Текст книги "Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

От этой неестественной и жуткой картины уши Скрича прижались к голове, было в ней что-то необъяснимо трагическое: будто скавены уже умерли и теперь двигаются просто по привычке.

Скрича словно парализовало. Отрывшийся ему вид напомнил о Морберге и его жителях. Было какое-то пугающее сходство между тем, что он увидел на деревенской площади и болезненной атмосферой, охватившей гнездо.

Может, зерно? Вдруг какой-нибудь пройдоха стянул немного зерна, предназначавшегося людям? Или чумной жрец намеренно распространил среди жителей гнезда заражённую пищу? Нужно всё разузнать. Если виноват Пускаб, в награду за такую информацию Нашкик поднимет Скрича на самую верхушку клана.

Да! Он проберётся в лабораторию Пускаба и соберёт доказательства того, что за всем этим стоит чумной жрец. Даже если доказательства эти придётся изготовить собственными лапами!

Роняя слюни в предвкушении будущих богатств, Скрич развернулся и, извиваясь, полез в узкую вентиляционную шахту. Тесный лаз был заполнен крысами, но грызуны в страхе разбегались перед целеустремлённым скавеном.

Скрич был здесь не впервой и прекрасно ориентировался в безумном хитросплетении перекрёстных туннелей. Шпионить за другими скавенами всегда было выгодно, а вентиляционные шахты открывали для наблюдательных глаз и ушей широкие возможности.

Совсем скоро Скрич уже полз по туннелю, выходящему в комнату, которую Нашкик отвёл Пускабу и его чумным монахам. Скавен почувствовал их мерзкий запах задолго до конца шахты; затхлый воздух отдавал злобой, чесоткой и разложением. У Скрича сдавило горло, ему в голову полезли картины разлагающихся чумных крыс.

Вид под отверстием вентиляционной шахты был ещё хуже. Комната, которую отдали монахам, некогда была яслями для детёнышей крысиного народа, и младенческая вонь до сих пор отсюда не выветрилась. Вероятно, этой неуютной норой Нашкик хотел прозрачно намекнуть гостям о своём превосходстве, но даже если и так, жест остался незамеченным. Пахнуть хуже, чем эти изъеденные болезнью фанатики, могла, наверное, только задница тролля. Они шаркали своими лапами по комнате, закутанные в мерзкие зелёные мантии, вращали вытянутыми омертвевшими мордами; с них жирными лишаями сыпалась шерсть, на коже проступали ранки и волдыри, глаза были мутны от катаракты. Некоторые шагали прямо по скопившимся на полу гнилым отбросам, и неистово хлестали себя шипастыми плетями, другие, со свитками из крысиных кож, пуская слюни, бормотали странные, хулительные молитвы. Один из монахов, прятавший лицо под складками своего капюшона, лязгал ржавым колокольчиком, он, очевидно, находил какое-то извращённое удовольствие в раздававшихся немелодичных звуках.

Несколько монахов всё же проявляли в своём помешательстве какую-то разумность. Они обступили клетку с тощими рабами-людьми и тыкали жалких пленников крючьями и щупами. Одного вдоха было достаточно, чтобы понять, что люди – больны, на их голых телах разрослись чёрные бубоны, которые Скрич уже видел в Морберге.

Пока чумные монахи мучили рабов, за ними внимательно наблюдал их уродливый хозяин. Разносчик Поветрия Пускаб Грязношерст, чумной жрец клана мог похвастаться крупным телосложением, его жирную тушу с трудом скрывала рваная зелёная мантия. По клочкам шерсти, сохранившимся на теле, можно было угадать белый окрас, хотя большая его часть уже переходила в желтушно-желчный цвет. Струпья на коже соседствовали с мерзейшего вида пятнами, сочившимися полупрозрачным гноем. Морда практически сгнила, и сквозь иссушённую плоть проглядывали лоскуты мышц. Венчали же это нечестивое подобие Рогатой пара оленьих рогов, выдающихся из черепа жреца.

Пускаб бродил вокруг клетки, тяжело опираясь на скрюченный деревянный посох. Иногда он останавливался, чтобы рявкнуть что-нибудь своим прислужникам, в тот же миг монахи бросались к клети и вытаскивали из неё одного из пленников. Рабы были настолько измотаны болезнью, что, не сопротивляясь, ложились на пол, и ждали, пока скавены не соберут с их волос уродливых коричневых блох.

От одного взгляда на этих отвратительных насекомых у Скрича шерсть встала дыбом – блохи были такие же толстые и упитанные, как и сам Пускаб, ещё от них разило чумой. Монахи бережно собирали блох и сажали их на небольшие мотки волос, заранее приготовленные для этой цели. После один из них осторожно уносил мотки на другой конец комнаты, где стояли несколько мешков. С мерзким смешком полоумный скавен засовывал заражённый скальп в зерно.

Когда лазутчик увидел, что произошло потом, у него внутри всё сжалось. Пускаб извлёк из-под своей просторной мантии какую-то бутыль и побрёл к зерну. Мешки с левой стороны, он пропустил, а те, что были справа, – обрызгал содержимым своей бутылки. В нос лазутчику ударил острый запах духов. Чумной жрец маскировал вонь заражённого зерна! Но если мешки предназначались людишкам, зачем было это делать?! Нет, такая обработка означала лишь одно – зерно раздадут скавенам!

Клан Чумы умышленно вредил Филчам!

Внезапно Грязношерст обернулся, его жёлтые глазки злобно уставились прямо в вентиляционную шахту. Сгнившие губы жреца растянулись в дикой ухмылке, обнажив ряд чёрных зубов. Скрич почувствовал, как земля вокруг него задрожала и начала крошиться прямо под лапами. Он попытался хоть за что-нибудь уцепиться, но земля в его когтях попросту рассыпалась в прах. Издав вопль ужаса, шпион покатился прямо в логово чумных монахов.

Скрич пребольно ушибся об пол и почувствовал, как от удара хрустнула передняя лапа. Он завыл от боли и тут же закашлялся, выплёвывая изо рта землю и песок. Из глаз выступили чёрные слёзы, и скавен принялся отчаянно моргать в безуспешных попытках разглядеть хоть что-нибудь в облаке витающей вокруг него пыли.

Это всё Пускаб. Пытаясь убить соглядатая, жрец, наверное, использовал какое-то отвратительное колдовство. Но усилия еретика пропали даром! Самое страшное Скрич уже пережил!

Облако неожиданно рассеялось, и Скрич предстал безжалостному взгляду Пускаба. Чумной жрец указал шелушащимся когтём на лазутчика.

– Чужак! – прорычал он.

Это слово вызвало гневный визг среди монахов, и сколь бы помешанными и несобранными они ни казались с виду, по приказу Пускаба безумцы окружили ошеломлённого Скрича.

Они набросились на шпиона и принялись нещадно хлестать его шипастыми бичами и колотить ржавыми булавами и цепами. Глаза застилала бешеная ярость, с морд капала пена и какая-то мерзкая жижа.

Ужас заставил Скрича вытащить меч и рубануть по лапе ближайшего монаха. В брызгах крови и гноя отрубленная конечность отлетела прочь, но покалеченный скавен не думал останавливаться, и только после удара в горло фанатик затих на полу.

Скрич понимал, что драться с толпой этих безумцев было бесполезно, и вместо попыток свалить кого-нибудь он направил свои усилия на защиту, пытаясь улучить момент и скрыться. Шпион заскрипел резцами, стараясь заглушить боль, пульсирующую в сломанной лапе. От перелома он ещё сможет оправиться, но если его сцапают монахи, дороги назад уже не будет.

Наконец, удача улыбнулась ему. Чумной монах с незрячими бесцветными глазами сослепу налетел на костлявого фанатика, чья морда была покрыта массой нарывов. Слепец, утративший в религиозном угаре остатки разума, ударил тощего и сорвал с его рыла комок волдырей. В ответ уязвлённый безумец засадил когтистой лапой тому в живот.

Через мгновение два монаха уже рвали друг другу глотки, и Скрич метнулся в образовавшийся в результате этой свалки проём. Лазутчик перемахнул через дерущихся и понёсся к выходу. Вход в логово охранял лишь один монах, и Скрич быстро разделался с ним ударом в пах.

Задыхаясь и хрипя, преисполненный ужаса Скрич мчался по туннелю, стараясь убежать как можно дальше от прокажённого логова. Только в одном месте он мог спастись от гнева клана Чумы. Нужно было бежать прямо к Нашкику и молить того о защите. Вождь обязательно поможет, как только он узнает о том, что произошло. Вождь разберётся с предателем Пускабом.

Добравшись до гнезда Нашкика, скавен почувствовал, что что-то было не так. У входа в нору не было привычной банды закованных в доспехи штурмовых крыс, в воздухе висела тяжёлая вонь от духов, и их явно было использовано больше, чем вождь обычно разбрызгивал, чтобы скрыть свой запах от врагов и убийц.

На секунду Скрич задумался, не бежать ли ему вообще из гнезда. Для любого крысолюда покинуть клан было практически самоубийством – без защиты своих сородичей, они очень скоро попадали в лапы многочисленных хищников, обитающих в подземье, или, как нередко случалось, скавенов-работорговцев. Нет, Скричу придётся остаться, а для этого ему нужна была защита, которую мог предоставить только Нашкик.

Отбросив свои подозрения, лазутчик пополз в нору вождя. И снова у него шерсть на загривке встала дыбом. Когда он был здесь в последний раз, логово было набито награбленным добром: куски ткани, украденные из людских деревень, бочонки с пивом, внесенные с гномьих заводов, ящики с пряными грибами из гоблинских пещер. Там где раньше лежала нашкикова добыча, теперь ничего не было. Гнездо было попросту разграблено!

Объяснение не заставило себя ждать. Могучий вождь Нашкик, скрючившись, лежал на мехах и одеялах, которые у него не успели утащить, и, хрипло кашляя, пускал слюни себе на усы. Он пытался заглушить запах болезни и слабости, вымочившись в духах, но одного взгляда на беднягу было достаточно, чтобы понять, что чума не обошла его стороной. Тело Нашкика было усеяно жирными чёрными бубонами.

Гадкое хихиканье заставило Скрича обернуться. Позади, у входа в гнездо он увидел мерзкую рогатую тварь – ухмыляющегося чумного жреца. Скавен замахнулся на злобного монстра мечом. Губы Пускаба растянулись в улыбке, в глазах промелькнул мертвенный зелёный свет. Из когтя жреца вырвался поток силы. Скрич в ужасе отпрянул – покрывшись ржавой гнилью, меч развалился прямо у него в руках.

– Я искал-пришёл в Провал Когтерезов, чтобы найти новую-хорошую чуму, – голос Пускаба походил на отвратительное бульканье. – Сделать хорошую-отличную чуму для Рогатой.

Неожиданно жрец хлопнул себя лапой по груди, и между его пальцами оказалась зажата жирная чёрная блоха.

– Нашёл подходящего-замечательного переносчика, – зафыркал Пускаб. – Убил много-много человеков!

Глаза жреца засветились злобным безумием.

– Узнал-понял давным-давно, – продолжил он. – Надо найти блоху, чтоб скавены болели-дохли как человеки.

Скрич упал перед Пускабом на колени. Клан Чумы пришёл в Провал Когтерезов не для того, чтобы испытать чуму на людях! Подопытными оказались крысы из Провала! Чумным монахам не нужна была болезнь, которая убивает только людей!

– Скоро-скоро все крысолюди узрят истинный облик Рогатой! – проговорил Пускаб. – Услышат-узнают настоящее имя Рогатой! Поймут-откроют подлинное величие Рогатой!

Чумной жрец поглядел на Скрича и ткнул шпиона сморщенным пальцем.

– И ты поймёшь-узнаешь совсем скоро, – прошипел он.

Скрич посмотрел на свою сломанную лапу и запищал от ужаса.

По всему плечу шли гноящиеся чёрные наросты, мерзкие бубоны, вестники неотвратимой гибели.

Чёрной смерти!

– Он умер?

Вопрос был задан с любопытством, но без особого волнения. Эрнст Каленберг всегда ненавидел в Манфреде Грау холодную, язвительную манеру выражаться, благодаря которой его слова выглядели не замечанием, а, скорее, озвученной ухмылкой. Грау был способен даже самый тёмный момент жизни сделать ещё более неприятным простым добавлением в голос интонации горечи и презрения.

Впрочем, телу, валявшемуся на обочине дороги, было уже всё равно. Все его заботы уже ушли в прошлое: смерть придала ему иммунитет даже к нездоровому юмору Грау. Каленберг перевернул труп на бок, повернув его так, чтобы его товарищ мог увидеть длинные, жестокие порезы. Спина человека напоминала товар из мясной лавки – многие из ран были так глубоки, что виднелись кости.

– Да, я думаю, что этого было бы достаточно, чтобы убить кого-то, – пошутил Грау, отводя глаза от ужасного зрелища. – Что думаешь, Эрнст? Был наш друг убит волками, или, может быть, пантерой?

Каленберг покачал головой.

– Он не выглядит обгрызенным, – ответил он. Когда Каленберг говорил, его тело напряглось, а ноги сомкнулись с заученной военной чёткостью. Это движение вызвало кривую улыбку на лице Грау. Каленберг мгновенно расслабился, упрекая себя за соскальзывание к старым привычкам. Никаких оснований для таких формальностей здесь не было, не с Грау. Да и ни с кем другим.

– Я бы сказал, что раны были нанесены клинком, – продолжил Каленберг.

– Вздор! – запротестовал Грау. – Этот человек был задран, как баран, – сидя на козлах ветхого фургона, Грау сделал широкий жест рукой, указывая на остальную часть дороги. Дорога была усеяна пёстрой коллекцией разбросанных предметов: мотки верёвки, куски дешёвой ткани, осколки разбитой посуды. Небольшая упряжка прислонилась к стволу дуба, её ярмо было треснуто, но в остальном она выглядела вполне исправной. – Не существует бандита или гоблина в этом углу Талабекланда, который оставил бы всё это добро валяться на земле!

Каленберг подошёл к фургону. Это был мужественный, крепко сложенный мужчина, достаточно высокий, чтобы смотреть в глаза Грау, даже несмотря на то, что старший товарищ сидел на козлах.

– Я думаю, что кое-что знаю о ранах, нанесённых мечом. Когда я вижу это, – ткнул он назад пальцем, указывая на тело, – я вижу лишь одно. Ты тоже должен бы был узнать некоторые вещи, если, конечно, умудрился не пропить и этот навык. Подойди и взгляни на него сам, если мне не доверяешь.

Грау нахмурился, и на его остром лице явно отобразилось отвращение, которое вызвало в нём предложение Каленберга. Он бросил осторожный взгляд на труп, а затем отвернулся.

– Я отошёл от этих дел, Эрнст, – сказал он. Грау пошарил под деревянным сиденьем и выудил оттуда глиняную бутыль. С лёгкостью, выдающей давнюю привычку, он выковырял пробку пальцем и приложил горлышко к губам. – У меня больше не хватает смелости для такого рода работы. Его превосходительство милостивый император Борис видел это.

– Поэтому ты теперь прячешься в бутылку? – с вызовом спросил Каленберг.

Выгнув бровь, Грау бросил испепеляющий взгляд на большего мужчину.

– А ты? Твой тайник намного ли чище, чем мой? Не морализируй со мной, Эрнст! Я тебя слишком хорошо знаю для этого.

Каленберг посмотрел на Грау, последние крохи достоинства и самоуважения боролись в нём. Эта битва, он знал, была проиграна ещё даже до того, как началась. В нём осталось слишком мало чести, чтобы спорить, хотя бы потому, что острый на язык Грау был прав. Каленберг скрывался от своего прошлого, от того, что делал, и от того, что должен был делать. Память была самым ужасным проклятием, которое боги могли возложить на разум человека.

– Когда определишься, наконец, с желанием свернуть мне шею, – сказал Грау, – можешь пойти глянуть на безделушки, которые наш друг разбросал по дороге. Возможно, некоторые из них можно будет продать.

– Разве нам уже и так недостаточно? – спросил Каленберг, махнув рукой на дно фургона. Всё его пространство было завалено мятыми шлемами, обломками брони, иззубренными мечами и расколотыми щитами. Груда представляла собой добычу, захваченную на многочисленных полях сражений и кладбищах. Грау был барахольщиком, столь же хитрым, как и любой стервятник: казалось, он мог учуять свежий труп за целую лигу.

Или, возможно, он слишком высоко оценивал старого негодяя. С чумой, распространившейся по всей земле, от него не требовалось каких-то исключительных усилий, чтобы найти смерть. Коса Морра пожинала обильный урожай от Зюденланда до Сильвании, истребляя целые деревни и превращая города в поражённые болезнью склепы. Каленберг почувствовал, как внутри него поднимается отвращение к цинизму, который был неотъемлемой частью торгового ремесла барахольщика. Якобы Грау был странствующим торговцем, продающим подержанную броню и оружие. Впрочем, о том, как его изделия стали подержанными, его клиентам было лучше не знать.

– Император Борис обладает самым жирным кошельком в стране, и как-то не особо удовлетворён, – сказал Грау. – Ты полагаешь, что нам, бедным бродягам, стоит быть более альтруистичными, чем возлюбленный Император?

– Оставь своё красноречие на следующий раз, – ответил Каленберг голосом, в котором сквозил горький стыд, после чего принялся за сбор вещей, разбросанных по дороге.

– Не забудь карманы, – крикнул Грау из фургона, указывая на тело у обочины.

Каленберг отбросил жалкий кусок сукна, который держал в руках.

– Сам занимайся грязными делишками, – отрезал он.

Грау уставился на труп, и его лицо скривилось от отвращения. Он сделал глоток из своей бутылки. Вытирая капли пойла с усов, старый мошенник перевёл взгляд на Каленберга.

– Мы собрались обсудить распределение обязанностей? Мне кажется, что ты забыл, кто здесь главный.

– Ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе, – возразил Каленберг. – Как ты думаешь, долго ли бы продлилось твоё путешествие из города в город, будь ты один?

Намёк заставил слегка сползти румянец со щёк Грау. Он попытался отмахнуться от угрозы компаньона.

– Я смогу найти другого наёмника, когда мне заблагорассудится.

Вдруг Грау забыл свой спор с Каленбергом. Вскочив, он взволнованно указал на какой-то предмет, валявшийся под упряжкой.

Каленберг отреагировал с нарочитой медлительностью, отлично зная, какую ярость вызовет у Грау каждая секунда промедления. Старый барахольщик подпрыгивал на козлах, поливая всё вокруг рейнвейном из бутылки, в нетерпении умоляя своего телохранителя поспешить.

В конце концов, Каленберг добрался до телеги. Согнувшись, он полез под колёса и потащил из-под обломков тяжёлую коробку. Его мозолистая рука погладила тонкую кожу, обтягивавшую находку, глаза задержались на позолоченной надписи и небольшом стальном замке, запиравшем коробку. Надпись ничего не значила для него, но Каленберг мог оценить мастерство изготовления. Он уже настолько давно вёл жизнь падальщика и мародёра, что мог не хуже матёрого вора оценить стоимость вещи с первого взгляда.

– Тащи её сюда! – закричал Грау.

На этот раз Каленберг не медлил, так как хотел увидеть, что они нашли, не меньше своего работодателя. Он передал коробку Грау. Старик бегло осмотрел её, а затем достал кинжал и начал ковыряться в стальной застёжке. Чтобы открыть коробку понадобилось несколько минут, лезвие царапало и резало дорогую кожу.

Когда, наконец, коробка раскрылась, Грау взрыкнул от разочарования.

– Порезался? – поинтересовался Каленберг.

– Нет, – прошипел Грау. Его худая рука опустилась в коробку и выудила оттуда чёрную кожаную шляпу. Каленберг признал стиль, который использовала лишь Гильдия врачей, хотя он никогда раньше ни видел никого из них в чёрном. Грау некогда носил такую одежду.

– Золото? – спросил Каленберг.

– Нет, – повторил Грау. – И серебра тоже. Просто груда грубых медицинских инструментов, вощёный плащ и перчатки, – старик горько рассмеялся и вновь запустил руку внутрь, на этот раз, вытащив странную кожаную маску, которая напоминала клюв ворона. – Наш покойный друг, кажется, был чумным доктором.

– Чумной доктор?

Грау сунул уродливую маску обратно.

– Я не думаю, что ты видел их в казармах Рейксгвардии. Чтобы сдержать чуму, вам предоставлялись услуги храма Шаллии и настоящих врачей. Ну, а для тех вилланов и крестьян, что не имели привилегий, даруемых благородным происхождением и богатством, чуму пытались предотвратить чумные доктора. Сброд мошенников и шарлатанов, которые обдирали отчаявшихся и умирающих.

– Звучит прибыльно, – заметил Каленберг.

Грау уставился на него уничтожающим взглядом.

– От наших действий страдают лишь мёртвые, – отрезал он, закрывая сумку и кладя её на пол фургона. Затем Грау щёлкнул вожжами, и фургон загрохотал вниз по дороге.

Фургон пьяно петлял по грязной жиже, которая почитала себя за главную улицу Аморбаха. Куры выметались из-под ног коня Грау, кудахтая в знак протеста, пока улепётывали через щели в заборах или вспархивали на земляные крыши полузахороненных землянок. Толстая старая свинья, лениво переваливаясь, убралась с их пути, останавливаясь, чтобы поковыряться носом в грязи, пока фургон практически не наехал на неё. Пятнистый кот, развалившийся у облицованного кирпичом входа в амбар, дёрнул хвостом и осторожно проследил взглядом за тем, как двое незнакомцев углубились в город.

Однако никаких признаков живых жителей не наблюдалось.

– Это место выглядит заброшенным, – сказал Каленберг, барабаня пальцами по ножнам меча, пристёгнутым к поясу.

Грау ответил на это одним из своих мрачных смешков.

– Тебе стоит выбраться отсюда подальше, – побранил он своего компаньона, – и поглядеть на свет, – голос барахольщика упал до злобного шёпота. – Провести некоторое время в Сильвании, где поработала Смерть. Ты бы увидел много пустынных деревень. Ты не знаешь, как выглядит запустение. Разбитые и разграбленные дома, разбросанные вещи, а по улицам рыщут волки. В таких местах приходит ощущение, которое нельзя забыть и невозможно ни с чем перепутать.

– Тогда где все люди? – упорствовал Каленберг. – Мы абсолютно точно не сможем продать мечи курам и свиньям. – Он посмотрел на здания по обе стороны дороги. Большинство из них представляли собой землянки: грубые жилища, заглублённые в грунт, с простой двускатной крышей, поднимавшейся над ними. Было всего лишь несколько настоящих зданий, в основном – глинобитные. В промежутках между жилищами царила сумасшедшая путаница из свинарников, курятников, грядок репы и капустных полей. Горстка овец, пасущихся в маленьком загоне, окружённом живой изгородью, была ещё одним доказательством наличия жизни.

Грау поднял руку, жестом приказывая Каленбергу замолчать. Старик повернул голову в сторону и закрыл глаза.

– Ты слышишь это? – спросил он с самодовольной улыбкой на лице.

С подсказкой Грау Каленберг обнаружил, что слышит слабый шум: гул голосов, доносившийся до них с некоторого расстояния.

– Они звучат сердито, – заметил Каленберг.

– Отлично, – ответил Грау, щёлкая вожжами. – Сердитый человек будет заинтересован в мечах и доспехах, – он бросил пессимистичный взгляд на расползшиеся во все стороны хижины и сады. – Хотя сомнительно, что хоть кто-нибудь из них может позволить себе стать нашим клиентом.

Фургон с грохотом покатился вниз по грязной дороге. Ни один из мужчин не заметил, как кот у дверей неожиданно вскочил и, выгнув спину, зашипел на что-то в тени рядом со складом, а затем испуганное животное с визгом шмыгнуло в капустные поля.

Красные глаза-бусинки проследили за бегством кота, а затем вернулись к фургону. Только когда тот скрылся за углом, глаза исчезли, скользнув назад в темноту.

Фургон остановился, добравшись до расползшегося болота, которое служило центральной городской площадью Аморбаха. Большой старый дуб, чей ствол практически обесцветился из-за покрывавших его грибка и гнили, возвышался над мутной трясиной. Деревянная подвесная клетка, подвешенная на его толстых ветвях, раскачивалась ветром. Осыпающиеся остатки скелета усмехались внутри, его безглазый череп глядел на людей, собравшихся под деревом.

Вопрос, где жители города, отпал сам собой. Рычащая толпа, расползшаяся по всей площади, исчислялась сотнями. Каленберг увидел здоровяков фермеров, потрясавших вилами, и сухощавых ткачей, размахивающих дубинками над головами. Кучка возбуждённых пастухов, одетых в шерстяные брюки и овчинные сапоги, начала мастерить факелы из кусков ткани и реек, вырванных из крыш землянок, граничивших с площадью. Виднелась горстка мужчин в доспехах, их простые охотничьих бригандины несли на себе герб барона фон Грайтца, но сии достойные мужи, кажется, не собирались предотвращать намечающиеся беспорядки. Наоборот, их голоса были одними из самых громких в толпе.

Средоточием всеобщего озлобления был единственный человек, одетый в чёрную рясу с алой оторочкой. Тяжёлые цепи опоясывали его талию, и с одного из звеньев свисал большой, покрытый медью молот. Клеймо в виде двухвостой кометы было выжжено на гладко выбритой макушке человека, знак делался всё более заметным, пока кровь из ран тоненькой струйкой натекала в старый шрам. Камни, капустные кочаны и даже живые цыплята летели в человека, когда он пытался смотреть на толпу. Каждый раз, когда он повышал голос, человек пытался читать из книги, зажатой в руке, но свежий шквал мусора заставлял его отступать.

– Забери своего Зигмара обратно в Альтдорф! – взревел кривозубый батрак. – Или Борис налогами изгнал из столицы и всех богов?

– Зигмар – это свет и щит, – продекламировал окружённый человек. – Он – покрови…

– Скажи это моей Хильде! – взъярилась женщина с бородавкой на носу, её лицо исказилось от гнева и ярости. – Скажи это детям, что уже умерли!

– Где милость твоего бога? – издевательски спросил один из пастухов. – Где защита Зигмара, когда она нам нужна? Почему он не может остановить чуму?

Неповоротливый виргатарий, чьи мускулистые руки сжимали тяжёлый, размером с два обычных, топор лесоруба, вразвалочку вышел из толпы.

– Всё стало хуже, чем когда-либо, из-за тебя! Из-за тебя и всех этих твоих разговоров о Зигмаре! Таал и Рия – наши боги, а не сгнивший старый Император, коего мы и в глаза не видели!

– Ты принёс на нас чуму! – отрезал маленький жилистый йомен. – Ты растревожил духов ночи, и те наслали на город вредные испарения!

Зигмарит поднял руки, пытаясь защититься от обрушившегося на него града камней. Он пытался перекричать своих обвинителей, но стоило ему шевельнуться в попытке защититься, толпа набросилась на него. Неуклюжий виргатарий врезал боёк своего топора в живот зигмарита, заставив того согнуться пополам. Пара пастухов кинулась вперёд, чтобы схватить свою беспомощную добычу.

Грау выругался под нос, когда фургон неожиданно накренился. Каленберг спрыгнул, меч оказался в его руке даже раньше, чем ботинки утопли в грязи.

– Оставь его, мужик! – крикнул Грау. – Здесь не Рейкланд и, бога ради, не наше это дело!

Каленберг проигнорировал своего товарища, вместо этого смело протолкнувшись сквозь толпу. Удивленные вилланы и батраки убирались с его пути, увидев меч, не говоря уж о мрачной ауре власти, излучаемой высоким человеком, который заставлял их отступать назад. В одно мгновение он оказался рядом с дубом, его рука схватила за шерстяной капюшон одного из пастухов, что уже изготовился схватить приготовившегося к отпору зигмарита. Грубым рывком он отбросил крестьянина прочь и тот рухнул в грязь, покрывавшую площадь.

Другой пастух забыл о зигмарите и, размахивая тяжёлым посохом, бросился на незваного гостя. Это был своего рода манёвр, которым он увечил волков и держал на расстоянии пантер, но сейчас перед ним был враг иного рода. Клинок Каленберга мелькнул и, пройдя сквозь посох, разрезал его на две части. Пастух отшатнулся, широко раскрыв глаза от потрясения. Каленберг внимательно наблюдал за ним, ожидая каких-либо признаков того, что крестьянин всё ещё хочет драки.

– Кто ты? – хрипло проворчал виргатарий. Несмотря на то, что человек по-прежнему держал топор, он сделал несколько шагов назад, отступив поближе к остальной толпе.

– Кто-то, кому не нравится видеть жреца, подвергаемого нападкам со стороны суеверной черни, – огрызнулся Каленберг в ответ. Этого говорить не стоило. Оскорбление лишь воспламенило тлеющие угли. Злой гул распространился по толпе. Бывший рыцарь был, в конце концов, всего лишь один человек.

– Встань за моей спиной, отец, – сказал Каленберг зигмариту. Медленно, двое мужчин стали пятиться от наступающей толпы. Они могли слышать злые проклятья Грау, когда несколько крестьян подобрались к его фургону. Несмотря на все усилия, он не мог предотвратить растаскивания своего товара.

– Ваша храбрость не останется незамеченной, – сказал зигмарит Каленбергу. – Мы оба будем сидеть по правую руку Зигмара в эту ночь, освещаемые ореолом славы божества.

– Я бы предпочёл, чтобы Зигмар сделал что-то, чтобы продлить моё время жизни, – ответил Каленберг.

Вдруг крестьяне, толпившиеся возле фургона, подняли крик и бросились от Грау, словно стая бродячих собак. Один из них подбежал к неуклюжему виргатарию и быстро переговорил о чём-то с ним и жилистым йоменом. Оба возвысили свои голоса и гневными криками призвали толпу сохранять спокойствие. Каленберг и священник могли лишь ошарашено наблюдать за тем, как главари бунтовщиков прошли за фургон Грау. Йомен, опустившись на колени, поднял кожаную коробку из грязи, в которую её бросил рывшийся в ней крестьянин. Он заглянул внутрь, а затем поспешно захлопнул её. После чего подошёл к Грау и почтительно протянул ему коробку.

– Простите нас, герр доктор, – сказал йомен. – Но как могли мы узнать, что это были вы!

На лице Каленберга появилось замешательство, когда он услышал слова крестьянина, но если Грау и был так же удивлён, то старый барахольщик не подал виду. С угрюмым выражением на лице он нагнулся и забрал коробку из рук йомена.

– Ты хотел, чтобы я прибыл в сей город верхом, облачённый в чёрное? – бросил он с вызовом. – Это могло бы поспособствовать репутации Аморбаха! Пусть каждая деревенька и хутор в провинции узнают, что в городе появился клювастый врач, и тогда поглядим, как быстро они найдут новый рынок для своего зерна!

Слова дали ожидаемый эффект. Новый страх пробил себе дорогу на лица толпы. Они не думали, что наличие чумы в их общине заставит соседей избегать их. Что сейчас, когда столь много жителей пострадало от поветрия, Аморбах как никогда раньше зависел от торговли с внешним миром. Мудрость и дальновидность Грау произвели на них невыразимое впечатление.

– Простите нас, герр доктор Танц, – взмолился великан виргатарий. – Мы не подумали, – он махнул рукой в сторону толпы. – Пятнадцать уже пали в объятия Смерти, и ещё тридцать больны. Мы не знали, что делать! Мы боялись, что вы не придёте! Что вы приняли наш гонорар и решили остаться в Морбурге…

– Я здесь, сейчас, – объявил Грау. Он залез в ящик и, выудив шляпу чумного врача, надел её на голову. – Кто здесь главный? – спросил он.

– Бейлиф мёртв, – ответил маленький йомен. – А возный болен, – нервный тик появился на его лице. – Я…я думаю, что это означает…Что теперь я главный.

– И кто ты? – потребовал Грау, изогнув одну бровь в выжидательном сердитом взгляде.

– Фехнер, – ответил маленький человек. – Я обозный старшина.

– Он единственный трудоспособный человек, оставшийся в городе, из тех, кого назначил барон фон Гейтц, – объяснил виргатарий. – Но если вам нужно что-либо, то просто спросите меня, – он постучал рукой по мускулистой груди. – Готлоба Больцмана.