Текст книги "Апостол Папуа и другие гуманисты II. Зумбези (СИ)"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 84 страниц)

Беллами Ранстоун немедленно предположил:

– Астрогация – это звездная навигация?

– E-o! – подтвердила танцовщица-стажерка маритехнического колледжа, – У меня тема стажировки: альтернатива-17 для заполярья. Это была такая истории в XVII веке: для определения долготы в море нужен или хронометр, на котором точное время базового меридиана, или таблица событий звездного неба. Европейцы выбрали хронометр, но в Полинезии еще античные моряки пользовались звездными таблицами. Это лучше, чем хронометр на широтах между тропиками. Но в высоких широтах уже неочевидно.

– Подожди, – сказал кэптри, – ясно, как определить широту по звездам. Но не долготу. Позиция звезды на небе зависит только от локального времени, но не от долготы. Вот почему мореходам понадобился хронометр для хранения Гринвичского времени.

– Беллами, я ровно это самое говорила полминуты назад. Но позиции Луны, видимых планет, и четверки больших спутников Юпитера относительно звезд меняются. Если хочешь, считай это абсолютно безошибочным астрономическим хронометром.

– Вот ты о чем… – удивленно отозвался он, – …Но тогда нужна очень точная таблица.

– Не Будды горшки обжигают, – сообщила Кама, – в конце XVII века Кассини составил таблицу позиций спутников Юпитера, которая применялась мореходами, а достаточно точные навигационные хронометры появились только во второй четверти XVIII века.

– Это занятно, – сказал кэптри, – но, во-первых, днем вообще не получится определить долготу, и ночью тоже не всегда. Небо бывает облачным, верно?

– Ну, – возразила она, – есть ведь компактные мобильные телескопы, и поляризующие фильтры, так что дневной свет и облачность не такая проблема. Иное дело, в высоких широтах, где условия наблюдения сильно другие. Такая у меня тема стажировки.

Мерлин Йенз в сомнении покачала головой.

– Это хорошая задача астрономии, но зачем это для навигации, если есть спутниковые системы GPS и INMARSAT?

– Сегодня они есть, – иронично сказала танцовщица-стажерка, – а что завтра? Будущее туманно, мэм боцман, и Рагнарек никто не отменял, как говорит Сэм Хопкинс.

– Кама! – с упреком воскликнула Лотти, – Зачем ты про всякие ужасы?

– Золушка, я не про ужасы, а про актуальность стажировки.

– Да ладно! А зачем ты сказала про Рагнарек?

– Ну, типа, просто к слову… – начала Кама, и тут…

…Ее внимание привлекли два персонажа, появившиеся в пабе (или три – смотря как считать). Первый – худощавый китаец в раритетных очках с круглыми линзами (и это делало его немного похожим на последнего маньчжурского императора Генри Пу-И). Второй – кругленький европеец-южанин с огромной улыбкой – будто он изображал на маскараде оживший смайлик. Оба персонажа были младшего студенческого возраста (принадлежность к студенчеству явно следовала из одинаковых футболок с надписью «Маритехнический Колледж Остнезии» и эмблемой в виде осьминога за штурвалом). Условный третий персонаж не относился к гуманоидам, а представлял собой мягкую игрушку внушительного размера в виде чего-то среднего между тапиром и вомбатом.

Кама, вскочив из-за стола, метнулась к этой компании

– Антапир! Классно! Пу-И! Скандер! Я вас люблю!

– Мы тебя тоже любим, Кама, но чуть позже, – произнес оживший южно-европейский смайлик, тоном ласкового, но флегматичного сказочника.

– Кто-то говорил что-то о литре мороженого, и литре какао, – задумчиво добавил клон последнего маньчжурского императора.

– Aita pe-a! – воскликнула танцовщица-стажер, выхватила у них тапира-вомбата, затем метнулась к стойке бара (очевидно, чтобы заказать мороженное и какао).

– Sic transit… – все так же задумчиво продолжил Пу-И, поправив раритетные очки.

– …Gloria mundi, – драматически театрально договорил Скандер и, уже без сценарного пафоса, обратился к Лотти, – Aloha, Золушка! Ты с родичами общаешься, или…

Лотти переглянулась с кэптри Ранстоуном и боцманом Йенз, не уловила в их мимике никаких возражений, и похлопала ладонью по скамейке.

– Все ОК. Падайте.

– Mauru, – сказал Пу-И, и оба персонажа уселись за стол.

– Прикинь, Золушка, – произнес Скандер, – на самом деле, нас никто не любит, хотя мы классные парни, это факт.

– Кама, – продолжил Пу-И, – любит ископаемого сумчатого слона, ты любишь тайного виртуального принца, и нам остается слабое утешение в виде мороженого и какао.

– Сумчатый слон? – переспросила боцман Йенз.

– Типа, – уточнил незийский китаец, – это не сумчатый слон, а сумчатый тапир. Наука называет его как-то по латыни, убьешься запоминать, так что команда биологов-киви, решившая реставрировать его, придумала слово «антапир». Как бы: тапир-антипод.

– Так вот, – встрял Скандер, – этого антапира возжелала Кама. Его, а не нас. Это факт. Между тем, завтра утром мы с Пу-И уходим в мир без солнца, к диким мегалодонам.

– Зуб мегалодона семь дюймов в длину, – сообщил Пу-И, – семь долбанных дюймов.

– Мегалодоны вымерли миллионы лет назад, – возразила Лотти.

Скандер превратился из веселого смайлика в грустный, и покачал головой.

– Это в Глобопедии, но сама прикинь, Золушка: в абиссальном желобе Урурароава нет доступа к инфо-сети, и мегалодон там не знает, что вымер миллионы лет назад. Он 20 метров в длину, 50 тонн весом, и все время хочет жрать.

– Да, – Пу-И кивнул, – и лишь два дюйма пластмассы будут отделять нас от его зубов.

– Парни, у вас что, стажировка на субмарине? – предположил кэптри Ранстоун.

– Да, – повторил китаец в раритетных очках.

– Два дюйма пластмассы… – произнес кэптри, – …А какая глубина погружения?

– До предела, капитан. До самого долбанного предела.

В этот момент вернулась Кама. Слева подмышкой она держала сумчатого слона (или антапира), а на правой ладони несла поднос с кувшином какао и горкой мороженого.

– Погружение на 30 метров, – сообщила она, – и нечего пугать людей мегалодонами.

– Да, – сказал Пу-И, – наш предел 100 футов. Но только кажется, что это мало. Насчет мегалодонов, я могу показать фото со спутника NASA через 100-дюймовое зеркало.

– Ну, а я могу показать фото человека-паука с уличной web-cam в Нью-Йорке. И что?

– Бро, по-любому она не поверит, – сказал Скандер, – давай лучше жрать мороженое.

– Это чтоб вы не лопнули, – пояснила Кама свои действия, состоявшие в переносе доли мороженого в две свободные чашки, одну из которых Кама подвинула к Лотти.

– Вот, блин, всегда так, – прокомментировал Пу-И в стиле трагического фатализма.

– Папуасский обычай, – ответила Лотти, вооружаясь ложкой, – не зевай на камбузе.

– Ты тоже участвуешь в теме субмарин? – спросил у нее кэптри.

Лотти пожала плечами, проглотила кусочек мороженого, и ответила вербально:

– Я в эмерджентной команде, которая включится, только если будет жопа.

– Золушка, это значит: ты в теме! – авторитетно заявил Скандер.

– Но, – возразила она, – я даже не знаю толком, что там как устроено!

– Ну, главное ты знаешь: наша «E-Orca», это малобюджетная гидрофойл-субмарина.

– Что такое гидрофойл-субмарина? – поинтересовалась Мерлин Йенз.

– Вот такая машинка, – ответил Пу-И, порылся в спортивной сумке, нашел там нечто, и поставил на стол. Это была игрушка, отпечатанная на 3D-принтере. Моторная яхта на подводных крыльях с угловато-акульим экстерьером в стиле «бионика плюс кубизм».

– Ребята, а у вас не будет проблем с контрразведкой? – спросил кэптри Ранстоун, сразу предположив, что разработка такого рода вряд ли может быть совсем несекретной. Но мальчишка-клон последнего маньчжурского императора сходу развеял эту гипотезу.

– Нет, кэп, эта штука ни разу не секретная. Наоборот, она для широкого рынка всяких заинтересованных яхтсменов. Вообще-то раздача рекламных материалов будет после утреннего демо-драйва, но вы ведь ночью улетаете, так что вот вам сейчас! – с этими словами, он положил на стол рядом с моделью – буклет, как на ярмарке катеров-яхт.

…

69. Талисман для австралийского сторожевика.

16 октября, вскоре после полуночи. Авиарейс Порт-Вила Вануату – Кэрнс Квинсленд.

30-местный винтовой самолет был формально «made in USA» и, опять же, формально принадлежал национальной авиакомпании «Air-Vanuatu». Будто не было войны, и нет никакой Меганезии. Беллами Ранстоун не обратил на это внимания 12 октября (когда вместе с боцманом Йенз летел из Кэрнса в Порт-Вила), но обратил сейчас.

– Чертово зазеркалье, – проворчал он, когда самолет оторвался от полосы, – все мелкие государства стараются выставить себя напоказ: «это мы!», а Меганезия наоборот.

– Может, – предположила Мерлин Йенз, – это потому, что Меганезия не государство.

– Да ладно, – он махнул рукой, – это идеологический трюк, а на самом деле видно, что государство. Есть свое правительство, своя валюта, и свои вооруженные силы.

– Тогда любая продвинутая наркомафия, это государство, – заметила она.

– Да ладно… – повторил кэптри, вроде бы собираясь возразить, но затем передумал, и махнул рукой, – хотя, черт с ней, с политикой. Что ты скажешь насчет Лотти?

– Наверное, – ответила боцман-психолог, – я лишь могу подтвердить то, что ты увидел собственными глазами. Девушка адаптировалась, вписалась в команду, имеет вполне осознанную формальную и неформальную роль, и прозвище в этой команде.

Кэптри скептически фыркнул и проворчал:

– Золушка…

– Да, Золушка, – сказала боцман Йенз, – это очень важная и уважаемая роль в военной команде. У нас на борту DCPB-69 «Страйкап» ее играет Дори Пенг. Она эффективно неформально следит, чтобы корабль не превращался в грязную берлогу. Формальных действий капитана для этого недостаточно, ты ведь знаешь.

– Гм… Наверное, ты права. Но, тогда странно, что Лотти так быстро вписалась.

– Ничего странного, – возразила боцман, – так работает «правило Доджа», получившее название по фильму «Убрать перископ» 1996 года, кстати о подводниках.

– Да, кстати о подводниках… – проворчал кэптри, – …Мы точно хлебнем дерьма с этой гидрофойл-субмариной «E-Orca».

– Почему? – удивилась Йенз, – Это быстрый 40-футовый ныряющий катер, и только.

– Только, – ответил он, – этого нам не хватало для полного дерьма. Я объясню позже. А сейчас давай разберемся насчет Лотти. Что такое «правило Доджа»?

Мерлин Йенз кивнула, и сообщила:

– Это эффект команды с негативной селекцией. Мы привыкли, что в рабочую команду принимаются люди, у которых есть определенные полезные качества. Это позитивная селекция. Но в команду Фаренгейта принимаются люди, у которых нет определенных вредных качеств. Это негативная селекция. Как я поняла, в Море Нези такой метод не считается экзотикой, и применяется не реже, чем позитивная селекция.

– Подожди, Мерлин! – произнес кэптри, – Насколько я помню, в фильме капитан Додж получил команду субмарины, сплошь из субъектов с вредными качествами.

– Да, – она снова кивнула, – но у них были не настолько вредные качества. Они были, в общем, нормальные компанейские ребята, но дезориентированные в негибкой военно-бюрократической системе, и списанные системой в утиль – на субмарину «Стингрей», плавучий металлолом под командованием эксцентричного капитана Доджа. Тогда, по сюжету, проявилось «правило Доджа»: если удалить суппрестивистов, доля которых, согласно Рону Хаббарду, составляет 1/40 в случайной выборке…

Кэптри Ранстоун снова прервал ее.

– Подожди, Мерлин! Рон Хаббард, это что, основатель секты сайентологии?

– Да, однако, это не причина отбрасывать все идеи Хаббарда. У Хаббарда было слабое психологическое образование, он не смог построить теорию суппресивистов, а только интуитивно определил главное свойство таких персон: немотивированное стремление подавлять окружающих. Подчинять их себе или своему кумиру. Супрессивист может вырасти в тоталитарного вождя-садиста, или остаться рабом кумира, и пакостником в отношении соседей, не признающим кумира. Он не может признать за окружающими людьми права на самоопределение. Суппрессивист, это житель пирамиды статусов, не мыслящий общества без поголовного определения, кто чей господин и кто чей раб.

– По-моему, Мерлин, мы все живем в долбанной пирамиде статусов. А вся болтовня о свободе, равноправии, и демократии, это чтоб отвести глаза, не дать задуматься о том, действительно ли у простого работяги столько же прав, сколько у миллиардера, или у функционера правительства. Самоопределение личности, это сказка для школьников.

– Беллами, извини, но ты не понял. Одно дело – считать, что общество устроено в виде пирамиды статусов с эпитетом «долбанная». Другое дело считать пирамиду статусов – вектором смысла жизни, ведущим к кумиру, как это свойственно супрессивисту.

– Понятно, – сказал кэптри, – значит, когда Додж в фильме избавился от единственного суппрестивиста на субмарине «Стингрей», просто выкинув его за борт, все раздолбаи, списанные на этот плавучий металлолом, быстро стали командой профи. Красота!

Боцман Йенз улыбнулась, и ответила:

– Беллами, я понимаю твой скептицизм относительно «правила Доджа». Оно не может работать в жизни так прекрасно, как в кино, однако эффект достаточно сильный, и это подтверждено практикой ряда любительских команд, добившихся «с нуля» серьезных результатов в информатике, робототехнике, аэрокосмической технике, и в энергетике, включая мини-ядерную. Некоторые эксперты в СМИ пишут, что вся дореволюционная незиномика строилась по правилу Доджа в среде веймигрантов – нонконформистов.

– Опять новые слова, – проворчал кэптри, – какая-то «незиномика» и «веймигранты».

– Да. Как выразился какой-то философ: новая реальность требует синтеза слов. Тут все просто: незиномика, это меганезийская экономика. Ее иногда называют мозаичной. А веймигранты, это мигранты с приставкой WEY (well educative young). Хотя, есть еще версия, отсылающая к китайскому иероглифу «wey»…

– Мерлин, только давай без иероглифов, ладно?

– Ладно. Просто я хотела объяснить, что команда Фаренгейта типична для Меганезии, значит, если Лотти адаптировалась в этой команде, то она адаптировалась к здешнему обществу, и нет причин сильно беспокоиться за ее судьбу. Конечно, нельзя назвать ее ситуацию безоблачной, но у нее есть позитивное занятие, контакт с окружающими ее сверстниками, перспектива учебы на фирме. Главное: на нее никто не давит. Это тоже типично для команд нези: не обтесывать человека под стандарт. У них даже в памятке флотского командира есть пункт-4: «Обычных людей не бывает, все люди разные, это основа их эффективности». А для тинэйджера, особенно для девушки с такой трудной предысторией, очень важно чувствовать уважение других к ее индивидуальности.

Беллами Ранстоун хмыкнул, посмотрел в иллюминатор, за которым сейчас виднелась россыпь огоньков (звезд на небе, и контрольных сигнальных ламп кораблей в море), и произнес, обращаясь, будто к этой темноте с огоньками.

– Не знаю, не знаю, как-то мне сомнительно насчет индивидуальности.

– Сомнительно что? – спросила боцман Йенз.

– Сомнительно насчет индивидуальности, – отозвался он, – по-моему, Лотти так сильно изменилась, что ее едва можно узнать. Это касается и поведения, и даже внешности.

– А когда ты видел ее перед этим?

– Видел в начале мая, когда отмечалось ее 16-летие. Прошло всего 4 месяца.

– Беллами! 4 месяца в этом возрасте, и при такой насыщенности событиями, это почти вечность! Это как меняется матрос после первой командировки в горячую точку.

– Мерлин! Люди после первой командировки в горячую точку меняются иначе.

– Да, конечно характер изменений отличается, но я говорю о масштабе изменений.

Кэптри снова поглядел в иллюминатор и покачал головой.

– Черт разберет такую психологию, но мне кажется, что это почти что не Лотти.

– Беллами, а когда это была Лотти? В годовалом возрасте, в 5-летнем, в 10-летнем или, может, когда ты видел ее на 16-летии? Когда она была собой?

– Это ты на что намекаешь, Мерлин?

– Я намекаю на то, что, говоря «человек не похож на себя», мы часто забываем, что он никогда не похож на себя. В раннем детстве он развивается слишком быстро, и у него только немногие черты внешности и характера остаются постоянными, причем только предельно-близкие люди могут затем заметить эти черты у повзрослевшего индивида. Другие черты, приобретенные позже, уже не являются «своими» в полном смысле. Их появление, изменение или исчезновение – результат жизни в том или ином обществе.

– Не верю! – сказал кэптри, – Тогда все жители одного города были бы одинаковы.

– Ничего подобного, – ответила боцман, – в одном городе имеются разные социально-экологические ниши, и индивиды, в ходе взросления занимают какую-то из них. Как правило – ближайшую. Так одни попадают в банду, и грабят людей на улицах, другие попадают в политику, и грабят людей при помощи налогов, третьи идут работать, и в дальнейшем их грабят бандиты и политики, но на жизнь им хватает. Такая картина.

– Дерьмовая картина, – прокомментировал он.

– Это упрощенная модель, – пояснила Мерлин Йенз.

– Ладно, оставим модель. Лучше скажи: то, что Лотти валит на общество всю вину за случившуюся с ней историю, это как вообще?

Боцман неопределенно пожала плечами.

– С одной стороны, если 16-летняя девушка действует безответственно, а затем винит общество в возникших проблемах, то потворствовать ей в этом – неправильно.

– Вот я как раз об этом, – сказал кэптри Ранстоун.

– …С другой стороны, – продолжила она, – если 16-летняя девушка, ранее получившая длительный стресс, получит еще комплекс вины, то это тоже неправильно.

– Так, Мерлин, а что более неправильно из этих двух неправильностей?

– Беллами! Вот пример. Какие-то школяры из Сиднея решили прокатиться через море Тасмана в Новую Зеландию на самодельной парусной фигне, кажущейся им яхтой. И, разумеется, они влипают в неприятности. У них есть радио, они кричат: «mayday», но полисмены, приняв сигнал, не намерены вмешиваться. Пусть эти 16-летние дебилы не грузят на нас проблему, в которой сами виноваты. Разумная мысль, не так ли?

– Чушь! – возразил кэптри, – Подростки дурачатся, поскольку это единственный метод узнать жизнь. А взрослые спасают их, если дурачество заходит слишком далеко.

– Абсолютно точно! – объявила боцман Йенз, – И Лотти, вообще-то, права, когда винит австралийское общество в своих проблемах. Общество должно было отреагировать на «mayday», на звонок Лотти в полицию, но реакции не было. Взрослые бросили ее.

Капитан Ранстоун еще раз посмотрел на огоньки за иллюминатором, и проворчал:

– Хреново получилось.

– Не так хреново, как могло быть, – ответила Йенз, – как я уже говорила: Лотти хорошо адаптировалась, нашла работу, совмещенную с учебой, и новых друзей.

– Да уж. Но что говорить вдове бедолаги Вильяма, если она спросит? Вряд ли следует сообщать ей, что дочка адаптировалась в команде, так или иначе причастной к гибели Вильяма. Может, просто не говорить, что я виделся с Лотти после суда?

– Это оптимальный вариант, Беллами.

– Значит, так я и поступлю, – заключил Ранстоун.

– Вопрос можно считать разъясненным? – спросила она.

– Да, – подтвердил он.

– Тогда, может, ты объяснишь, почему мы хлебнем дерьма с гидрофойл-субмариной?

– А как ты думаешь, Мерлин, кто станет покупателями этой «E-Orca»?

Боцман Йенз задумалась, и высказала предположение:

– Контрабандисты? Бутлегеры и транспортировщики наркотиков?

– В лучшем случае, да, – ответил Ранстоун.

– Гм… А кто в худшем?

– Не торопись, Мерлин. Сперва оценки, только затем выводы. Похожа ли «E-Orca» на специализированный транспортер для морской контрабанды?

– Вероятно, нет, – сказала она, – «E-Orca» это легкий 30-футовый скоростной катер на подводных крыльях, с опцией погружения на 100 футов, а для перевозки контрабанды лучше простая 70-футовая наркосубмарина большой грузоподъемности, с экономично низкой скоростью, и глубиной погружения 50 футов, достаточной для незаметности.

Кэптри утвердительно кивнул.

– Ответ верный. А теперь: на что похожа «E-Orca»? Давай, напряги ассоциации.

– Я напрягаю… Гм… Возможно, я скажу глупость, но эта штука ассоциируется с теми северокорейскими малыми скоростными ныряющими катерами, которые были у нас в учебном фильме «диверсионная морская боевая техника вероятного противника».

– Ответ почти верный, – сообщил Ранстоун, – но эти катера КНДР просто глиссеры, без подводного крыла, и они погружаются не глубже, чем наркосубмарины. Предок таких корейских катеров, и незийской «E-Orca», это советский проект-1231 эпохи Хрущева. Улучшив оригинал, и уменьшив его до 30 футов, чтобы стала возможной перевозка на автоприцепе, нези создали превосходный погружаемый катер для морского саботажа!

Боцман-психолог помолчала, переваривая информацию, а затем спросила:

– Кто станет мишенью саботажа?

– Мерлин, что ты знаешь об экософии? – отреагировал Ранстоун.

– Э-э… – удивилась она, – …При чем тут экософия?

– Мерлин, просто ответь на вопрос.

– Ладно. Экософия придумана в начале 1970-х философами-идеалистами от раннего постмодернизма, которые, однажды обедая в дорогом ресторане, за стаканом вина и тарелкой салата, задались вопросом: почему, собственно, люди считают себя вправе обдирать салатные листья и виноградины для своих целей? Ведь растения, это живые существа, как и человек. Тем более – звери и птицы, у которых мы, люди, берем мясо, молоко, и яйца. Они должны обладать равным с нами правом на жизнь. Кто отрицает равноправие с курицей и салатом, тот расист в глубоком экологическом смысле. Этот последний тезис породил второе название экософии: глубокая экология.

Сказав это, боцман-психолог замолчала, глядя на капитана Ранстоуна. Он спросил:

– Это все, что ли?

– Да, а что еще я должна знать?

– Последствия, вот что! Какие последствия, а, Мерлин?

– Последствия… – тут Йенз пожала плечами, – …В общем, очевидные. Для туповатого горожанина-обывателя, который обожает зверушек, не задумываясь о происхождении бифштекса в любимом БигМаке из фастфуда – экософия оказалось привлекательной.

– И?.. – нетерпеливо спросил кэптри.

– И, – продолжила она, – это открыло перспективы фондрайзинга для разных движений экософии – глубокой экологии. Туповатые обыватели охотно жертвуют деньги на свое равноправие с источниками бифштекса в своем БигМаке.

– И?.. – снова спросил он.

– А! Беллами, я поняла: ты намекаешь, что больные ублюдки вроде боевиков «Фронта Освобождения Животных» и морских «Экофайтеров» порождены этими философами-идеалистами, придумавшими экологически-религиозную чепуху о правах салата. Но в действительности, ты же понимаешь: свинья грязи найдет. Обвинять экософию в этих проблемах все равно, что обвинять Иисуса в крестовых походах, Ницше в гитлеризме, Маркса в сталинизме, и Эйнштейна в атомной бомбе. И ты ведь знаешь: экофайтеры – верхушка айсберга. А подводная часть – экомобстеры и экотажеры «Greenpeace». Они порождены не философами, а супер-концернами, для войны за нефтегазовые поля.

– Да, – кэптри кивнул, – на сегодняшний день это так. Террористы глубокой экологии – экософии выглядят, как мелкие хулиганы-любители на фоне гигантских пакостников-наемников из «Greenpeace». Но представь: что если экософисты получат значительное количество единиц легкой боевой техники, превосходно подходящей для их целей?

Она задумалась, примерно просчитывая последствия, и тихо выругалась.

– Получится как нашествие Чингисхана на рыболовный флот, и морские нефтегазовые промыслы. Это не то, что набрасывание тросов на гребные винты сейнеров, или порча рыболовных сетей, или стрельба из дробовиков по морским буровым вышкам… Моей фантазии не хватает, чтобы вообразить жопу, которая ждет отрасли seafood и морской геологии при массовом появлении гидофойл-субмарин «E-Orca» у экософистов.

– Теперь ты поняла, – удовлетворенно констатировал кэптри.

– Но, Беллами, на кой черт нези будут подкладывать такую свинью бизнесменам в тех отраслях, которые играют важную роль в экономике самой Меганезии?

– Мерлин, ты не учитываешь, что для нези это как раз не угроза. Ты видела, как у них устроены морские профессионально-любительские авиа-патрули?

– Да, пожалуй… – произнесла она, – …Но зачем подкладывать такую свинью соседям? Вообще, это не в стиле нези. С чего ты взял, что «E-Orca» создана для экософистов?

В ответ Ранстоун извлек из кармана сложенную вчетверо газеты «Port-Vila-Spotlight» (креативно-ироничной вануатианской стилизации под светскую прессу), и зачитал:

«В 7 утра 16 октября в Порт-Вила прилетит графиня Леокадия Пачеко-дел-Бенавенте, совершающая турне от Австралии до Гавайев. Ей 27 лет, она из Анголы, и в 18 лет на конкурсе «Мисс Реклама» ее увидел 94-летний нефтяной магнат Диого-Жешу Нзинго Пачеко-дел-Бенавенте, за него она скоро вышла замуж. Как ангольский нефтяник стал графом см. «Portugal highlife chronicle». Этот 5-й брак стал для него последним: Диого-Жешу скончался в возрасте 98 лет. Овдовев в 22 года, графиня Леокадия занялась PR семейного бизнеса: вошла в Советы благотворительных фондов: «Инфанта-Колония», «Глубокая Экология», «Дружба через Спорт», и «Крионика для Человечества». И вот: Леокадия ездит по планете, устраивает шоу, собирает и раздает деньги на популярные некоммерческие программы, тогда как оборотистые 40-50 летние внуки Диого-Жешу используют новые горизонты PR для расширения семейной нефтяной коммерции...».

Боцман, по тону капитана, поняла, что он завершил цитирование, и спросила:

– Беллами, почему ты уверен, что эту ангольскую графиню здесь интересует катер для саботажа, а не просто болтовня и выманивание денег? Тем более, у нее четыре фонда.

– Я не уверен. Может, просто совпадение, что графиня прилетает к тест-драйву катера, превосходно подходящего для пакостей, свойственных экософистам.

– Будущее покажет, – откликнулась она.

– Уж, покажет, – буркнул он, – а пока мы все равно ничего не можем с этим поделать.

– Не можем, – согласилась боцман Йенз, – но ты рассказал много интересного.

– Тогда, может, ты мне тоже расскажешь много интересного?

– О чем, Беллами?

– Вот об этом, – и кэптри вытащил из сумки бумажную коробку для торта, обвязанную ленточкой, – мне передал это незийский кэп-лейт Тоби Рэббит. Сказал: талисман.

– Талисман? Гм… А можно посмотреть?

– Смотри, я еще не открывал, – и Ранстоун передал коробку ей.

Она развязала ленточку, открыла крышку, и увидела бронзовую статуэтку по мотивам камасутры, очень реалистичную. Парень и девушка в изящной почти гимнастической позиции занимаются взаимным оральным сексом.

– Ничего себе, талисман… – произнесла боцман, – …По-моему, это стерео-фото.

– Что-что? – переспросил кэптри.

– Стерео-фото, – повторила она, – это не очень сложно: снимается серия фото по кругу, оцифровывается на компьютере, и печатается на 3D-принтере, или что-то вроде.

– Мерлин, ты хочешь сказать: это распечатка стерео-фото с натуры?

– Да, – она улыбнулась, – в экипаже «Мок-Тартл» есть и парни, и девушки. Ты ведь не думаешь, что они постеснялись позировать.

– Вот чего я точно не думаю, – ответил он, – но почему такой талисман?

– По-моему, – сказала боцман-психолог, – это очевидно. DCPB-69 «Страйкап».

– Да. И что?

– Беллами, это 69. Называние такой позиции в сексе.

– О, черт! Тогда действительно, талисман пригодится нам, чтобы служить Австралии с гордостью, – с привычной иронией резюмировал кэптри Ранстоун.

…