сообщить о нарушении
Текущая страница: 100 (всего у книги 129 страниц)
Что не так?..
Вопрос мучил Ульяну больше трёх суток, бился в гудящей черепной коробке обезумевшей раненой птицей. Преследовал днем и ночью: тревожными снами, страшными предположениями, искусанными губами и тяжестью на сердце, что росла с каждым полученным сообщением. Время застыло, не желая двигаться, и, казалось, Уля, подчиняясь его внезапной прихоти, а может, пытаясь преждевременно не тронуться рассудком, застыла вместе с ним. Но сейчас, когда за десять часов до посадки её рейса в Москве Егор написал, что встретить не сможет – срочный заказ де у него внезапно нарисовался – остатки разума её покинули. Очень важный, видимо, заказ, раз он выбрал работу. Сидя в крохотном зале ожидания небольшого международного аэропорта, размерами напоминающего железнодорожный вокзал провинциального города, и чувствуя, как медленно сходит с ума, Ульяна бездумно пялилась на жалкую горстку сообщений, что он прислал за минувшие несколько дней. Раз, два – и обчёлся. Сдержанные, короткие, лишенные эмоций, призванные информировать и только. В сумме на последние три с хвостиком дня пришлось штук пятнадцать, не больше. Раньше штук пятнадцать могло упасть за час.
Раньше. В жизни, растворяющейся миражом.
Вот они, пятнадцать штук. И половина из них – ответы на её сначала обеспокоенное, а на излёте минувшей ночи близкое к истерике: «Егор, что случилось?». Одинаковые отмашки, как под копирку все: «Всё окей. Устал».
Ну… Не сможет встретить, ну и что? Казалось бы, подумаешь, вечером наверстают… Но буря в душе не успокаивалась, паника усиливалась, руки крупно тряслись, и телефон пару раз успел вывалиться под ватные ноги. Участливая женщина на соседнем кресле, наклонившись к уху, прошептала: «Девушка, вам плохо? Может, врача позвать?». Занавесившись волосами, Уля отчаянно замотала головой: да, плохо, но болеет не тело, а душа, чем здесь поможешь? Впереди восемь с гаком часов лёта и два часа до дома. Впереди – бесконечные часы ожидания его возвращения с работы. Впереди – вязкая неопределенность, и, видимо, разговор, который расставит всё по своим местам.
Что может быть хуже пытки неизвестностью? Что?!
Она ждала. Отсчитывала эти дни, минуты. Представляла, как объявят посадку, как шасси коснутся угольно чёрной от трения шин взлетно-посадочной, как подгонят трап или откроют рукав. Как понесётся к выходу через все кордоны, как наконец окажется в руках, каким счастьем в тот момент её затопит. Как размоется и станет несущественным всё остальное, как мир замкнётся на нём одном. Как, собравшись с духом, признается. Обещала же… Он же там всю голову уже себе сломал.
А теперь…
Что теперь? Что?
Всё – её крепнущая вера и мечты – всё рассыпа́лось в режиме live. Эти пятнадцать сухих сообщений – как пятнадцать гвоздей в крышку гроба окрепших было надежд. А казнь отложена до вечера. А может, до ночи. А может, до завтра…
Онемевшие пальцы с пятой попытки отстучали по клавиатуре: «Тогда до вечера :) Я ужасно соскучилась». Текст улетел, а Уля, зажмурившись, обхватила себя руками и оцепенела. Всё еще пыталась надеяться, верить в лучшее, еще ждала, но пойманное в ледяные тиски, сжавшееся в крохотный комочек сердце отказывалось утешаться иллюзиями. Знало уже, что не увидит того ответа. У них не получилось. Не вышло.
10:50 От кого: Егор: Хорошего полёта
***
Как домой попала, не помнит. Почти ничего не помнит. Мало.
…Что Москва встретила десятком оттенков серого и накрапывающим дождём. Активированный на посадке телефон равнодушно уведомил о трёх сообщениях – от Юли, мамы и отца. Все с одной и той же просьбой сообщить о прилёте. От него – совсем-совсем ничего, круглый ноль.
…Что из такси звонила бабушке и отвратительно фальшиво изображала развеселую беспечную внучку. А после, упёршись лбом в стылое стекло, смотрела в окно и ничего перед собой не видела. Что таксист оставил попытки вытянуть из своей пассажирки хоть слово. Язык не ворочался, обращения к себе не воспринимались: внутри замкнуло, силы вытекли из неё вместе с последней надеждой, оставив полой.
…Что было холодно.
…Что «Ямахи» во дворе не обнаружилось, а за его дверью затаилась отдающая по мозгам тишина. Как, впрочем, и за её. Удивляться было нечему: в разгар среды мама в институте, у неё шесть пар, научная работа, а значит, ранее восьми вечера дома её не ждать. А Юлька вышла в офис, не рванешь к ней за утешением. Одно спасение – Коржик. Помнит Коржика. Жалобно мяукнув, кот уже на пороге упал под ноги – и всё, и по пятам, и больше ни на шаг, пока она, не находя себе места, бессистемно шарахалась по квартире приведением.
…Что устала бояться молча, устала держать себя в узде. Рухнула на кровать, зажмурилась и истерика прорвалась наружу, выжигая остатки живого.
Больше ничего. Морду Коржа у самого лица, отчаянную вибрацию хрупкого кошачьего тельца, щекотные усы и непрестанно тыкающийся в горящие веки холодный, мокрый нос. Пустоту, которой обратилась.
Холодно.
После – опять. Никак не желающий рассеиваться туман… Бледное закатное небо сквозь щёлочки опухших век, звон связки ключей в коридоре. Смутно помнит, как, сшибая углы, вылетала на звук, в чём была. Как распахнула дверь и изваянием застыла на пороге, не в состоянии осознать картину, что предельно ясно видели глаза. Как наотрез отказывалась им верить. …Обрывки диалога и собственные тщетные попытки стереть гримасу отчаяния с пылающего лица. Простуженно-сиплое: «А где Егор?». Как засасывало в чёрную дыру.
— …Квартиру снимаю. …Ключи отдал. …Миша.
…И свое зацикленное, глупое, звучащее глухим, бессмысленным рефреном откуда-то издалека:
— Где Егор?..
Не доходило до неё, не хотело доходить, не могло осесть и уложиться в липкой, вязкой манной каше, в которую в одночасье обратился мозг. Сердце заявило категоричный протест против невыносимой пытки и остановило ход.
— Не знаю. Где-то. …Не отчитывался.
Миша… Как с угрожающей скоростью приближался пол. Как, опершись плечом о косяк и глядя сквозь этого человека, упрямо выстаивала… Непонятно зачем.
Беспокойное:
— А вы ему кто?
Голос ещё помнит. Явно занервничал этот Миша, наблюдая реакцию незнакомой зарёванной девахи. Два валика вместо глаз и красные пятна на лице, без всяких сомнений, обратили её страшилой. Набитым лезущими из-под кожи иголками Страшилой{?}[А.Волков – «Волшебник Изумрудного города»]. Помнит, как плевать на всё было. Из неё словно изъяли саму сущность, саму жизнь, душу, нашпиговав кожано-костяной мешок иглами и соломой. Начни кто в эти секунды нож ей под рёбра всаживать, может, и не заметила бы.
Помнит, как подумала, что нет теперь никакой разницы, кто. Больше никто, значит. Как медленно оседало понимание, и кто-то обдирал внутренности, снимая слои тонкими лоскутами. Как больно дышалось. Как вертелись и плыли бежевые стены коридора. Как холодно и пусто было. Как звенело искажённое пространство. Здесь две недели назад он целовал её в лоб перед тем, как разойтись на ночь.
— …Никто. Соседка.
— Девушка?.. — позвал новоявленный сосед. Голос зазвучал тревожнее, и стало понятно: точно напугала. «Приятное», должно быть, вышло знакомство, запомнит этот... Миша. — Слышите меня? Слушайте… Девушка-а-а? Эй?!
Ещё кивнула, помнит. Да, заставляла себя включиться и воспринимать, а взгляд вцепился в выглядывающие из-под подворотов его джинсов кричаще красные носки. Это огненное пятно помогало держаться поверхности.
— Не знаю, как вас зовут… Короче, если честно, неожиданно очень вышло-то всё…
…Как этот Миша, нарушив границы, взял за плечи и подтолкнул вниз, вынуждая осесть прямо на кафельную плитку пола и упереться лопатками о холодную стену. Как сам присел напротив, и оказалось, что глаза за стеклами очков серо-зеленые. Вроде.
— Для подстраховки. Короче… — голос глушился провалами сознания. — …Я меньше недели назад здесь был, смотрел квартиру, и он говорил, что раньше, чем через месяц по-любому не сдаст, если вообще сдаст. …Вдруг звонит внезапно …Что готов передать ключи. ...Переселяюсь ...тихоньку.
— М-м-м…
— Если честно… Как вас зовут хоть?
— У… Уля…
…Как смотрела на этого Мишу и не видела. Спроси её кто потом, как Миша этот выглядит, она бы вспомнила только носки, очки и глаза… Как каждое произнесённое высоким голосом слово, обрушиваясь на темечко глыбой льда, разбивалось и перекатывалось ледяными кубиками по позвонкам. Каждое обескровливало, системы и чувства отключались одно за одним, и только слух, который был ей сейчас очень нужен, ещё кое-как работал.
— …Не уверен, нужно ли … знать… Так реагируете… …дто с двумя разными людьми общался. …знакомились. — «Что?..» — …думал, как… классный парень. Лёгкий, улыбчивый. Простой. …Приятн... А тут… Мёртвый. Понимаете, да? …не в том смысле… Жуть. …яна? …ышите? …рядке?
…Как обуял ужас.
— Нет…
— …орую?
— Нет…
— Дома … есть? …вонить кому?
— Нет…
«Нет. Нет. Нет… Егор…»
...Как холодные лапищи взяли за горло, как свет потускнел и помехи перед глазами превратили коридор и парня в серое полотно. Как затрясло изнутри и снаружи, как поплыло, отдалилось и закружилось. Как бил озноб, подкатила тошнота и ускользнуло сознание…
Пустоту.
...
«Почему?..»
20:23 Кому: Егор: Почему
…Шприц. Смятая бело-зеленая упаковка на покрывале. Раскрытые настежь двери квартиры, пятно искусственного света на полу погруженного в сумрак коридора. Десяток неотвеченных от Юльки и мамы. Один от отца. …Длинные гудки. Бесполезная растрата крох сил. Плывущее пространство, мокрая подушка. Кошачья шерсть.
Очнувшись, поняла, что в ней ничего больше нет. Себя как живое существо она не чувствовала и не определяла. Исчезло ощущение времени, тела и души, рассеялись смыслы, и вокруг всё казалось чужим, пластиковым и насквозь пропитанным фальшью. Мир, в котором она проснулась, оказался соткан изо лжи и притворства, её реальность обернулась бутафорией, и сама она, кажется, тоже. Если и было здесь от кого ждать искренности, то лишь от тихонько сопящего у груди тёплого кота, коту она нужна. От остальных… Остальные – люди. Люди предают. Убивают.
20:40 От кого: Егор [аудиосообщение]: Уля, это ошибка. Её нужно исправить. Сейчас. Тебе нельзя со мной связываться, я умею лишь гробить.
20:41 От кого: Егор: Прости
И вот опять… Только что чувствовала себя лишённой остатков чувств резиновой куклой, но услышала голос – и всё: снова обратилась взвесью воды, разлетелась облаками атомной пыли и разящих осколков. Ни с первой попытки, ни со второй, ни с пятой не осознала слов – они достигли головы спустя вечность, обернулись раковой опухолью, что тут же пустила в сознании метастазы.
«Что ты такое… Что ты несёшь?.. Что?.. Что за?.. Ересь! Какая ересь!»
За плотной стеной слёз размылась клавиатура, а дыхания не хватало катастрофически: спазмы перехватили горло, и лёгкие, судорожно сокращаясь и раскрываясь, пытались забрать извне больше воздуха. Ни написа́ть, ни сказать: рот беспомощно открывался и закрывался. Сердце, внезапно обнаружив свое присутствие, лупило в грудину, как обезумевшее, пуская руки в дикий бесконтрольный танец.
20:50 Кому: Егор [аудиосообщение]: Т-ты с-с ума с-сошел? С-с чего т-ты взял? Ч-что за б-бред?!
Да он с ума сошёл! Он сошёл с ума! Такое думать!
Он сошёл с ума…
В голову, проходя навылет, один за одним летели контрольные:
«Не хочу быть причиной исковерканной жизни, не хочу больше портить чужие…».
«Не хочу иметь к этому никакого отношения…».
«Семьи нет. И не будет».
«С одиночеством смирился и привык…»
20:52 Кому: Егор [аудиосообщение]: Ч-что случилось? Об-объясни п-по-чело… по-человечески! Что т-ты там с-себе п-придумал??? Это б… бред… Егор!
20:52 Кому: Егор: Егор!!!
20:52 Кому: Егор [аудиосообщение]: П-поч… п-почему т-ты решил в-всё один?!
20:53 Кому: Егор: Где ты???
Он сошёл с ума… И её свёл. Ушёл, прихватив с собой её рассудок.
..
— Ульяна?.. Почему дверь нараспашку? Чем тут пахнет? Что с тобой?.. Откуда шприц? Уля!!! Ульяна?! Господи Боже… Уля!
***
Какое-то сентября. Или, может, октября
Где она, кто она, что и, главное, зачем – на все эти вопросы ответов нет, но Ульяна их и не искала. На следующее после возвращения в Москву утро проснулась не собой: выпотрошенной, в ознобе и с температурой. Обнаружила в ногах распластавшегося тряпочкой вялого кота, а в соседней комнате – встревоженную мать. Забитый непросмотренными посланиями чат с Юлей. Собственные так и не прослушанные, не прочитанные им сообщения. Его мёртвый голос заезженной пластинкой в голове.
Себя не обнаружила. Потеряла. Тут и сказочке конец.
Не помнит ни себя, ни происходящего вокруг. Дни сливались и сменялись, их стирала накрывающая комнату темнота, которую Уля встречала спиной к миру. К жизни. Ещё один прошел. И ещё. Сколько их прошло? Она запуталась. Егор сразу показал, что не станет вступать в диалог. Всё, чего он, по-видимому, хотел, отправляя то голосовое, – один раз объясниться, не более. И в этот раз он объяснился. Спасибо. Огромное. Звонки на номер обрывались зацикленным уведомлением о нахождении абонента вне зоны действия сети. Однажды от темноты до темноты не позвонила ни разу. Однажды, пялясь на издохший чат, осознала, что последний раз видела его онлайн 22 сентября, в день её приезда.
Холодно.
Ежевечерне забегавшая после работы Юлька перестала пытаться разомкнуть ей челюсти и заставить говорить и развлекала пустой болтовней, упрямо обходя тему личных отношений. А когда Ульяна сама ради приличия спросила об Андрее, поспешно отмахнулась, сообщив, что у них всё как обычно. Просто не хотела на больное давить, да и всё. И спасибо. Огромное. Запомнилось смятенное выражение Юлькиного лица в момент, когда поблагодарила её за одолженную гитару и попросила инструмент забрать. Тем вечером одним напоминанием в комнате стало меньше.
Мама приходила из института, разувалась, вешала на плечики пальто и принималась преследовать по пятам бледной тенью, тяжело вздыхая и требуя разговора и объяснений. А получив их однажды, скупые, не нашлась с банальными словами поддержки. «Уля, хватит убиваться. Всё к лучшему. Будет другой». Вот так.
Не будет. Не. Будет. Жизнь продолжалась, искусственная, там, за окном, а она умерла вместе с тем голосовым. Вот и всё.
Может, в самой глубине души мама даже радовалась, что так сложилось. Ну а что? В который раз убедилась в своей правоте, получила очередное подтверждение и без того непоколебимым убеждениям про мужиков. А Егор, как выяснилось этим летом, никогда не вызывал у неё ни малейшего доверия. В этот раз, правда, обошлось без нравоучительного тона, без: «Я ведь предупреждала тебя! Говорила тебе!», и прочего, хотя именно этих слов Ульяна от неё, внутренне сжавшись тугой пружиной, и ждала.
Пока не дождалась. Кажется, мать, интуитивно чуя зыбкость внутреннего каркаса своего чада, решила чадо пощадить и истинные эмоции умело скрывала. Так оно в действительности было или нет, но спасибо. Огромное.
Темнота сменяла темноту, для мира она застыла восковой куклой. А внутри безостановочно рикошетило от всех органов и стенок, внутри стоял невыносимый грохот, велась какая-то неуправляемая, бесконечная и бессмысленная акция протеста. Стенка на стенку. Во имя сохранения крох разума хозяйки мозг отказывался поднимать в памяти тот жуткий бесконечной истерикой день и вечер. Душа ни в какую не желала принимать, что Егора там, в соседней квартире, нет. Что «Ямаха» во дворе больше не взревёт. Голова противилась попыткам объяснить себе его поступок. Не разумела голова, не принимала видение Егора и наотрез отказывалась «прощать». Что она сказала или сделала не так? Что именно должна была сказать и сделать, чтобы эти страшные мысли не возникли в его голове? Почему не дождался? Почему не оставил им ни единого шанса, приняв решение самостоятельно? Вновь! Нутро отвечало на вспыхивающие вопросы гулкой тишиной. А сердце смирилось с фактом: он снова провернул с ней свой фокус. Бросил её. Второй раз. Вот так взял и... И смог. И лишь где-то там, на задворках сознания, мерцало тусклое понимание, что он ничего и не обещал. Она сама себе всё придумала и сама себе разрешила поверить.
Но ведь обещал же… Обещал!
Обещал не отпускать. Тогда… На балконе. В пьяный от накатившего счастья день.
