Текст книги "Мир Дому. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Денис Шабалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 98 страниц)

Гришка равнодушно пожал плечами – подумаешь, дескать, мы тоже много чего изучили – но Серега знал, что ему слегка завидно. А вот сам он не завидовал ничуть, а даже гордился Знайкой. Все ж дружище, как не гордиться. Да и чему завидовать? У Илюхи одно лучше получается, у Сереги с Гришкой – другое. Разными путями пошли, каждый своим делом занимается – но все вместе на благо общины стараются.

Дед Никита нашелся спустя полчаса – ребята уже от безделья по залу разбрелись, за мониторы расселись. Оказалось – забыл совсем про экскурсию, запамятовал, отлучился куда-то по своим стариковским делам. Возраст… Пацаны, подтащив стулья, расселись вокруг, приготовились слушать. Серега с Гришкой – а с ними и Илья – подобрались поближе всех. Впрочем, тут подбираться долго не пришлось – дед Никита, завидев любимчика, завсегдатая Библиотеки, пальцем поманил и на скамью у стола указал.

Аккуратно отрезав ломоть хлеба, степенно нацедив себе кипятка и повторно залив пользованный пакетик чая, старикан откинулся на спинку кресла.

– Сразу скажу – много не помню, – деловито прокряхтел он, довольный вниманием молодежи. Пригубил, почмокал, оценивая вкус. – Даже можно сказать – почти ничего. Оно ведь как… да, помню я и солнце, и небо синее, и деревья… А потом черный провал – и паутина. Словно кусок башки выстригли. И тогда у всех так. Все, что знали и умели, вся память от прошлого – осталась, а как здесь оказались – хоть убей отшибло…

– Газ? – предположил Сашка Чуваков.

– Оно, скорее, так и есть, – кивнул старик. – Прорыв, по всему, разом всех и накрыло. И вроде бы мелькает что-то… – он покрутил пальцем вокруг головы, – но смутно этак, словно тени…

– А много тебе лет тогда было, дедуль? – спросил Гришка.

– А я знаю?.. Может, пять, может – десять, – пожал плечами старик. – Ясно, не младенчик, раз солнце помню. А сколько точно – не скажу.

Первые Дни… – он замолк, и глаза его вдруг затуманились, словно повернулись внутрь себя на шарнирчиках. – Первые Дни, сынки, это разговор особый… В Первые Дни-то и стало ясно, кто из нас чего стоит... Было тогда нас, почитай, тысяч десять. Спопервоначалу. Потом уж, за год, до семи…

– Умирали?.. – тихонько спросил Сашка.

– Принесет мать банку… – не слыша вопроса, медленно продолжал дед Никита, глядя куда-то вдаль, словно заглядывал в далекое прошлое, в те дни, когда был еще не седым скрюченным загогулиной стариком, а маленьким мальчишкой. – На складе получали. С банкой консервы четыре сухаря полагалось. И все это – на неделю. Запремся. Пока она суп варит – я в углу лежу. Скрючишься, брюхо руками к позвонкам прижмешь – все полегче. Дух с варева – с ума сойти! А голод жуткий, кишки друг дружку сосут… Из консервы получалось еды на трое суток. Сначала бульон мясной, его на сегодня, чтоб, значит, с голодухи заворот кишок не случился; завтра уже само мясо едим – волоконце отщипнешь, обсосешь во рту, зубами перемелешь в жижу и после уж только глотай; а на третий день сухари туда, в каструлю, где остатки бульона. Снова похлебка… Пока банка в доме – за дверь не думай. Разорвут. Свои же, кто не утерпел, сожрал консерву в присест, по коридорам караулят, тенями неслышными скользят, словно призраки. По духу чуяли, где есть… После уж, на четвертый день, когда снова в доме пусто – тогда можно выйти. И так – до следующей недели, в понедельник снова раздача на складах…

Крыс ловили, жрали. Хоть и мало тогда их было. А ящеров и змей вовсе не видали, после уж они откуда-то взялись… Вся надежда – склад, что в Доме имелся, да свиньи. Но разве прокормишь такую ораву? Десять тыщ человек!.. Куда там… Нормы урезали максимально, только чтоб ноги таскать. Как в блокадном Ленинграде, прости господи. А толку?..

Умирали, спрашиваешь? Умирали. Вечером спать ляжешь – из коридора кричит. Знаешь, как от голода кричат? Безнадежно, монотонно, на одной ноте… Долго, порой и всю ночь. И с каждым часом все тише, и тише, и тише… Утром выходим с матерью за водой – а он под дверью лежит. Неживой, конешно. Шел, упал, сил подняться нет, ползти – тоже. А выйти к нему никто и не вышел – сами такие же. День лежит, смотрит в потолок глазами мертвыми. Вечером придут солдаты, берут его в Отработку волочь. Четверо их – так они сами от голода шатаются. Унесут кой как. Все, прощай, человек. Кто просто тихо умирал; кто пытался своих же грабить, но потом умирал – сам ли, или солдаты помогали; кто охотился с ножом или арматуриной в пустых коридорах и после людей ел – и умирал в петле; кто до последнего на Периметре стоял – и потом все равно умирал, там же, на посту. Обныкновенно это стало. Обычно. Утром выползешь в коридор – а отсек напротив нараспашку. Выносят. Завтра – сосед справа. Послезавтра – через пять дверей или в конце коридора. У кого мать, у кого отец. Сын ли, дочь… Так три тыщи и перетаскали…

А раз собрались кто поотчаяннее, кому совсем уж край – и на ферму! Ферма тогда одна была, да не в Галерее, а на третьем уровне, где Убежище теперь. И давай штурмовать! Свиней-то раз-два и обчелся – так нет… Голод не тетка. Солдаты тогда сотни три народа положили. Прям с пулеметов резали толпу. Кровищи – море! А не пустили. Иначе, может, и не выжил никто, если б свинюш растерзали… Но и тоже, вишь, на пользу получилось. Всех, кого порезали, – на корм свиням. А как ты хотел?.. Все в дело сгодится.

И ведь сами – сами-то они держались, из вояк, кто свиней стерег! Иные бы плюнули да пожрали все – а эти нет. Берегли… Счет вели скрупулёзно и как прибыток – сразу на всех делили. Говорят, кто и сам там же умирал, а животину ни-ни, не ели…

Щенок у меня был… Щас уж и не помню, откуда тут появился – память-то отшибло начисто, и не токмо у меня. Картинки смутные – да, мелькают, а так штоб с понятием – этого нет… Тошшой! Сущий шкилет. Я его гладить – а он мне пальцы грызет с голодухи… Челюстишка-то слабая еще, куда ему, даже не царапнет… ан нет. Мурзится, взвизгивает – а не отпускает!.. Хотела мать его сварить – да я не дал. И от коридорных призраков прятал… Из своей доли ему уделял, подкармливал, как мог…

Жуткое время. Да… жуткое. Смутное Время. А многие и с ума сошли. Убегали из Дома. И долго потом в паутине попадались. Идешь – а он на тебя из-за угла рычит да скалится, глазами сверкает… Я вот не сошел с ума, нет. Маленьким проще – они с ума не сходили. Маленькие просто умирали… Но ведь выжили. Выжили, да. Таковы мы, русские. Сплачиваемся в тяжелую годину. Как же это говорилось-то… Трудные времена рождают сильных людей – сильные люди создают хорошие времена; хорошие времена рождают слабых людей – слабые люди создают трудные времена. Была такая раньше поговорка… И щен мой выжил, они потом на пару с Шелли стока наплодили… страсть! До сих пор собака и человек вместе, как и всегда, испокон веков. А потом – Грохот…

– Да нет, дедуль, ты что-то путаешь, – нахмурившись, пробормотал Знайка. – Грохот – он же сначала был!.. И только потом люди в паутине и оказались!

– А может, и сначала, – легко согласился дед Никита. – Говорю же – старый стал, не помню.

– А морфы – они когда? До Грохота или после уже пришли? – спросил Серега.

– Морфы-то?.. – дед надолго задумался, сосредоточенно хмуря кустистые брови и осторожно жуя хлеб беззубым ртом. – Кажись, до Грохота было... В Журнале аль не сказано?

– Я читал, – подал голос Знайка. – Во втором журнале вообще ничего о Первых Днях.

– Да как же так?.. – удивился Сергей. – И все ты опять перепутал, дед Никита. Не могли они до Грохота быть. Контрóллеры разве не после Грохота пришли? После! Значит, и морфы тоже после! Ведь это же они людей воевать учили!

– Э, нет… – улыбнулся старик. – Если после Грохота – тогда бы я их наверняка помнил. А так – тоже смутно мелькают. Значит – до Грохота, точно.

– Мелькают?!.. – поразился Серега. – Ты помнишь их, дедуль? Как они выглядели? Кем были?! Что вообще… – он запнулся, растерявшись от хлынувшего вала вопросов… – что о них вообще известно?!

– То-то и оно, что мелькают… – помолчав немного, ответил старик. – Не помню я! Поживешь с мое – поймешь. Мелькают – тени серые! И пятна света тож! Говорят же – очень сильны были и собой здоровы! И огонь в руках! Знаешь сказку-то?.. Во-о-от… Память, она, милок, ого как часто подводит… А контрóллеры и до Грохота тоже приходили. Вроде бы… – и он умолк, озадаченно потирая лоб и хмуря густые кустистые брови.

Серега, услышав это утверждение, в сомнениях почесал под левым ухом. И впрямь запутался дед. В батькиных сказках говорилось, что морфы уже после Грохота пришли. Людям на помощь. Но сказки на то и сказки, веры им особой нет… Может, попробовать у него сегодня подробнее выспросить?..

– Морфы – ладно. Ты, дедушка, про Первые Дни помнишь еще? – вернула Ольга Ивановна разговор в нужное русло. – Как выжить смогли? Откуда еду брали? Как вообще жили?

– Какое-то время после Грохота мы из Дому носу не казали, – продолжал рассказ дед Никита. – Потом выходить начали. Но и тоже… вблизи, не дальше Кольца… Это потом уж освоились, начали кто куда бродить… Голод выгнал. Стали все дальше от Дома забираться. Тогда-то на озеро и набрели. А там – рыбы видимо-невидимо! И фабрика на берегу! Мы обрадовались, думали, на людей наткнулись… Ан нет. Пусто, как везде в паутине. Но рыба эта все и решила. Рыба и водоросли. И свиньи.

– Да кто же фабрику построил? – немедленно спросил кто-то из ребят. – Откуда она взялась? И где люди?..

– Кто ж знает… – развел руками старик. – Тайна. Как и многие-многие тайны, что окружают Дом. Растите. Учитесь. Может быть, когда-нибудь кто-то из вас и узнает, почему мы оказались здесь. Может, именно вам и суждено это понять…

– Дедуль, рассказал бы ты ребятам и дальше, не только о Первых Днях, – попросила Ольга Ивановна. – Как жили сначала? Кто и чем занимался? Как вообще произошло становление общины?

– Я что… я с удовольствием… – пожал плечами старик. С куском он уже закончил и теперь бережно сметал со стола хлебные крошки, отправляя в рот. Так же вот и дед у Сереги, отец рассказывал. Все, кто пережили Первые Дни и голод, – с хлебом обращались как с великим сокровищем. – Да как жили… Попервоначалу, конечно, плохо жилось. Не как сейчас, куда там. Смутное Время. Кто во что горазд жил, как бог на душу положит. Каждый наособицу, сам себе место под солнцем искал. А порой и грызлись, бывало. Как собаки. И убийства бывали, и разбой… Раздроблено жили. Есть, к примеру, люди, которые в электрике разбираются – те сразу заняли энергоблок и стали плату с остальных снимать. Они-то понимают, обслуживают его – так им за то давай… А не дашь – придут и отключат отсек от света. Сиди в темноте, мерзни. Были и коммунальники, кто в трубах соображал – и энтим плати… И в Госпитале, и в Мастерских – всюду! И каждый малую мзду снимал. А кто особо не умел и не знал – пропитались как могли. Мизерный-то паек каждому положен, за этим вояки строго следили – но его и хватало только что ноги таскать.

Армейцы тогда тоже особняком жили, своей общиной. Было их много, тыщи полторы. Сила за ними была – но не злоупотребляли, нет. Генерал ихний… как же… дай бог памяти…

– Матников Анатолий Иванович, – подсказала воспитательница.

– Во-во, он! – закивал старик. – Спокойный мужик, правильный. Другой бы весь Дом подмял, силу такую имея – а этот нет… Не хотел, видать, силком-то. Но люди к нему сами шли. За судом, за разбором. А может, и специально не лез он поперед нужного… и даже условий никаких не ставил, и платы не брал. Может, и ждал, что людям беспредел надоест, захотят самоорганизоваться, сами придут и попросят…

Но бандюкам, если уж совсем оборзели, укорот давал. Шакалило их несколько ватажек. Сбились кружки по интересам – и промышляли. Чаще в Джунглях тормозили, снимали долю. «Доляху» по-ихнему. Правда, на вояк редко лезли. Разве что с перевесом. И с больши-и-им… Армейцы тогда уже с морфами успели познаться, один против пятерых братков стоял, гнул в дугу. Но остальных – доили как миленьких. И давал народ. Кто-то и под бандосов уходил. А куда деться? Говорю же – каждый жил как мог, каждый где мог защиту искал. Воистину Смутное Время! Хочешь выжить – ложись под сильнейшего. Или сам сильным будь. Но много ли тех, кто сильным может стать? Крохи. А вояки – молодцы! Даже и в ту тяжелую пору силой были. Сплоченной, одним кулаком. Боевое братство!

Контрóллеров, кажись, тогда не видали еще, но в Джунглях уже опасно было. Да только народ туда все равно лез. Некоторые даже и жили там, отдельно от общины, а приходили только поторговать да обменяться. Странный народ, нелюдимый… Припрется такой, сыч, выставит на обмен железяку или мясо, заберет мену – патроны там, иль чего – и назад.

Нда-а-а, вот оно как… Бродили везде, в Дом разное таскали. Лезли в Джунгли как ненормальные, сталкерами себя называли… не помню, откуда пошло. Оно и понятно, тайны манят людей. Я и сам ходил. Это ж какая загадка! А что там дальше?.. Что выше?.. Откуда мы здесь?! Куда делся мир, где солнце и земля?.. В башке-то пусто, картинки только мелькают… Карты Джунглей каждый сам вел, каждый в тайне от других держал свои пути-дороги. На вес золота ценились, и карты эти каждый с собой в могилу уносил. Но далеко не отходили – жутко одному. Ниже пятьдесят второго не спускались – там уже тогда газ стоял пеленой… Но за сороковой выходили, хоть и недалеко. Это уж после, как машины пришли, предел наш стал.

Да и пропадали люди. Кто и сколько пропал – неясно, переписи не велось. Вдруг – один не вернулся; вдруг – второй… потом третий… Уже люди страшатся. А еще – слухи разные. Кто-то ведь и странное видел: Блудилку, откуда не выбраться… крысы здоровенные, с собаку размером… или даже вовсе жуть несусветную: человек – не человек, паук – не паук… Всякие бывали. Я и сам лично видел такого, дохлого. Два своих глаза, человеческих – а слева на роже будто с пауком сплавили: целая гроздь зенок черных и клычищи волосатые… Как уж их… хлицеры, во! Ужас, право слово… Потом только слух пошел, что из Стока они выходят, а тогда – в догадках терялись: откуда лезут?.. Пужались конечно, да как… Кто-то звуки слышал – тут тебе и пение, словно сказку рассказывают, и дудка играет, и огоньки разноцветные… На дудку особливо детишки ловились. Но здесь итог ясный: убег от мамки с папкой – и пропал. Вот эту дудку Гамельнским Крысоловом и прозвали. Знаете ведь такую байку?.. Дудку слышишь – значит, там он. Да только идут ватажкой смотреть – ан пусто. Словно дух…

– И много детей потерялось? – страшным шепотом спросил старика Илюшка. Глаза круглые, рот раскрыт… Да и Сереге как-то не по себе стало, аж морозец по спине инеем… Жуть же!

– Точно не скажу, подсчет не вел никто, – повторил, качая головой, дед Никита. – Но немало. Крысолов – он во тьме караулил. Даже если ребенок не один – все равно забирал. Все гадали попервоначалу – как? Потом уж решили, что гипноз какой иль чего… Отвлекется родитель на миг – а дитенка и нет. А там ищи свищи…

– Что же они лезли туда? Если дети пропадают – зачем в паутину ходить? – нахмурился Пашка Чуенков.

– Это сейчас задним умом крепки… – сварливо ответил старик. – А тогда? Народу много, пока еще слух разойдется… да и то не сразу верят… А кто-то и думает: ну нет, со мной такого не случится, я за своим крепко слежу. А возвращается один. Многие и не вертались вовсе – пойдет искать да заблудится.

А еще солдата видели. Одноногого. Так и называли его – Одноногий солдат. И я видал. С год после жуть брала, как вспоминал… Иду – а он из бокового коридора окликает. В старой шинелке, в комбезе черном… на одной ноге, вторая по колен отрезана, штанина к поясу подколота. Костыль в подмышке, цигарка в руке огоньком светится… Помоги, говорит, браток, я тут недалеко в берлоге живу. Жена прихворнула, слегла, до уборной ее довести. Я-то сам, вишь, обезножил совсем, силы нет… Но я уже тогда ученый был. Говорили: подойдешь к нему – и пропал. Берет за руку и уводит. И куда уводит – никто не знал. Не возвращались больше люди. Я от него бочком-бочком – и давай бог ноги. Ушел, повезло. А сколько не ушли?..

– Прямо так брал и уводил? И не сопротивлялись? – спросил кто-то.

– Прямо так, – кивнул дед Никита. – И видели таких. Окликнешь – а он пустыми глазами смотрит и за солдатом идет. И все. С концами.

– Он… это людоед был?.. – спросил Сашка Чуваков. Он, как и Илюха, сидел раскрыв рот и во все глаза смотрел на деда Никиту. – Уводил к себе и ел? А куда потом делся? И почему за ним так покорно шли?

– А кто знает?.. – развел руками старик. – Контрóллеры пришли – и не видели его больше. По всему – тоже убили. Может, и посейчас в Джунглях скелетом лежит. Или умер в своей берлоге, как есть мумий высох… И слава богу, нам меньше хлопот.

Он умолк. Да и ребята молчали. Как-то не хотелось говорить после такого… Неизвестно, о чем думали пацаны – но у Сереги перед глазами как живой стоял Одноногий. Вот он подносит сигаретку ко рту, затягивается, морщась от едкого дыма – и, вздыхая, просит о помощи. Как не помочь?.. Нельзя отказать. Но отозвался добром – и пропал в лабиринтах. Неужели он и впрямь ел людей? За такое даже не отверженным… за такое сразу к стенке надо! Эх и наговорил дед Никита!.. Хотела Ольга Ивановна урок провести – а получились страшилки. Но кто знает, страшилки ли? Живой свидетель рассказывает…

– А еще?.. – жадно спросил Знайка. – Дедуль, а еще что бывало? Ты мне такого не рассказывал…

– Мал ты ишшо… рано тебе, – нахмурился дед Никита, будто только сообразив, что Илюшка рядом сидит и этакие страсти слушает. – Хотя… ладно, чего уж… раз начали… может, и не полезешь в паутину, в детстве наслушавшись…

– Так что еще-то говорили?! – снова затормошил его Илья. – Ну, дедуль, расскажи!..

– Да вы, подикась, и сами много слыхали… – ухмыльнулся дед Никита. Ему явно нравилось такое внимание молодежи. Наслаждаясь и растягивая драматическую паузу, он степенно налил кипятка, достал новый пакетик, положил в стакан, сыпанул пару ложек сахара… ребята молчали, с нетерпением дожидаясь окончания процедуры. – Байки-то ходят по Дому с тех еще времен, – хлебнув, продолжал старик. – Коли человек пропал – понятно, вестей не жди. Но бывало, и возвертались. Вот, например, помню… Вернулся мужик. Один. Явно не в себе: бормочет что-то, озирается, взгляд безумный… Начали допрашивать. А он возьми и скажи – в Блудилку угодил. И вылезти сумел!

– Из Ящика вылез? – ахнул Илья. – Из Ящика Шредингера?..

– Как есть вылез, ага… – кивнул дед Никита. – Конечно, тут сразу ажиотаж!.. Дело небывалое! Оно ведь как… Идет, человек, положим, мимо запертой двери. А она возьми да и откройся! Сама, во как… И если внутрь зайдешь – и с концами. Положим, идут двое… один вошел, другой снаружи остался, подстраховать. Проходит полчаса, много – час… он к двери. Открывается она – а пусто внутри! Нет человека. А он меж тем – все там же, внутри! Во как…

– А этот вернулся? – шепотом спросил кто-то.

– Да. Единственный раз. Толков от него добиться не смогли, но кое-что рассказал. Зашел, говорит, внутрь. Закрылась дверь. Комната пустая, большая, квадратов сто. Под потолком лампа гудит, помаргивает. Побродил, повернул на выход… Ан дверь и не открывается! Полчаса долбил – и пинал, и тянул, и ножом в расщёлку пробовал… нет. И уже когда совсем отчаялся – раз! – и открылась… А только там, где раньше коридор был и где он напарника оставил – нет напарника! Другая комната, один в один с этой!

– Точно такая же???

– Ну.

– И он что?..

– Ну, понятно, заметался… начал выход искать. Только нет его, выхода. Дверь если и открывается – в эту же комнату ведет. А выхода нет. Западня. Блудилка как есть. И пусто везде. И тишина такая, что, кажись, свое сердце слышишь; и страшно эту тишину шагами нарушить… И полное, говорит, такое чувство, что прямо в спину смотрят… Ан повернешься назад – нет никого за спиной.

И ведь долго он там бродил. Ой, долго… Но не совсем пустая комната, нет… Попадались ему и те, кто раньше него угодил – мумии высохшие. Даже узнал одного – тот уж года три как пропал… Вода, подикась, вышла, через неделю умер в мучениях. Так-то. Вот и этот. Уже понимаю, говорит, что не выберусь, навечно застрял… Воду выпил, хотя было с собой две баклашки. И экономил. По времени, говорит, не знаю, сбился… Но долго. Потом начали считать – получилось, чуть не месяц его в Доме не видали. Все это время он там и блудил. Из одной в другую, из одной в другую… Просто так, от отчаяния. Сидеть то на месте – это ж с ума сдвинешься… Да и то… когда перед тобой в десятый и сотый раз одна и та же комната – оно так и так с головы спрыгнешь…

– А где же эта дверь сейчас? На каком горизонте? – спросил Серега.

– Обратно неизвестно… Там, то здесь появлялась. Мужик говорил, что на сорок шестом вошел. На юг уходил. А кто и про наш говорил, пятидесятый… И тоже на юге. И на других видали…

– А вышел как?

– Да сам не понял. Сидел он как-то под очередной дверью, ждал, когда откроется. И открылась она… в Джунгли. Он как галерею-то увидал – подхватил манатки и давай оттуда чесать. Откуда только силы… Бежал, говорит, километров десять! Ну это врет, конечно… Потом опомнился, начал ориентиры смотреть – этак можно убежать в дебри, где черт ногу сломит. Ну и нашел. Оказалось – на пятьдесят первом вышел, в сорока километрах от лестницы на пятидесятый! По указателю опознал. Так то. А ведь могла и ниже открыться. Надышался бы, сгибнул как есть…

Старик снова замолк, довольный произведенным эффектом – молодежь сидела вокруг едва дыша, с вытянутыми физиономиями. Хотелось слушать и слушать эти страшилки, пробирающие мурашками до самого пупочка, от которых потом всякие таинственности лезут в голову… Вот это да, мировой урок!

Ольга Ивановна, впрочем, была совсем другого мнения – сообразила, что беседа пошла не туда, куда нужно.

– Эх, дед Никита… – с улыбкой проговорила она. – Хотела я урок о Первых Днях да Смутном Времени провести – а получилось «В гостях у сказки»… Хватит, пожалуй, байки травить. Рассказывай уж теперь дальше. Первая экспедиция – это мы знаем. А потом?

– Дальше-то?.. – встрепенулся, словно скидывая с себя груз воспоминаний, старик. – Первая экспедиция так и не вернулась. А спустя совсем короткое время – полгода, кажись, дай бог памяти – пришли они. Контрóллеры. Первый накат мы отразили… но генерал тогда собрал всех и сказал – они вернутся. И нужно нам сплотиться, ведь это – наш общий враг. И как-то понял народ, что он прав. Не сразу, конечно… и брожения были, и противники… кричали разное, вроде того, что вояки хотят власть под себя подмять… смутьяны, одним словом. Как будто и раньше вояки не могли власть взять силой! Хех… Но основное большинство, кто с головой – понимало. И сплотились. И как-то год за годом, год за годом… успокоилось все. Как-то полегоньку в колею вошло. Кто за дело радел – все в одну телегу впряглись. Всем миром! Совет сначала собрали, из глав общинок. А потом уже, после того как армейцы вторую-третью волну отбили, да с прибытком, – начали уж понемногу за ними верховенство признавать. Тогда механизмы попроще шли, не те, что нынче – и четырехсотый, и пятисотый, – но и они хлопот доставляли. Не обходилось без крови, нет… Но в общем держались вояки, бились не жалея живота. Да и остальные помогали. А больше людям порядок понравился да стабильность. Все по справедливости пошло. Бандюков, конечно, кого истребили, кого выгнали, кого – за кем крови меньше – на испытательный… Так и наладилось. Со временем. День за днем и год за годом жизнь пошла. Вояки во главе, как и положено. На войне ведь живем. Но Совет – он и сейчас есть. Такая у нас теперь форма правления.

И дед Никита умолк.

Обратно в Академию Серега шел в глубокой задумчивости. Своим рассказом – и особенно заключительной его частью – старик снова тронул в его душе те струнки, что отвечали за жажду познания. Смутные Времена казались ему сейчас гораздо интереснее, чем нынешнее время. Столько странностей… столько загадок… Но самое главное – пустая паутина! Нет контрóллеров! Иди куда хочешь! И как можно не воспользоваться этим? Как не подняться до сотого, пятидесятого, нулевого?.. Паутина казалась необъятной, и Сереге до жути хотелось узнать, есть ли ей конец. Что находится выше триста сорокового? А что – дальше сотого километра?.. Куда тянется и где оканчивается водоем на Плантациях? Что там, с другой его стороны? Что можно найти в глубине Штолен?.. И, пожалуй, самое загадочное: как глубоко уходит паутина, что же находится на нижних горизонтах?!.. И есть ли они вообще, нижние?.. Или там – бездна?.. Или – Сток?.. Но все эти вопросы не имели ответов. Они кружили голову, заставляя сердце обмирать в предчувствии тайн и загадок, которые, возможно, когда-то и будут разгаданы. И кто знает, может, и у него получится разгадать хотя бы одну, хотя бы самую малюсенькую загадочку?..

Именно этот совместный интерес и положил начало дружбе между Ильей и Сережкой – хотя, казалось бы, что может быть общего у таких разных пацанят, как подвижный активный Сергей и вдумчивый неспешный Илюшка. Это был некий стык – наука и путешествия, исследования неизвестного… Одного интересовало познание само в себе, другого – скорее не само познание, сколько преодоление трудностей на пути к нему. На этом стыке они и встретились.

Базы Библиотеки содержали достаточно художественной литературы, и в том числе – целый раздел о путешественниках и первопроходцах. Книги рассказывали об отважных людях, первооткрывателях новых земель, рек, гор и морей, Северного и Южного полюсов, джунглей Амазонии, Средней Азии и Сибири, Анд и Кордильер... Все эти названия ничего не значили теперь, остались лишь буквами на бумаге географических карт – но Серегу привлекало не это. Его поражало то стремление вперед, та настойчивость и отвага, которую демонстрировали герои этих книг. Люди шли в неизвестность в надежде узнать что-то новое, они не могли сидеть на месте, их толкало то, что делает человека разумным: жажда познания окружающего мира. И книги еще больше будоражили в нем эти струнки. Даже и Гришку увлекли, хотя читать он вообще не любил. Правда, для него это было лишь развлечением, а для Сергея с Ильей – гораздо большим.

История шла последним уроком сегодня. После него курсанты распускались на выходные по домам. Но у Сереги в расписании еще один предмет – психолог. Да и не он один, чуть ли не половина всех кадетов его посещает. Правда, в разные дни разнесено, потому как психологов мало, а детей – изрядное количество. Серегино занятие – сегодня, перед самой увольнительной. Досадно, хочется домой побыстрее – но и психолога пропускать никак нельзя. Хорошо хоть и занятие буквально на пятнадцать минут – интенсивный курс закончился, началась поддерживающие тренинги. Забежать на короткий разговор и только.

Аркадий Андреевич, руководитель научной группы, высокий, распространяющий вокруг себя спокойную уверенность и надежность, на самом первом занятии рассказал ему, что детские страхи – это обычное явление. Кто-то боится смерти – и таких немало; кто-то боится темноты; кто-то – что мама или отец умрет; а кто-то и контрóллеров. Вот и Серега… Паук, кентавр или, там, страус – это ладно. Боевые платформы его тоже как-то слабо волновали: машина она машина и есть. И даже кадавры так не пугали – все ж люди, хоть и переделанные для войны. Но четырехсотый-пятисотый… как взглянет – сразу жуть берет, руки дрожат, колени подламываются. Особенно КШР-400, которые с черепом. И многоопытный Аркадий Андреевич, пообщавшись с подопечным все первое занятие, сразу же выяснил природу страха. Страх – он ведь тоже разный бывает. Похвалил: оказалось, пацан боялся не столько смерти от лап машины – сколько самого механизма… А ведь это совсем другое дело!

Этот эффект был известен еще До, когда в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году ученый Масахиро Мори описал и обосновал эффект «зловещей долины»^[65], отобразив зависимость человеческой реакции от степени человекоподобности робота в графике. Аркадий Андреевич нарисовал и сам график: Серега увидел плавно и поступательно восходящую вверх линию и затем вдруг резкий провал вниз, куда ниже пунктира, обозначавшего симпатию человека к машине. Человек положительно воспринимает человекоподобное создание, но лишь до определенного предела. Роботы, наиболее точно копирующие человека, неожиданно оказались неприятны людям из-за мелких несоответствий реальности, вызывающих чувство дискомфорта и страха. И вот этот провал на графике и назывался «зловещей долиной».

Мозг человека устроен так, что на бессознательном уровне анализирует малейшие отклонения от нормальности. На определенном уровне сходства робота с человеком машина перестает восприниматься как машина и начинает казаться ненормальным человеком, а может, даже и ожившим трупом, зомби. И мозг, не понимая, чем вызваны эти несоответствия и чего ждать от этого… монстра, начинает испытывать тревогу и даже панику. Эффект усиливает полная симметрия лица робота, которая практически невозможна для человека, отсутствие мимики, неестественная дерганность и ломаность движений… Все это в совокупности и дает эффект от неприязни до страха. А если прибавить то, что пережил мелкимпацаном Сергей… на всю жизнь их возненавидишь!

Однако психологи Академии не зря ели свой хлеб. Аркадий Андреевич, разложив все по полочкам, дал начальный толчок пониманию – ведь страх, если он становится понятен, перестает быть страхом.

Конечно, сразу, как по мановению волшебной палочки, страх не исчез. Аркадий Андреевич подолгу беседовал с воспитанником, водил на тренировки старших курсов, показывая, как курсанты лихо расправляются с тренировочными машинами, водил в Мастерские, где они наблюдали, как их разбирают по винтику, ставя на службу Дому, зачитывал Книгу Почета. И даже проводил сеансы гипноза. Он словно плавил страх внутри мальчика, превращая его в зачатки той боевой ярости, что понадобится спустя годы для работы в паутине. Но лишь через год еженедельных занятий Сергей почувствовал наконец, как страх начинает исчезать. Отступает, отпуская его. Словно уходил воздух из шарика, превращая его из красного, надутого ужасом пузыря в жалкую сморщенную тряпочку. К тому же поддерживали и батькины слова: не тот смел, кто ничего не боится, а тот смел, кто смог преодолеть свой страх… Да и не могло быть иначе. Когда тебя окружают воины и воспитывают воины, когда Зал Совета увешан трофеями, а на Мемориале высечены имена тех, кто погиб в бою за Дом, когда, изучая историю своей страны, ребенок видит всю ту длинную череду войн и набегов, через которую прошли русские люди, сохранив свое Отечество – у него просто не остается шанса вырасти трусом. Из поколения в поколение передаются славные дела и свершения – и ты тянешься за ними, оглядываешься, стараешься подражать, боишься подвести, не оправдать оказанного тебе доверия… Ты чувствуешь длинную череду предков, уходящую вглубь веков, которые молча стоят у тебя за спиной… и уже одно это не дает оступиться. Как в песне про Вечный огонь: «…И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть»^[66].