Текст книги "Апостол Папуа и другие гуманисты II. Зумбези (СИ)"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 84 страниц)

79. Материализация призраков и другие кибер-игры.

Полдень 26 октября. Американское Самоа, остров Тутуила.

Сектор к востоку от Паго-Паго. Техностанция СП «Bionicraft». Вилла Баобаб.

Удивительное дело: Герда Шредер обитала на Самоа уже 2 месяца и, можно сказать, дружила с фройляйн-курфюсрст Сонки Мюллер, но впервые видела ее (его) в образе Слаанеша. Артистизм впечатлял. Слаанеш казался невысоким и худощавым молодым парнем, в общем-то, гармонично сложенным. Некоторая женоподобность могла быть объяснена игрой генов при его расово-смешанном германо-лаосском происхождении. Кроме того, Слаанеш позиционировался, как бисексуальный индивид, поэтому тут не возникало противоречий с образом. А свободный ярко-пестрый тропический костюм: (шорты плюс рубашка) маскировал мелкие несообразности фигуры. Именно мелкие – поскольку Сонки, как свойственно девушкам из ЮВА, была не фигуристой. На фоне сидевшей рядом гаитянки Амели Ломо, излучающей женственность (подчеркнутую аккуратно округлившимся брюшком – свойственным середине беременности), Сонки Мюллер выглядела бы почти бесполой даже в своем «натуральном» образе. В образе Слаанеша – тем более. С другой стороны, на фоне двух присутствующих мужчин: по-военному подтянутого Хелма фон Зейла, и по-фермерски крепкого Йерни Тибэга, он (Слаанеш) опять-таки выглядел почти бесполым. Но, в театральном смысле это было аутентично роли – ведь (повторим) Слаанеш позиционировался как бисексуал.

Немного об интерьере. Вилла Баобаб была цинично слизана с клуба «Гнездо Черного лебедя» в Хониаре (где Герде довелось побывать в начале августа), а «Гнездо Черного лебедя», в свою очередь, было слизано со знаменитого «Big Baobab Pub» в провинции Лимпопо (ЮАР). Правда ресторанчик «Big Baobab Pub» устроен реально в пустотелой сердцевине гигантского баобаба, а эти копии – в биопластиковой имитации, но все же, симпатично получилось. Уютно. Будто ощущалась тень магии древнего дерева...

…Только вот а столом не хватало анонсированного шестого (и последнего) участника обеда: материализованной Дикки Джун. И, за передобеденным чаем, Герда подумала: спросить Слаанеша, или подождать? Но затем, Слаанеш сам заговорил об этом.

– Кажется, Герда, у тебя на языке вертится вопрос: где Дикки?

– У меня тоже, – мгновенно встрял фон Зейл, – вы трое что-то темните.

– Мне полагается темнить, – сообщила Амели, – у меня такая карма.

– А я, – добавил Слаанеш, – не вмешиваюсь в работу главного эксперта.

– Это я, что ли, крайний? – возмущенно поинтересовался Йерни.

– Типа того, ты же последний ответил, – отреагировала Амели.

– Вот, значит, как… – проворчал субдоктор кибернетики, – …Ладно. Я придумал, типа, перформанс, кажется так это называют публичные унтерменши: всякие там шоумены, конферансье, диджеи… Ну, вы знаете: это те уроды, которые рассуждают, что, как бы, следует сначала разогреть публику, возбудить интерес к артистам, в таком роде.

– Ближе к делу, – строго сказал фон Зейл.

Йерни Тибэг подмигнул ему и торжественно произнес:

– Знаешь, майор, ты классный дядька, но тебе недостает дискотечной релаксации.

– Знаешь, субдок, – ответил майор-прокуратор, – я сейчас по случаю вспомнил русский анекдот. 100 лет назад в большевистском концлагере появляется объявление на стене административного корпуса: «Сегодня вместо обеда будет дискотека. Охрана наконец получила заказанные пулеметные диски».

– Почему такой готичный юмор? – спросил Слаанеш.

– Потому, что прикинь: у меня сейчас в программе на неделю работа с контрразведкой Тихоокеанского флота США, присланной в помощь полиции Паго-Паго разбираться с полутора тысячами тиморских беженцев. Какая, к свиньям собачьим, релаксация?

Слаанеш улыбнулся и в шутку поднял руки жестом безоговорочной капитуляции.

– ОК, Хелм. Ты прав. Перейдем к делу. Прежде, чем познакомить тебя и Герду с мисс Дикки Джун, надо предупредить, что она мечтает о самоидентичности, и надо всеми силами помогать ей стремиться к этой мечте. Считайте это игрой, но это очень важно.

– Минутку! – удивилась Герда, – Я полагала, что это робот, имитация мисс Джун.

– Так можно сказать о каждом из нас, – ответил Йерни, – все мы роботы, имитации тех социальных образов, с которыми окружающая публика связывает наши имена. То, что присутствующие сделаны путем медленного выращивания из зиготы, с параллельным самообучением, а Дикки сделана ускоренным путем сборки из других биопластиков с первичной программной загрузкой и форсированным самообучением, не так важно.

– Гм… – Герда в сомнениях покачала головой, – …Звучит весьма антигуманно.

– Звучит весьма правдиво, – возразил Слаанеш.

– Прибереги эти фокусы для рекламного видеоклипа, – вмешался фон Зейл.

– Хелм, вспомни, как мой папа объяснял тебе про зомби, – предложила Амели.

– Так! – строго произнес майор-прокуратор, – На боксерском ринге тебя бы мгновенно дисквалифицировали за такой удар.

– Кажется, – заметила Герда, – я не знаю эту историю.

– Я расскажу после, – пообещал он, – а сейчас давай сделаем, как предлагают ребята.

– Ладно, – она пожала плечами, – ведь это их вечеринка.

– Отлично! – Слаанеш тщательно прицелился указательным пальцем в круглый проем, занавешенный циновкой, и громко произнес, – Бум!

В ответ на это «бум!» из проема выпорхнула довольно миниатюрная, очень стройная девушка-китаянка, необычно большеглазая, с небрежной косой стрижкой в эмо-стиле, одетая только в набедренную повязку «zayfu» (казалось бы, просто поясной шнурок и полоска ткани, но размеры и пропорции идеально продуманы).

– Hi! – воскликнула она, широко улыбаясь, – Давайте, я сначала попробую спеть, а вы скажете, как у меня получилось! Только по-честному, ладно? Амели, ты, пожалуйста, включи саундтрек.

– Что, на раз-два-три? – спросила гаитянка, взяв в руки пульт.

– Да… – китаянка кивнула, – …Сейчас я буду готова… Внимание… Раз… Два… Три!

Амели Ломо нажала кнопку, и началось. У китаянки была фантастически аккуратная танцевальная пластика, и идеальное чувство ритма. И приятный голос, который лишь выигрывал от заметного южно-китайского акцента в английских фразах. Сочетание: пластика – ритм – фразы – акцент некоторое время отвлекали зрителей от визуальных странностей почти обнаженного тела артистки. Эти странности открывались по мере наблюдения. По отдельности они были мелкими. Например, движения губ, хотя четко синхронны с произнесением звуков, но само движение не соответствует звуку. И еще: движения глаз слишком независимы от мимики лица. Даже в статике тело по мелочам отличалось от нормального человеческого, в частности, пальцы выглядели, как нечто среднее между живыми и кукольными: кожа на суставах слишком ровная, а ногти как приклеенные. В сумме эти мелкие отличия позволяли распознать робота. Хотя, Герда призналась себе, что без априорного знания о «материализации Дикки Джун», она не стала бы приглядываться так внимательно, и распознала бы имитацию не так быстро.

А тем временем, Дикки завершила свое выступление, раскланялась под аплодисменты пятерых зрителей, уселась за стол рядом с Амели и, радостно улыбаясь, заявила:

– Хелм, Герда, мне так приятно познакомиться с вами. Я столько слышала о вас!

– Мы тоже много слышали о тебе, Дикки, – сообщил Хелм, – и нам тоже приятно.

– У тебя все получилось просто чудесно… – сказала Герда, но затем (вспомнив просьбу говорить по-честному) уточнила, – …Или почти все.

– А что плохо? – спросила Дикки.

– О, нет, не плохо, но в чем-то странно. Я могу показать некоторые твои движения на видеозаписи. Тут ведется видеозапись, верно?

– Верно, – подтвердил Слаанеш, – но давайте сначала пообедаем.

– Лично я сначала выпью! – заявил Йерни, и цапнул бутылку, – Герда, Дикки, может, присоединитесь к ирландскому обычаю «двойной виски для аппетита»?

– Пожалуй да, – ответила Герда.

– Я тоже выпью, но предпочитаю не виски, а абрикосовое вино, – сообщила Дикки.

Когда девушка-робот, сделала глоток абрикосового вина после чего закусила долькой грейпфрута, предварительно посыпав сахаром, Герда была эмоционально шокирована. Выпивка и еда, это слишком человеческое. Кстати, Герда вдруг вспомнила, как сама 2 месяца назад подала идею сделать робота-феминиду, питающуюся по-человечески. И суммарный эффект эмоционального шока и воспоминания об идее кушающего робота, побудил журналистку хлопнуть залпом 60 граммов крепкого алкоголя.

– Wow! – прокомментировал Йерни, – Скажи: может у тебя в роду были ирландцы?

– У меня в роду были гессенские наемники, – гордо ответила она, – это такие ребята, по сравнению с которыми средний ирландец вообще абстинент.

– Звучит чертовски вызывающе! – заявил субдоктор кибернетики, тоже выпил залпом, и повторил розлив двойного виски гессенской журналистке и себе.

Дикки Джун сделала очередной глоточек абрикосового вина и сообщила:

– Йерни, ты рискуешь.

– Это почему? – удивился ирландец.

– Потому, – пояснила она, – что гессенского наемника невозможно перепить. Ведь ему вообще не нужна голова.

– Да ладно, скажешь тоже.

– Йерни, это исторический факт, – продолжила Дикки, – в битве за Нью-Йорк в августе 1776-го гессенскому наемнику снесло голову пушечным ядром, а он даже не заметил.

– Хэх… – фыркнул фон Зейл, – …И как долго он не замечал отсутствия своей головы?

– По крайней мере, – ответила она, – до 1790-го, когда случились те события в Сонной Лощине, которые записал Вашингтон Ирвинг.

– Всадник без головы что ли? – спросила Амели.

– Да, – Дикки кивнула.

– …Но, – заметила Амели, – у Майн Рида сказано, что это было в Техасе и тот парень, который потерял голову, был янки, а не гессенец.

– Это другая история, позже, что-то около 1850-го, – возразила Дикки, – и тот янки не функционировал самостоятельно после потери головы. Конь вез пассивный труп.

– Дикки! – окликнул Слаанеш, – По-твоему, гессенский всадник без головы в Сонной Лощине мог функционировать самостоятельно?

– Я не встречала научных опровержений этого, – отреагировала она.

– Wow! Вот это по-нашему! – воскликнул Йерни, и снова выпил залпом.

Герда Шредер как-то автоматически последовала его примеру, запоздало подумав, что поступила опрометчиво. Но (вот это удача) как раз сейчас появились основные блюда. Точнее, конечно, они не сами появились. Их притащила стайка каких-то мальчишек и девчонок. Возраст: младшие тинэйджеры, раса: индокитайская, одежда: разноцветные шортики и маечки с одинаковой эмблемой: красным цветком. Герда вспомнила: Фонд Слаанеша сотрудничает с японской организацией «Jinsei-no-hana» (цветы жизни). Вот странность: с одной стороны, тандем «Slaanesh Foundation» и «Jinsei-no-hana» делает колоссально гуманное дело. С другой стороны, оно выглядит как-то извращенно…

…Эти мысли промелькнули в голове гессенской журналистки за минуту, пока стайка малолеток расставляла на столе еду и инструменты для употребления. Вот: готово. И, дождавшись завершения этой процедуры, Герда торопливо начала закусывать – чтобы сгладить эффект 120 граммов алкоголя на голодный желудок...

…Между тем, фон Зейл поинтересовался у девушки-робота (или, может, киборга?):

– Дикки, а ты думаешь, что Вашингтон Ирвинг и Майн Рид писали документально?

– Да, – Дикки кивнула, – у них документальный стиль.

– Дикки, проверь по энциклопедии, – предложила Амели, и толкнула к ней свой элнот.

– ОК, – сказала Дикки, и ловко занялась реализацией этого совета.

Герда, хотя была занята закуской, все же, отметила несообразность: с чего это девушка, которая (по легенде) выпала из жизни в начале 1970-х, так отлично умеет пользоваться микрокомпьютерами, первые прототипы которых появились на рынке в 1990-х? Хотя, наверное (подумала Герда) для объяснения этой несообразности есть своя легенда.

Между тем, Дикки прочла что-то в сетевой энциклопедии и развела руками:

– Увы, я жутко наивна. Оказывается, все эти истории – выдуманы.

– Ничего страшного, – утешил фон Зейл, – многие принимают такие рассказы всерьез. Посмотри в энциклопедии: какая доля людей верят в оккультизм и всякое такое.

– Сейчас… – ответила она, быстро двигая пальцем по сенсорному экрану, – …Я нашла! Больше половины верят. Хелм, а ты веришь во что-нибудь такое?

– Скорее да, чем нет, – задумчиво отозвался он, и пояснил, – так проще.

– Мне не проще, – сказала девушка-киборг, – после того, что со мной случилось, во что можно верить? В буддизм и реинкарнацию или в трансгуманизм и киборгизацию?

– Дикки, мы с тобой обсуждали это, – заметила Амели.

– Да, я помню. Ты посоветовала вернуться к этому вопросу через год. Но что сейчас?

Амели погладила ее по плечу.

– Это, мы тоже обсуждали, Дикки.

– Да, я помню. Ты посоветовала заняться чем-нибудь. Ощутить себя. Я стараюсь.

– А чем ты стараешься заняться? – спросила Герда.

– Дизайном костюмов, – объявила Дикки, – пока я продолжила то, что начала в 1950-м: продвигаю набедренную повязку zayfu. Но у меня есть новые модели, которые я хочу показать на Хэллоуине. Надо использовать, что я окажусь в фокусе внимания. Так?

– Хорошая идея, – согласилась гессенская журналистка, – а какие это модели?

– Тебе, – ответила девушка-киборг, – я могу показать, когда и если ты захочешь.

– Герда, что, если прямо сейчас? – произнес Слаанеш.

– Мм… – Герда прислушалась к себе, и пришла к выводу, что головокружение от двух двойных порций виски прекратилось под действием закуски, – …Мм… Прямо сейчас? Почему бы и нет, если Дикки не против.

– Я не против! – и Дикки Джун улыбнулась (улыбка была почти человеческая), – Давай пойдем в арт-студию, это рядом, этажом выше.

…

Арт-студия дизайна костюмов: этот термин ассоциируется с чем-то таким гламурным, заполненным драпировками кремовых тонов и манекенами, одетыми в невообразимо-бессмысленные тряпочки, уныло-банальные, равно лишенные прагматики и эстетики, гармонии и комфорта для пользователя, и предназначенные только чтобы продать их в бутике, сначала надув моду на них через гламурный медиа-журнал. Но тут арт-студия выглядела как гибрид тренажера пульта АЭС и ультра-модернового ремейка древней гончарной мастерской с вращающимся кругом, причем все это в зеркальной комнате. Описание абсурдное, но это потому, что интерьер арт-студии выглядел абсурдно…

…Если не знать, что для чего здесь предназначено. А если знать, то все логично. Арт-студия функционировала по принципу рисования голограммы прямо в пространстве комнаты, в вещественной реализации голограммы на 3D-фаббере.

Где-то через полчаса (едва успев разобраться, как это работает), Герда вслед за Дикки покинула арт-студию, получив в подарок два гармонично-оригинальных костюмчика: условно-деловой и условно-коктейльный. Вернувшись за стол она заявила:

– Я обещаю присоединиться в блогосфере к фан-клубу этой арт-студии!

– Йо-хо-хо! – жизнерадостно отреагировала Амели, и потерла руки, – Отлично, Герда! Вместе с тобой и с подружкой твоего сына мы раскрутим этот бизнес! Флави возьмет сегмент школяров, ты – сегмент состоявшихся бизнес-леди…

– …Какая я, на фиг, состоявшаяся бизнес-леди?! – возмущенно перебила Герда.

– Герда! У меня в мыслях не было такого о тебе. Просто, прикинь: сегмент рынка так называется. Ну, значит мне достанется сегмент молодых беременных… – жрица Вуду грациозно вскочила, и плавно погладила свой округлившийся животик, – … Хотя, это получится ненадолго, но на период раскрутки бренда хватит. E-oe?

– E-o, – согласилась Герда, – знаешь, Амели, по-моему, ты колдуешь при уговорах.

– Не выдумывай. Просто, я обаятельная.

– Вы обе такие чудесные! – искренне-эмоционально воскликнула Дикки Джун, и…

…Под влиянием этой вспышки позитивных эмоций у девушки-киборга, Герда вдруг вспомнила НФ-роман Филиппа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах». Если точнее – лишь название этого романа. Потянулась цепочка мыслей. Неужели все наши человеческие эмоции можно запрограммировать? Тогда грош им цена. Или вот другой вариант: наши эмоции просто выдуманы. Что, если в действительности люди вовсе не испытывают эмоций? Люди приучены применять определенные слова в определенных стереотипных ситуациях, но это лишь выполнение обычая, ставшего рефлексом…

…Неизвестно, к чему могли бы прийти мысли гессенской журналистки, если бы ее не отвлек резкий звук хлопнувших ладоней. Это была реакция Йерни Тибэга на краткое сообщение, всплывшее на экране его коммуникатора:

*** ГОРЯЧАЯ НОВОСТЬ ***

Над Тихим океаном пропали три интернет-спутника корпорации «Satelepax».

***

Йерни поднял коммуникатор так, чтобы видели все за столом, и объявил:

– Три штуки сразу! Классно! Как страйк от точного шара в боулинге!

– Теперь однозначно не отвертеться, – отреагировала Герда.

– Кому от чего не отвертеться? – не понял суб-доктор кибернетики.

– Моему сыну от телеконференции, – пояснила она.

…

80. Философский зомби, сетевые дети, договорной католицизм.

Та же дата 26 октября. Вечер. Паго-Паго. Новый Сити. Отель «Lucky Spin».

Мэйн-стрит – ось Нового Сити шла через центральную перемычку острова Тутуила от морского порта на севере до дамбы-аэропорта на юге, и была застроена модерновыми офисами филиалов континентальных американских фирм, конструктивно-безумными башнями казино, а также комплексами из отелей, супермаркетов, и ресторанов. Отель «Lucky Spin» был типичен. 10-этажная коробка из стекла, бетона и металла с какой-то претензией на архитектурную оригинальность, вполне в духе скороспелого новостроя, разросшегося на крутой волне инвестиционной популярности Паго-Паго.

Трудно представить, чтобы примерно 40-летние мужчина и женщина, совершенно не склонные к игре в казино, к покупке венчурных ценных бумаг, или к шопингу, очень независимо мыслящих и глядящих с пренебрежительным презрением на типаж «homo economicus», остановились в таком отеле. Но все же, Хелм фон Зейл и Герда Шредер остановились в «Lucky Spin». Мотив такой: Герда немного соскучилась по суетливой, шумной, меркантильно-потребительской атмосфере типичного западного мегаполиса (например привычных: Франкфурта или Висбадена – хотя, их население существенно меньше миллиона). Подобная атмосфера отсутствовала в 40-тысячном Апиа – столице Германского Самоа, но в новом Паго-Паго (при таком же населении) атмосфера была совершенно как в мегаполисе. И фон Зейл без возражений пошел навстречу желанию любимой женщины. Он (внимание!) даже согласился участвовать в шопинге.

Казалось бы противоречие (выше сказано: они ОБА не были склонны к шопингу). Но следует уточнить психологическую деталь: речь шла не о шопинге, как об идиотском хождении за ненужными товарами, а о шопинге, как о части культуры мегаполиса. С объективной точки зрения – никакой разницы, но субъективно, это совсем иное дело.

В общем, фон Зейл и Герда болтались по магазинам на Мэйн-стрит примерно 2 часа, и вернулись в комнату отеля с двумя большущими пакетами всяческих мелких не очень ненужных (возможно даже совсем не нужных), но чем-то забавных вещиц. А дальше…

…Дальше эффект, о котором мог бы интересно рассуждать психоаналитик. Возможно, какая-то школа психоанализа указала бы аналогию между шопингом и охотой, и связь охотничьего и сексуального возбуждения. Другая школа нашла бы единство концепта удовлетворения потребности в маркетинге и в сексе.

Так или иначе, вернувшись в комнату, журналистка и прокуратор, следуя внезапному синхронному порыву, сорвали с себя (или друг с друга) немногочисленные предметы одежды, и занялись любовью…

…Сначала банально: на кровати.

…Затем более изобретательно: на толстом ковре.

…И (уже в сумерках) стоя на балконе-лоджии.

Именно на балконе был достигнут совместный экстремум экстаза.

После чего состоялась нежная, очень эротичная, помывка друг друга под душем.

И, поскольку в природе уже наступила полная темнота, возникла идея переместиться в пентхаус-бар, откуда предполагалась живописная панорама ночного города.

Предположение подтвердилось: в пентхаус-баре они устроились у окна, за которым в черноте мигали разноцветные огни, будто гирлянды на рождественской елке, а улицы казались каньоном, залитым мерцающим огнем.

– Феерично! – объявила Герда, и втянула через соломинку немного кофе-латте из-под огромной шапки кремовой пены.

– Зачетно сидим, – согласился фон Зейл, тоже втягивая через соломинку, но не кофе, а коктейль пина-колада.

– Вопрос, – продолжила она, – что рассказывал тебе хунган Ломо Кокоро о зомби?

– Занятная история, – отозвался майор-прокуратор, – мы встретились по делам в некой морской транспортной компании в Сан-Диего, а топ-менеджер пошел оформлять нам бумаги, оставив нас в кабинете, откуда через стеклянную стену наблюдался общий зал работы клерков: три дюжины парней в одинаковых костюмах сидели за одинаковыми столами с одинаковыми компьютерами, и одинаково скучно щелкали клавишами.

– Знакомая картина, – сообщила Герда.

Майор-прокуратор утвердительно кивнул:

– Ясно, что знакомая картина. А у нас с Ломо шел разговор о зомби. Меня, вообще-то, интересовали чисто практические вопросы, но Ломо добавил в тему дозу философии: показал рукой на эти три дюжины клерков, и спросил: «По-твоему, Хелм, они чем-то отличаются от зомби?». Я ответил, что ничем, кроме дресс-кода. А Ломо сказал: «нет, разница глубже: зомби раньше были разными живыми людьми, а эти с детства такие одинаковые, неживые, как компьютеры, за которыми они сидят». Такие дела, Герда.

– Я бы поспорила насчет того, что они с детства такие, – ответила она.

– Вот, я спорил, – сказал фон Зейл, – но идея интересная: индустриальная культура по смыслу, это культура зомби. Конвейерное производство и конвейерный сбыт в сфере материального цикла требует конвейерной технологии в гуманитарной сфере. Мир не идеально детерминирован, и поэтому, как в материальной сфере есть не конвейерные процессы, так в гуманитарной сфере есть не зомбированные люди. Их доля в обоих случаях примерно одинакова, где-то одна двенадцатая.

Герда Шредер втянула еще немного кофе через соломинку, и покачала головой.

– Одна двенадцатая это доля нонконформистов. Я бы не стала рассматривать любого конформиста, как зомби. У меня в Германии остались некоторые друзья, которые не являются нонконформистами, однако это приятные неглупые милые люди.

– Зомби, – ответил фон Зейл, – тоже могут быть приятными, неглупыми и милыми.

– Знаешь, – сказала она, – с такими рассуждениями можно далеко зайти. У меня вот за столом у Слаанеша возникла мысль: что, если наши эмоции и индивидуальность, это выдумка, глюки культуры? Что, если люди эмоционально не отличаются от киборгов, таких, как сегодняшняя Дикки Джун? Вот Дикки научилась применять определенные словесные формулы эмоций. Может, у людей так же?

– А может, наоборот, у Дикки, как у людей? – выдвинул фон Зейл встречную мысль.

– Гм… Хелм, ты это в порядке игры слов, или ты действительно так думаешь?

Он помолчал, покрутил стакан с коктейлем на столе, и ответил:

– Скорее второе, чем первое. Кстати, Дикки Джун – прекрасный философский зомби.

– Кто-кто?

– Философский зомби, – повторил майор-прокуратор, – такое существо из мысленного эксперимента. Оно внешне неотличимо от человека, но у него нет сознания и эмоций. Вместо мозга – кибер-процессор, вместо живых органов чувств – кибер-сенсоры. Цель философского зомби: внедриться в общество, притвориться человеком. Философский вопрос: возможно ли это? Такого зомби придумал профессор Дэвид Чалмерс, доктор философии из Сиднея, а мне рассказал профессор Лукас Метфорт, который в юности посещал лекции Чалмерса. Вроде бы, они даже дискутировали по этому поводу.

– Гм… Я не поняла: какая позиция была у Чалмерса, а какая – у Метфорта?

– Ну, в общем, Метфорт полагает, что человека можно свести к комплексу физических процессов, а Чалмерс полагает, что к физике надо добавить еще какую-то хреновину.

– Какую-то хреновину? Хелм, нельзя ли раскрыть философскую суть хреновины?

– Знаешь, любимая, это за пределами моей философской квалификации, и тебе лучше спросить у Лукаса и Олив Метфортов. Они будут на Хэллоуине у Слаанеша.

– О-о!!!

Герда Шредер не смогла удержаться от позитивного возгласа. Она уже встречалась с Лукасом и Олив, это было в середине августа. С тех пор, казалось, минула вечность, и накопилось множество любопытнейших вопросов, как раз из области философии. Или точнее: социально-практической философии. А пока… Герда решила сменить тему:

– Хелм, что ты знаешь об организации «Jinsei-no-hana»?

– У-упс… – протянул он, – …Резкий поворот. Ты интересуешься «Цветами жизни»?

– Да, иначе я бы не задала вопрос. Возможно, я не очень интересовалась, но на обеде у Слаанеша, эти юниоры мелькали в качестве домашней прислуги…

– …Они, – возразил фон Зейл, – не домашняя прислуга. Просто, эта команда юниоров стажируется, чтобы заняться фастфуд-бизнесом. Кстати, они вместе с роботами будут обслуживать Хэллоуин у Слаанеша. Детали я не раскрою, чтоб не ломать интригу.

– Ладно, Хелм, не надо ломать интригу. Лучше расскажи о «Jinsei-no-hana».

Майор-прокуратор на четверть минуты присосался к соломинке, а затем объявил:

– Тут надо зайти издалека. С истории японского поколения Хэйсэй.

– Это что?

– Хэйсэй, – пояснил он, – церемониальная японская эпоха, начавшаяся в 1989-м, когда императором стал Акихито.

– В том же году рухнула Берлинская стена, – заметила Герда.

– Верно, – он улыбнулся, – и можно выдвинуть мистическую версию, что финал Первой Холодной войны был связан со сменой церемониальных эпох в Японии. Но если брать историю самой Японии, то 1989-й, это последний год Великого Финансового Пузыря. Именно в 1989-м был пик эйфории Экономического чуда, а с 1990-го этот пузырь стал сдуваться. Чудо, построенное на эксплуатации поколения Шова, которое трудилось в условиях промышленного модерна, но сохраняло патриархальные ценности лояльного виллана в феодальной собственности – исчерпало себя. И еще: после победы в Первой Холодной войне, роль Японии как «непотопляемого авианосца США» снизилась, что уменьшило приток денег Западного блока на японские военные базы. Далее, в 1997-м лопнул Пузырь Азиатских Тигров, а в 2008-м – Американский Ипотечный Пузырь. По результатам этих событий, началась Великая Рецессия и Вторая Холодная война…

Герда Шредер подняла руку и чуть иронично отметила:

– Герр профессор, простите, эту историю я знаю. А вопрос был о «Цветах Жизни».

– Имейте терпение, фройляйн! – строго сказал он, – Я излагаю научно исторически, и перехожу к действиям правительства Японии. Оно принимало разумные меры в ряде секторов экономики, но только не в гуманитарной сфере. Удалось удержать высокий уровень национального дохода на жителя: всего в полтора раза ниже, чем в США. Но качество жизни осталось, по сути, феодальным. В общем: поколение Хэйсэй росло в условиях экономической рецессии и социального пренебрежения к индивиду. Многие эксперты предупреждали, что в условиях развитых компьютерных сетей, это вызовет катастрофические эффекты в психологии и ценностной ориентацией поколения, но на вершине оффи-пирамиды их не хотели слушать. А к середине 2010-х более половины японцев фертильного возраста утратили интерес к карьере, и к сексу. Они трудятся, и зарабатывают на бытовой комфорт. Они не хотят уменьшать комфорт ради семьи. Их самореализация в сфере сексуальных отношений ушла из реала в сетевые игры.

– Я читала об этом феномене, – произнесла Герда, – в 2020-м это называлось японской демографической проблемой-2030. Сейчас ретроспективно ситуация 2030-го названа японским демографическим шоком, а перспектива: демографический обвал в 2060-м.

Майор фон Зейл утвердительно кивнул.

– Все верно. Самореализация в сфере секса, семьи и детей ушла в сетевые игры. И вот появляется «Jinsei-no-hana» или «Цветы жизни», гибридная игра для yaramiso.

– Yaramiso? – переспросила Герда, – Люди 30-плюс лет, никогда не имевшие секса?

– …В реале, – поправил фон Зейл, – а в сетевых играх у них был секс, рождались дети.

– Дети в сетевых играх? Ты, наверное, шутишь!

– Не шучу. Это логично. Если самореализация ушла в сетевые игры, то разработчики сетевых игр включают туда все, чего не хватает пользователю в реале. Детей тоже.

– Scheisse! – буркнула журналистка, – А что такое гибридная игра в данном случае? Я понимаю, что такое вообще гибридная сетевая игра с дополненной реальностью. Эти игровые шлемы или очки с мониторами. Но при чем тут «Цветы Жизни»?

– Следи за цепочкой, – предложил он, – дешевая секс-кукла в дополненной реальности: успешный товар для замены секс-партнера. Маленький дешевый робот в дополненной реальности: успешный товар для замены младенца. Дети растут, значит, далее должна следовать имитация подростка, но как ее сделать, если подросткам свойственно иметь собственные социальные отношения: друзья, одноклассники, и прочее типа того?

Тут Герда, пораженная внезапной догадкой, воскликнула:

– Scheisse!.. Значит, эти юниоры в майках с эмблемами-цветочками используются, как имитация подросших детей в гибридной игре, придуманной для yaramiso?

– Так точно! – фон Зейл кивнул, – Хороший ход, тебе не кажется?

– Нет! Это отвратительно: впутывать мальчишек и девчонок в лживую взрослую игру!

– Любимая, посмотри на картину со стороны этих мальчишек и девчонок. Надеюсь, ты понимаешь, что в Фонде Слаанеша у них есть почти все: материальный благополучие, доступ к образованию, возможность стажировки в будущей профессии...

– Хитрюга! – перебила она, – Ты сказал: почти! Мне что, гадать: чего им не хватает?

– Я рассчитываю на это, – ответил он.

– Ладно… – она втянула несколько глотков кофе-латте, – …Ладно! Дай подсказку: как складывалась жизнь этих подростков до того, как они попали в орбиту Слаанеша?

– Легко! Они из многодетных семей в трущобах беднейших стран Индокитая. Родичи продают их, чтобы купить товары первой необходимости. Обычное дело. Но дальше: улыбка Фортуны. Корабль работорговцев пересекается с нашими флибустьерами…

– Ладно, Хелм, я поняла. Работорговцев постигает случайность неизбежная на море, а малолетние рабы, в силу каких-то флибустьерских конвенций, попадают к Слаанешу.

Майор-прокуратор кивнул в подтверждение, и Герда продолжила:

… – Вероятно, ты намекаешь, что подросткам не хватает родительской ласки.

– Верно, – сказал он, – однако, родители, которые продали их, не годятся на эту роль.

– А что, yaramiso, которые из экономии не завели семьи, по-твоему, годятся?

– Да. От yaramiso, как от сетевых родителей, требуется именно то, что они хотят дать. Тактичный, добрый, искренний родительский интерес к делам подростка, готовность спросить, выслушать, порадоваться или посочувствовать, иногда дать совет, а иногда подарить что-то на день рождения, или просто так. В общем, этого достаточно.

– По-моему, вовсе недостаточно! – сердито возразила она.