Автор книги: ЛискО
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 66 страниц)
— Малыш, лучше делай, как она говорит. У Джо железная хватка. Она когда только родилась, так вцепилась мне в палец своей маленькой ручкой, что я два часа и просидел ее не выпуская. Правда, по рассказам медсестер, улыбался как идиот.
В это время сам Боунс встал на коленях, думая, как бы ему подняться, при этом, не казавшись красной многоножкой с Дельта-Веги, бегающей за Джимом по льду. Адреналин и азарт еще бродили в крови, но он понимал, что это ненадолго. Тело постепенно сдавалось, а за последние дни вообще принялось отплясывать джигу, словно предвидев его джайв. И на данный момент хотелось плюхнуться на задницу и затребовать у кого-то себя поднять. Но гордость и чуть-чуть здравого смысла, требующего не выказывать слабость, пока есть силы, заставили его вздохнуть и подняться, по возможности не напоминая новорожденного жирафика на трясущихся ножках.
Поднялся. В глазах моментально потемнело. Но МакКой выпрямился и переждал этот момент, стараясь улыбаться и не показывать, как сильно мутит и раздражает эта слабость. Он наблюдал за своей маленькой девочкой, которая уже серьезно намеревалась однажды стать капитаном, но сейчас так забавно, детски наивно и мило учила танцевать сверхчеловека, всё еще боящегося лишний раз дотрагиваться до нее, не желая причинить вред. Мир крутился перед его глазами, меняя перспективу и порождая чувство нереальности. И всё же он был счастлив и немножечко напуган.
Напуган, когда коснувшись своего лица, чтобы вытереть пот, и, посмотрев на пальцы, увидел их в красном. Когда через несколько секунд до него дошло, что же происходит, с одной стороны была паника, а с другой в нем разом проснулись доктор и отец. Зажав ноздри, он развернулся и пошел из комнаты.
— Пап, ты куда? — прозвучал нежный требовательный голосок его маленькой феи.
— Полчаса прошли, зеленоглазка, — обернулся он так, чтобы она видела лишь часть его лица. — Мне надо возвращаться к работе. А ты веди себя ангелом и не отвлекай никого на мостике.
Она любила там бывать и провела, пялясь в большой экран и отвлекая экипаж, едва ли не больше времени, чем с ним. Милую, в меру спокойную и говорливую, любопытствующую девочку никто не гнал, и даже более того, ей отвечали, и МакКою даже как-то пришлось ругаться с пилотом, посадившим ее в свое кресло, пусть они и были пришвартованы к какой-то станции. Сверхлюди наблюдали за ней с каким-то священным трепетом, и Боунс почти перестал волноваться, когда она была там, правда, предпочитая, чтобы в это время на мостике находился Хан, как сдерживающая сила.
Сейчас же Леонард улыбнулся дочери уголком губ и вышел… уже не замечая, как она растерянно смотрит ему в спину, а затем опускает глаза вниз, на светлый пол, на котором так заметны красные капли. Дочь медика, она никогда не боялась крови, и когда кто-то в их детских играх разбивал коленки или носы, всегда была готова оказать первую помощь, но впервые поняла, как плохо столько знать. И пока что-то внутри надеялось, что папа просто устал, то истинно маккоевское, доставшееся еще от прадеда и многих поколений врачей, автоматом ставило диагноз и делало прогнозы, припоминая и его бледность, и отсутствие аппетита и многое что еще. Губы Джоанны не по-детски поджались, а упрямство и боль сделала девочку еще более похожей на отца.
Который в этот момент стоял, опершись о теплую, шоколадного цвета стену, и искал в кармане брюк хоть что-то, что могло остановить этот поток. Он был не очень-то удивлен, но предыдущие два раза происходили в лаборатории, после напряженной работы, и один раз Боунс проснулся со слипшимися волосами и разводами на лице. Он и без того слишком хорошо знал, что с ним. Хреново иногда быть доктором.
— Леонард, иди на мостик.
Вздрогнув от этого глубокого голоса, раздавшегося в пустом коридоре, он запрокинул голову и посмотрел туда, где должна была быть камера.
— Я могу себя хотя бы в порядок привести?
— Немедленно.
— Проклятое чудовище, — прошипел Боунс, рукавом футболки вытирая лицо.
Когда он был перед дверьми мостика, кровотечение прекратилось, но от весьма своеобразного вида это уже не спасало. На его удачу в огромном помещении оказалось довольно-таки темно, свет был не более десяти процентов, зато вся паутина этих полуорганических нитей сияла мерным золотисто-зеленым огнем, а звезды всё так же смотрели сквозь толстое стекло. Кроме капитана «Тенебрис» и самого МакКоя, никого больше не было.
— Где все? У вас тут резко настала условная ночь?
— Для того, чтобы управлять «Тенебрис», никто больше и не нужен, — ответило это существо в капитанском кресле, нити от которого расходились веером на второй уровень мостика. Вокруг, в серповидных рамах, мерцало пять экранов, отбрасывающих голубые и алые всполохи на вытянутое лицо сверхчеловека. Весь этот антураж делал его еще более чуждым, нежели обычно. Перевернув правую руку и продемонстрировав крепившуюся к нему присоску одной из нитей, Хан сделал волне определенный жест. — Подойди ближе.
МакКой решил не изменять своим привычкам и практически уперся коленями в кресло. Удивительно, что при этом у него не возникло ощущения, будто он смотрит на мужчину, сидящего в нем, сверху вниз. Скорее наоборот. Природный магнетизм и сила подавляли, порождая неосознанное желание подчиниться.
— Я слышу тебя, Каа, — не смог промолчать Боунс.
— Что с тобой происходит, Леонард? — голос звучал ровно, но не оставалось никаких сомнений, что его владелец злится. — Этот серый цвет лица, носовые кровотечения. О чем я еще не знаю? Непроходящие синяки на твоем теле, отсутствие аппетита, бессонница. Так что, повторяю еще раз, что с тобой происходит?
— Ничего, что не должно было. Я просто умираю, — пожал он плечами, озвучивая то, о чем самому не хотелось думать.
— Ты знаешь, что я не позволю тебе это сделать.
— О-о, — протянул МакКой, бросил взгляд в сторону и тут же снова посмотрел на Хана. — Чудовище решило предъявить права. Но хоть тут моё собственное тело обыграло тебя. Твоя кровь мне не поможет. Я провел тесты, в случае введения в организм чудодейственной сыворотки, они с заразой в моей крови устроят такие боевые действия, что я сам пожелаю, чтобы меня добили. Хотя минут через пять это произойдет по естественным причинам, сердце такие войны вряд ли выдержит. А я собираюсь еще пару месяцев пожить.
Как бы не хотелось иного, но в саркастическом тоне слышалось слишком много тоски. Ему не нравилось говорить на эту тему, но вряд ли бы он мог делать это с кем-то другим. Все чувства Джима будут рикошетом бить по нему, делая только хуже, Спок бы обязательно ушел в анализ и попытку просчитать выход, и одно это «я понимаю, доктор» уничтожило бы больше нервных клеток, чем приключения пятилетней миссии одновременно. Хан же… Хан размеренно дышал сквозь приоткрытые губы, цветные пятна света искажали черты лица, скрадывая его выразительность, прозрачные глаза смотрели хищно и зло. Только напряженная складочка на переносице выбивалась из общего спокойствия мраморной статуи, так что хотелось протянуть руку и разгладить ее.
— Пару месяцев. Что ты с собой сделал?
Вздохнув, МакКой выставил вперед руку, практически напротив лица сверха. Широкая ладонь, длинные пальцы хирурга, довольно узкие запястья, выступающие вены и несколько родинок… и никакой дрожи.
— Я не могу нормально работать с тремором и вечной мигренью.
— Как давно ты принимаешь это? — подался Хан вперед.
— Восемнадцать стандартных суток. Это вещество, вырабатываемое вместе с адреналином, оно поддерживает состояние, но изнашивает организм и ускоряет естественные процессы. В том числе и ксенополицитемию.
— Ты сам убиваешь себя.
Он пожал плечами и опустил руку. И сразу почувствовал, как сжимают его расставленные ноги Хана, как фиксируют рядом, слишком близко и чертовски опасно. И даже почти увидел всю картину со стороны, эту Бездну в сияющем кресле, а рядом себя, бледного, перепачканного в собственной крови. Жалко он должно быть выглядит. Но и уйти просто не может. Его поймали на сострадании, отчаянии и страстном желании быть нужным. Быть желанным.
— Я просто ускорил процесс и заставил его идти по своим правилам.
— Насколько ускорил?
Снова отведя взгляд, он был вынужден признаться:
— Не имею понятия. Я не стал проводить подобные исследования. Решил добавить элемент неожиданности. Но если я правильно понимаю, то у меня отсекаются те месяцы, что я должен был провести неполноценным овощем. Так что особой разницы нет.
— Ты-то должен знать, что разница есть. Время тоже бывает немаловажным фактором, — настойчиво вглядывался в его реакцию Хан, потирая щиколоткой икры доктора.
— Не в нашем случае, Хан. Как оказалось, эти исследования нужны не только тебе, и опять спасать вселенную предстоит бедному доктору с поганым характером, — усмехнулся Боунс. — Каждый делает то, что должен.
В голубоватых от света экранов глазах было слишком много всего, чтобы просто продолжать язвить, чтобы продолжать прятаться. Упорство, неприятие, боль, растерянность… забота, нежность? Он ведь действительно это чувствует.
— Ну что, милое чудовище, легенды должны быть правдивы? Лазарь ожил, а живой Бог должен умереть, — печально улыбнулся МакКой. — Разве ты не этого хотел?
Когда-то он искренне считал, что именно из-за этого и понадобился сверхам. Выполнить так нужную им работу и не марать руки убийством «благодетеля», так много знающего о них. Но со временем… Он слишком утонул в них, действительно слишком много узнал. Например, почему взгляд Хана уже давно приобрел это голодное выражение, жадно шаря по телу доктора.
— Ты знаешь, чего я хочу. Тебя.
Так легко и просто. Точно так же, как естественно рука ложится на его бедро, медленно скользя вниз, чуть надавливая большим пальцем и едва касаясь подушечками остальных по чувствительной коже под коленом. Такая простая и в то же время порочная ласка, посылающая по телу болезненный импульс удовольствия, еще совсем легкого, но пробуждающего желание большего. И когда ладонь начинает скользить вверх, по внутренней стороне бедра, глаза сами собой широко распахиваются, а дыхание становится прерывистей. Именно в этот момент, его схватили за ремень брюк и потянули вперед, заставляя встать коленом на сиденье кресла, упираясь рукой в его спинку.
— Что ты?..
Договорить ему не дали, ухватив за заднюю сторону шеи и притягивая вниз, сминая в поцелуе раскрытые от удивления и боли губы. Так чертовски томно и в то же время порочно. То шумно выдыхая в раскрытый рот, то лаская губы едва ощутимыми прикосновениями, то проскальзывая внутрь влажным языком. Это было и удовольствием и пыткой, планомерной, злой, до боли. Неудобно выгнутая спина, крепкая хватка на шее, рука, сжимающая бедро… и ласковый, невесомый поцелуй, грязней и развратней которого и представить нельзя.
Тело Леонарда отзывалось с такой голодной страстью, будто собиралось разом наверстать и долгий целибат, и напиться удовольствием за все годы, которых у него не будет. Оно до самых глубин чувствовало и едва ощутимые касания вдоль бока, к бедрам и обратно, чувствовало горячее дыхание на коже, и влажный, жаркий язык, стирающий с лица кровавые разводы. Воздух из него выходил полувздохами-полустонами, тяжелыми, будто дыхание под водой. Губы едва заметно подрагивали и уже сами тянулись к новому поцелую. Такому же откровенно дикому, страстному и нежному одновременно. Переплетая языки, едва касаясь губами друг друга, дыша одним воздухом. Скользя свободной рукой по не менее жадному до ласк телу под собой, со знанием дела и почти исследовательским интересом, то очерчивая пальцами ключицы, то едва задевая соски под тонкой тканью, выискивая места, прикосновения к которым вызывали такие чертовски соблазнительные задушенные вздохи. Долго, до самой грани, пока внутри всё не задрожало от неудовлетворенных желаний, а ноги не начали подгибаться, опуская его еще ниже. И лишь только тогда Хан толкнулся языком чуть сильнее, вынуждая отступать и подчиняться, пропуская его в рот, прижимаясь раздразненными губами, целуясь так, чтобы утонуть в ошеломляющей чувственности.
— Какой же ты оказывается сладострастный, Леонард, — прошептал Хан и снова прошелся языком по щеке доктора.
Полуприкрыв глаза, он посмотрел на своё личное коварное чудовище и усмехнулся, чуть изменяя положение своего колена, упираясь им между широко разведенных ног и еще раз убеждаясь, насколько его хотят. В ответ его прихватили губами за скулу и накрыли ладонью пах, давая почувствовать тепло и давление, отчего по телу пошла нервная дрожь, а бедра сами нетерпеливо подались вперед.
Звук телекома в этой обстановке причинял почти физическую боль.
Хан же еще раз приласкал возбужденную плоть, и только после того, как Боунс с шумом втянул в себя воздух, сжал одну из нитей.
— Хан, мы, кажется, потеряли доктора! — тут же раздался взволнованный голос. — Внутренний компьютер не может отследить его местонахождение.
Закрытые от звездной бездны глаза сверхчеловека снова приобрели завораживающий зеленоватый оттенок. И можно было тонуть в этой ледяной, обжигающей страсти. Едва ощутимо касаться друг друга лицами, кончиком носа по щеке, дыханием по покалывающим губам.
— Что случилось? — выдохнул Хан в его раскрытый рот.
— У его дочери истерика.
— Что с Джо? — моментально среагировал МакКой, разворачиваясь к телекому.
Секундная заминка с ответом.
— Мы не можем ее успокоить. Она заметила, в каком состоянии вы уходили.
— Где она сейчас?
— Всё там же.
Он дернулся во всё так же сжимающих его руках, ставших на мгновение чуть жестче и властней. Опасно сощурив глаза, Хан несколько секунд рассматривал его, но затем выпустил, едва ли не отталкивая от себя.
Поднявшись, Боунс буквально выскочил из комнаты, бегом бросившись к своей маленькой девочке.
Доктор МакКой привык считать, будто никто не замечает того, что с ним происходит, он привык закрываться и прятать что-то по-настоящему важное о себе за сотней замков. Единственный, кому разрешалось иметь отмычку, был Джим, он как воришка никогда и не спрашивал, пустит ли Боунс его к своим тайнам и чувствам. Но остальные… Остальные всегда делали вид, что ничего не замечают, остальным так было легче, и его полностью устраивало такое положение дел. Но не с Джо. И не с…
Особый вид слепоты — сделать вид, что душа и сердце не видели и не знают. И МакКой тоже старался не думать и не знать, как прикрываются помутневшие светлые глаза, как сильное тело, созданное оружием и во имя смерти, клонится вперед под натиском слишком сильных чувств. Он не хотел верить, будто этому холодному и упертому зверю может причинить боль какой-то излишне болтливый доктор.
Не видеть, не знать.
И вот он сидит на диване, где-то далеко-далеко в космосе, на звездолете с жуткой репутацией, сам может считаться пособником если не Дьявола, то сбежавшего особо опасного преступника, прижимает к себе дочь и думает… О том, как это опасно и полезно — быть избирательно слепым.
Прошло почти двадцать минут, а Джо всё так же продолжала плакать на его руках. Из сил она выбилась уже давно, а сейчас просто высказывала, как папа ее не любит, и то, какой он эгоист, и многое другое, что накипело на душе у ребенка, который слишком много понимает для своего возраста. Для ребенка, попавшего в слишком напряженную обстановку и всё равно пытающегося примириться с окружающим миром. С ее стороны это было так смело.
Дверь открылась, но он даже не стал поворачиваться. В этот момент ничего важнее дочери для него не было.
— Леонард.
От звучания собственного имени по телу прошла дрожь, стянувшаяся в узел где-то в животе. Неудовлетворенное желание не собиралось так просто сдаваться.
Запрокинув голову, он посмотрел на стоящего рядом Хана.
— И кто без тебя рулит корабликом?
— Рулит? В экипаже из пятидесяти сверхчеловек это не проблема. Единственная здесь проблема — это ты, Леонард. И будет лучше, если сейчас ты пойдешь и приведешь себя в порядок, а я пока поговорю с твоей дочерью.
— Что?
Твердый, даже суровый взгляд сверху вниз не вызывал в нем страха или отчуждения. Скорее уж Боунс видел, какой живой он на самом деле.
— Зеленоглазка? — в свою очередь посмотрел на Джо, закутанную в плед и всё равно жмущуюся к нему и дрожащую от нервного перенапряжения.
Девочка смерила Хана очень суровым взглядом, с которым обычно сам Боунс смотрит на Спока, который «в порядке», но имеет цвет перепрелой листвы и покусанные губы, похожие на кору молодого деревца. То есть диагноз «самонадеянный придурок» она ему уже поставила и сейчас мысленно подбирала способы лечения. И сам доктор даже не знал, кому сочувствовать.
Оценив потенциального противника, Джоанна кивнула. А затем перевела не менее серьезный взгляд на отца:
