Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)"
Автор книги: Ханс Хенни Янн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 70 страниц)
26
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 43.
У меня пропал великолепный корабль – из тех, какие можно увидеть между бодрствованием и сном… В «Новом „Любекском танце смерти“», в начальном монологе Тучного Косаря, упоминается «промежуток, отделяющий бодрствование от сна. Наподобие грезы» (Деревянный корабль, с. 250). В письме к Эрнсту Кройдеру от 20 декабря 1949 года (Jahnn/Kreuder, S. 44) Янн называет роман «Деревянный корабль» «сновидческим прологом» (Traumprolog).
27
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 50–51.
…словно разреженные и бессильные образы, отбрасываемые на экран волшебным фонарем <…> легли мне на лоб события прошедшего дня; эти подвижные водоросли опустились на морское дно, снова всплыли наверх, как трупы… Эти слова явно перекликаются с первой репликой Тучного Косаря в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 250):
Зеленая водоросль покачивается в стекле морской воды. Водоросль стоит – при отсутствии зыби, – словно дерево, поддерживаемая потаенной силой жидкого. Если же вода вдруг каким-то чудом схлынет <…> бледносклизкое растеньице сразу опустится на дно: как животное, которое укладывается спать с надеждой, что и во сне будет переваривать пищу и дождется нового дня. Это иносказание. Вроде: пышное цветение и жалкое увядание. И вместе с тем – промежуток, отделяющий бодрствование от сна. Наподобие грезы.
28
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 55.
Для этого есть не лишенный жути речевой оборот. Безобразная мысль неотступно преследует вас. Этот «речевой оборот» Янн изображает очень конкретно и наглядно, олицетворяя его в образе «человечка» (в «Деревянном корабле», с. 208) и «Злого Помысла», по виду подобного огру (чуть ниже, с. 773). Вообще в «Деревянном корабле» огромное место уделено описаниям «злых помыслов» (суперкарго, судовладельца, матросов).
29
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 55.
…иначе другая сторона (die andere Seite), Нереальное, завладеет мною. Я уже чувствовал, как железные стенки кубрика рассыпаются. И влечения к смутным авантюрам навязывали себя мне… «Другая сторона» (Die andere Seite, 1909) – роман Альфреда Кубина (1877–1959) о городе грез, все события в котором определяются фантазией его жителей.
В 1933 году Янн так объяснял Вальтеру Мушгу значение своего раннего романа «Угрино и Инграбания» (Gespräche, 1967, S. 114 f.; курсив мой. – Т. Б.):
Передо мной предстал иной, еще не обращенный в руины мир, и он хотел быть завоеванным – не в смысле открытия, а в смысле обоснования: тут нужно выразиться весомее: он хотел быть основанным – мой собственный мир, который я мог бы поставить на кон в игре против мира существующего. Чтобы это стало возможным, требовалось осуществить важные открытия духовного порядка: я должен был рассмотреть ткань нашего мира (das Gewebe der Welt) с другой стороны (von der andern Seite).
Похоже, что в «Реке без берегов» тоже представлена «другая» (изнаночная, фантазийная) сторона «ткани мира» (точнее, обе стороны, с преобладанием «лицевой» во второй части «Свидетельства»).
30
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 56.
…как личинки паразитической осы опустошают гусеницу… См. комментарий к «Деревянному кораблю» (Деревянный корабль, с. 304).
31
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 57.
Я отчетливо видел подвижный образ злого помысла. См.: Мф. 15,19: «Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления —».
32
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 57.
Он подобен огру… Огры – в кельтской мифологии безобразные и злобные великаны-людоеды; обитают преимущественно на болотах.
33
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 61.
Тягучая чернота его похоти (Das zähe Schwarz seiner Begehrlichkeit)… Это выражение, быть может, объясняет смысл образа шестерых матросов с лицами, вымазанными дегтем (в «Деревянном корабле», с. 207–208). Эти матросы стали непосредственными виновниками гибели судна, а сами их действия напоминают половой акт:
Глухо загудев, головка балки в первый раз толкнулась в обнаженную медь. Георг Лауффер чувствовал себя так, будто борется с кошмарным сном и не может проснуться. Он смотрел на искаженное, совершенно потерявшее человеческий облик лицо Густава, которое влажно блестело; на невозмутимые дегтярные головы неизвестных… Беззвучность происходящего, прерываемая лишь резким буханьем медленно раскачиваемой балки. Балка напоминает гигантский ключ, пытающийся открыть необозримо высокую дверь…
34
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 64.
«Я веду себя как рожденный наполовину». Ср. слова Принца в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 272):
Сам я боли не чувствую. Выходит, я ничего не знаю. Я лишен своей половины: изуродован и осчастливлен одновременно. Я подозреваю, что у меня нет доступа к информации. Что мне лгут. Что я попал в мертвый штиль какой-то вечности. Что я не присутствую здесь. Как сосед я устранен.
35
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 72.
Когда он обезобразил ее, лишил человеческого облика, вымазал дегтем и обклеил обрывками бумаги… То обстоятельство, что Тутайн обмазывает Эллену дегтем, каким-то образом сближает ее с шестью матросами, которые вымазали себе дегтем лица. Наиболее очевидная аналогия состоит в том, что в обоих случаях деготь – средство маскировки, сокрытия чего-то. Образы черной женщины встречаются и в других произведениях Янна.
В новелле «Свинцовая ночь» (Это настигнет каждого, с. 65–67; курсив мой. – Т. Б.) реакция Матье на только что увиденное им черное тело Эльвиры описывается так:
Эта чернота без блеска и теней не выражала ничего и даже не подчеркивала форму тела… Несколько секунд Матье казалось, будто он смотрит в дыру или находится по ту сторону зеркала, напротив тени, не имеющей первопричины. <…> Он смотрел в Не-бывшее, Не-представимое, Не-становящееся: оно неподвижно пребывало по ту сторону формы и материи, радости и страданья.
Сама Эльвира ранее предупреждала его (там же, с. 61; курсив мой. – Т. Б.): «Мы же по видовым признакам люди; но по разновидности – сон, черный занавес, заслоняющий нас от нас самих».
В романе «Угрино и Инграбания» черная женщина – многозначный образ Суламифи: возлюбленной или матери, музы или произведения главного героя, Мастера, – мертвой и оживающей (Угрино и Инграбания, с. 48 и 126):
Я писал долго, я представлял себе эту черную женщину во всем ее великолепии, и сам влюбился в нее, и сравнивал ее с прекраснейшими вещами, которые знал, под конец – с саркофагом из черного мрамора. И я был царем Соломоном, который по ночам отдыхает в таком гробу. <…>
Но дверь за моей спиной вела в крипту с черными телами, среди которых пребывал Он: невеста или друг, мужчина или женщина, Энкиду или черная возлюбленная – безымянная, погребенная в саркофаге, истлевшая или живая, жаркая или холодная как лед…
36
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 74.
…что будто бы мать этого человека, шлюха, живьем была запрятана в один из стоящих в трюме ящиков, в качестве груза. Как видно из сравнения имеющихся в романе описаний Эллены или галеонной фигуры (Деревянный корабль, с. 439–441), Эллена такова, какой ее способен увидеть каждый из персонажей. Поэтому и в «безумной идее» Клеменса Фитте нет ничего невозможного. А значит, не стоит полностью сбрасывать со счетов и интерпретацию, предложенную современным немецким драматургом Андре Соколовски. Он считает, что рассказ Тутайна об убийстве Эллены – ложь; что Эллена, некое божественное существо, сама покинула Густава, потому что он пренебрегал ею, недостаточно ее любил. Эллена, полагает Соколовски, вместе с владельцем корабля замаскировалась, измазав себе лицо дегтем, была в числе шести матросов с черными лицами, сама вместе с ними разрушила корабль, после чего исчезла и поселилась в имении господина Дюменегульда. В пьесе Соколовски Эллена, через семь лет после кораблекрушения «Лаис», говорит судовладельцу (Galionsfigur, S. 57): «Это была я, я потопила твой корабль, я смешалась с бунтовщиками, разбивала толстые доски…»
37
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 74.
Безбрежный океан тьмы, по которому плывет на парусном корабле человечество… Только для святых мир прозрачен; для людей же с земным чувственным восприятием стены воздвигаются даже перед солнцем. Еще одна сквозная для трилогии оппозиция: тьма (внешняя тьма или внутренняя слепота, присущая всем, кроме Эллены, персонажам «Деревянного корабля») – прозрачность мира.
38
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 76.
Он упал, без сил, – как скошенная трава, как цветок. Перрудья в одноименном романе говорит о себе: «Меня срежут косой, даже если я буду притворяться еще не раскрывшимся бутоном». См. комментарий к «Новому „Любекскому танцу смерти“» (Деревянный корабль, с. 305–306).
39
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 78.
Я нашел, что представленная матросам оборотная сторона событий в точности соответствует всем «выпуклостям» и «царапинам» тех исполненных смятения дней, какими они отложились в моей памяти. История кораблекрушения «Лаис» представлена в трилогии дважды, как бы в фотографическом изображении и в негативе. Однако пролог к пьесе Янна «Той книги первый и последний лист» начинается с предостережения против такого четкого деления (Угрино и Инграбания, с. 241):
Петер(подбрасывает монетку).У монеты две стороны.
Эмиль.Три, друг мой. Жонглер поставил бы ее стоймя, как если бы у нее от ребра отходили ноги… А поскольку наш высокочтимый отец занимается похожим ремеслом, он когда-нибудь остановит тебя на середине между «Да» и «Нет» и скажет: «Или».
Притча о монетке восходит к Ибсену (Пер Гюнт, с. 458–459, перевод П. Карпа): «Быть хочешь собой, так одно из двух – / Две стороны есть у монеты».
40
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 80.
Я встал на сторону убийцы. <…> В моей душе становилось светлее и светлее… Вся книга «Деревянный корабль» пронизана мотивами слепоты, блужданий ощупью, смятения. Упоминание света в главе «Декабрь» однозначно связано с прощением вины Тутайна. Еще раньше в этой главе говорилось о прибытии в «веселый порт», Порту-Алегри (с. 36), и о преображении – после самоубийства суперкарго – матросов с черными лицами: «Шестеро матросов отмыли свои покрытые дегтем лица. И обнажилась белая смеющаяся кожа (с. 49; курсив мой. – Т. Б.)».
41
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 80.
…кобыла бельгийской породы… Бельгийская лошадь (брабансон) – старинная, сохранившая чистоту крови порода тяжеловозов. Эти выносливые и неприхотливые лошади годятся как в упряжку, так и под седло.
42
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 81.
Так что и в маленьком портовом городе (не самом большом даже на нашем острове)… Густав, как выяснится позднее, записывает свое «свидетельство» на острове Фастахольм, прототипом для которого послужил датский остров Борнхольм, где Янн жил в 1934–1950 годах, на купленном им хуторе Бондегард. Прототип описанного в романе портового городка Ротна и одноименного отеля – город и отель Алинге. 20 декабря 1937 года Янн писал Фрицу и Ханне Вайсенфельс (цит. по: Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen, S. 828): «Место действия [трилогии. – Т. Б.] – немного севернее Борнхольма. Но окрестности, утесы, гавань Алинге, гостиница и многообразная растительность – все это заимствовано у моей новой родины».
43
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 82.
…празднование Йоля. Йоль – языческий праздник зимнего солнцеворота у германских народов, отмечается 20–23 декабря. Считалось, что в эти дни стираются границы между миром людей, миром духов и Нижними Мирами, где обитают умершие.
44
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 84.
…сплетенных из соломы высокомерных баранов: священных животных какого-то древнего бога. В Скандинавии на Йоль делают соломенные фигурки козлов, животных Тора (баран – священное животное древнеегипетского верховного бога Амона).
45
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 85.
Сейчас мне не приходится продавать свою жизнь. Суперкарго передал в мою собственность капитал… Не случайно, что и Перрудья, и Хорн в романах Янна получают средства для жизни волшебным образом. В дневниковой записи от 1 июля 1951 года Янн описывает свой разговор с приемным сыном Юнгве фон Треде (Späte Prosa, S. 320):
Я ответил ему, что и мне прежде встречались помощники, укреплявшие и поддерживавшие меня; что каждый человек, наделенный волей или потребностью выражать себя творчески, находит – по крайней мере, в молодые годы – поддержку, в которой настоятельно нуждается. Всем, кто лишен такого скудного хлеба утешения, грозит опасность гибели, духовной деградации. Потому что одаренные люди – меньше всего герои.
3 июля того же года Янн записывает в дневнике (там же, с. 324), что «культурная политика поставила творческих людей на грань вымирания». И далее он продолжает эту мысль (там же, с. 325):
Чего мы требуем? В конечном счете одного: поддержки, меценатов, просто денег, потому что публика раскупает большие тиражи только актуальных книг, наподобие «Как Гитлер натягивал рубашку» или «Черчилль подарит по сигаре и немцам». – Мы не можем вести существование, подобающее людям нашей профессии, нас перемалывают жернова забот, преследует жилищная нужда, на нас с приветливыми словами надевают намордник – – только потому, что нам выпала судьба родиться немцами и писать по-немецки. Мы принадлежим к той части немецкой нации, которая стала излишней.
46
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 86.
…чувственное проникновение в феномен необъяснимых прозрений… Еще одна антитеза, лейтмотивом проходящая через всю трилогию, – умение грезить и чувственность (чувственное восприятие, чувственный опыт, и т. д.). В письме Эрнсту Кройдеру от 25 сентября 1948 года Янн утверждал (Jahnn/Kreuder, S. 17):
Это хорошо, когда человек часто и подолгу остается один; но нехорошо, когда он одинок. Одиночество приводит к жизненной и творческой несостоятельности, в лучшем случае – к философии, которой не хватает чувственного компонента: самостоятельно прощупанного. Я иногда думаю, что отказ от осязания, характерный для нашей христианской религии, является корнем многих бед и чуть ли не насаждает зверские формы садизма. Потому что не бывает настоящей любви – ни к людям, ни к животным, ни к деревьям, ни к отдельному представителю твоего же или противоположного пола, – которая не желала бы нежного соприкосновения. Даже ангелы «борются» с нами, и воздействуют посредством соприкосновения, и именно так осуществляют духовное соитие.
47
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 86–87.
…что это ангел во мне шевелит крылами, что это моя поэзия и мое мышление – моя собственность… Чуть выше (с. 80) нечто подобное говорилось о Тутайне: «Он стал частью меня: стал моей собственностью, более реальной и надежной, чем любая другая». Вообще же ветвящаяся тема собственности начинается еще в главе «Ноябрь», в репликах Чужака.
48
Месяц январь посвящен богу Янусу, владыке всех начинаний и дверей, врат (может быть, поэтому Хорн и Тутайн останавливаются в отеле «Золотые ворота»).
Действие глав ЯНВАРЬ, ФЕВРАЛЬ и МАРТ разворачивается, соответственно, в Бразилии, Аргентине и Африке, где сам Янн никогда не бывал. Но это не имеет значения, поскольку речь, в сущности, идет об определенных этапах духовного развития, и не случайно глава ЯНВАРЬ заканчивается таким рассуждением (см. выше, с. 146):
Улицы и дома, какими они были в тех обстоятельствах, – такие же, как улицы и дома в любом городе… <…> В Порту-Алегри я начал приобретать другое представление о людях, нежели то, что было мне привито родителями. Может, я уже тогда потерял надежду на лучшее будущее для человечества и пришел к выводу, что прогресс, которым мы так гордимся, – это мираж, результат неправильного ви́дения. <…> Мои внутренние глаза недостаточно зорки, чтобы отличить одно место действия от другого. Да это и неважно.
В этих трех главах речь идет о разочаровании Густава в современной цивилизации, в законах, определяющих жизнь толпы. Описания таких безрадостных городов, хоть и менее развернутые, имеются и в других произведениях Янна. Например, в романе «Угрино и Инграбания» (после эпизода кораблекрушения; Угрино и Инграбания, с. 57–58):
Город лежал, будто обрамленный протяженным, тяжелым кошмаром. Темные деревья нависли над низкими, крошечными домами. Там сейчас спали люди, но то был не их сон, сны наваливались на них: дурманящие и страшные, скучные и возбуждающие… <…>
Если бы я только знал, почему мне так страшно… Существует столько людей – начал я наконец прислушиваться к окружающему изнутри моей муки, – и у них миллионы разных желаний, каждый хочет чего-то своего, и из-за всех этих желаний они ссорятся… а ведь речь идет о дешевой мишуре. Я мысленно вернулся к кошмару, который навис над спящими. У них больше не было жизни, не было их собственной жизни, была – чужая, неистинная, по сути не подходящая им. Она делала их неудовлетворенными и мелочными, или героически-сильными, или счастливыми, но недобрыми – она делала из них что-то, и они воображали, что в самом деле такие, но такими они не были.
Так вот: они организовали весь мир в соответствии с этими неистинными представлениями.
Похожий город присутствует и в новелле Янна «Свинцовая ночь» (Это настигнет каждого, с. 47):
Одни ходят по улицам с женщинами, другие – с юношами. Такое не утаишь. Остальное – профессиональные хлопоты, скука, болтовня об искусстве, собор Святого Петра, египетские пирамиды, Бах, Окегем или Стравинский, китч или Шекспир, Бог или космическое пространство. Глянцевые журналы заменили людям мозги. Свихнуться можно. В конце вас либо закопают, либо кремируют. Других вариантов нет.
О жителях этого города одна из его обитательниц, Эльвира, говорит (там же, с. 61): «Мы же по видовым признакам люди; но по разновидности – сон, черный занавес, заслоняющий нас от нас самих». Дальше о тех же жителях сказано (там же, с. 104): «Все они носят одежду, ибо тела их черны как уголь. Ни у одного не дознаешься, верно ли, что, когда они наги, чернота умножает их счастье». То есть речь идет о персонажах из иного мира, может быть – сновидческих образах. Поэтому не исключено, что и темнокожие женщины, с которыми Густав встречается в двух американских и африканской главах, – такие же обитатели иллюзорного, сновидческого мира.
Первую часть «Свидетельства» можно читать, пользуясь алхимическим кодом, – как описание «великого делания» (процесса индивидуации, по Густаву Юнгу). Если принять такую точку зрения, то главы ЯНВАРЬ, ФЕВРАЛЬ и МАРТ описывают стадию нигредо – работы со своим бессознательным.
49
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 92.
Ведь и в трактирной драке гибнет обычно не тот… В трактирной драке был убит Кристофер Марло (1564–1593), английский драматург, входивший в канон почитаемых в Угрино писателей. По одной из версий, он был устранен агентами государственной секретной службы.
50
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 92.
Орла, вытатуированного на спине у матроса, я тоже еще внимательно не рассматривал. Орел – алхимический символ «летучего» Меркурия.
51
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 93.
В то утро он назвал меня Аниасом. Так оно между нами и осталось. Итак, имя Аниас (которого до появления романа Янна вообще не существовало!) Густав получает уже после гибели деревянного корабля и после заключения союза с Тутайном, из уст последнего. (Еще одно имя, Роберт, от древнегерманского (H)rod-berht, означающего в переводе «блистающий славой», добавится после смерти: в «Эпилоге» он именуется Густав Аниас Роберт Хорн). По мнению Райнера Нихофа, автора книги «Ханс Хенни Янн: Искусство переступать границы», в имени Аниас (Anias) содержится отсылка к Энею (Äneas). Нихоф пишет (Niehoff, S. 424–425):
Эней – не больше и не меньше как сын Афродиты, а гибель «Лаис» – не больше и не меньше, как инициация: рождение Густава Аниаса Хорна… <…> Конец же корабля, тонущего в открытом море при отсутствии волнения, есть не что иное, как эпифания самой богини <…> рождение соблазняющей, сбивающей с толку, губящей Афродиты.
Хорн (Horn) означает «рог».
52
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 93.
В то утро я назвал его по фамилии. Так оно между нами и осталось. Фамилия Тутайн (Tutein), по мнению ряда исследователей, происходит от имени кельтского бога Тугенеса (Toutenes), который в эпоху античности отождествлялся с Меркурием. Имя Альфред означает «советчик из числа эльфов/альвов (духов природы)».
