сообщить о нарушении
Текущая страница: 114 (всего у книги 129 страниц)
— Нихуя! — с жаром возразил мужчина. — Своими глазами видел! Какой «оттормаживался»? Со стороны заброшек на поворот нёсся! — перед глазами, указывая правее, на уходящую под углом к главной улице дорогу, взмахнула рука. — Там, блядь, через день светофор не работает! Этот мудила гашёный сто пудов в дырку хотел успеть проскочить, пока эти еще не поехали! Сечёшь? А она на его траектории очутилась! Долбоёб!
— Я тоже видел! — стоял на своём молодой. — Оттормаживался, говорю. Иначе мотик бы вон до той остановки пропахал. И она бы одним испугом не отделалась, точно бы задело. Слыхал, как у этого «корыта» тормоза визжали? Думал, ща на тротуар вылетит. Прямо на людей.
— Это ж сколько могло быть жертв… — всплеснула руками какая-то пожилая женщина.
— Во-во!
— Егор!!!
Каждый исступлённый Улин крик становился миной, на которой, подрываясь, взлетало на воздух материнское сердце. Каждый разрывался угодившей в душу гранатой. Осознание оседало в голове преступно медленно – просто не желал мозг понимать. Неужели нет больше человека? Неужели – всё? Вот так, в тридцать лет?.. Не может этого быть.
Нетрезвый рассудок сообщал в ответ, что быть может абсолютно всё.
Над налитой чугуном головой раздался прерывистый всхлип:
— Жизнь девчонке спас, а сам на тот свет… И её так жалко… Такие молодые оба…
«Спас… Мою девочку… Егор…»
Всё внутри Нади отказывалось признавать, что к страшной трагедии она причастна напрямую. И, несмотря на категорический внутренний протест, волей-неволей признавало. Понимание приходило мучительно, продираясь через отчаянные вопли несогласия. Это ведь с правдой о сотворённом матерью Уля не справилась, впав в состояние невменяемости, в один момент лишившись слуха, зрения, разума и способности реагировать. Это Улин тугой ступор вынудил его… Подобная ситуация вряд ли сложилась бы, не вмешайся Надежда так грубо в их отношения. Не разведи их принудительно и не лги потом в глаза дочери. Не предай её чувства… Одно потянуло за собой другое, наросло снежным комом, и…
Мучительное чувство вины, поднявшись из глубин, обхватило горло мерзкими холодными лапами и начало с кровожадным упоением душить.
А Егор… Глядя в упор на вершину айсберга, она не узрела всей его массы под толщей воды. В уверенности, что знает как облупленного, не захотела заглянуть глубже, не разглядела…
— Да что вы за нелюди такие? Хоро́ните раньше времени! — не выдержав, всхлипнула за спиной какая-то женщина. — Говорят же, что пульс слышен… Господи, скорей бы скорая! Да где же они?!
— Не знаю, чё там слышно. Парень – труп, — с мрачной решимостью возразил мужчина. — Всё. Мотик как покорёжило, видала? В утиль. Жесть, конечно. Жить бы и жить человеку… На вид и тридцатки нет.
— Егор!!! Пожалуйста!!!
Неудержимые, душераздирающие рыдания дочери разорвались над улицей, всем районом, всей Москвой, став выведшим из состояния сопора ледяным душем.
— Пустите меня! — в отчаянии всем телом дернулась Надежда, стряхивая с себя ладони, что придерживали её за плечи. — Пустите к дочке!
— Женщина, послу…
— Нет, это вы послушайте! — закричала она во всю мощь, на какую нашла в себе сил. — Там моя дочь! Это её… Её… — «Господи!» — Я знаю этого мальчика! Пустите немедленно!
— Да отпусти ты, — угрюмо буркнул кто-то, — пусть идёт…
В следующее мгновение пара мужских рук подхватила под локти и помогла подняться с земли. Глаза вперились в картину, что открылась ей, стоило смениться ракурсу, и Надя ощутила, как вновь теряет только-только начавшую устанавливаться связь со своей новой беспросветной реальностью.
Обзор частично загораживали спины повысыпавших на проезжую часть людей. Автомобилисты аккуратно огибали место аварии, притормаживая, чтобы поглазеть на происшествие. В центре перекрёстка по диагонали развернуло древнюю иномарку. За людскими фигурами мало что удавалось рассмотреть, но внушительная вмятина на попадавшем в поле зрения крыле говорила сама за себя… А ещё, кажется, бампер болтался буквально на соплях. Сам же водитель заперся внутри: к этой мысли приводила толпа разъяренных матерящихся мужчин, что обступила машину со всех сторон. Они там собирались чинить самосуд…
Чуть ближе к пешеходному переходу, на котором Надя видела Ульяну за мгновения до провала во тьму, валялся мотоцикл. Переднее колесо развороченной «Ямахи» смотрело ввысь, а от задней части толком не осталось ничего – задняя напоминала искорёженный кусок металла, крошево из пластика и железа в луже какой-то выделяющейся тоном даже на фоне мокрого асфальта жидкости. Что это? Бензин?.. Или… кровь?.. Мятая серебристая выхлопная труба, отлетев, сиротливо поблескивала у тротуара. Дорогу усеивали осколки и обломки, а чуть поодаль валялось нечто похожее на чёрный шар. Прищурившись, Надя осознала: шлем. Егор то ли не успел вернуть его на голову перед тем, как… как рвануть наперерез, то ли защита слетела уже во время столкновения.
Еле удержалась на ногах-нитках. С каждой секундой становилось дурнее и дурнее. Трясущаяся ладонь дотянулась до рта и его зажала, глаза жмурились, отказываясь видеть и верить увиденному. Голову мотало из стороны в сторону в упрямом отрицании, а мозг не желал принимать.
Но самое страшное… Самое страшное находилось от неё буквально в десятке метров, на встречной, и ей не разглядеть. Происходящее у зебры не позволяла увидеть толпа людей, плотным кольцом обступившая её дочь и того, над кем она безудержно рыдала.
Пространство вновь тонуло в молоке. Где-то далеко визжали сирены, изображения слоились и расходились, вокруг раздавались голоса – много голосов на все лады – и все их глушил безутешный плач…
Тело дёрнулось вперед. Неосознанно потянулась в карман пальто дрожащая рука. Нащупала телефон… Глаза пытались рассмотреть наплывающие друг на друга имена, пальцы тыкались в строчки фактически наощупь, уши слушали долгие гудки. Снова и снова.
— Аллё… Зоечка… — и рыдания, прорвав дамбу, хлынули наружу. — Слава Богу! Зоечка… У нас огромное несчастье… Тут мальчик… Зоечка… Моей Улечки мальчик… Зоя, он… Скорые уже едут. …Не знаю… Зоечка, я ничего не знаю, там куча людей… Там авария… Он её… Он Улечку мою заслонил, а сам… Не знаю! Одни говорят, что всё. Другие – что есть пульс… Зоечка, милая, сделай что-нибудь! Я тебя умоляю! Что-нибудь! Контакты, может, какие-то у тебя… Связи наверняка… Пусть к тебе везут… Позвони кому-нибудь! Умоляю… Егор! Чернов! Отчество?.. Артёмович. Тридцать… Наша улица… Это у нас случилось, здесь! Зоя, прошу! Что-нибудь!
На что надеяться? Налитая раскалённым свинцом голова понимала, что даже главврачи столичных больниц не всесильны. Но не обратиться в этот жуткий час к своей дорогой Зое, не предпринять хоть что-то? Как? Истошные крики дочери не прекращались, казалось, ни на секунду, выворачивали наизнанку, и, высвободившись из поддерживающих её под локти рук, Надя сделала шаг на проезжую часть. Кое-как заставляя себя волочить ноги, вслепую следуя на голос, медленно сокращала расстояние.
Она не хотела… Не хотела, чтобы всё обернулось так. Всё, чего она желала – уберечь. И только! Она пыталась спасти!
Три жертвы. Выстланная благими намерениями дорога закончилась на этом перекрёстке. Она… Виновата… В уже хоженую воду в тот вечер её завёл сам дьявол. Она же видела глаза. Видела лихорадку и угасание в долгом пробирающем взгляде. Всё видела и растворила память в алкоголе. Всё осознавала, но заткнула совести рот. И Бог её покарал. За взятый на душу грех она заплатит собственной дочерью, а век свой будет доживать, терзаемая чувством чудовищной вины. Нет у неё оправданий.
Ульяна не простит.
— Пустите меня… Там моя дочь… Пропустите!
Себя не слышала: то ли шептала, то ли кричала. Не чувствуя земли под одеревенелыми ногами, молясь небу и вою сирен, ступала в образовавшееся пространство. Гул голосов стих, и остался лишь безудержный плач, что, резонируя от людей, столбов и автобусной остановки, отражался эхом в каждом уголке истерзанной души. Невозможно смотреть.
Но она смотрела, спрашивая себя, почему живёт.
На скрюченную хрупкую фигурку. Сотрясающиеся плечи. Опухшее, красное, искажённое болью лицо. На то, как цеплялись за шнурок на его шее испачканные кровью дрожащие пальцы, на растерянные лица окружающих. На чужие протянутые к дочке ладони. На недвижимое тело, руки, ноги, тёмную воду у затылка. Кто-то отвернулся, кто-то нет… Не нашлось сил поднять глаза к его лицу: страх перед застывшим взглядом смерти лишил остатков воли. Онемевшие губы шевелились в беззвучной мольбе, а в черепной коробке рвались снаряды фраз.
«“Вам не приходило в голову… что я могу любить?.. Вашу дочь?”»
«“Ты? Ты не можешь”»
«“Ненавижу!”»
Она – убийца.
— Егор!!! Сделайте же хоть что-нибудь!
— Уля… Ульяна… Улечка…
Голос дрожал и хрипел, ходящие ходуном руки касались вздрагивающих плеч, но Уля, захлёбываясь в своём горе, на неё не реагировала.
— Не можем оттащить, не даётся, — устало сообщил кто-то в спину. — Вы бы, мамаша, забрали её отсюда, никакая нервная система такое не выдержит… Девочка вот-вот головой тронется.
— Улечка… Улечка, вставай… Пожалуйста…
Не поняла, как в одно мгновение всё изменилось. В какой момент сжавшаяся в крохотный комочек дочь стряхнула с плеч её руки и взлетела с колен на ноги? В какой момент обезумевший взгляд прострелил сердце навылет? Когда умерла?
— Отойди! Не трогай меня! Не смей меня касаться! Я тебя ненавижу… Ненавижу! Ненавижу тебя!
Крик, разнесшийся над людскими головами, заставил замолчать голоса. Теперь на неё смотрели со всех сторон сразу: недоуменно, осуждающе, предостерегающе. Кто-то зашептался за спиной, без стеснения давая оценку только-только услышанному.
«Пожалуйста, Ульяна…»
Поздно. Это страшное пламя в Улином взгляде больше не погаснет, гореть в нём теперь вечно. Уготованный Надежде ад разверзся в глазах самого родного человека.
— Ульяна… Пожалуйста… Уля, попытайся успокоиться… — зашептала Надя, пытаясь держать себя в руках и звучать мягко, пусть внутри грохотали ужасающие взрывы. — Зоечка поможет, она сделает, что сможет, — сама не верила в слетающие с онемевших губ слова. — Всё образу…
В размытую реальность ворвался уверенный требовательный голос.
— Граждане, пропустите! Заканчиваем глазеть и расходимся, не мешаем работать!
Не заметила, как рассосалась толпа, ничего не соображала. От красно-синих мигалок и оранжевых чемоданов рябило в глазах. Взгляд метался, сквозь мутную пелену фиксируя желтую «реанимацию» и белую неотложку, ДПС, начавшуюся суету. Цеплялся то за Ульяну, которую силой оттащили к бордюру, то за троих на коленях над Егором. То за шприц в руке пытавшегося говорить с Улей врача, то за носилки. То за чёрную форму полиции, то за кричаще синие комбинезоны медиков. Вены не чувствовали вошедшей под кожу иглы, уши не слышали обращённых к ней вопросов. Мозг вновь медленно включался, отмечая, что распластанное на дороге тело не укрыли брезентом от глаз зевак, а перетащили на носилки. Побежали… Спустя минуту желтая реанимация, надрываясь истеричной сиреной, развернулась через перекрёсток и, распугивая машины, скрылась с глаз.
Ещё жив.
Взгляд остановился на девушке в ярко-синем костюме, что за эти минуты успела измерить ей давление, что-то вколоть, отойти к занятому Ульяной врачу, перекинуться парой фраз с бригадой реаниматологов и вернуться назад.
— Куда его повезли? — с усилием разлепив губы, пробормотала Надежда.
— В ближайшую хирургию, — угрюмо ответила та, укладывая на коленки планшет с формами. — Если успеют. Думаю, одной ногой парень уже там, — вскинула она подбородок к небу, — так что… Я должна предложить вам стационар.
Фельдшер сменила тему настолько внезапно, что Надежда не сразу сообразила, о чем речь.
— Что?.. — хрипло переспросила она.
«Уже там…». Железное спокойствие, с которым эта молоденькая девушка говорила о чьей-то вот-вот готовой оборваться жизни, поразило и уязвило до глубины души. Зоя как-то рассказывала, что, навидавшись всякого, врачи учатся абстрагироваться, ведь сопереживать абсолютно каждому невозможно, никаких нервов не хватит. Но ведь… Это же не «каждый». Это же Егор. Их Егор.
— В больницу поедем? — уткнувшись носом в свои бумажки, пояснила вопрос медик. — Как вы себя сейчас чувствуете?
«Какая больница?..»
— Нет, нет… Я… — голова не соображала, не подчинялся язык. — Что с моей дочкой? Я должна быть с дочкой…
Девушка вздохнула:
— Нервный срыв на почве эмоционального потрясения. Ввели сильнодействующий препарат внутривенно. От стационара дважды отказалась. Сейчас будет спать.
— Где?..
— Надежда э-э-э… — оторвавшись от заполнения формы, удивленно вскинула брови та, — надеюсь, что дома. Так, паспорта и ОМС с собой у вас нет. Фиксируем: «Нет данных». Фамилия, имя, отчество, дата рождения?
Надя на автомате озвучила запрошенную информацию, и взор вернулся к неотложке, в салон которой только что отвели оглушённую Ульяну. На выбеленном лице дочери не отражалось более ничего, как ластиком его стёрли. Казалось, она погрузилась в состояние глубокого транса.
— Вашей девочке нужен полный покой, — проследив за направлением взгляда, отозвалась медик. — Психоэмоциональный удар очень серьезный. Я так понимаю, с погибшим они были близки?
«Погибшим…». Слово прогремело раскатом грома прямо над темечком, и Надежда вздрогнула.
— Он же еще живой… Зачем вы такое говорите?..
— Извините. Я предпочитаю смотреть на ситуацию трезво, Надежда Александровна, — покачала головой собеседница. — Реаниматологи – не боги. Хотя иногда именно такое впечатление и складывается. Вот здесь подпись поставьте, пожалуйста. О том, что от дальнейших манипуляций отказываетесь и о последствиях предупреждены.
Одеревенелая рука вывела на бумаге какую-то закорючку. В голове не укладывалось. Не оседало и не принималось. Егор рос, жил на её глазах. И на её же глазах от всего отказался. И правда, значит, любил Улю… Раз жизнь свою на её обменял.
— Код 27, отказ от госпитализации, актив в поликлинику, — будничным тоном сообщила девушка, врываясь со своими комментариями в Надины свинцовые мысли. — С вами свяжутся, пришлют домой врача. Скорее всего, уже завтра. Он осмотрит, выпишет рецепт на препарат для дочери. Мы их выдавать права не имеем. Далеко живёте?
— Нет… Метров пятьсот, — пробормотала Надежда, в ужасе осознавая, что станется с Ульяной, когда она очнётся. Когда придут новости. Зоя… Зоя всё сделает, до всех дотянется, достанет всю необходимую информацию, но потом… Потом ведь придётся эту информацию передать, какой бы она ни была… Придётся Уле сообщить. Как?
— Пятьсот? — эхом переспросила фельдшер. — Так, ну… Мы, конечно, обычно так не делаем, но до подъезда вас, наверное, доставим. Заодно и понаблюдаем ещё немного, чтобы хуже не стало. Тем более не похоже, что вы с дочкой дойти сможете. А дальше сами.
— Спасибо…
— Тогда бумаги дозаполним по пути. И время не потеряем. Вась, — окликнула она скучающего водителя. — Заводи.
..
Через несколько минут неотложка стояла у их подъезда. Надежда чувствовала на себе сканирующие взгляды медиков и не чувствовала дочкиного: Ульяна уставилась в стенку остекленевшими пустыми глазами и просидела так всю дорогу. Не отреагировала на касание руки. Не оказывая сопротивления, позволила взять себя под локоть и вывести из машины. Податливое тело послушно следовало в заданном направлении. Наверное, это наконец введённое лекарство начало действовать. Они даже пару метров пройти успели, как вдруг:
— Ульяша! Что стряслось?
От неожиданно раздавшегося восклицания Надя вздрогнула. Сосредоточив всё свое внимание на том, чтобы и дочь до кровати доставить, и самой до дивана доползти, она не замечала вокруг ничего и никого, в том числе и бабушку, которая так и осталась сидеть на лавке. Ту самую, что только-только пообещала, что крест Надежду не спасёт.
«О Боже… Только вас тут сейчас не хватало!»
Никаких признаков того, что дочь слышала обращённый к ней вопрос, на стёртом лице не отразилось. Безвольно повиснув на локте, Ульяна разглядывала ботинки.
— Ульяша… — вновь растерянно позвала старушка. — Что с тобой?
— Да не трогайте же вы девочку! — поспешно вмешалась Надежда, чувствуя, как в присутствии бабульки в ней вновь вздымается раздражение. — Не видите? Ей плохо!
— Он разбился, баб Нюр… — раздался вдруг слабый безжизненный голос. И Надя вздрогнула второй раз: настолько бестелесно он звучал.
На сморщенном лице проступил неподдельный страх, а серые глаза намертво впились в Ульяну.
— Кто?.. — испуганно пробормотала она. — Ульяша, кто?..
