедоклу, в природе происходит циклический процесс, в котором сначала господствует Любовь, соединяющая все элементы («корни всех вещей»), а затем – Вражда, разъединяющая эти элементы. Любовь это и есть «…Та Афродита, искусная в скрепах Любви единящей…» (пер. Г. Якубаниса и М. Гаспарова; Эллинские поэты, с. 194).
В одном орфическом гимне говорится (Лосев, с. 87):
Ночь воспою, что богов породила, а также и смертных.
Ночь, порожденье всего, что Кипридою также зовем мы.
В философии Плотина, наконец, Афродита – это мировая душа (там же, с. 749 и 751):
Как известно, мы утверждаем, что Афродита бывает двоякая. Одну мы называем «небесной, дочерью Кроноса»; другую же – «дочерью Зевса и Дионы», скрепительницей здешних браков. Первая не имеет матери; она – по ту сторону браков, так как на небе не существует браков. Эта, т. н. Афродита небесная, происходящая от Урана – а он есть ум, – по необходимости оказывается божественнейшей душой, непосредственно [истекающей] в своей чистоте из него, чистого, и пребывающей в высоте, так как она и не хочет и не может прийти в здешний мир. По природе своей она не спускается вниз, будучи отделенной [от материи] ипостасью и сущностью, не причастной материи, – откуда и сказано образно, что она не имеет матери. <…>
Но если она следует за Кроносом, или, если угодно, за Ураном, отцом Кроноса, то она проявила свою деятельность в отношении него и интимно сблизилась с ним и, возымевши любовь, породила Эрота <…> око вожделеющего, которое при помощи себя самого доставляет тому, кто любит, способность видеть предмет вожделения. <…>
Необходимо полагать, что во всецелом существует и много Афродит и что также с Эротом возникли в нем и гении, истекшие из некоей всеобщей Афродиты, зависящие от нее во множественности своего частичного бытия с собственным Эротом, если только душа – мать Эрота, Афродита – Душа, а Эрот – энергия души, устремленной ко благу.
«Госпожа Венера» (Frau Venus) – также персонаж немецких сказаний о богине Венере, заманившей рыцаря и поэта Тангейзера в свой замок, занимающий полость горы Венусберг (между Готой и Айзенахом, в Тюрингии).
409
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 663.
Я вижу, как оба исчезают на ведущей вверх узкой винтовой лестнице. Последнее, что я вижу, – ступни помощника. Один из иконографических типов изображения Вознесения Господня в Западной Европе (с XI века) – когда видны только ступни Спасителя.
410
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 663.
Большой стеллаж передо мной приходит в движение. Плавно, как парусник под ветрам, он отплывает назад. Шкаф, в котором помощник запер фолианты, проваливается. Точно так же в пьесе «Томас Чаттертон» отодвигается в сторону стеллаж с книгами, и из-за него появляются давно умершие люди и вымышленные персонажи (Чаттертон, с. 54–55):
(Пока продолжается эта речь, стена с книгами снова отодвигается, и из-за нее выходят, друг за другом – освещенные красно-фиолетовым светом, в одеждах конца пятнадцатого столетия, – Уильям Барретт, Генри Бергем, Джордж Сайме Кэткот, Ричард Смит (старший), Томас Кэри, Уильям Смит и Питер Смит, одетый богаче всех; последним – монах Томас Роули.)
Абуриэль.Не пугайся! Исчезла завеса, только и всего. Греза это не греза, грезой является так называемая действительность.
Томас.Кто они? Откуда пришли?
Абуриэль.Из книг. Они – написанное, и уже в силу этого достоверны. Если хочешь, чтобы они не просто оставались мысленными картинами, но сделались материей, прахом, землей, плотью и миловидностью… Если ты этого захочешь, они тебе подчинятся.
411
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 663.
…жуткая фигура не нашедшей успокоения Усопшей. Имеется в виду, видимо, Ева, «эта прародительница людей, Праматерь» (см. выше, с. 124).
412
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 663.
…эмпора выдвигается вперед. Я узнаю телесного цвета ангелов, парящих среди листьев лавра, аканта, петрушки и букового дерева. Это маленький барочный орган, выступающий над ограждением эмпоры. Ср. описание барочного органа в статье М. Лиссека и Р. Нихофа (Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation, S. 275):
Орган: ставший инструментом, звучащий образ бренного и расточающего себя, небесного и демонического космоса-автомата. Всё, начиная с роскошной барочной лепнины, подвижных ангелов и чертиков, и вплоть до фигурок соловьев и шмелей, до демонов, которые, подобно галионным фигурам, вырастают из корпуса инструмента, до рож, нарисованных на больших органных трубах (когда сами прорези труб напоминают страшные рты): всё это вместе взятое образует дуалистический космос, объединяющий в себе небо и преисподнюю; космос, из которого разум еще не изгнал демонический нижний мир. Подобно тому, как в романской архитектуре неприличные сценки, сказочные и гибридные существа когда-то – наряду с представителями неба – занимали свое законное место в фигуративном оформлении собора, так же потом оформлялся и барочный орган: он изображал космос, еще не подчиненный диктату монистического разума и не подпавший под власть человека.
413
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 664.
А потом я не отыскал обратной дороги в Ангулем… Очевидно, что Тутайн рассказывает притчу о своем божественном отце. Но о каком именно? И почему все это происходит в Ангулеме?
Янну близка не столько христианская, сколько языческая религия, что видно уже по упоминающимся в романе праздникам (Йоль и канун святого Ханса, то есть праздники зимнего и летнего солнцестояния). В романе присутствуют, как бы просвечивая друг сквозь друга, несколько мифологических пластов: первобытный, древневосточный, античный, германо-скандинавский, кельтский, католический (перемешанный с остатками языческих верований, см.: Свидетельство I, с. 280–281), алхимический. Вообще Янн считал, что «на Севере [в Северной Европе? – Т. А.] и в Африке сохранились последние обломки некогда мощной атлантической культуры», что существует «реальное и духовное сродство между Севером и доисторической Африкой» (статья «Германские округлые постройки в Дании», цит. по: Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation, S. 89).
В «Заметках о поездке во Францию» (1951) Янн – в связи с посещением Пуатье – так выражает свое отношение к язычеству (Spate Prosa, S. 333–335; курсив мой. – Т. Б.):
Теперь о городе. Мы искали Нотр-Дам-ля-Гранд и внезапно наткнулись на башню Сен-Поршер. Таких башен у нас в Германии нет. Это другой мир. Мир тех девушек и молодых парней, которые, откормленные и хорошо одетые, ходят по улицам: кельты с примесью римской крови, чувственные, гомосексуальные и совершенно свободные. <…>
Уже в соборе Нотр-Дам в Париже был заметен политеизм французского католицизма. Здесь же, где всё словно кичится хорошим питанием, ранним созреванием и сексуальностью, жизнь, похоже, вообще невозможно удержать ни в каких рамках. <…>
Я вчера упомянул, что здешние жители кажутся откормленными и чувственными язычниками, но ведь следствие такого естественного бытия – перепроизводство фантазии, духовная деятельность. Здесь, в этом городе (это наша первая остановка), я все яснее осознаю, что дух представляет собой лишь приятный побочный продукт чувственности, даже исступления.
То есть язычество представляется Янну подспудно существующим и сейчас, а его естественной колыбелью, как думает Янн, по-прежнему остается Средиземноморье, в частности – не-столичная Франция, еще сохраняющая следы давней галло-римской культуры. Именно оттуда ведет свое происхождение Тутайн.
Город Ангулем расположен близко от Пуатье и выбран, может быть, потому, что он упомянут в пророчестве Нострадамуса (X, 72; см. Пензенский):
В году тысяча девятьсот девяносто девятом через семь месяцев
С неба придёт великий Король ужаса,
(или: Великий небесный царь-искупитель)
Воскресит великого Кораля Ангулемского.
То есть, возможно, в романе содержится намек, что язычество когда-то должно возродиться и что произойдет это именно на территории кельтов, в Ангулеме.
О том же монархе в другом пророчестве Нострадамуса (V, 41) говорится:
Рожденный в ночной тени будет царствовать,
Полный царственной доброты,
Он возродит свою древнюю кровь,
Возобновляя Золотой век вместо бронзового.
Между прочим, Ангулем, принадлежавший в XIII – начале XIV века Лузиньянам, графам Ангулемским, был местом, где возникла легенда о полуженщине-полурыбе Мелюзине, супруге графа, которая даже изображена летающей над замком, в образе дракона, в «Великолепном часослове герцога Беррийского» братьев Лимбург (XV век), на иллюстрации к месяцу марту (в «Реке без берегов» именно в главе «Март» появляется Буяна, имеющая черты сходства с Мелюзиной, см. с. 829).
Сам Тутайн носит имя кельтского божества, отождествлявшегося с Меркурием, а его отца, возможно, уместно отождествить с Лугом, самым великим богом римской Галлии, который тоже ассоциировался с Меркурием, но считался изобретателем всех искусств, знатоком магии и покровителем мертвых; он также был богом-королем, то есть королем богов и покровителем королевской власти (Мифы кельтских народов).
414
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 669.
Он мог такое говорить, без иронии, и вместе с тем непрерывно думать о коричневых, как какашки, перчатках. <…> Если бы он надел желтый костюм – что, несомненно, выставило бы его мощный костяк в более привлекательном свете, – он мог бы повязать себе и зеленый галстук. Это символические для Янна цвета, намекающие на бренность человека и других тварных существ (см.: Деревянный корабль, с. 270, 305–306 и 380).
415
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 671.
Она, как и всякая любовь, связана со ртом и с пузом. Она тоже, подобно осенним деревьям, роняет листья. Она не остается зеленой. Она желтеет, потом становится коричневой, и потом вся листва опадает. Ср. реплику хора в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 270): «Всё мощно растущее / видит сны под зеленым небом, / предчувствуя свою желтую смерть».
416
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 671.
…лес Моесгор… Лес и усадьба под Орхусом (Дания), где сейчас находится музей викингов, включающий, среди прочего, коллекцию камней с руническими письменами.
417
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 674–675.
…для всего того, что настигло его позже (was ihn später ereilte). <…> Вскоре после быстрого иссыхания юношеской дружбы его тоже настигла обычная для человека судьба. Последний незавершенный роман Янна называется «Это настигнет каждого» (Jeden ereilt es). «Настигает» человека его смерть и/или судьба. В монологе Ионафана из пьесы «След темного ангела» об этом сказано так (Dramen II, S. 421):
Сегодня меня настигла такая человеческая судьба, о которой я прежде не подозревал: быть врученным кому-то, кто по видимости является моим подобием, как если бы я выносил его в своем чреве. У меня ощущение, будто, оказавшись вблизи тебя, я впервые врос в мироздание, познал пронизывающий его смысл – был ощупан следами твоей сущности и допущен к бытию. Прежде, на протяжении двадцати лет, я оставался притупленным: не полностью очнувшимся (war ich stumpf, unvollkommen erregt).
Речь идет о встрече Ионафана с божественно одаренным музыкантом Давидом, заключающем в себе «след темного ангела». Фалтин же, напротив, говорит о заурядной, «естественной» судьбе, предполагающей, что цель человеческой жизни сводится к биологическому продолжению рода.
418
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 678–679.
Поначалу его – мужчину, ставшего объектом спора – щадят. Однако вскоре жестокое соперничество, оставляющее права только собственному «я», перехлестывает рамки элементарного уважения к другому. <…> С отвращением он осознает, что прелестное дитя, которое в любви было таким чистым, безудержным и праздничным, пестует в себе дурные наклонности и своим коварством, хамством, мстительностью отравляет их общий воздух. Три года терпит он эту адскую муку. За этим рассказом угадываются эпизоды биографии самого Янна. В 1934 году в Гамбурге Янн знакомится с уроженкой Венгрии Юдит Караш (1912–1977), которая, окончив в Германии школу Баухауза, работала фотографом. В 1935 году у Янна начинается роман с этой молодой, похожей на мальчика женщиной (Ловам, «моей лошадкой», как он ее называл по-венгерски). В июле того же года она приезжает на остров Борнхольм и поселяется вместе с семьей Янна на хуторе Бондегард. В 1939 году происходит разрыв, Юдит уезжает в датский город Сённерборг, где посещает ткацкую школу и изучает историю искусств. С июля 1941-го по октябрь 1945 года она снова живет на хуторе Бондегард. Потом переселяется в Копенгаген, а в 1949 году возвращается в Венгрию, где в 1977-м кончает с собой…
Трудную обстановку в семье Янна описал – в книге «Притча об искаженном кристалле» – Вернер Хелвиг, побывавший на хуторе Бондегард вскоре после того, как Янн его приобрел (Parabel, S. 42–43):
…Янна тогда занимала, изнуряла, загоняла в глубочайшее неблагополучие влюбленность в него молодой венгерской еврейки… <…> Поскольку он всегда был бессилен по отношению к людям, которые его боготворили, события развивались своим земным чередом.
Юдит мало-помалу присвоила все обязанности хозяйки дома, что было нетрудно, поскольку она отличалась мощнейшим практицизмом, тогда как Эллинор сидела, сложа руки, и позволила отлучить себя ото всего, даже от ответственности за свою десятилетнюю дочь Зигне… <…>
Когда я приехал в Бондегард, Эллинор уже отдалилась от дома, хутора и ребенка и сняла себе крошечную квартирку в деревне на берегу моря, куда надо было несколько часов добираться на коляске (что Янн охотно и делал, запрягая в коляску свою любимую кобылу Ио). <…>
Эллинор выглядела плохо, но все же встретила меня своей чудной щедрой улыбкой; она жаловалась на одиночество – и никого не винила.
Юдит же самоуверенно утверждала, что будто бы спасла хутор, да даже и дочку Хенни: что теперь всё в гораздо лучшем состоянии, чем было при отвергнутой Эллинор.
Тем не менее: следствием всего этого были нескончаемые семейные бури. Очень часто празднично-обильный завтрак протекал таким образом, что после того, как все съедали по яйцу всмятку, разражалась война. Какое-нибудь брошенное Юдит обидное слово, понятное не всем присутствующим, приводило Янна в такую ярость, что он хватал, скажем, масленку, разбивал ее вдребезги о накрытый белой скатертью стол, резко поднимался, опрокинув стул, и спасался бегством в соседнюю комнату. <…>
Янн жаловался мне и просил совета, как ему избавиться от Юдит. <…> Поскольку моя симпатия была на стороне Эллинор, я говорил ему, что он – при любых обстоятельствах и как бы ни возражала Юдит – должен добиться возвращения Эллинор.
Эллинор вернулась. А Юдит переселилась в тот домик, где еще раньше предоставили гостевую комнату мне.
