сообщить о нарушении
Текущая страница: 101 (всего у книги 129 страниц)
Тошнило круглосуточно. Еда не лезла в горло. Не хотела ничего видеть, не хотела ничего слышать. Не видела и не слышала – кто-то её обесточил, и сутки сменялись новыми под покрывалом, носом к стене. Не хотела ничего чувствовать, но остановить кровавую внутреннюю бойню не выходило. Мама сужала круги, пытаясь говорить с затылком, призывала образумиться и взять себя в руки, таскала на кровать подносы с едой, что оставалась нетронутой. Причитания и дебильные рассуждения о том, что никто не стоит её слез, а он – тем более, звучали всё громче, запах валокордина разносился по квартире всё чаще. Пропитал обои, подушки и одеяла. Всё равно…
Как-то поутру обнаружила на прикроватной тумбочке тест… Вышел отрицательным. Оставила на самом видном месте. Пусть радуется.
Звонила Маша, администратор школы танцев – напоминала об истечении срока действия абонемента на занятия и о том, что без уважительной причины они не смогут его продлить. Звонили из школы дизайна – приглашали заполнить какие-то документы. Несколько раз звонили потенциальные клиенты с сайта фриланса, интересовались, как сделать заказ. Всем что-то было от неё нужно.
Пропади всё пропадом, пусть в огне горит.
Однажды часа в три ночи звонила Аня. Бормотала что-то бессвязное в трубку и просила о встрече. Потом плакала. Единственный вопрос, который в ответ на Анин эмоциональный выплеск сподобились родить уже, казалось, полностью атрофированные мозг и язык, звучал отвратительно: «Что-то с Егором?». Отвратительно, да, потому что даже мысли не возникло, что что-то ведь могло случиться у самой Ани, даже тени от мысли. Весь внутренний ресурс замкнулся на нём, все остальные ушли на задний план, и за слабость, с которой не выходило справиться, Ульяна помалу начинала себя презирать.
«Надеюсь, что нет… Уля… Давай завтра… Пожалуйста».
...
Чёрт знает, какая это была по счету ночь. Может, третья, а может, и двадцать третья, Ульяна заблудилась в календарных листах. Но Анин звонок сжёг предохранители, сорвал стоп-краны, и на следующее утро Уля обнаружила себя на девятом этаже соседнего подъезда. Она понятия не имела, в какой квартире живет баба Нюра, однако возникшая вдруг острая нужда в разговоре именно с ней, подтолкнув в спину, заставила выползти из-под одеяла, натянуть на себя что попало и выйти за дверь. Спустя полчаса мытарств и позора при штурме чужих дверей обнаружилась нужная.
— Здравствуйте, баб Нюр. Вы не знаете, где Егор? — вот и всё, что смогла из себя выдохнуть. Стойко выдержать растерянный, неожиданно блеснувший водой взгляд оказалось довольно сложно, и глаза упёрлись в истёртый коврик.
Сколько раз его ноги этот коврик топтали?
— Ульяша! Да он разве?.. А как же ты тут?.. Почему?..
Уля вскинула на бабушку глаза: смысл её вопросов до сознания не доходил, с восприятием реальности вообще последнее время было достаточно туго. Ну а где же ей ещё быть, как не здесь? Или баб Нюре интересно, что она делает сейчас на её пороге?
— Баб Нюр, я… Егор съехал, в его квартире живут чужие люди, — дрожащий голос отказывался поддаваться хоть какому-то контролю. Ничего в ней уже давно не поддавалось никакому контролю. — Я хочу знать, где Егор. Хотя бы, всё ли у него в порядке. Думала, может, у вас есть какая информация… Извините, если побеспокоила.
По преображающемуся лицу старушки Уле стало понятно, что, к сожалению, только что против желания она стала гонцом с неважными вестями. Морщинистые, покрытые пигментными пятнами руки внезапно мелко затряслись. Баб Нюра тяжело оперлась на косяк и замотала головой.
— Дочка, да как же это? Да он же был у меня в годовщину, глядела и наглядеться не могла, радовалась и не нарадовалась! Говорил про переезд, да-да, — закивала она часто-часто. — Говорил, что, наверное, сменит район, но так это всё у него звучало, что мне ясно как день стало: вместе отсюда уедете. — «Вместе…». — А последний раз звонил, так ни словом не обмолвился. Да как же это?.. Что ты такое сейчас мне?..
Сердце, по-прежнему живое, гулко стучало в ушах, Уля еле справлялась с вновь накатившим приступом удушья. Уже второй человек давал ей понять, что за какие-то несколько дней до её возвращения, буквально еще в годовщину, у Егора действительно всё было в порядке, как он и говорил. Что он строил планы – кажется, сумасшедшие. Но ей почему-то решил их не озвучивать. Почему? Почему скрыл?
— Звонил вам, да? Когда? — севшим голосом переспросила Уля.
— Когда?.. — баб Нюра крепко задумалась и беспомощно воззрилась на свою нежданную гостью. — Да давненько уж, неделя, поди, прошла. А то ведь и того побольше, деточка. Может, дней десять. Говорил, что работы много и пока навещать не получится, извинялся. Я уж и набрать его сама боюсь, вдруг от дел отвлеку… — замолчала на мгновение, вспоминая. — Про здоровье моё спрашивал… Здоровье – дай Бог каждому, милая! Всё его стараниями. Ульяша… Да как же это?!
Выдержать наполняющийся осознанием взгляд этой светлой женщины оказалось ей не под силу.
— Со своего номера звонил? — вновь опуская глаза, уточнила Уля.
— Со своего, с чьего же?.. Ты что… — старческая ладонь вдруг взлетела к лицу, — Что ты такое хочешь сказать?.. Погоди, постой-ка тут, сейчас…
Спустя минуту или две баб Нюра вернулась с простеньким телефоном в ходящей ходуном руке. На лице её отображалось полное замешательство и отсветы неверия.
— На, набери-ка, — протянула она Уле трубку. — Один он там, Ульяша, не ошибёшься. А то что-то нехорошо мне.
Явственно проступившая в глазах баб Нюры тревога заставила делать, как та просит.
Телефонная книга подтверждала правдивость только что прозвучавших слов. Список входящих и исходящих звонков целиком состоял из одного имени: «Егорушка» сверху донизу. Уля подняла глаза в верхнюю часть экрана. Последний раз он разговаривал с баб Нюрой утром 22 сентября. Целых двадцать минут...
Палец неуверенно коснулся покоцанного экрана, вызов пошёл, а Ульяна, вернув аппарат баб Нюре, нашла опору в холодной стене и уронила голову. Коридор погрузился в тягучее молчание, нарушаемое лишь тягостными вздохами и капризным мяуканьем кота, что объявился вдруг из мрака затенённой квартиры.
— Деточка, не берёт что-то, — пробормотала баб Нюра потерянно. — Аппарат выключен, что-то такое там мне говорят… Не понимаю…
«Значит, не заблочил… Поменял?..»
Липкая лапа страха жала горло с утроенной силой. Уля ощущала её мертвенное касание постоянно – с момента, как осознала дату последнего появления Егора в сети. Не слететь с катушек от предположений помогала безостановочно звучащая в голове мантра: «Всё у него нормально… Заблокировал, вот и всё». Эти мысли она обрывала на подлёте.
Не заблокировал. Нет никаких чёрных списков.
Ульяна с усилием втянула в лёгкие больше воздуха, призывая себя успокоиться, собраться с духом и озвучить правду вслух. Придется объяснить его старенькой подопечной, как в действительности обстоят дела. Никакой уверенности в том, что однажды Егор вновь постучит в эту дверь, не было, но в то, что он способен с концами исчезнуть из жизни своей старушки, не верилось. Баб Нюру он по крайней мере любил. Уля не могла понять, насколько правильно обнадёживать бабушку, но хотя бы несколько слов в утешение чувствовала себя обязанной сказать. Чтобы не переживала сильно. Хотя, наверное, уже поздно…
— Егор, кажется, номер сменил, баб Нюр. Наверное, скоро объявится с другого, вы поднимайте трубку тогда, не сбрасывайте. Вам он должен позвонить.
Баб Нюра убеждённо закивала:
— Хорошо, деточка. Ты мне уж тоже сообщи, если новости появятся, я ж теперь… Да как же это? — волнение в выцветших глазах переросло в настоящий испуг. — Что стряслось?
— Я не знаю… Он толком ничего не объяснил, сказал только, что умеет лишь гробить и что это ошибка... Которую нужно исправить. Сам всё решил. Опять. Понимаете? Второй раз! — Уля осеклась. Дряблый подбородок трясся, серые глаза вновь блестели слезами, баба Нюра упрямо мотала головой, словно отказываясь принимать происходящее. А внутренний голос заклинал перестать терзать потрёпанное жизнью сердце и немедля засунуть собственный длинный язык куда поглубже. — Может, побыть с вами?
Баб Нюра пропустила вопрос мимо ушей. Из её нутра на Ульяну смотрел ужас.
— Так и сказал?.. Мой Егорушка?.. — еле слышно пробормотала она.
«Да»
— Ульяша… Егор мне дороже сына родного. Уж как он обо мне заботится, никто не заботился. Если б не он, я б давно с тоски померла. Да как же он так о себе думать может-то?.. Какая муха его вдруг?..
Внезапно замолчав, бабуля упёрлась ладошкой в стенку и медленно опустилась на стоящий в прихожей пуфик, напугав Улю до полусмерти.
— Баб Нюр?.. Вам плохо?
Рука уже потянулась в карман за собственным телефоном – звонить в скорую. Но бабушка отрицательно покачала головой, молча призывая к спокойствию, и лишь сквозь глубокие морщинки проступала, казалось, вся боль мира.
— Нет-нет, дочка. Всё нормально, за меня не волнуйся, — голос её вдруг зазвучал совсем иначе, пугающе отрешённо, а взгляд, в мгновение остекленев, уставился в одной ей видимую точку. — Ты иди-ка домой, поспи, а то лица на тебе нет. Как только он объявится, я тебе обязательно сообщу. Я знаю, он объявится, Ульяша. Помяни мое слово. Увидишь.
.. «“Увидишь”…»
Наивная уверенность баб Нюры не вселила в Улю ровным счётом никакой надежды. Однажды она уже «видела» его «возвращение» – тринадцать лет спустя. Это при том, что они продолжали благополучно делить одну стенку. Это при том, что их детские отношения были абсолютно невинны, под каким углом ни взгляни – не от чего там было бежать. А сейчас…
Ветер сорвал с ветвей и поднял с земли пожухлую листву, что кружилась теперь вокруг в иступленном танце. Равнодушно оглядывая вроде бы прежний и в то же время абсолютно чужой, опустевший посеревший двор, Ульяна пыталась понять, что дальше. Внутри на медленном огне варилась каша из отчаяния, нового ранящего знания, потерянности, смятения, вновь расцветшей пышным цветом боли и нестерпимого желания получить ответ на вопрос. Почему? Что стряслось? Не щелчком же пальцев его вдруг так перемкнуло… Чтобы вплоть до смены места жительства и контактов, до стремления буквально в воздухе раствориться. Исчезнуть…
Пока к ответу Уля не приблизилась ни на йоту: баба Нюра прояснить ситуацию не смогла, ничем не помогла. Более того, там, на пуфике в прихожей, она замкнулась в себе, уйдя в глухую оборону. Зато в телефонной книге появился её номер. Просто на всякий случай. Ульяна взяла его сама: наотрез отказалась покидать квартиру без контактов – мало ли что с баб Нюрой после её визита может случиться… Егора-то теперь рядом нет. Телефон записала и собственный оставила, проконтролировала давление, достала из аптечки нужные таблетки, порядка десяти – пятнадцати минут побыла рядом, взяла с неё клятву звонить, если вдруг что не так, и лишь потом распрощалась.
С сизого неба накрапывало, спустя какое-то время свинцовые тучи и вовсе прорвались на голову ливнем, а Уля так и сидела на лавке, всё чётче осознавая, что домой не вернётся, разве что переодеться и за зонтом. Баб Нюра подсказать не смогла, но ведь есть ещё люди…
Аня. Второй спутник на его орбите. Это её ночные всхлипы в трубку вывели из состояния глухого забытья, её мольба о встрече привела застывший было мозг к догадке, которую Ульяна теперь во что бы то ни стало желала подтвердить или опровергнуть. Потребность докопаться до истины ощущалась как вопрос жизни и смерти. Так, словно сейчас только от новых штрихов на почти готовом, казалось, полотне зависело, запустит ли однажды психика программу стирания памяти, как запускала всю жизнь, или хотя бы попробует сопротивляться.
Договориться удалось быстро. Аня взяла телефон после второго гудка и, как обычно, не дав толком и слова вставить, назначила дневную встречу в том самом кафе на «Академической», где у них не срослось встретиться в первый раз.
Через несколько часов на Улю смотрели широко распахнутые, полные замешательства карие глаза. Выражение в собственных Ульяне представлять не хотелось. Пока добралась до места, эмоции успели её сожрать, и теперь она ощущала себя полой оболочкой, мёртвой внутри. Обе молчали, предоставляя другой возможность начать, и обе читали ответы во взглядах напротив.
Аня не выдержала первой.
— У меня осталось не больше получаса, Уль, — громко сглотнула она, терзая ремешок крошечной сумочки, что покоилась на её коленях. — Обеденный перерыв, а потом пахать. Что у вас случилось? Говори.
Что у них случилось? Интересная постановка вопроса. Не менее интересен и тон, которым он был задан: ни в чем не обвиняющий, но твёрдый и уверенный. Стало быть, ни малейших сомнений в том, что причина всех её бед сидит сейчас прямо перед ней, подруга Егора не испытывала.
— Он переехал, — защищаясь ресницами от пронизывающего насквозь блестящего взгляда, прошелестела Ульяна. — До моего приезда. Исчез. Там теперь чужие люди.
Анино лицо повело: перекосило брови, скулы, губы; казалось, только что до ушей донёсся не только шум судорожно втянутого в легкие воздуха, но и скрежет зубов. Возникало ощущение, что несчастный кожаный ремешок вот-вот будет порван нервно теребящими его длинными пальцами.
— И почему? Ты знаешь?
Уля могла поклясться, что только что Аня прокусила себе губу, но вида не подала. Под хмурыми бровями сгущались все тучи мира, рот вновь сложился в тонкую линию, но пока она себя держала. За собственной мимикой Ульяна следить и не пыталась: иссякли силы фокусироваться на такой херне, на разговор бы их наскрести.
— Нет. Вечером в день возвращения обнаружила нового соседа, — пробормотала Уля, болезненно морщась. — Мне было сказано: «Я умею лишь гробить». Вот и всё.
Каждая мышца на лице собеседницы, казалось, застыла в заданном положении: сведённые брови, плотно сжатые губы, очерченные скулы и обращенный прямо в душу пристальный взгляд исподлобья – вот что видела Ульяна. Если в Аниных глазах и мелькнуло сочувствие, то она постаралась его скрыть, моргая и вскидывая подбородок. Но что ей не удалось скрыть точно, так это… понимание. Она словно узнавала почерк, слова. Возможно. А может, Ульяне нечем больше было заняться и не о чем подумать, вот она и сидела и думала о том, как конкретно и по каким причинам Егор порвал с Аней. В том, что инициатива исходила от него, сомневаться не приходилось.
— Не ссорились? — склонив голову к плечу, терпеливо продолжила Аня свой допрос.
— Нет.
— Может, ты чувствовала, что он остыл? Отдалился?
— Нет, — тряхнула Уля волосами, внезапно отлавливая себя на мысли, что эти космы бесят невероятно. Ему нравились, он запускал в них пальцы и перебирал, а ей… Это ведь больше не о ней. Образ девочки-припевочки отныне никакого отношения к ней не имел. Её локоны – беспечное прошлое. Это детство, отросшие до пояса розовые грёзы. В них атласными лентами вплетены воспоминания и наивные заблуждения. Его руками вязаны в тугие узлы. Это ассоциации. Потаённая надежда и слепая вера. А настоящее…
— То есть… — пытаясь звучать сдержаннее, продолжила Ульяна, — буквально в последние несколько дней до... моего приезда начались странности, а до этого – нет. Всё было… чудесно…
Над столиком повисла вязкая тишина. Уля рассматривала чаинки, развернувшиеся в стеклянном чайнике, а Аня сложила на груди руки и сердито отстукивала ногой по полу. Уху чудилось, что с каждой следующей секундой глухой стук становится всё более нервным, рваным, сбивающимся, а выражение лица вокалистки – всё более растерянным и удручённым. Пару раз она влезла в сумку за сигаретами и пару же раз передумала.
— Господи, ну какой же дурак, а! — в сердцах хлопнув по столешнице обеими ладонями, воскликнула вдруг Аня. Столик затрясся, и чайные ложки в чашках жалобно зазвенели. — Ну явно же что-то в башку свою втемяшил! Как пить дать! К гадалке же не ходи, Уль! Не стал бы он съезжать просто потому, что любовь прошла, завяли помидоры. Это надо Чернова знать, чтобы такое в голову допустить. Он может быть абсолютно безжалостным к чувствам других, если за собой никакой вины не ощущает. — «“Вины”…» — Продолжил бы жить в семейном гнезде, как ни в чем не бывало. В чём тут, блядь, проблема? Нет никаких проблем! Остыл? Досвидули.
«Ну да…»
