сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 75 страниц)
Неожиданно я вспомнил о свитке, который лежал в моем кармане. Я задумался настолько, насколько было возможно при смерти. Я понимал, что этот свиток был моим единственным выходом. Я так и так умер бы. Но вдруг при прочтении свитка у меня появлялся призрачный шанс что-то изменить?
Я помнил текст наизусть, но решил на всякий случай достать свиток, чтобы гарантированно не сбиться. Непослушными пальцами, оставляя пятна крови, я вытянул пергамент из кармана и начал читать текст. Сознание уже почти не воспринимало действительность вокруг меня. Когда я прочел последнее слово, вокруг меня заклубился синий дымок. Потом он превратился в синеватый портал, в который меня затянуло. Все вокруг почернело, и я потерял сознание…
========== Патрульный отряд ==========
Комментарий к Патрульный отряд
Начинается повествование, в котором главный герой оказывается в новом мире и в той сущности, в которой он будет пребывать 98% времени повествования
Постепенно чернота вокруг меня рассеялась, уступив место яркому солнечному свету, который пробивался сквозь густые кроны деревьев. Лучи обжигали глаза, подобно кислоте, и я закрыл глаза ладонью, защищая их от слишком яркого света.
Осознав, что я не умер, а вполне себе живой, я вспомнил о погибшем друге. Мишка… Прости, что я стал причиной твоей смерти. Ты пожертвовал собой, чтобы отвести от меня гибель…
Пока я пытался открыть глаза, прикрытые ладонью от солнца, я ощущал, что лежу… на траве? Вторая ладонь явно чувствовала траву под собой. Значит, тот свиток не был бутафорией. Я явно переместился куда-то. Вот только куда? На Землю ли? В то же время? Может, это вообще другой мир? Впрочем, пока глаза не могли привыкнуть к свету, я не мог даже оглянуться вокруг себя. Одно я мог сказать точно – рана в моем боку, если она и оставалась, больше не болела. Этот факт уже приободрил меня.
Постепенно глаза перестало раздражать лучами света, и я смог их открыть. Увиденное поразило меня. Нет, меня поразило не то, что я видел, а то, как я видел. Я никогда не жаловался на зрение. Но тогда я видел все очень четко. Я мог видеть прожилки на листьях, которые находились примерно метрах в пяти от меня. Я помотал головой, но четкость зрения никуда не исчезла. Даже мой левый глаз, на котором, как я знал, был легкий астигматизм, видел все очень зорко. Тут мне осталось только принять этот факт.
Я сел на траве, пытаясь подняться. Бросив взгляд на ладони, я едва не подпрыгнул. У меня были мохнатые ладони с когтями! Я вскочил на ноги… и сразу же рухнул обратно. Я абсолютно не мог стоять. Я посмотрел на свои ноги. Ноги? Е-мое, у меня же лапы! Я лихорадочно осмотрел себя полностью, насколько мог. Я был весь покрыт шерстью, и у меня был волчий хвост. Неужели моя фамилия была понята слишком буквально? Но в моем облике были… некоторые странности. Я стал волком, но при этом во мне сохранились черты человека.
Сняв с себя зеленоватую летнюю куртку и белую футболку, я осмотрел свою грудь. После этого я разделся полностью, ибо рядом со мной никого не было. Джинсы и боксеры заняли место на земле рядом с курткой и футболкой. Не решившись снова встать, я оценил новое тело. Руки, хотя я подозревал, что все-таки лапы, были определенно человеческими. Единственное, что отличало их от человека: густая серо-серебряная волчья шерсть и когти волка вместо ногтей. Ладони и пальцы, а также все мышцы, кости, локти и запястья были родными, человеческими. Все шрамы, которые были у меня раньше, также оставались на месте. Несмотря ни на что, я предпочел называть новые конечности лапами.
Грудь и живот у меня остались такими же, как и были раньше, но были, как уже очевидно, покрыты шерстью. Спина, судя по ощущениям, тоже была обычной, только покрытой мехом. Отличительно чертой была более пышная и густая шерсть на груди и шее, по сравнению с остальным телом. Раны в боку не было, и это меня очень сильно поразило. Как будто и не было нападения и ножа Васи Мажора, торчащего из моего бока перед тем, как я из последних сил читал тот загадочный свиток. Остался только белый шрам загадочной формы в виде слегка изогнутой линии.
Я пошарил по карманам куртки. В одном из карманов я нашел тот пергамент, который перенес меня в этот мир.
Только тогда я заметил, что на моей левой лапе остались часы. Они показывали, что было первое июня две тысячи тринадцатого года, 0:37. Правда, была какая-то странная особенность. Что секундная стрелка, что цифровое обозначение секунд двигались по циферблату и изменяли свое значение не каждую секунду, как положено, а через больший промежуток времени. Специально я посчитал про себя этот промежуток. Ровно двенадцать секунд. Именно столько времени занимало у секундной стрелки и ее цифрового аналога сдвинуться на одно деление или изменить цифру. Судя по часам, я пролежал без сознания всего лишь около двух часов, ибо на меня напали тридцать первого мая, около десяти-одиннадцати вечера. Тогда почему часы показывали ночное время, когда солнце находилось в утреннем или дневном положении? Более того, трава подо мной была примята так, как будто я лежал здесь около дня.
Оставив ответ на этот вопрос на более позднее время, я продолжил осматривать себя. Хвост я не стал особо рассматривать: он был обычным, волчьим. Забавное было в том, что в моих джинсах на заднице появилась дырка, в которую вставлялся хвост.
Вплоть до колена шли обычные бедра, покрытые шерстью. А вот уже ниже колена шли самые настоящие волчьи лапы. Теперь я понял, почему я не мог на них встать. Я упустил из вида тот факт, что волки, как и многие млекопитающие, ходят, опираясь не на всю стопу, а только на пальцы. А я пытался действовать как человек, стараясь встать на всю стопу, что в моем нынешнем состоянии было анатомически невозможно. Про себя я отметил, что мои стопы на задних лапах украшали настоящие подушечки, как у волка. Я с упоением их потер. Только теперь я понял, почему собаки и кошки так балдеют, когда им почесывают подушечки. Только у них они были на всех лапах, а у меня только на стопе.
Тогда возникла догадка: я же стал антропоморфным фурри-волком! Ну, теперь мне не надо особо задумываться о том, как я выгляжу. Я очень долго увлекался темой фурри. Тогда у меня, получалось, была голова волка. Жалко, что рядом не было видно хотя бы обычной реки, чтобы увидеть свое отражение полностью.
Я натянул всю свою одежду обратно. Очень долго просовывал хвост обратно в отверстие в джинсах. Посидев какое-то время в траве и привыкнув к ощущению мохнатого тела фурри-волка, я попытался встать. На этот раз я смог удержаться на лапах, и через минут десять научился ходить, не пошатываясь и не падая. Мое новое тело начинало мне нравится. У меня была тайная мечта побыть волком, и теперь она осуществилась.
Впрочем, один момент мне все еще досаждал. Наличие шерсти заставляло меня чувствовать жару. Мне, привыкшему к ощущению голого тела за прошедшие двадцать лет жизни, было нелегко свыкнуться с тем, что сейчас я мохнат. Впрочем, через некоторое время кожа привыкла к ощущению меха, и я перестал обращать внимания на тактильные и термические свойства шерсти. Хождение на пальцах тоже постепенно стало привычным и стало вполне удобным, не причиняя дискомфорта.
Я оглянулся в поисках чехла с гитарой. Он тоже наличествовал, но лежал слегка в стороне. Я открыл чехол и оглядел гитару. С ней вроде бы ничего не произошло. Хотя, я нечасто держал в руках гитару Мишки, чтобы быть уверенным полностью.
После того, как эйфория от новых ощущений в смеси с печалью от гибели Мишки рассеялись, я задумался. Так все-таки, где я оказался?
Я огляделся. Вокруг был все тот же летний лес, в котором я очнулся. Глаза видели знакомые дубы, ели, сосны. Но, при этом, рядом росли незнакомые мне лиственные деревья. К сожалению, мои познания в ботанике всегда были ограничены, поэтому, возможно, я просто не знал названий этих деревьев, и они были вполне обычными, земными.
Неожиданно на меня накатила жажда. Я посмотрел вокруг себя. На мгновение мне показалось, что между деревьев блеснула полоска воды. Приглядевшись, я увидел, что был прав: проглядывала какая-то река. Вздохнув, я пошел сквозь лес к воде.
Несмотря на то, что мои новые волчьи лапы были, по сути, голыми (я имел в виду отсутствие обуви), идти по веткам и листьям было мягко и не колко. Впрочем, я перестал обращать внимание на этот факт. Больше я был озабочен тем, как пройти сквозь ветки деревьев, которые росли густо на моем пути. Особенно было тяжело продираться сквозь ели и сосны, которые росли особенно густо и норовили урвать кусок куртки или футболки.
Через некоторое время я все-таки вышел из леса. Как я и ожидал, рядом протекала река. Только теперь я мог оценить во всей красе небо надо мной, не загороженное кронами деревьев. Солнце определенно наличествовало и ничем не отличалось от того, что я видел на Земле. Оно было в дневном положении и находилось примерно под тем же углом к земле, что и в наших умеренных широтах. А вот облака были не белого, а телесно-кремового цвета, который, впрочем, нисколько не раздражал восприятие и смотрелся вполне нормально. Небо было таким же голубым, как и на Земле.
Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого рядом нет, я посмотрел в воду. Речная гладь показывала голову волка с серо-голубыми глазами, стоячими ушками и серо-серебряной шерстью гривой, которая, наверное, символизировала волосы. Морда в итоге получилась неожиданно очень добродушной и симпатичной.
Перестав корчить своему отражению рожицы, я вволю напился воды, утоляя столь неожиданно накатившую в лесу жажду. Вода была очень вкусной и кристально чистой. Если я был и на Земле, то явно вдали от населенных пунктов, ибо такую вкусную воду я пил только в деревне у моей бабушки, которая жила в пятидесяти километрах от Москвы.
Мысль о бабушке вогнала меня в печаль. Она ведь осталась моей единственной живой родственницей. Буквально за неделю до того, что произошло, я посещал ее в деревне. И обещал ей приехать через неделю. Жаль, что я не смог выполнить обещание. Все это осложнялось тем, что бабуля не отличалась богатырским здоровьем, и в случае чего ей было некому помочь, кроме соседей, которые были в основном дачниками и не жили в деревне круглый год, в отличие от нее. Дедушки не было в живых уже десять лет, и бабушка жила тихой жизнью, изредка приезжая к нам в город, предпочитая в основном оставаться у себя в домике, где она счастливо прожила с дедушкой почти пятьдесят лет.
По моей мохнатой морде прокатилась слеза и упала в реку, распространяя во все стороны круги, которые быстро гасились об берег, густо поросший травой. Я поглядел в реку и снова увидел свое отражение, которое было подернуто рябью из-за упавшей слезы. Моя морда сейчас была печальной и очень задумчивой. Я поймал себя на мысли, что слишком пристально вглядываюсь в свое отражение. Нарциссизмом я никогда не страдал, но сейчас я не мог оторваться от своего отражения. Что-то в моей морде было такое… притягательное.
Я поднялся на лапы и снова оглянулся вокруг себя. Никого не было видно. Лес на противоположном берегу реки был не таким густым, как позади меня. Вспомнив народную мудрость о том, что, идя вдоль реки, можно выйти к человеческому жилью, я решил пойти по течению. Правда, я поймал себя на мысли, что слово «человеческое» подходило ситуации меньше всего. Почему-то я был уверен в том, что мне на пути будут встречаться именно фурри, а не люди.
Я повернулся направо, в ту сторону, куда река спокойно и неторопливо несла свои воды. Поправив за плечом чехол с гитарой, я потопал вдоль реки.
Шел я достаточно долго. По моим часам прошло всего десять минут. Значит, в этом мире прошло около двух часов. Получается, я протопал километров пятнадцать.
Пейзаж начал порядком надоедать. Было такое ощущение, что я двигался только номинально, при этом оставаясь на месте. Лес оставался абсолютно таким же и на моем берегу реки, и на противоположном. Внутренне я понимал, что это не так, но однообразие так шутило со мной.
Вдруг, словно в ответ на мои мольбы, впереди послышались голоса. Я сразу замедлил шаг, не желая раньше времени показываться на глаза говорящим. Голоса становились все более различимыми. На всякий случай я отошел поближе к лесу, готовый в случае чего спрятаться за каким-нибудь толстым деревом.
Еще через пару минут я встретил первых обитателей этого мира. Как я и предполагал, я встретил не людей, а фурри. Мне попались две девушки (надеюсь, я могу так сказать о молодых фурри-самочках): рыжая лисичка с черными лапками и рыже-бело-черным пышным хвостом и припадающая на правую лапу рысь с пятнистой шерсткой и кисточками на ушах. Обе они были одеты в простые платья, которые я видел только на сельских жительницах на картинах примерно так восемнадцатого века. Рядом с ними стояли две корзины, наполненные мокрым бельем.
Я пригляделся к ним внимательнее. Если рассматривать их как фурри, то выглядели они анатомически хрестоматийно: грудь, как у человеческих женщин, покатые формы, округлые бедра и нежные черты мордочек. Так же, как и полагалось фурри-самочкам, они обладали настоящими человеческими волосами: лисичка оказалась брюнеткой с прямыми волосами до лопаток, а рысь была блондинкой с крупными локонами, которые, впрочем, шли только до плеч.
Они о чем-то разговаривали. Прислушавшись, я различил их речь, спрятавшись за широким дубом:
– Раста, ты уже закончила?
Рысь, которую назвали Растой, кивнула:
– Я думаю да, Аскольдина. Судя по твоей корзинке, ты тоже?
– Ты права, остроухая.
Раста усмехнулась:
– Ладно, пойдем в деревню. Еще надо кучу всего по хозяйству переделать.
Аскольдина подхватила обе корзины:
– Раста, тебе будет тяжеловато нести корзину с твоей больной лапкой. Давай отнесу.
Рысь потерла больную лапу:
– Да скоро перестанет болеть. Заодно и будет мне урок: не лазить ночью в подпол без свечи. А то тогда уже не лапу ушибу, а голову. Но за помощь спасибо, Дин.
Лисичка пошла медленно, не убегая вперед от прихрамывающей рыси. Когда они исчезли, я, наконец, смог выдохнуть. Меня била дрожь. А как вы почувствуете себя, если вы прекрасно понимаете весь разговор, но при этом осознаете, что ни черта не знаете язык, на котором он ведется? Каково? Вот и мне не очень. Они говорили на языке, которого я явно не знал. Он не был ни русским, ни английским, ни каким-либо другим европейским языком. Но самое парадоксальное было в том, что я понимал их так, как будто они говорили на русском!
Я смачно выругался вслух, зная, что меня сейчас никто не услышал. И осекся. Я тоже говорил на этом белибердонском языке, на котором говорили эти две девушки! Я снова попробовал сказать что-нибудь на русском, но опять вырвались слова на чужом языке. Но я прекрасно понимал их смысл! Оставалось с горестью признать, что на русском я мог только думать, но никак не говорить. К сожалению, у меня не было ручки и бумаги, чтобы проверить то, мог ли я еще писать на русском.
Теперь я понял, что я застрял тут надолго. Часы потихоньку отсчитывали время, и мне нужно было идти. Но вот куда? Было бы логично двигаться в деревню, куда ушли Раста и Аскольдина. Но вот почему-то этот вариант мне нравился мне меньше всего. Пусть я и выглядел, как обычный фуррь, но моя одежда была явно не из этого мира. Идти дальше? А вдруг я больше не увидел бы ни одного поселения вплоть до темного времени суток? А ночевать в лесу меня как-то не прельщало, ибо у меня была типично летняя одежда.
После долгих раздумий я решил все же идти в сторону деревни. Как бы то ни было, вечно скрываться от других я не мог чисто физически. Рано или поздно я должен познакомиться хоть с кем-нибудь, элементарно для того, чтобы выяснить, где я нахожусь. Я предвидел, что мне пришлось бы изображать зверя, страдающего амнезией, но другого выхода у меня не было. Все равно я не знал, как покинуть этот мир. Ну и элементарный голод гнал меня к жилью. Чужой мир чужим миром, но еда здесь должна была быть по закону жанра.
С такими мыслями я двинулся по той же тропинке, по которой ушли рысь и лисица.
Держась тропинки, я увидел, как приближаюсь к сельским домикам. Они выглядели настолько хрестоматийно и картинно, что я уже начинал думать, что попал в какой-то идеальный мир. Впрочем, это было только первым впечатлением. Приглядевшись, я увидел, что выглядевшие издалека красивыми ставни, наличники и стены вблизи оказались покрыты трещинами. Дерево порой было откровенно гнилым и со следами от древесных червей. Некоторые ставни покосились и висели на одной только петле. К счастью, не все или даже далеко не все домики выглядели настолько ужасно. Большая часть выглядела добротно и вполне прилично.
Слева от себя я заметил холм, который возвышался над деревней. Так как я находился только на окраине поселения, где густо рос лес, я оставался незамеченным. Решив, что сверху все будет лучше видно, я начал взбираться по холму, который оказался неожиданно круче, чем я думал. Чехол с гитарой сильно мешался, но я не мог его бросить, поэтому, скрипя зубами, лез наверх, придерживая его лапами.
