Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)"
Автор книги: Ханс Хенни Янн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 70 страниц)
153
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 253.
Нарастающее отчаяние неизбежно закончилось бы прыжком в Бездонное. Но руки Тутайна подхватили меня. Ср. окончание сновидческой новеллы Янна «Свинцовая ночь» (Это настигнет каждого, с. 114–115):
Потом он упал. Он почувствовал, что опрокидывается назад. Но неотвратимое падение замедлилось: сила гравитации как будто не действовала. Между тем, Матье понимал: вовсе не закон притяжения превратился в свою противоположность: просто его, падающего, кто-то подхватил. Тот, кто отвернулся от него, когда он ступил в этот город, теперь снова был здесь.
154
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 253.
Но Тутайна я, хотя вообще-то очень боюсь мертвецов, не боюсь. Я все еще чувствую единство с ним, чувствую, что он – самое сильное во мне, что без него я был бы слабаком. Что именно он из моих ничтожных задатков и внутренних соков выманил наружу человека, который пережил эту авантюру и выстоял в ней, сохранив человеческое достоинство. В пьесе Янна «Томас Чаттертон» ангел Абуриэль, «приставленный» к поэту Чаттертону, говорит ему (Томас Чаттертон, с. 119):
Я лишь рабочий инструмент; а для тебя незнакомец, чей путь пересекся с твоим: довесок к твоему бытию. Хочу я от тебя только одного: чтобы ты выстоял.
155
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 255.
…я не просто собираю черепки, по которым уже ничего не восстановишь. Ср. первые фразы романа Янна «Угрино и Инграбания» (Угрино и Инграбания, с. 31):
На дне моей души лежит особый мир; но он как будто разрушен и разбит, ибо упал с высоты. Я даже не помню последовательность помещений в крепостях и замках, которые имею в виду; они – как распавшиеся части целого. И деяния, которые там совершались, подобны тысячам прочих деяний, друг с другом они не соотносятся. Сколько бы я ни пытался думать о прошлом, никаких воспоминаний у меня нет.
156
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 256.
…сам я – лишь инструмент, у которого выманивает слова отзвук из дальней дали. Это особого рода чудо – что ветер времен ко мне прикасается и играет на мне… Ср. слова Тучного Косаря в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 250): «Друзья мои: наше тоскование натянуто в тесноте. Наша боль – музыкальный инструмент, звучащий лишь короткое время».
157
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 257.
Кустики красивоголовника… Красивоголовник, или калоцефалус, – кустарник, достигающий в хороших условиях около 1 м. в диаметре и столько же в высоту. Стебли и листья покрыты серебристо-белым опушением.
158
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 258.
Мы стоим перед толстыми – толщиной в дюйм – стеклянными стенами аквариума. Ср. начало речи Тучного Косаря в «Новом „Любекском танце смерти“» (Деревянный корабль, с. 250): «Зеленая водоросль покачивается в стекле морской воды. Водоросль стоит – при отсутствии зыби, – словно дерево, поддерживаемая потаенной силой жидкого. <…> Это иносказание. Вроде: пышное цветение и жалкое увядание. И вместе с тем – промежуток, отделяющий бодрствование от сна. Наподобие грезы».
159
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 260.
…молодые воины племени масаи… Масаи – полукочевой африканский народ, живущий в саванне на юге Кении и на севере Танзании.
160
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 260.
Нуэры, живущие в заболоченных верховьях Нила… Нуэры – один из крупнейших племенных союзов Восточной Африки, проживают в Южном Судане и на западе Эфиопии.
161
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 268.
Итак, девушка от меня не ушла. Она осталась. Я не мог с ней заговорить. Я знал, что она меня не поймет. Я подумал, что сейчас и Тутайн о казался в чужой комнате наедине с девушкой. Эпизод с двумя негритянками соответствует алхимической стадии «Соединение» (coniunctio). Юнг об этой стадии пишет (Психология переноса, с. 195–196):
Море сомкнулось над царем и царицей, и они вернулись к хаотическим истокам, к massa confusa [неупорядоченная масса]. Физис заключила «человека света» в страстные объятия. <…> В богатом воображении алхимиков священный брак Солнца и Луны продолжается внизу, вплоть до животного царства… <…> Действительное значение conjunctio в том, что оно ведет к рождению чего-то единого и единственного. Оно возрождает исчезнувшего «человека света», идентичного Логосу гностического и христианского символизма… <…>
При поверхностном взгляде кажется, что природный инстинкт одержал победу. Но если приглядеться повнимательнее, можно заметить, что совокупление происходит в воде, в mare tenebrositatis [море затемненности], то есть в бессознательном. <…> Тексты указывают, что Солнце и Луна являются теми двумя vapores [испарениями] или fiimi [парами], которые постепенно возникают по мере того, как разгорается огонь, а затем как бы на крыльях возносятся…
На этой стадии, как можно понять из других алхимических текстов (там же, с. 205), «два превращаются в четыре… <…> Они – два пара, окружающие два светильника. Эта четверка, очевидно, соответствует четырем элементам… <…> (Если в людях имеются все четыре элемента, то… <…> их пары могут быть дополнены, смешаны и сгущены)». Первое появление негритянок в романе описывалось так (с. 266): «Были принесены две керосиновые лампы. Нашим глазам их мягкий желтый свет показался ошеломляюще ярким. Лишь через несколько секунд мы обратили внимание на две фигуры в японских шелковых кимоно… Чересполосица пестрых узоров… Зеленое, темно-синее, брызжуще-красное… Из этого разноцветья выглядывают бархатно-черные руки – две и две…»
162
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 269.
…луна нарисовала фиолетовую, с желтым отливом, фигуру: придумав цвет, который чернее черного, который представляет собой инверсию светящего пламени. Это было настолько красиво, что мой страх усилился. Ср. у Юнга (Психология переноса, с. 124):
Как только бессознательное содержание констеллируется, оно начинает проявлять тенденцию разрушения отношений сознательного доверия между врачом и пациентом, посредством проекции создавая атмосферу иллюзии, которая либо ведет к непрерывным ложным интерпретациям и недоразумениям, либо порождает совершенно сбивающее с толку впечатление гармонии. <…> Ситуация облекается в некое подобие тумана, и это целиком согласуется с природой содержимого бессознательного: оно «черно чернее черного» (nigrum nigrius nigro), как верно замечают алхимики, и вдобавок заряжено опасными полярными тенденциями, inimicitia elementorum [враждой элементов]. Мы попадаем внутрь непроницаемого хаоса; в самом деле, хаос – один из синонимов таинственной prima materia [первоматерии].
См. выше (с. 124–125) описание воскурений в лавке китайца Ма-Фу: «Эти цветные струйки, поначалу раздельные, вверху смешивались. Но как только они стали мутно-фиолетовым плоским облаком, это облако вспыхнуло желтым, будто к его поверхности пробился новый клуб дыма: из мерцающего золота».
163
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 269.
…два бледных лунных камня, оправленных в серебро… Лунный камень – камень Луны и созвездия Рыб, символ Венеры и Нептуна; считалось, что он укрепляет душу; свойства лунного камня особенно хорошо проявляются, если он оправлен в серебро.
164
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 270.
Я был один в почти недоступной церковной крипте… Сегодня ночью я был наедине с окрашенным луной фиалковым телом. Эпизод в церковной крипте имеется и в романе «Угрино и Инграбания» (Угрино и Инграбания, с. 55):
В гробу лежала, укутанная в лиловую ткань, дивной красоты женщина с закрытыми глазами, тлением не тронутая. Но от нее одной, казалось, исходил весь холод этого помещения. <…> Тут я понял, что это моя мать.
Фиолетовый цвет обычно символизирует духовность и раскаяние; переход от активного к пассивному, от мужского к женскому, от жизни к смерти; духовное начало, связанное с жертвенной кровью; символика этого цвета основана на смешении красного (страсть, огонь или земля) с синим (интеллект, вода или небо). В литургии связывается с идеей покаяния, с искуплением и самоуглублением. В письме художника-экспрессиониста Франца Марка Августу Маке от 12 декабря 1910 года символика цветов описана так (Marc/Macke, S. 27–30):
Синий – это мужское начало, терпкое и духовное. Желтый – женское начало, мягкое, радостное и чувственное. Красный – материя, грубая, и тяжелая, и всегда являющаяся тем цветом, с которым два другие борются и который они неизбежно преодолевают! Смешай, например, серьезный, духовный синий цвет с красным, тогда ты усилишь синий до нестерпимой печали, и примиряющий желтый – дополнительный цвет к фиолетовому – станет необходимым.
165
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 272.
Я <…> лежал в душной пещере, сооруженной из москитной сетки. Мои ощущения поджаривались в жаркой духовке полудремы. <…> Теплая с гнильцой дымка над всеми предметами, которые ощупываются нашими опухшими глазами; твердая субстанция наших тел становится какой-то осклизлой… Продолжается описание алхимической стадии странствия по ночному морю («Погружения в купель»), которую Юнг описывает так (Таинство воссоединения, с. 206–207, 209):
Как я говорил, процесс трансформации не завершается созданием четверичного символа. Продолжение опуса приводит к опасной переправе через Красное море, что означает смерть и возрождение. <…> В мифологии бессознательное изображают в виде огромного животного, например, Левиафана, или же кита, волка или дракона. Из мифа о солнечном герое нам известно, что в чреве китовом было настолько жарко, что его волосы выпали. Ариелей с товарищами также страдал от страшной жары, царящей в их подводной тюрьме. Алхимики любили сравнивать свой огонь с «адским огнем» или огнем чистилища. Майер дает описание Африки, очень похожее на описание ада: «невозделанная, знойная, опаленная, бесплодная и сухая». <…> Нетрудно заметить, что этот район – животная душа человека.
166
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 272.
Плоское солнце, черный диск, катилось по небу цвета пепла. См. у Юнга (Таинство воссоединения, с. 99 и 103):
Существует также понятие «Sol niger» [черное солнце], которое соответствует nigredo и putrefactio [разложению], состоянию смерти. <…> Психологически это означает временное угасание сознательной точки зрения из-за вторжения бессознательного. <…> Рипли <…> говорит о «черном» солнце, добавляя: «Вы должны пройти через врата тьмы, если хотите достичь белизны райского света».
В другом месте Юнг говорит (Психология переноса, с. 163–164):
Стоящие за всем этим импульсы, конечно, поначалу демонстрируют свои темные стороны, как бы мы ни старались обелить их; ибо неотъемлемой частью делания является umbra solis [тень солнца] или sol niger [черное солнце] алхимиков, черная тень, которую каждый носит с собой, низший, а потому – скрываемый аспект личности, слабость, сопутствующая всякой силе, ночь, следующая за всяким днем, зло, присутствующее в добре. Осознание этого факта, естественно, сопряжено с опасностью стать жертвой тени, но такая опасность также несет с собой и возможность принять сознательное решение не становиться ее жертвой. Видимый враг всегда лучше, чем невидимый.
167
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 273.
…небо вдруг озарилось многоцветным, пламенем, нисходящим. Ни одной молнии я не видел – только немыслимую светлоту. И внутри этого собора из ярчайшего света я разглядел ущелья между ужасными тучами. Какие-то бездны, напластования и быстро разбухающие круглые пузыри, грозящие вот-вот лопнуть… Уже ближайшие секунды застали нас врасплох. Вода хлынула из туч такими беспросветными струями, что стало трудно дышать. Это описание соответствует алхимической стадии «Очищение» (ablutio). См. у Юнга (Психология переноса, с. 220, 223, 226, 230; подчеркивание мое. – Т. Б.):
Появление цветов в алхимическом сосуде – так называемое cauda pavonis [хвост павлина] – означает весну, обновление жизни – post tenebras lux [после тьмы свет]. <…> Побеление (albedo или dealbatio) уподобляется ortus solis, восходу солнца; это – свет, просветление, следующее за тьмой. <…>
Дух Меркурий спускается в своей небесной форме, в качестве sapientia [мудрости] и огня Святого Духа,чтобы очистить черноту. <…>«Кто испивает от духа, пьет из пузырящегося источника».<…> После вознесения души, когда тело оставлено во мраке смерти, начинается энантиодромия: nigredo уступает место albedo. Чернота, или бессознательное состояние, получившееся в результате соединения противоположностей, достигает надира, и наступают перемены. Падающая роса возвещает воскресение и новый свет: все более глубокое погружение в бессознательное внезапно преобразуется в просветление свыше. Ибо душа, удалившаяся в момент смерти, не была потеряна: в том, ином мире она образовала живой противовес состоянию смерти в мире сем.
168
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 274.
Впервые в жизни я отчетливо почувствовал, что вместе с силами души были израсходованы и мои телесные силы. Больше того: что в действительности те и другие образуют единый запас, постепенно расходуемый нашей судьбой. То есть главный итог пережитого испытания – осознание Густавом единства душевных и телесных сил.
169
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 275.
…порт Лас-Пальмас. Лас-Пальмас-де-Гран-Канария – одна из двух столиц автономного сообщества Канарские острова.
170
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 275.
…у внешнего мола Ислеты… Ислета – полуостров в окрестностях Лас-Пальмас-де-Гран-Канария.
171
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 276.
…Пуэрто-де-ла-Лус… Порт города Лас-Пальмас; его название означает «порт света».
172
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 277.
…услужливых гуанчей… Гуанчи – коренные жители Канарских островов, которые в ходе испанского завоевания, в XV веке, были отчасти истреблены или проданы в рабство, отчасти же смешались с испанцами.
173
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 277.
…гордых гигантов байо… Народ в Сенегале.
174
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 283.
…умение резвиться в воде, как дельфин. У этрусков и римлян дельфин символизировал путешествие души через море смерти в страну обетованную. В митраизме он был связан с Митрой, символом света. В христианской символике отождествляется с воскресением и спасением. Как эмблема жертвы Христовой, дельфин часто изображался раненный трезубцем. Диониса – в греческих мистериях – сравнивали с дельфином, ныряющим в пучину и поднимающимся на поверхность воды. Считалось, что он бессмертен и существует вне границ пространства и времени, то появляясь, то исчезая в бесконечной цепи воплощений. В кельтском эпосе дельфин связан с поклонением источникам и с силами вод.
175
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 283.
У двоих или троих ныряльщиков были синие волосы. Согласно представлениям древних египтян, синие волосы – отличительная черта богов.
176
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 284.
Пятерни – большие, грубые, но не мозолистые; словно насаженные на руки-деревья – как сказочные культи ветвей. Признак, сближающий пловца с идолом, которого Густав видел в лавке китайца Ма-Фу (с. 123): «…его руки, большие как деревья, вырастают прямо из плеч и, раскинувшись, заключают в благословляющее объятие все, что попадается ему на глаза».
177
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 285.
«Аугустус», – представился он. Имя Аугустус («возвышенный, священный») в древности присваивалось только нуминозным объектам – например, правителям, ведущим свое происхождение от богов (Niehoff, S. 443); Аугуст – одно из имен, полученных Янном при крещении.
178
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 288.
Я подгреб к этому месту. И стал махать ныряльщикам, отдыхающим на причале: чтобы они приплыли сюда и помогли мне. Ни один из них даже не шелохнулся. Образ Аугустуса, видимо, соответствует алхимическому образу «царского сына» (filius regius). Юнг в работе «Парацельс как духовное явление» (1941) излагает этот мотив так (Дух Меркурий, с. 112–114, 116):
Об этом томящемся на дне моря «царском сыне» (regius filius) пишет в своих «Symbola aureae mensa» (1617) Михаил Майер: «Живет он в глубине морской и взывает оттуда: Кто вызволит меня из вод и выведет на сушу? Но даже если многими услышан крик этот, никто, движимый состраданием, не берет на себя труд отправиться на поиски короля. Ибо кто, говорят они, станет бросаться в воду? Кто станет рисковать собственной жизнью, чтобы отвратить опасность от другого? <…>» <…>
В действительности это [царский сын. – Т. Б.] – тайная субстанция превращения, изначально падшая или изгнанная с высочайших высот в темные глубины материи <…>, где и ждет своего избавления. Но никто не отваживается спуститься в эти глубины, дабы собственным превращением во тьме кромешной, претерпев пытку огненную, спасти и своего короля. <…> «Маге nostrum» [ «наше море») алхимиков обозначает темень в их собственных душах, мрак бессознательного. <…> Когда Деяние вдыхает в сына жизнь, тот превращается в «огнь воинственный» – или в «огнеборца».
В другом месте Юнг говорит (Психология и алхимия, с. 332):
Как зерно огня лежит, заключенное в hyle [материя, вещество], так Царский Сын находится в темных глубинах моря словно мертвый, и тем не менее живой и взывает из бездны: «Кто бы ни освободил меня из вод и вывел меня на сухую землю, тому я дам вечные блага».
Неожиданный смысл эпизод гибели Аугустуса обретает при сопоставлении с пьесой Янна «Томас Чаттертон» (1953). Там ангел Абуриэль говорит молодому поэту (Чаттертон, с. 119): «Ты переоцениваешь свою гордость, свои распутства, торгуешь убеждениями и жертвуешь глубиной внутренних видений ради расхожих рифм». Возникает мысль, что и море, в которое ныряет Аугустус, – сфера «глубинных видений»; что за свою способность быть посредником между внутренним и внешним мирами он и получает монеты от «иностранцев».
179
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 288.
Эта смерть – мое дело. См. выше (с. 275): «И не сумел бы потом иметь дело ни с одним другим».
180
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 291–292.
Город остался позади. Дорога поднималась в гору. Она извивалась, состояла из криволинейных отрезков. Тщательно возделанные поля сменялись насаждениями пальм и смоковниц. См. комментарий на с. 797–798 («Мы, спотыкаясь, прошли по булыжной мостовой…»).
181
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 292.
Наконец мы добрались до каштанового парка. Каштан (castanea) назван так в честь «девственной» (casta) нимфы Ней (Nea), которая приняла добровольную смерть, чтобы спастись от домогательств Юпитера, и была превращена им в это дерево.
182
Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 293.
Я увидел его зеленые глаза. <…> И только потом – гигантскую неухоженную бороду, подбирающуюся к самым глазам. Что на этом лице есть и пятнышки бледной кожи, я осознал лишь позднее. Борода – не столько седая, сколько рыжая. Напоминающая могучее, нисходящее пламя. Лоб – восковая безжизненная пластина; редкие волосы на голове, взбитые, как парик… Образ доктора многозначен. Зеленый цвет вообще ассоциируется с Венерой, с надеждой: зеленые глаза, как писал раньше Хорн (с. 334), характерны для потомков гуанчей, истребленных коренных жителей Канарских островов. «Пятнышки бледной кожи» – признак, сближающий доктора с Аугустусом, у которого «на одном предплечье осталась светлая полоска, похожая на белый браслет» (с. 284). (Возможно, этот признак намекает на связь с реальным, а не только со сновидческим миром, все жители которого «черные», см. с. 779.) Образ «нисходящего пламени» возникает здесь не в первый раз: фигура негритянки, с которой спал Густав, представляла собой «инверсию светящего пламени» (с. 269); была и буря у берегов Африки, когда «небо вдруг озарилось многоцветным пламенем, нисходящим» (с. 273). Огненная борода могла бы быть у сатаны, ср. слова Иблиса (сатаны) в Коране (сура 38, 77; перевод И. Ю. Крачковского): «Он сказал: „Я лучше его [человека. – Т. Б.]: Ты создал меня из огня, а его создал из глины“». Можно усмотреть в докторе образ Тифона или отождествлявшегося с ним египетского Сета (божества ярости, песчаных бурь, разрушения, смерти). Но важно, что у Янна характерные черты доктора (борода, волосы) описываются как подобие маскарадного наряда. О возможности отождествления доктора с Юпитером см. предыдущую сноску и ниже, с. 826.
