Текст книги "Наследница огненных льдов (СИ)"
Автор книги: Антонина Ванина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 62 страниц)
Глава 27
Утро выдалось не из лёгких. Для начала нужно было собрать и распределить вещи, чтобы нести их на своих спинах целых два дня. Холхуты не могли идти вместе с нами дальше через заросли кедрача, и потому пришлось отвести их к морю и оставить там. Наш проводник Вилпунувен уверял, что звери походят вдоль берега, поедят морскую капусту, а после вспомнят о хозяине, затоскуют по дому и пойдут обратно в Кваден. Или поплывут.
Я сильно сомневалась, что холхуты настолько рассудительны, но оставив их возле устья, я не удержалась, обернулась на полпути и поняла, что переходить реку и идти дальше на север они не намерены. Даже напротив, медленно, но верно холхуты продвигались точно на юг. Что ж, если водоросли неизменно тянут их из Квадена к побережью, то может быть, они же и приведут их из Кедрачёвки в Кваден. Во всяком случае, в дороге они не пропадут, в этом я была абсолютно уверена.
А чтобы не пропали мы, нужно было взять в дорогу хоть что-нибудь съестное. Мне даже не пришлось стыдливо просить милых хозяек дать мне немножко сараны для моего хухморчика. С самого утра для меня снарядили увесистый мешок клубеньков на пару килограммов, а к нему связку лёгкой юколы и нечто студенистое в желтоватой плёнке, завязанной на узел.
– Что это? – не поняла я.
– Жир лахтака, который ты помогала коптить.
– А мешочек?..
– Это лахтачий желудок, через него жир не протечёт и вещи не испачкает.
До чего же неожиданно. Не сказать, что после всего увиденного вчера мне хотелось испробовать разделанного на моих глазах лахтака, но воспоминания о толкуше всё же убеждали меня не зарекаться.
На столь щедрые дары я могла ответить лишь тремя увесистыми плитками спрессованного чая. Хозяйки несказанно обрадовались подношению, чего я никак не ожидала. А мешочек жира не стал последним подарком от Кирсимакан, Нуритынэ и бабушки Матлинэвыт.
Увидев мои мучения с причёской и двумя шпильками, Нуритынэ дала мне пару тряпичных ленточек красного цвета и помогла заплести косы по самой последней кедрачёвской моде – по бокам, чтобы прикрывали уши. Что ж, если с моря сорвётся порывистый ветер, такая защита будет очень кстати. Вот только на дворе светило солнышко, и денёк обещал быть тёплым. А ещё комариным – это я поняла по полнейшему штилю.
Наш проводник Вилпунувен оказался простодушным на вид мужчиной средних лет с густой рыжей шевелюрой. Он так бойко закинул на спину полупустой провисающий рюкзак, что мне оставалось только позавидовать тому, что он идёт налегке, а не с двумя спальными мешками, запасной одеждой, килограммами сараны, увесистым куском жира, плитками чая за плечами и хухморчиком в кармане. Палатку и все остальные вещи Эспин самоотверженно забрал себе.
Первым препятствием на нашем пути стала река. Переправляться через неё нам предстояло на очень странной лодке. Даже не лодке, нет, на катамаране из двух выдолбленных брёвен чахлого северного тополя в четыре человеческих роста. Протяжённые долблёные лодочки крепились друг к другу при помощи палок-перекладин и верёвок, что были продеты через дырочки в стенках судёнышек. На этих самих перекладинах лежала не менее протяжённая доска, а на ней уже покоились вещи Вилпунувена. Туда же он предложил нам с Эспином положить и свои рюкзаки.
– А лодка не перевернётся? – засомневалась я.
– Что бату сделается? – парировал тот, – выдержит.
Если честно, я думала, что сначала Вилпунувен переправит через реку наши вещи, а потом по одному и нас самих. Но нет, возле лодки появился парень с длинным шестом и предложил нам всем залезать в бат.
Я смотрела на тонюсенькие, не больше сантиметра, стенки и боялась встать ногами в одну из лодок. Хорошо, что Эспин помог мне забраться в бат и всю дорогу держал за руку, чтобы мне было спокойнее.
Не сказать, что я смогла расслабиться, потому как владелец бата управлял им не с помощью вёсел, а очень длинным шестом, что доставал до самого дна. Стоило шестальщику оттолкнуться от берега, как течение начало сносить нас вниз по реке. Мы едва не добрались до устья, пока не пристали к другому берегу.
Сгрузив вещи на землю, Эспин с Вилпунувеном поспешили водрузить рюкзаки на спины, а я с удивлением наблюдала, как хозяин бата орудует шестом и, отталкиваясь от дна, медленно, но верно направляет судно против течения в сторону селения.
– Какой тяжёлый труд, – только и оставалось сказать мне.
– Очень тяжёлый, – подтвердил Вилпунувен. – Когда на зиму надо перебираться в горы, мы всё на баты грузим и плывём в Верхнюю Кедрачёвку. Вдвоём приходится с шестами стоять, менять друг друга, а то за два дня без сна и отдыха замертво упадёшь. Зато по весне как здорово вниз по речке сплавляться прямо сюда, до Усть-Кедрачёвки. С утра погрузились, в обед уже здесь чаюем.
Пока он рассказывал о хитростях сезонной кочёвки, шестальщик уже добрался до противоположного берега и с лёгкостью вытащил бат на берег, а после поднял его на плечи и понёс в сторону домиков. Я даже дар речи потеряла, не веря своим глазам. Как вообще один человек может поднять такую махину?
– Да нет, лёгкий он, – пояснил Вилпунувен, – стеночки тонюсенькие. Специально так топором обтёсываем, чтобы бат с места на место переносить.
Удивительно – такое хлипкое на вид судёнышко, а как много оно значит для кедрачёвцев. Всё селение кочует на них по реке то вверх, то вниз. А вот до Энфоса всё равно приходится идти пешком. Неужели байдары с вёслами ещё хлипче батов?
Пока я размышляла о преимуществах и недостатках водного транспорта, Вилпунувен уже зашагал вперёд. Я поспешила с подачи Эспина водрузить рюкзак на спину и, пошатнувшись от такой тяжести, последовала за ним.
Удивительный пейзаж предстал перед моими глазами: слева под невысоким обрывом плескались серые волны, справа на сопках пылали всеми оттенками жёлтого неопавшие с деревьев листья, а впереди нас ждало необъятное зелёное море кедрача.
Никогда бы не подумала, что будет так тяжело пробираться через заросли кустарника. Вначале верхушки хвоистых веток ударяли меня по лицу, потом они стали возвышаться над головой. Ничего кроме неба теперь нельзя было разглядеть, а ноги то и дело цеплялись за кривые стволы. Пару раз я чуть было не повалилась на землю, а после и вовсе застряла между двух кустов. Вернее, я смогла проскользнуть, а вот рюкзак нет. Хорошо, что Эспин помог мне выбраться из хвойной ловушки.
Но густые заросли не стали для нас самым тяжким испытанием в пути. Когда над кедрачом загудели первые комары, а после вцепились в нашу плоть, Вилпунувен беззаботно заявил:
– Когда хлопаешь комаров, значит, их ещё мало. Вот когда их много, уже не отобьёшься. Даже не будешь чувствовать, что кусают.
– Мы уже знаем, – подтвердил Эспин.
– Старики говорят, – продолжал откровенничать Вилпунувен, – в былые времена, когда здесь не было переселенцев, летом преступников казнили комарами. Раздевали, уводили в лес, привязывали лахтачьими ремнями к дереву и оставляли на съедение. Но так только в Кедрачёвке было. Наш комар зол, стремителен. Подлетает, садится и впивается. А вот в Каменке совсем другой комар. Он мохнатый, долго подлетает, нехотя садится, нехотя кусает. Вот в дождливые дни бывает, сидишь один день дома, другой, а на дворе беспросветная слякоть. И вдруг, залетает комар – верная примета, что скоро тучи разойдутся и выглянет солнце, а комаров ещё больше налетит. Но комар – это ерунда. Хуже всех мошка. Она не просто кусает – она прокусывает, больно потом, весь опухаешь. А для скота оводы – вот страшная беда. Они же не просто кусают – они яйца откладывает прямо под кожу. Коровы очень сильно болеют. Бывает, забиваешь её весной, совсем чахлую, сдираешь шкуру, а она вся дырявая – личинки подросли, лазали по всему телу и проели его. Зато если личинки собрать и в кашу добавить, славное лакомство получается. Личинки – это же чистый белок.
От последней подробности мне стало муторно. Есть насекомых – ну что за мерзость? Хотя, не только это взволновало меня.
– А человека оводы кусают?
– Конечно, кусают, больнее мошки.
– А личинки… – с замиранием сердца спросила я, – они тоже откладывают?
– Может, и откладывают, но у нас под кожей они не выживают и сразу мрут. Горячие мы для них, что ли. Так что не проедят они нас, не бойся.
Что ж, и то хорошо. Вот только противные комары, тяжесть за спиной хвоя и кривые ветки под ногами не давали спокойно идти вперёд. Как же я была счастлива, когда мы выбрались на некое подобие тропы. На ней едва виднелась голая земля, зато ветки были отогнуты в разные стороны и больше не мешали двигаться вперёд.
Я бы могла почти порадоваться, что дорога стала менее трудной, но тут Вилпунувен затянул какую-то странную нескладную песню. Про кого в ней только не пелось: про рыбу и рыбаков с сетями и какими-то запорами и мордами на реке, про лахтаков и нерп, про огнёвок и рысей, про медведей и росомах, и даже про горнаков и мышей. Поначалу было интересно слушать незамысловатые строчки без рифмы о живности Собольего острова и его повадках, но через час безголосое пение Вилпунувена стало утомлять. И не меня одну.
– Послушай, – прервал его Эспин, – извини, но ты бы мог больше не петь? Пожалуйста.
Вилпунувен только пожал плечами, но замолк. В полнейшей тишине мы прошли не больше десяти минут, как вдруг впереди зашевелились лапы хвойных кустов. Словно по команде, мы все остановились и замерли на месте. В кедраче был кто-то помимо нас. Вот только кто?
Вилпунувен медленно стянул рюкзак со спины и жестом скомандовал Эспину сделать то же самое. Я не понимала, что происходит, но когда впереди прогнулись ветки, а за ними показалась гора бурой шерсти, тоневольно попятилась назад.
От испуга я не сразу поняла, что вижу огромную медвежью морду. Круглые уши, массивная голова, чёрный нос. Маленькие злобные глаза уставились на нас, нижняя губа оттопырилась и нервно подрагивала.
Вилпунувен вцепился в рюкзак Эспина и стал медленно его поднимать.
– Поставь на голову, – напряжённо вполголоса сказал Вилпунувен.
К моему удивлению, Эспин не утратил дар речи и спросил:
– Зачем?
– Жить хочешь?
Вдвоём они смогли поднять объёмную поклажу и водрузить её Эспину на плечо, а потом и на самую макушку. Держа высокий рюкзак четырьмя руками, они не двигались и словно чего-то ждали.
Я смотрела на медведя, медведь смотрел на Эспина с Вилпунувеном, а в следующий миг зверь недовольно фыркнул, отвернулся и скрылся в кедраче.
Наверное, прошло минуты две, прежде чем все мы смогли прийти в себя. Эспин опустил вещи на землю, а Вилпунувен повесил на плечи свой рюкзак и беззаботно сказал ему:
– Большой, сильный зверь. Но глупый. Подслеповатый совсем, подумал, что палатка и я – это часть тебя, а раз ты выше, то и опаснее. Когда на речке рыбачишь, бывает, медведь подкрадётся неслышно, захочет рыбу отнять. А ты берёшь бат, поднимаешь его рядом с собой, и медведь убегает, боится.
– Он хотел нас съесть? – только теперь осознав весь ужас случившегося, спросила я.
– Съесть? Нет, это мы с ним случайно в кедраче столкнулись. Он и сам не ждал нас встретить. Тихо идём, вы молчаливые, не разговариваете совсем. А переговаривались бы, он бы нас издалека услышал и мимо прошёл. Это же звериная тропа, медведями протоптанная.
– Так ты поэтому пел песни? – догадался Эспин. – Ты отпугивал ими медведей? Знаешь, а спой-ка что-нибудь ещё.
И Вилпунувен с радостью затянул на ходу грустную балладу о некоем племени, которое смогло приручить толсторогов, а когда сборщики пушниной замучили их поборами, то всё племя ушло вместе со своим одомашненным скотом в горы и до сих пор таится там от других людей.
После неожиданной встречи с диким зверем, Эспин пропустил меня вперёд, чтобы я шла между ним и Вилпунувеном. Наверное, переживал, как бы другой медведь не подкрался и не утащил меня под кедровый куст, чтобы сожрать. Такой огромный бы точно сожрал, я и не сомневаюсь. Мне уже доводилось видеть медведей в зоосаде, но они были в два раза меньше и не такие свирепые как этот. Правда, тех медведей поймали и привезли в зоосад из делагской области, а в тамошних лесах, видимо они не могут откормиться до таких невероятных размеров как здесь.
В этот день диких зверей мы больше не встречали. Зато после обеда смогли выбраться из кедрача к поросшей редкими деревцами сопке, где и устроили привал. К вечеру мы добрались и вовсе до удивительного места.
Осыпавшиеся кладки печей, покосившиеся деревянные столбы в земле, раскиданные вокруг гнилые доски и щепки – такими предстали перед нашими глазами развалины безымянного заброшенного поселения около самого моря.
– Что здесь было? – спросил Эспин.
– Никто уже и не помнит, давно это было, – ответил Вилпунувен. – Видишь, море чистое, кекуров нет, не то, что около Кедрачёвки. Говорят, поэтому здесь и захотели поставить город для переселенцев, чтобы пароходы смогли свободно заходить, привозить грузы. Кекуров-то тут нет, но и реки ведь тоже. А какая жизнь без реки? Люди недолго тут побыли, все разбежались, кто в Кваден, кто в Энфос. А кто-то и в нашей Кедрачёвке осел.
– Кто-то из переселенцев прижился в вашем кочевом селении? – не скрывая удивления, спросил Эспин.
– А чего не прижиться? У нас рыба всегда есть, жир лахтака там, мясо толсторога. Отчего не жить?
– Да, но ведь те люди могли бы просто вернуться на континент, в свой родной город.
– На материк? Нет, дед Эрик тогда зимой из этого поселения сбежал, пришёл в дом отца бабушки Матлинэвыт, попросил, чтобы его приютили, а он как-нибудь свой кусок рыбы для них отработает. Ну и отработал, взял Матлинэвыт в жёны.
– Дедушка Кирсимакан и Нуритынэ был переселенцем? – поразилась я.
Подумать только, горожанин из тромской или делагской области, как минимум со школьным образованием, женился на простодушной аборигенке, которая до сих пор верит, что пеструшки способны на самоубийство. И, что удивительно, его внучки родились аборигенками, и ничто в их виде или поведении не выделяет Нуритынэ и Кирсимакан на фоне других кедрачёвских женщин и девушек. Та же манера одеваться и заплетать косы, то же самое жилище, тот же очаг во дворе. Наверное, дед Эрик за годы жизни в кочевом рыбацком селе и сам обаборигенился. Надо же, оказывается, традиционная культура может поглотить городскую, а не наоборот. Или это справедливо только для Собольего острова?
Пока я размышляла об этом, Вилпунувен дал команду идти дальше, лишь бы не заночевать на развалинах.
– На всякий случай, – пояснил он. – Я тут никогда не оставался, а старики говорили, что в гиблых местах всегда селятся злые духи.
– А вы верите в злых духов? – заинтересовалась я.
– Да не то, что бы очень, – замялся он, – но ведь всякое бывает. К тому же дед Эрик говорил, что сбежал отсюда, когда в этом поселении случился мор. Болезнь какая-то заразная людей косила. Оспа, кажется. Тут, наверное, в земле до сих пор человеческие кости лежат, если звери не растащили. Нехорошо это, когда мертвецы в земле.
– Так, пошли скорее отсюда, – твёрдым голосом произнёс Эспин и уверенно зашагал вперёд.
Я и сама припустила за ним подальше от нехорошего места. Мало ли, оспа убила людей или ещё какая хворь, но мне не хотелось заразиться от древней болячки, если она сумела сохраниться в земле.
И всё же, до чего ужасно жить на острове в изолированном поселении без всех необходимых медикаментов. А как страшно идти в дальний поход без них же… Надо будет обязательно нанести визит в энфосскую аптеку.
Стоянку для ночёвки мы нашли через час блужданий вдоль подножия сопок, пока не обнаружили маловодный ручеёк.
Отужинав похлёбкой из давленной сараны и гречки, которую прихватил с собой Вилпунувен, мы с Эспином принялись устанавливать палатку. Жаль, что она всего лишь двухместная и третьему в ней вряд ли удастся поместиться. Разве что придётся лежать там ввплотную друг к другу. А я не готова оказаться в тесной близости к двум мужчинам.
– Не, я лучше у костра покемарю, – на моё счастье отказался от нашего формального предложения Вилпунувен. – Люблю, когда веточки в огне трещат, в ночи сова ухает.
– Не боишься замёрзнуть? – спросил его Эспин.
– Так ведь тепло, даже морозца нет.
Что ж, наверняка Вилпунувен знает, что говорит. В летних домиках кедрачёвцев нет никакого отопления, и ведь выживают они как-то в межсезонье под самыми обыкновенными одеялами. Наверное, привыкли к холодам, что и не обращают на них внимания. А сейчас и вправду нет мороза, даже холодный ветерок не проникает в пролесок. Но я бы не решилась ночевать под открытым небом, сидя на пустом рюкзаке подобно нашему проводнику.
Раздеваясь в палатке, я сняла куртку и растормошила Брума, что весь день безвылазно сидел в кармане.
– Ты сегодня такой тихий, – заметила я. – Не заболел?
– Я здоровее вас всех вместе взятых. Просто знакомый маршрут навевает тоску. Я грущу, я весь в депрессии.
Ну как тут не развеселить печального хухморчика? Пока я щекотала его, своим гоготом Брум распугал всё живое в округе. Думаю, в эту ночь Вилпунувену не посчастливится насладиться уханьем совы. Зато костёр точно будет потрескивать и согревать его в ночи.
Глава 28
Весь следующий день прошёл для нас в однообразном хождении вдоль сопок. Комаров больше не было, зато воздух заметно похолодел. После полудня и вовсе пошёл снег, да такими пушистыми хлопьями, что они быстро окутали белым покрывалом долину между побережьем и лесом.
Через пару часов нам пришлось выйти к морю. Вид подступающего к сопкам пляжа не на шутку взволновал меня и заставил спросить Вилпунувена:
– Там дальше будет непропуск?
– Нет, свободно пройдём, – успокоил он меня и, хитро прищурившись, спросил, – Что, боишься?
– Боюсь. После того, как мы чуть не утонули возле Квадена, очень боюсь.
– Многие тонули, – преспокойно заявил он. – Кто с материка приезжал и думал, что успеет пройти, почти все тонули. И на лодках тонули, разбивались о скалы. Если вы из Квадена в Кердрачёвку добрались, видно, благоволят вам незримые силы. Удачливые вы. Обязательно до Тюленьего острова дойдёте.
Отчего-то меня не особо подбодрили его слова. На одну лишь удачу надеяться глупо. И почему в Квадене никто не предупредил нас, что поход через непропуск настолько опасен? Или предупреждали, а мы не так поняли?
Поход по заснеженному пляжу, омываемому пенистыми волнами с комками намокшего снега, затягивался, а я успела ощутимо устать. Ноги, плечи, шея – всё ныло. А тут впереди замаячило что-то интересное и важное, раз Вилпунувен, а вслед за ним и Эспин, рванули к нагромождению камней, о которые с плеском разбивались подступающие волны.
До моего слуха донёсся пронзительный детский плач, но не капризный, а отчаянный и жалобный. Я и сама ринулась к источнику звука, ожидая увидеть нечто ужасное.
Вилпунувен уже успел добежать до камней и спугнуть очередного пронырливого песца, коими, видимо, кишит весь остров. Зверёк прыжками бросился к сопке и скрылся в кедраче, а я побежала к прибрежным камням, чтобы увидеть, кого обидело животное.
Вилпунувен присел на корточки и с тоской глядел себе под ноги. Эспин стоял рядом и тоже уставился вниз. На камнях лежал белый комочек меха с огромными чёрными глазами и жалобно поскуливал. Круглая голова, вытянутое упитанное тельце, ласты – это был тюленёнок, такой милый и трогательный. И тут я увидела сочащуюся по его белоснежному боку кровь.
– Видно, волной на камни выкинуло, – объяснил Вилпунувен. – Поранился, а песец учуял. Живого хотел рвать, понемножку откусывать, пока не издохнет. Жестокий зверь, подлый. А мамка-нерпуха совсем трусливая. Вон, смотрит, боится выплыть.
Я глянула в море и действительно увидела, как из воды высунулась пятнистая голова. Это был не лахтак, а кто-то другой, гораздо мельче.
– Бедняжка, – не сдержалась я, когда малыш снова заплакал, словно человеческое дитя, – неужели он так и погибнет здесь?
– Кто его знает? Может, затянется бок. А может, нет. Но песцам на съедение оставлять его не будем.
И Вилпунувен взял на руки тюленёнка, а тот истошно заверещал. У меня сердце защемило от этого пронзительного звука, и я уже собиралась остановить проводника, лишь бы он не делал малышу больно. А он ступил в воду и медленно зашагал вперёд, в сторону, где на волнах покачивалась взрослая нерпа.
Вилпунувен опустил тюленёнка в воду, но не убрал рук, видимо ждал, когда детёныш успокоится, наберётся сил в родной стихии и самостоятельно уплывёт к маме. Если сможет.
Прошло, наверное, минуты три, как Вилпунувен стоял в море и держал тюленёнка в воде. У меня бы руки отмёрзли от холода, а он терпеливо ждал. И вот, малыш зашевелил ластами и медленно поплыл вглубь моря. Вилпунувен поспешил выйти из воды, и тут же взрослая нерпа осмелилась приблизиться к своему детёнышу. Кажется, он уверенно держался в воде и не собирался тонуть. Да и мама-нерпа тыкалась мордой ему в бок, видимо, зализывала рану. Как хорошо, теперь малыш под защитой и будет жить.
Вилпунувен вышел на берег, и мы продолжили наш путь, а я всё думала: надо же, два дня назад наш проводник вместе со всеми селянами забивал на море большого серого тюленя, а сегодня не остался безучастным к беде маленькой нерпы. А ведь мог убить, чтобы не мучилась. Но нет, он отнёс малыша в море и дал ему уплыть к маме. А когда этот малыш окрепнет и станет взрослой толстой нерпой, Вилпунувен забьёт его на жир и мясо?
Снег валил, серость вокруг сгущалась. Видимо, солнце успело закатиться за горизонт, а значит, вскоре сумерки сменятся ночью. Как хорошо, что мы успели выйти к реке, за которой показались бревенчатые дома странной округлой формы с плоской крышей. Вот он Энфос – ещё одна деревня, гордо именуемая городом.
Пока я разглядывала постройки, совсем не похожие на те, что стоят в Квадене, Вилпунувен подошёл вплотную к реке и крикнул:
– Тойвонын! Пилвичана!
Он повторил это раз пять, прежде чем из домика вышел человек. Такой же рыжий и коренастый как Вилпунувен, только заметно старше. Внимательно посмотрев на нас, он неторопливо зашёл за домик и надолго пропал. Наверное, прошло минут десять, прежде чем хозяин дома показался вновь, но уже с батом, который подтаскивал к реке.
Через десять минут мы уже стояли на другом берегу. Тойвонын, старший брат Вилпунувена очень обрадовался появлению родственника, да и нас с Эспином тоже был рад пригласить в свой дом погостить.
– Добро пожаловать в Икрянку, – услышав, кто мы и откуда, радостно произнёс Тойвонын.
– Какую Икрянку? – не поняла я.
– Разве это не Энфос? – забеспокоился Эспин.
Тойвонын с Вилпунувеном рассмеялись и всё объяснили. Оказывается, до появления на острове переселенцев, давным-давно на этом самом месте стояло такое же летнее селение, вроде покинутой нами два дня назад Кедрачёвки, и называлось оно Икрянкой.
Когда на реке обосновались первые охотники и зверопромышленники с материка, они начали строить на другом берегу свои прямоугольные дома с покатыми крышами. Шли годы, и к побережью, свободному от надводных камней, начали подходить пароходы, а возле домов переселенцев возник склад и магазин.
Если поначалу икрянцы покидали на зиму свои летние домики у моря и уходили вверх по реке к горам, то по весне они возвращались на побережье, чтобы выменять на беличьи и заячьи шкурки металлическую посуду для своего хозяйства и непромокаемую одежду из привозных тканей. А потом они распробовали привозную еду, вроде крупяных каш, хлеба и сладостей, которыми их угощали в своих домах переселенцы, и захотели покупать для своих домочадцев такую же.
Постепенно некоторые икрянские семьи и вовсе изъявили желание оставаться у моря весь год, и потому начали строить возле реки привычные им зимние дома и амбары, перегнали с гор скотину. За пару десятилетий Старая Икрянка и вовсе обезлюдела и стала ещё одним заброшенным поселением, а Усть-Икрянка и вовсе слилась с переселенческим Энфосом.
Мне было крайне любопытно посмотреть, как же выглядит традиционное зимнее жилище аборигенов Собольего острова. Но когда Тойвонын повёл нас к своему дому, то первым делом я увидела просторнейший двор, ограждённый хлипким заборчиком из тонких прутьев, построенный больше для разграничения, чем для защиты. В глаза сразу бросились собаки. Их тут было около десятка: каждая сидела на цепи возле небольшой персональной будки и тоскливо поглядывала на хозяина.
– Отловил своих собачек по лесам, – заявил Тойвонын. – За лето набегались, отъелись. Теперь пусть жир сбрасывают, а то в упряжке им тяжело будет.
– Вы их что, не кормите? – поразилась я, глядя на погрустневших косматых псов.
– Кормлю, конечно, но понемножку. Им переедать нельзя, а то обленятся.
– А летом что они делают в лесах?
– Мышкуют, на речку бегают рыбу ловить. Вольно живут.
– А вы их в это время к себе не зовёте и совсем не кормите?
– Так если они не работают, зачем кормить?
Вот такие традиции собаководства царят на Собольем острове. Удивительно, что животные не дичают летом и готовы вернуться к своему хозяину. Видимо, виной всему долгая зима – в обмен на еду собаки готовы служить человеку, особенно в самые лютые морозы.
Как напоминание о нелёгкой собачьей судьбе, у стены амбара стояли сани: одни маленькие и одни большие, наверное, для холхута. Проходя мимо распахнутого хлева, я увидела мохнатое щупальце, что тянулось к шее волосатой чёрной коровы. Бедные животные ютились в тесном помещении, зато не скучали в компании друг друга.
Наконец, мы подошли к дому. Меня несказанно удивило, что у него не четыре, а восемь стен, и стоят они не ровно, а немного наклонены внутрь, отчего кверху дом сужается. Когда Тойвонын впустил нас в своё жилище, наклонная дверь за нами с грохотом захлопнулась, а впереди что-то громыхнуло, словно взорвалось.
Внутри было темно, только керосиновая лампа на столе, открытая печь в самом центре и три небольших засаленных окошка освещали обстановку в почти круглом доме. Вдоль стен тянулись самые натуральные нары в виде настила из досок, встроенных в стены. Под окном на них сидела немолодая женщина с тёмными косами и при свете лампы скручивала с помощью пальцев нить из клока шерсти, что валялся у её ног. Рядом с ней сидела девочка семи лет со светлыми косичками и что-то шила, а блондинистый мальчик постарше вырезал ножом по деревяшке замысловатую фигурку.
Увидев Вилпунувена, дети вскочили с нар и с развесёлыми криками: "Дядя пришёл!" – кинулись к нему обниматься.
Пока родственники радовались воссоединению и не обращали на нас с Эспином внимания, у меня появилось время разглядеть обстановку в доме.
Восемь откосных стен, восемь толстых балок внутри и семь нар между ними. Над каждым настилом высилась или полка с резной деревянной посудой, или крючки, на которых висела одежда. Над широкими нарами за печкой напротив двери и вовсе была натянута занавеска, под окном слева стояло множество ящиков и сундуков, в той же стороне грудились табуреты, ещё один стол, вёдра и прочий скарб.
А печка… Таких я ещё не видела. Обмазанная глиной, широкая труба под наклоном уходила вверх, в распахнутой топке на высокой платформе пылал огонь, а возле печи на полу лежала кучка сена, на которой восседала одинокая пёстрая курица.
Но самым удивительным было не присутствие птицы в людском жилище, а то, что возле курицы крутилась крыса. Не водяная, а самая обычная. Курица квохтала, махала крыльями, всеми силами стараясь напугать и отогнать вредителя, а крыса наворачивала круги вокруг печки. Когда курица соскочила с места, я поняла, в чём суть конфликта. В импровизированном гнезде лежали яйца, и крыса всерьёз замышляла ими полакомиться. Но курица была начеку, и жертвовать будущими цыплятами не намеревалась.
– Так, для баловства в начале лета купили, – уже за столом, полным угощений, рассказал нам хозяин дома. – На пароходе столько куриц привезли, соседи возле китокомбината целыми клетками их покупали. А подружка моей Пилвичаны, Марта, говорит ей, купи, будут у тебя свежие яйца круглый год, а не только чаячьи по весне. Ну, мы и купили. А что с этими курицами делать? Деды наши и бабки никаких куриц никогда в жизни не видели. А тут пришлось курятник строить. А толку? Собачки этих куриц во дворе начали ловить и жрать. Потом они поняли, что от кур бывают яйца, начали ждать, когда курица начнёт нестись, а потом выкатывали лапами яйца из курятника. А теперь уже нестись никто не будет. Вон, вожак моей упряжки последнего петуха на той неделе прикончил. Осталась одна курочка, Пушинка. А что ей в курятнике сейчас делать? Замёрзнет. Пришлось сюда принести. А вы попробуйте, какие яйца несёт Пушинка, ни у кого во всём Энфосе таких нет.
Дабы уважить хозяина, мы с Эспином взяли из миски по отваренному яйцу, вот только разбить скорлупу о столешницу не получилось ни с первого раза, ни со второго. Пришлось приложить немало усилий, чтобы всё-таки разломить невероятно толстую скорлупу. На вкус яичный белок и вправду оказался необычен.
– Чем вы кормите курицу? – полюбопытствовал Эспин.
– Так юколой. Зима же, зёрнышек на дворе нет.
Впервые слышу, чтобы птица ела сушёную рыбу. Правда, до визита на Соболий остров я никогда не подозревала, что и коровы могут питаться ветками деревьев, а холхуты морской капустой. Видимо, суровые климатические условия заставляют животных приспосабливаться к северной жизни всеми возможными способами. И отращивать бронебойную скорлупу тоже. Интересно, если крыса всё же утащит у Пушинки яйцо, она сможет его разбить?
– Ой, какая красивая мышка! – неожиданно заголосила девочка, сидя рядом со мной.
Я быстро поняла, в чём дело. Это Брум успел вылезти из кармана и, стоя на столе, уже вовсю хрустел сверхтолстой яичной скорлупой.
– Это не мышка и не зверюшка, – попыталась объяснить я, – это маленький мохнатый человечек хухморынмыл. Он умеет разговаривать, помогает мне по хозяйству, а теперь путешествует со мной. Он мой друг и советчик.
– Ой, а можно с ним поиграть?
– Нет, со мной нельзя играть! – в панике гаркнул Брум, выпустив из ручек скорлупу. – Одна в детстве уже поиграла, теперь приходится таскаться с ней по всяким непропускам, по сопкам, по кедрачу…
– Белый пушистик, – не вняла его словам девочка и протянула руку, чтобы погладить Брума.
С каким же криком он пробежал через весь стол, сполз на пол и попытался спрятаться по ту сторону печки... А зря. Только он попал в поле зрения курицы и приблизился к её законному месту, она тут же попыталась клюнуть Брума, видимо, приняв его за ещё одного воришку её драгоценных яиц. Хухморчик резко свернул и побежал к нарам, но там в темноте его поджидала крыса. Когда она выпрыгнула ему наперерез, я в ужасе представила, как в следующий миг она загрызёт Брума. Но нет, хухморчик оказался проворней и успел достигнуть нар, а с них мигом переполз на стену и потолок.
