Текст книги "Мир Дому. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Денис Шабалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 87 (всего у книги 98 страниц)

Оказывается, и Гексагон, и Джунгли, и Завод над нами – все это части огромной шахты под названием АКМИ. По‑другому – объекта «Преисподняя». Аварийный бункер глубокого залегания или как‑то так. Оказывается, построен он не машинами – а людьми. Оказывается, построен лет сто назад, а может, даже и больше – и только после этого был захвачен. Но не машинами – а, опять же, людьми. Из других стран, которые тогда еще существовали на поверхности. И лишь потом эти люди ушли, согнав в Гексагон десятки тысяч тех, кому не повезло. Эти сведения – новость для меня: ведь мы, обитатели бетонных трущоб, почему‑то всегда думали, что именно машины и заправляют всем на свете…

Дальше – больше. Оказывается, раньше на Земле – это я знаю, это планета, на которой мы живем, – существовало много разных государств. Этаких больших общин, где жили люди, говорящие на одном языке. И мы, обитатели Гексагона, вроде как русские… Это я тоже приблизительно понимаю – но очень и очень смутно. Я не понимаю различия между русским и каким‑то другим – и внимательно слушаю Ваську, пытаясь понять рассказ Комбрига.

Примерно лет сто назад – а может, и больше, точных сроков Комбриг не назвал – случилась большая война, в которой русские оказались не на высоте. Но, как говорит Комбриг, это простительно, так как воевали они против многих других государств. Что ж… такова жизнь. Что здесь, что на поверхности, что сотню лет назад, что сейчас – житуха не отличается честностью и игрой по правилам… Но они, эти русские – а вернее, мы, я почему‑то чувствую, что мне придется привыкнуть к этому – сумели дать обратку. Да такую, что забрали с собой в бездну всех, кто решил на нас залупнуться. Здесь я торможу Ваську и самый децл горжусь – русские оказались крутыми пацанами, и мне нравится, что корнями я принадлежу к этой общине.

Впрочем, на этом не закончилось. Спустя какое‑то время где‑то далеко на юге в результате катаклизмов всплыл какой‑то то ли остров, то ли гора. И там объявились те, кто, как сказал Комбриг, и зажег войну. Они очень быстро стали буграми в новом мире, так как сохранили общак – и ресурсы, и средства, и технологическое превосходство – и теперь диктовали новые правила. Хотя и мира‑то осталось – хрен да маленько…

– Кто же такой Комбриг? – спрашиваю я. – Если русские похерились…

– Похерились – да не все… – задумчиво отвечает Васька. – Я поняла, что от русских все же остались осколки. Разные общинки, там, бандочки, деревеньки… И немало. И Комбриг с людьми пытается их объединить. Они называют себя «Комитет‑С». И Гексагон – одна из наиболее важных задач. Вот что нам предстоит.

Я киваю. Да. Неслабо, с‑с‑сука… Пока мы пыжимся и выживаем, деремся здесь у своего корытца – в мире раскручиваются охренеть события и интриги. Даже стремно становится от понимания… Но если это и впрямь организация – значит, Комбриг не соврал. Поддержка извне – будет. И это радует меня больше всего.

– Ты заметил, что он другой? – помолчав немного, вдруг спрашивает Васька.

– Комбриг?

Она кивает.

– Да. Не такой, как мы. Он как…

– Как Ефим, – говорю я. Конечно, я заметил это, сестренка. Так заметил, что аж сам охренел.

Васька снова кивает.

– Ефим был настоящим человеком. Не то что мы. И знаешь, что я еще поняла?.. – она ухмыляется и смотрит на меня. – Ты, Лис, здорово влип. Ты можешь врать сам себе – но я это вижу. Ты почти с самого начала разговора увяз в этом седом мужике. Попал под влияние. Тот момент, когда он ткнул тебя носом в свой автомат… я думала, что ты там же и взорвешься. На говно изойдешь. А ты, гляди‑ка, – смолчал… Ты даже мата стал меньше изрыгать! Подражаешь?.. – она хитро усмехается.

Я молчу. Я понимаю, что она права. Но я смотрю вглубь себя… и вижу, что совсем не против. Этому человеку хочется подражать, на него хочется равняться – и во многом это детские воспоминания о Ефиме говорят во мне. Батя Ефим много вложил в меня – пожалуй, больше, чем я подозревал сам, – и это все теперь рвется на поверхность и уже берет верх. Именно батя Ефим показал мне, что «человек» – может звучать достойно. Что человек может быть не только тварью, выискивающей, где бы поплотнее и повкуснее набить брюхо, трахнуть бабу покрасивше и влить в себя пойла позабористее. Что у человека обязательно должны быть такие вещи, как честь, достоинство, принципы, сострадание и добро. Должны быть какие‑то высшие цели, мечты, устремления… Что вся эта мерзость, царящая вокруг, – не более чем налет. Хоть и жирный налет, толстым слоем улегшийся поверх. И я чувствую, как при всей моей свинской циничности и расчетливости меня неодолимо тянет быть похожим на него…

– Ну попал – и попал. И чо?.. – вяло огрызаюсь я. – Разве это плохо?

– Как сказать… – Васька пожимает плечами. – Я думаю, что все то, чем является Комбриг, – хорошо… но не для нас. Для другого мира, других обстоятельств и окружения. У нас же… Будь мы другими – не выжили бы.

– Вспомни про Дом. Житуха там пострашнее… Думаешь, мир Комбрига мягче и добрее, чем наш?

Васька качает головой.

– Не думаю. Наверняка он страшнее и опаснее. Но дело в другом. Дом целен внутри себя, а Гексагон – нет. Дом – это крепкая скорлупа, которая боится только внешнего врага. У нас же все по‑другому. Пусть они живут в состоянии постоянной войны – но мы живем в постоянной разрухе, дерьме, свинстве и предательстве, когда человек человеку тварь и говно. Община Дома – это крепкая семья; а здесь ты можешь доверять только самому ближнему окружению. Да и то не всегда…

– Тем больше у нас причин развалить здесь все к чертовой матери, – мрачно говорю я. «И то не всегда». Это верно. Это она наверняка о моей бывшей прошмандовке. – И только что ты еще больше меня в этом убедила…

Ближе к вечеру меня снова дергает Комбриг. Я ухожу в Смотровую, запираюсь на ключ изнутри – и вентиляцией ползу до ближайшего короба, где меня ждет Хрыч. Наш геройский домовик‑доходяга теперь за проводника. Я еще не освоился в паутине Тайных Троп – к тому же здесь стоит полная тьма, а у меня нет фонаря – и он уводит меня в свою каморку. Вдобавок ко всему у Хрыча какие‑то дела с Доком – я получаю для него мелкую склянку, до половины заполненную белым порошком. Я не знаю, что это – но в их дела не суюсь. Только сдается мне, что это не ванилька для торта или, там, сахарная пудра, а дрянь куда забористее…

– Сегодня мы сходим в одно интересное место, – говорит Комбриг. Он поджидает меня в берлоге домового. – Идти туда долго и временами прохладно – так что тебе нужно приодеться. Хрыч, выдай ему хламиду.

Домовой тычет пальцем в гвоздь у двери, на котором висит его тряпичная накидка. В другой руке у него зажат пузыречек.

– Забирайте. И валите, мне ща будет не до вас.

Комбриг морщится, но молчит. И только когда мы выходим за дверь – презрительно сплевывает в сторону.

– Наркот…

Что и требовалось доказать.

– У нас тут много таких, – говорю я. – Что поделать… Житуха говно, и многие пытаются раскрасить ее красками поярче.

– Ты‑то хоть не вляпался в это?

– Не‑е‑е. Я сторонюсь. Оно мне в хер не впилось… У бугров есть Нора.

Комбриг мрачно угукает, включает фонарь и, сунув мне в руки такой же, коротко кивает – пошли.

Мы идем. Мы идем узкими коридорами, где время от времени попадаются такие же узкие дверки или темные ответвления в неизвестность, мы лезем связными потернами, где толстыми бронированными змеями ветвятся черные кабеля, мы ползем воздуховодами, где воздух иногда чист, но иногда вдруг тянет запахом говна из Пищеблока, мазутом или раскаленным металлом из цехов… Время от времени Комбриг поглядывает на планшетник, руководствуясь схемой на экране – но я и не глядя чувствую, что мы неуклонно поднимаемся вверх. С каждым коридором, каждой потерной хоть на метр‑полтора‑два – но вверх.

– Куда мы идем? – на очередном повороте спрашиваю я.

– Ты никогда не думал, почему Гексагон называют Восьмиугольником? – вместо ответа спрашивает Комбриг. – Ведь гексагон, если ты знаешь, конечно, – фигура из шести углов…

– Тут косяк, ага, – киваю я. – Но я особо не задумывался. Да и чо толку башку ломать? Кто знает – тот не скажет.

– Гекасагон строился в несколько этапов, – говорит Комбриг. Мы повернули в новый коридор и теперь медленно пробираемся вперед. – И первая очередь строительства – это северный, южный, восточный и западный модули. Именно на этапе первой очереди он и получил название «Гексагон».

– Но здесь тоже косяк, – возражаю я. – Четыре модуля. Всего четыре угла…

Он поворачивает голову и в рассеянном свете фонаря я вижу на его лице ухмылку.

– Шесть. Вот именно потому, что уже тогда их было шесть. Кроме четырех модулей, расположенных по стронам света, уже тогда он имел еще два. Нижний нашли ваши капо и сделали там Нору и Лабиринт. Но верхний модуль еще более секретен, и туда просто так не попадешь…

Ах ты ж… Вот это подача! Я даже останавливаюсь на пару мгновений – нужно же переварить этот новый финт. Неожиданно! Хотя… наверняка меня ждет еще немало открытий, и верхний модуль – не самое убойное.

Я снова трогаюсь с места и догоняю Комбрига, уже ушедшего вперед.

– Мы идем туда?

Он кивает.

– Потом, когда добавили четыре промежуточных модуля, его стоило бы переименовать – но латинское название уже как‑то прижилось. По крайней мере, так мне говорили те, кто знал людей, которые его строили. Но прижилось и наше русское слово – «Восьмиугольник». И так оно и пошло. Такой вот дуализм.

– И чтоб туда попасть, нужно лезть этими ебенями? – удивляюсь я. – Как‑то оно не продумано…

– Есть еще два перехода из Центрального модуля. Но Смотрящий не знает о них, хотя наверняка и ходит мимо по десять раз на дню. Только мы, уж извини, не пойдем через Центральный. Придется вот так, ебенями…

– Не больно и хотелось, – ворчу я. – В Центральный, сука, скажешь тоже… А что там? И нахрена нам туда?

– Верхний модуль – это не модуль в полном смысле слова. Это небольшой блок, в котором расположен дублирующий пункт наблюдения Восьмиугольника. Туда сходятся линии коммуникаций, оттуда можно управлять камерами и микрофонами, там в оружейке есть кое‑какие стволы и снаряга. Но это и все. Это именно что НП, наблюдательный пункт. Оттуда нет возможности управлять техпроцессами Гексагона – и уж тем более Завода. Только подсматривать. Ну и еще кое‑какие мелкие функции… Кстати – именно оттуда я наблюдал за тобой. И в Доке, и в Пищеблоке, и в остальное время.

– Да уж… – ворчу я. – Я ж думал, что это машины за мной наблюдают… А в Доке так и вообще чуть не обосрался…

– Ну извини, братец Лис, – усмехается Комбриг. – Нужно было за тобой немного посмотреть… Подойдешь ли для наших целей. Вот и приглядывал.

Он вдруг останавливается – и я оказываюсь припечатанным его мощной ручищей к бетонной стенке. Я понимаю, что это не его сила, что это сила скафандра – но мне от того не легче: ручища давит на грудак словно пресс, выжимая воздух из легких…

– Ты чо, внатуре… – шепот звучит хрипло – но Комбриг слышит. Он быстро осматривается – и тычет пальцем в узкую расщелину коридора, которую мы прошли вот только что.

– Спрячься! Фонарь долой! И тише там!

Морда у него настороженная и очень серьезная – и я понимаю, что лучше подчиниться. Я отползаю назад, ныряю в коридорчик, и последнее, что я вижу, – как он нахлобучивает на голову шлем. Кажется, будет заварушка…

Я примащиваюсь поудобнее, собираясь подглядеть из‑за угла, – но меня ожидает сюрприз: свет его фонаря гаснет и коридор заполняет тьма. Я замираю – и вдруг ловлю себя на мысли, что мне страшно. Мы ушли уже далеко – и если сейчас Комбригу придет амба, я уже не выйду самостоятельно. А он еще и в прятки играть задумал… Че за херня? Но я продолжаю лежать на одном месте, пытаясь ловить каждый шорох… и вдруг слышу где‑то там, дальше по коридору, цокающие звуки. Цок‑цок – цок‑цок… Раз‑два – раз‑два… Кто‑то приближается – и Комбриг услыхал его куда раньше меня. Слух у него, конечно, охренеть… Но слух ли?

Существо, кажется, четырехногое – по крайней мере я отчетливо слышу эти очереди из четырех легких ударов в бетон. И мне в голову сразу приходят монтажники. Кажется, у них тоже четыре лапы. С‑с‑сука, и угораздило же встретиться с таким в узком коридоре! Разве что доспех Комбрига выручит, не даст подохнуть…

Возня, короткий всхрип, удар тяжелого тела о пол, легкий звяк металла… и я слышу голос Комбрига:

– Братец Лис! Где ты там? Можно выходить.

Снова включается фонарь. Я выглядываю из‑за угла – ну точно. Тело монтажника громоздится на полу – а Комбриг отирает о его спецовку нож и пихает в ножны.

– Быстро ты ускребся… – уважительно говорю я.

– А чего рассусоливать…

– Как ты смог услышать?

Он ухмыляется.

– Это не я. Нет, конечно, и мы кой чего могем… но с возрастом, понимаешь ли, организм начал малость подводить… Уж скоро шестьдесят годков как‑никак. Ничего не поделаешь, биология, – он разводит руками. – Все дело в нем, – и он касается таблетки за ухом. – Это шунт, процессор нейроинтерфейса, завязанный на ДСЛ. Без него невозможно управление скафандром. ДСЛ с помощью лазерных микрофонов, встроенных в шлем, снимает окружающие звуки. И так как шлемак не надет – а значит, отключены и наушники – его искин оповещает меня посредством интерфейса. Словно знаешь… такой тихий шепот в голове.

– Обычно когда голоса в голове – это кукуха поехала, – я ухмыляюсь. Но я, признаться, поражен. Ничо такой скафандр. Вот бы и мне такую хреновину…

– Технологии, – пожимает плечами Комбриг. – Слышит ведь не ухо, слышит мозг. Ухо только принимает звуковые сигналы, которые барабанная перепонка передает в мозг. А мозг уже распознает и идентифицирует. Здесь такой же принцип.

– И там, наверно, и какой‑нибудь ночной визор встроен?

– Встроен. И ПНВ, и дальномер, и лазерный сканер и много чего еще. И хватит здесь торчать, – он пинает ботинком дохлую тварь. – Этот, похоже, с того раза еще от стада отбился. Вот и шарится теперь по лабиринтам. Карты этой части у них нет и быть не может – вот и заплутал. Бак‑то пустой у него. Ему и так уже недолго оставалось…

Мы идем дальше – но эта встреча приоткрывает дверку с вопросами у меня в голове. Получается, что монтажники здесь нередкие гости, если один из них смог забраться даже в секретную часть? И я задаю этот вопрос Комбригу.

– Да, мы уже близко к НП. И да, это уже секретная часть сети обслуживания. Но насколько я знаю – есть несколько переходов из одной в другую. Клещ мог заплутать и случайно пройти через отделяющий тамбур. А уж как сумел… – он пожимает плечами. – Мог и замок на двери отказать – этой громадине больше сотни лет, и уже очень давно она малообслуживаема. Поломки случаются.

– А в несекретной части? Они постоянно шарятся? И как с этими тварями домовики уживаются?

– Вроде бы клещей запускают только если есть какие‑то серьезные работы. Точно не знают даже Док и Армен. Поэтому и я ничего тебе не подскажу. А насчет домовиков ты сам видел. Если клещ находит домовика – давит его безо всяких там угрызений. Ну и они тоже не отстают – правда, нападают по трое‑четверо. Так что и здесь тоже выживает сильнейший…

– Но тогда получается, что машины знают о домовиках?

Он пожимает плечами.

– Даже если и так – что с того?

– Устроили бы облаву, вытравили всех.

– Возможно, Смотрящий не обладает настолько обширным контингентом клещей, чтоб вытравить домовиков раз и навсегда.

– А кадавры?

– Коммуникации обширны и запутаны, всех карт у Смотрящего нет. Запустить десятка четыре боевых единиц и поглядеть, что из этого получится? – Комбриг усмехается. – Не настолько он глуп. Да и смысл вообще? В Гексагоне Смотрящий царь и бог. Вернее – был до последних лет… Он в полной безопасности, вокруг круглосуточная охрана. Зачем ему лишний гемор на жопу? Чем ему, Гексагону или Заводу может угрожать два десятка бомжей, кое‑как сводящих концы с концами? К тому же затей он полномасштабную войну с домовыми – это может просочиться наверх. Тогда придется слать отчет. Куда задействовал модифицированные ремонтные единицы? Куда кадавров посылал? Зачем? Ах, у тебя там вши завелись?.. А может, ты еще и не весь объект контролируешь?.. А не направить ли к тебе инспекцию?.. Вот оно ему надо?

Пожалуй, это разумно. С такого бока эти яйца я еще не рассматривал… Я понимаю, что все время забываю об этом новом для меня – что над Смотрящим могут быть другие смотрящие. Мир, оказывается, куда сложнее и многограннее, многообразнее, чем я представлял до недавнего времени…

– И ты знаешь их? Этих смотрящих над Смотрящим?

– Имею представление… – неопределенно бормочет Комбриг. – Но тебе это не нужно. Не забивай голову. Да и не до того уже, – и он, врубив фонарь на максимум, тычет им вперед. – Мы на месте.

Мы и правда на месте – фонарь высвечивает гермодверь с поворотным кругом. Комбриг берется за него, проворачивает, тянет дверь на себя – и массивная стальная плита отваливается. Внутри темно – но стоит только шагнуть за порог, автоматически включается свет, и я вижу обстановку. Впечатляет, с‑с‑сука…

С этой стороны немалых размеров зал. Он квадратный, сторона, пожалуй, метров сто. Центр его пуст, а вдоль каждой стены разгорожены ячейки‑отсеки. Я медленно иду вдоль и читаю надписи на табличках, свисающих на тонких стальных нитях с потолка: «КПП», «КХО», «Кросс», «ДП “Заборчик”», «НП‑2“Восьмиугольник”», «Отсек отдыха дежурной смены», «МТО»… Отсеки открытые, и я вижу внутри самую разнообразную аппаратуру: в кроссе – связные стойки, на НП – целая витрина экранов, пульт управления камерами и телефонный коммутатор, в отсеке КПП – он у самого входа – стол с монитором и шкафы с документацией. Закрыты здесь только два отсека – комната отдыха и КХО.

– Че за херня? – я тыкаю пальцем в дверь со странной надписью «Заборчик».

– Позывной этого узла связи, – разъясняет Комбриг. – ДП – это «дежурной пост». В этой комнате сидел дежурный связист. Если какая неисправность – устранял. Кроме того, сюда сходятся некоторые секретные ретрансляторы внутри Гексагона, которые не завязаны в общую сеть. Да, именно так – искин Завода не видит их. Именно через эти ретрансляторы я ломал КШР‑400.

– И Завод не смог отследить?

– Он увидел только неизвестно откуда возникший сигнал, переподчинивший механизм. Сигнал появился – и спустя короткое время исчез. Искин может заморочиться и попытаться установить причину – но для этого ему нужен персонал, обслуживающий коммуникации. Клещи. А с этим у него как раз туговато… И кроме того, даже если и обнаружить данный ретранслятор – он работает по беспроводной технологии. Провода нет – след теряется; поди пойми, куда уходит сигнал. Этот НП с такой целью и строился.

Я внимательно слушаю – и киваю. Комбриг хорошо объясняет, и сказанное понятно даже такому техническому бездарю, как я. Первый ретранслятор беспроводной – и он наверняка кидает сигнал на второй. И уже со второго сигнал может уходить на кросс НП‑2. А может и не уходить, а прилетать на следующий, подобный же, ретранслятор. И так по цепочке. Попробуй‑ка отследи…

– А КХО это…

– Комната хранения оружия, – снова поясняет он. И ухмыляется, глядя на меня: – Ты дверь‑то не дергай, все равно заперто. После сюда заглянем. Сначала туда…

Туда – это в отсек с надписью «Восьмиугольник». Тот самый, где множество экранов и пульты управления. Здесь же стоят и два кресла – и Комбриг опускается в одно из них.

– Вот оно. То, о чем я говорил, – он щелкает какими‑то тумблерами – и пульт оживает, загораясь красными, желтыми и зелеными огоньками. – С этого пульта мы можем вести наблюдение практически за всей территорией Гексагона и Завода. За исключением тех, где камеры и микрофоны физически отсутствуют. Вот, например, ваш Пищеблок; а вот – Плац; или первый уровень Центрального модуля… – говоря это, он щелкает переключателями, и на экране одна за другой сменяются картинки. – Что еще важнее – сюда сходятся картинки не только с камер, которые известны Заводу, но и с тех, о наличии которых ему неизвестно. Дополнительные камеры, завязанные только на НП‑2 и имеющие питание от подстанции Центрального модуля.

Я киваю – но на самом деле мне это не очень интересно. Куда больше интересует другое – те слова, которые я услышал вот только что…

– И много таких помещений, где камеры физически отсутствуют?

Комбриг ухмыляется.

– Зришь в корень. Я дам тебе список, нужно будет заучить наизусть. Ты должен знать их все. В ближайшие недели предстоит много переговоров – и может так случиться, что тебе придется контактировать с людьми по всему Гексагону. Лишние подозрения нам ни к чему.

Он отключает пульт и витрину мониторов и поднимается.

– Теперь дальше.

Дальше мы идем к отсеку отдыха персонала. Дверь здесь не заперта, и мы входим внутрь. Стол, диванчики, креселки, дальняя стена вся сплошь в трехъярусных нарах. Наверно, это называется как‑то по‑другому, потому что они мягкие и с матрасами – но для меня это нары, я не знаю других названий.

– Смотри сюда, – Комбриг показывает мне на кучку рюкзаков‑баулов в углу. – Это на тот случай, если нас, как я и говорил, разнесет в стороны. Поднимаетесь сюда, берете рюкзаки – и валите до условленной точки. Здесь – пять рюкзаков. Там еда, вода, медицина, комплекты белья и комбезов, обувь. Еды на две недели, воды примерно дней на пять экономного использования. В скатке теплая одежда и спальники. Есть и боезапас. Оружие я добавлю после того, когда буду уверен, что вы не перестреляете друг друга. Да, мы будем учиться, – кивает он в ответ на мой удивленный взгляд. – И ты, и твои бугры, и многие из наших будущих активистов. Без оружия провести операцию не представляется возможным. У нас есть три десятка стволов – попробуем распорядиться ими по уму.

Вот это дело! Я радостно ухмыляюсь и потираю руки. Хорошо, когда в руках есть что‑то, что можно противопоставить машине! Однако Комбриг малость опускает меня на землю…

– Особо не радуйся. Ни с машиной, ни с кадавром вы не справитесь. По крайней мере – один на один. Разве что всей кучей. Потому и держаться вам нужно будет вместе. И лучше бы вы вообще никого не встретили на пути…

Все это хорошо – но я вдруг понимаю, что с того момента, когда я говорил про братьев‑бугров, обстоятельства малость изменились… И в этой куче не хватает еще одного рюкзака…

– Пять – мало. Нужно шесть. Есть одна девчуля… – я усмехаюсь. – В общем, она пойдет с нами.

– В курсе, – кивает Комбриг. – Док доложил. Шестой рюкзак накидаешь сам. Все нужное найдешь в отсеке МТО.

Я киваю. Сам так сам. Даже еще и лучше.

– Идем дальше.

Мы идем. Дальше – это самый центр зала. Здесь Комбриг останавливается под массивным коробом воздуховода, здоровенным наростом висящим под потолком. Аккуратно подталкивает меня в сторону – и дергает за тросик, уходящий в короб. Внутри что‑то громыхает, распахивается люк, и наружу вываливается складная лестница. Сюрприз, сука…

– Это и есть аварийный выход, – Комбриг усмехается – наверно, на роже у меня написана полная растерянность. – Никакой электроники, никакого электропитания. Внутри короба найдешь дверь с поворотным кругом. Такая же, как и на входе в этот НП. А там уже путеводитель расскажет, как идти.

– Ты у меня его, кстати, забрал, – ворчливо отвечаю я.

– Найдешь в своем рюкзаке, в боковом кармане. Там бирочка пришита – «Лис».

– Понял, – я киваю. И кошусь на стальную дверь с надписью «КХО». – Ну а теперь? Можно уже в оружейку?

Комбриг улыбается.

– Пошли…

Оружейка довольно просторная. Не знаю, чего я ожидал здесь – действительность довольно прозаична. Бетон, здоровенные железные шкафы и такие же ящики. Один из них вскрыт, и внутри зеленеют железные коробки.

– В коробках патроны? – спрашиваю я. – А в шкафах, я так понимаю, стволы?

– Коробки называются цинками. Они запаяны для большей сохранности патриков. Впрочем, оружие тоже в масле – обслуживание, судя по журналу, проводилось регулярно, и перед тем, как законсервировать пункт, его залили маслом. А шкафы – это «пирамиды». Называются так. И да, там это все и хранится.

Комбриг дергает дверь крайней пирамиды, лезет внутрь, вытаскивает наружу автомат – и разворачивает его, освобождая от промасленной бумаги. Тускло блестит сталь – и я чувствую, что мои руки помимо воли тянутся к этой машинке для войны. Она, эта машинка, очень компактная и от нее прямо‑таки веет холодной мрачной угрозой…

– Это автомат Калашникова. Проще говоря – «калаш». Калибр семь шестьдесят два на пятьдесят один. Этого маловато – но в умелых руках да с бронебоями для четырехсотого вполне хватит, – он откладывает автомат на стол, снова лезет в шкаф и вытаскивает бандуру побольше. – А это – пулемет. Того же Калашникова. ПКМ. Это уже поинтереснее игрушка. Пожалуй, ваш Смола с ним вполне справится. Есть еще барабанные гранатометы, несколько штук – но это уже потом покажу.

– Сто лет прошло… Оно в порядке?

– В полном. Разве что могут возникнуть проблемы с патронами… Но мы отстреляем контрольную партию, проверим примерный процент осечек. Из того и будем исходить.

– Сейчас отстреляем? – удивляюсь я. – И где стрелять?

– Не сейчас. Чуть позже. А стрелять будем прямо тут. От стены до стены почти сотня метров – вам для тренировки за глаза хватит. И главное, что никто не услышит – толща породы не пропустит звуки ни в Гексагон, ни на Завод.

– Когда? – требую я. – Когда начнем?

Он усмехается.

– Эк тебя расквасило… Наберись терпения. Мы здесь уже полчаса, да шли час. Да еще обратно столько же. А скоро отбой, и ты должен быть на месте.

– Какого ж хрена ты меня сюда притащил?.. – ворчу я. Я чувствую себя ребенком, которого поманили конфеткой, но так ее и не дали. – Бля, да хоть подержать что ли дай…

Комбриг улыбается и передает мне ПКМ.

– Держи. Полапай немного. Зачем притащил, спрашиваешь? А чтоб тебе убедительности добавить. Чтоб красноречие твое подхлестнуть. Чтоб ты сам увидел, что это не какая‑нибудь мифическая хрень – здесь все по‑настоящему, и нам вполне по силам поджечь Гексагон. И чтобы показать тебе эвакуационный выход, которым ты с пацанами сможешь уйти, если что не так пойдет. Ну? Что чувствуешь? Есть бонус к убедительности и красноречию?

Я держу в руках пулемет. И да, я чувствую. Чувствую, как от него в меня течет злая сила, энергия высокого напряжения. Единожды взяв в руки оружие, раб уже вряд ли станет подчиняться. А мы и есть эти рабы. Мы не видим нормальной жизни, мы приговорены к вечной пахоте, мы работаем от зари до зари, с рождения до скорой смерти. Но я держу в руках пулемет – и слышу его голос. «Иди и дерись. Докажи, что ты не раб. Вот она, свобода; протяни руку и возьми ». И я криво ухмыляюсь.

– Бонус есть, – хрипло отвечаю я. – Спасибо, брат Комбриг. Такой бонус, что… Нужно привести сюда ребят и показать им все это. Тогда нашего общего бонуса на весь Гексагон хватит.

Комбриг кивает и забирает у меня пулемет.

– Этим мы в ближайшее время и займемся. А теперь давай‑ка переместимся в комнату отдыха. Побеседуем на предмет общения с номерами. Просто подскажу тебе варианты, кого и чем можно будет взять…

Обратно мы возвращаемся прежним путем. Та же тьма, те же бесконечные коридоры, переходы, потерны и воздуховоды. Все вроде бы то же самое… но только, чуется мне, что я теперь другой. И я догадываюсь, что повлияло. Оружие. Настоящий ствол в руках. Этот здоровенный пулемет, дающий мощнейшее ощущение какой‑то внутренней собранности, уверенности в себе и силы.

– Надо обязательно прогнать всех через оружие, – говорю я в спину Комбрига. Он снова идет впереди, прокладывая путь. – Пусть увидят и подержат в руках…

– То ли еще будет, когда стрелять начнем, – я слышу его смешок – кажется, Комбриг догадался, что я испытываю. Или по роже моей понял. – А ты, братец Лис, оказывается, ганофил…

– Чего‑о‑о?..

– Ганофил. Человек, которого прёт от оружия. У нас – тех, кто оружие из рук по жизни не выпускает, – есть такая поговорка: ганофилия – это как нимфомания; вроде и болезнь – а как приятно… Смех смехом, но от истины недалеко.

– Сам дурак… – бурчу я. Но, понятно, шуткой. Мне почему‑то нравится, что он говорит.

Он снова коротко усмехается.

– Но ты же почувствовал, а?

Почувствовал ли я? Да в полный рост! Я даже не подозревал, что так отреагирую. И я упрямо повторяю:

– Нужно чтобы все прошли через оружие. Нужно, чтоб хотя бы один из десяти ощутил…

– Боишься, что иначе не поднимем людей? – скорее утверждает, чем спрашивает он.

Я что‑то гукаю. Я не хочу об этом думать – но опасения есть… Ненависть – да, копится. Но я сужу лишь по себе да ближникам. По братьям‑буграм, по номерам, кого знаю лично и с кем иногда контачу. Но что с основной массой? Что будет с этим поголовьем крыс, когда мы начнем? Не попрячутся ли по норам?

– В психологии есть такое понятие – «выученная беспомощность», – говорит Комбриг. – Это такое состояние человека или животного, при котором они не предпринимают попыток к улучшению своей жизни, хотя имеют немалые шансы. Появляется она как раз в таких вот условиях – когда нет возможности воздействовать на отрицательные обстоятельства среды вокруг тебя. Человек становится пассивным, отказывается от действия, не желает ничего менять. Даже и тогда, когда появляется возможность. У людей, согласно некоторым исследованиям, выученная беспомощность сопровождается потерей чувства свободы и контроля, неверием в возможность изменений, неверием в собственные силы. И особенно хорошо это видно в концлагерях. Когда колонну, состоящую из многих сотен людей, конвоирует или охраняет всего пара десятков надзирателей – люди могут броситься на них и отобрать оружие. Но колонна послушно идет к месту расстрела. И даже когда начинают стрелять – они так же покорны. Первый десяток на рубеж – залп – в ров; второй десяток на рубеж – залп – в ров. Я знаю. Я прошел через это.

– И как с этим бороться?

– А личным примером. Нужно только показать, что все серьезно. И предварительно пустить слушок. Пусть каждый нюхом чует – что‑то готовится. И пусть знает это – даже не явно, без подробностей… Тогда каждый примерит на себя эту шкуру и хотя бы будет готов, когда начнется. И когда начнется – покатится как снежный ком.

– Может узнать Смотрящий, – хмуро отвечаю я. – И принять меры. Нагнать кадавров… Или задружиться с Заводом и пригнать машин.

– Нам только того и надо. Чем больше контроллеров вернется из Джунглей – тем лучше. Прихлопнем разом. Не забывай про удар снаружи.

Я не забываю. Как можно забыть то, на что возлагаешь самые большие надежды?

Я шагаю вслед за Комбригом – и самые разные мысли одолевают меня. Но среди них есть одна, которая не дает мне покоя. Неужели Док и Армен внедрены сюда специально для подготовки к восстанию? Ведь они живут здесь уже очень давно. Так давно, что я даже мелким помню их. И десять лет назад, и вроде бы даже двадцать… Информация наверняка собрана задолго до сегодняшнего дня. Почему же Комбриг и его люди столько ждали?..