сообщить о нарушении
Текущая страница: 109 (всего у книги 129 страниц)
— Это детство твоё в тебе говорить продолжает, — чуть погодя с горечью продолжила баб Нюра. — Всегда ты охотно поверишь в то, что дурной, нелепицам и злым языкам, чем тому, что заслуживаешь любви. Прошлое твоё навсегда с тобой останется, но Егорушка, мальчик мой, не лишай себя права на счастье. Не лишай тех, кто давно выбрал сердцем, света. Ты же для них свет. И они для тебя. Ты нужен им, а они тебе. Я тебя люблю всем сердцем и душой. Такого, какой ты есть. Ты для меня смысл продолжать жить. И Ульяша любит. И родители твои любили. Упирайся головой своей упрямой, сколько хочешь, только свершившегося не изменить.
Призывы баб Нюры хаотично носились в трезвеющей черепной коробке, не желая оседать по местам. Обнаружившая вдруг своё присутствие беглянка-душа пыталась, но оказалась не готова так стремительно их принять. Баб Нюра ведь всё что угодно скажет, лишь бы ему полегчало.
— …Мальчик мой? Ты меня слышишь? — осторожно позвала баб Нюра. — Я девятый десяток живу, знаю, о чем говорю…
Завис, кажется. Где-то между мирами.
— Простите меня, баб Нюр, — помолчав, пробормотал Егор.
— Да за что, Егорушка?
Взгляд упёрся в стенку. Не находилось в нем сил для возражений, но воздух вокруг словно потеплел немного, а мозг вновь запустил свою программу сопротивления.
— Бросил вас, волноваться заставил. Сейчас тоже… Я заеду как-нибудь. Обязательно. Это новый номер, сохраните или запишите. Спасибо… За поддержку, я… Вы знаете, что много для меня значите. Берегите себя.
— Знаю, мальчик мой. И ты себя береги. Не позволяй никому разрушать свою жизнь, она и так тебя никогда не щадила. Не бери на себя чужие грехи. Не тебе по ним платить. Всё я тебе уже сказала, теперь думай.
«Думай…»
Лучше, может, не думать, потому что все его думы приводят в одну и ту же точку. Невозврата. А после разговора с баб Нюрой удушающие железные оковы словно бы ослабли немного, и он вновь чувствовал пульс.
Прижатый к уху телефон неожиданно завибрировал. Ещё раз пообещав баб Нюре навестить её как только, так сразу, попрощавшись, Егор нехотя отвел экран от лица. Кого там могло в такое время принести? Юрца? Дрыхнет ещё небось после вчерашнего. Спам? Если только спам.
Однако стоило увидеть имя, как нарастающее недоумение сменилось острой резью в грудине. Старая симка сожжена, но память смартфона сохранила все контакты.
10:13 От кого: Аня: Привет, Чернов. Мне тут ночью Юра звонил в лёгком трансе. Обрисовал ситуацию, а заодно и номерок твой слил. Уломала. Знаешь, любовь моя, иногда, если мне позарез надо, я могу быть очень жестокой к людям, прямо как ты. Так что лови. Игорёк наткнулся на этот шедевр еще месяц назад. Говорит, весь интернет уже видел, мы последние. Не спрашивай, зачем я это делаю, не знаю. Но жопой чую, самое время тебе показать. Полюбуйся на себя.
Адрес прикреплённой к сообщению ссылки говорил о том, что приведёт она на видеохостинг. Палец в нерешительности замер на полпути к цели, а Егор, оценивая риски, думал о том, что вряд ли сейчас что-то может оказаться более «жестоким», чем вчерашняя встреча и обнаруженное в кофре детское фото. «Полюбуйся», пишет. На что? Что месяц назад он успел натворить? И где?
Не с первой попытки, но всё-таки попал по синей строчке. Без лишних мыслей тапнул на воспроизведение, и… Перегруженный мозг не сразу сообразил, что именно видят глаза.
Подпись под превью: «Классно танцуют!». Пустую электричку. Два ряда сидений по два места и двух потерявших связь с реальностью ненормальных в широком проходе. Кто-то снял и беззастенчиво выложил в интернет их с Улей полу-шафл, полу-что в вагоне несущегося к Волоколамску поезда. Взгляд намертво приклеился к экрану, ловя каждое движение, каждое мимолётное и нет касание, каждую яркую и стёртую эмоцию на их лицах. Оценивая сантиметры, метры и миллиметры дистанции. Те токи просачивались сквозь экран в лишенную тепла комнату и ощущались кожей.
Кто-то запечатлел всё. Как они не замечали никого, лишь друг друга. Как в тот момент он дышал по-настоящему, а не имитировал жизнь. Как весь его мир замкнулся на ней, а за спиной раскрылись крылья. А она… Она…
Невозможно не смотреть и смотреть невозможно. Невозможно! Впившись глазами в сменяющиеся кадры, невольно не сравнивать её взгляды тогда и сейчас, не чувствовать вновь в своих руках и не возвращаться памятью к вчерашнему кошмару. Не видеть её снова и снова. Везде. Невозможно...
Кто-то не постеснялся последовать за пьяной парочкой прямиком до двери в тамбур и спалить сквозь потёртое стекло, как они друг в друга впечатались. Кто-то увековечил для истории затяжной поцелуй, порхающие в волосах тонкие пальцы, напряженную спину и двух озадаченных контроллеров. Наощупь изъятые из заднего кармана измятые билеты. Как он её от всех прятал. Их молчаливый диалог.
Кажется, Кому-то очень нужна одна жизнь.
Его жизнь.
Комментарий к XXXII. Не отрекаются
Обложка и комментарии: https://t.me/drugogomira_public/461
Музыка:
Близкая – Sounduk https://music.youtube.com/watch?v=OFIF_CuwwE4&feature=share
Корабли – ZAPOLYA https://music.youtube.com/watch?v=zTxCLdiddjo&feature=share
В сердце – NЮ https://music.youtube.com/watch?v=qNpXtoTqDi8&feature=share
Новокаин – Максим Свобода https://music.youtube.com/watch?v=WSj8D_dBit0&si=wbgt7bdMavQMcqpU
Визуал (не весь):
Вы сами-то любили? https://t.me/drugogomira_public/466
Почему? https://t.me/drugogomira_public/467
Она пытается! И не может https://t.me/drugogomira_public/469
Пальцы помнят. Наощупь помнят его всего https://t.me/drugogomira_public/470
Не может она разлюбить по чьей-то прихоти https://t.me/drugogomira_public/472https://t.me/drugogomira_public/461
Кто мы такие против Него? Ничтожества https://t.me/drugogomira_public/474
Дать по газам в черноту ночи и не вернуться https://t.me/drugogomira_public/475
Одиночество и память стали пахнуть корицей https://t.me/drugogomira_public/476
Не отрекаются https://t.me/drugogomira_public/477
Больше не открылись глаза https://t.me/drugogomira_public/480
Ты подстриглась... https://t.me/drugogomira_public/481
А капелла https://t.me/drugogomira_public/482
Этот кошмар происходит наяву https://t.me/drugogomira_public/483
Зонтики https://t.me/drugogomira_public/484
...с рожками https://t.me/drugogomira_public/486
Сопротивление https://t.me/drugogomira_public/487
Ты себя принудишь https://t.me/drugogomira_public/488
========== XXXIII. Егор ==========
«Почему я всё ещё здесь?..
Нужно с ней объясниться…»
***
На лавочке холодно. Октябрьское небо обложило рыхлыми грифельно-серыми тучами, двор абсолютно пуст, последняя листва облетела, и лишь единичные листочки, болтаясь на верхушках оголённых деревьев, продолжают из последних сил цепляться за жизнь. Лужи покрылись хрупкой хрустальной коркой льда: тронь пальцем – и проломишь. Промозглый ветер продувает насквозь – ни наглухо застёгнутая парка, ни шапка, ни дважды обмотанный вокруг шеи шарф не спасают, и околевшие пальцы не чувствуют страниц.
То, что надо. Промерзая до костей на их скамейке, пялясь вовсе не в книжку, а туда, где раньше частенько стояла «Ямаха», Уля наконец чувствует себя живой.
Она здесь, потому что дома, складываясь карточным домиком, падают стены и катастрофически не хватает воздуха. Потому что дома мама. Потому что для родного человека закончились слова и по углам увядшей души не наскребётся щепотки чувств. Потому что под маминым хватким, недоумённо-тревожным взглядом слезы продолжают литься ручьями. И хочется спрятаться.
Она здесь и думает о том, что сейчас как-нибудь – хоть как-нибудь – успокоится и вызовет такси, которое отвезёт её к папе.
Здесь. Мёрзнет. Думает. И видит.
Его.
Измученный бессонной ночью мозг окончательно сошёл с ума и рисует в поле зрения того, кого рядом нет. Егор стоит прямо перед глазами. Такой реальный, настоящий, живой. Руку протяни – и коснёшься. Оставил её и смотрит теперь, хмурится. Порывы пронизывающего ветра треплют густую шевелюру и настежь распахнутые полы пальто. Меж пальцев опущенной руки тлеет сигарета, а внимательный взгляд задумчиво изучает. Молчит. Он постоянно молчит! В его глазах ей мерещится смирение, в резких линиях впавших скул – упрямая решимость, а в уголках плотно сжатых сухих губ – горе.
Оно там затаилось, Уля видит. Оно всю жизнь там пряталось, но разглядела она лишь сейчас.
А её горе рвется из заточения водой и саднящим горлом, ни на минуту не прекращающимся шумом в голове, звоном в ушах и плывущим пространством. Вопросами, что выбили почву из-под ног. Вчера на сцене стоял не он, а беззвучная, поглотившая целый мир пустота. И во взгляде его она не видела ни раскаяния, ни мыслей, ни ответов – лишь электрические импульсы голой боли, разоблаченной отсветами софитов. И тоскливую обречённость. С места не двинулся. Ни жеста, ни знака, ничего. А она смотрела на него, не желая осознавать и сквозь свинцовый туман заставляя себя осознать смысл слов, прозвучавших за минуту до встречи глаз.
Не отрекаются. Тот, кто любит, не отрекается.
Он отказался от неё дважды.
Вытерпеть горечь осознания оказалось невозможно. Выдержать отсутствие хоть какой-нибудь реакции и справиться с собой – тоже. Гордость в ней, вскинув вдруг голову, заставила развернуться и стремительно бежать оттуда вон. Прочь, кубарем с лестницы, на выход, к воздуху! Затолкать под крышку кофра «Ямахи» фотографию и рвануть, не разбирая дороги, вниз по улице, через проезжую часть и тускло освещенный парк, к реке. Стояла там, перегнувшись через парапет, пока тихая истерика не высосала из неё все силы.
Слова об отречении преследуют Улю с той самой минуты, а перед глазами продолжает плыть мертвенно-бледное лицо. Всё явственнее она видит скрытое в уголках рта горе. Всё отчетливее ощущает собственную никчемность и слабость, всё сильнее жалеет о том, что накануне не смогла удержать себя в руках и не осталась стоять на месте, не использовала единственный шанс на ответ. Что не обрушила на него лавину собственных чувств и не вытрясла объяснения – сразу и за сейчас, и за тогда. Всю ночь изводил её потухшим взглядом и измотанным видом, что лучше любых слов убеждали в весомости его воистину безумных аргументов.
Знать их ей не положено, никогда не было и не будет.
— Ульяша, здравствуй. Ну что же ты расклеилась совсем, деточка?
Внезапно раздавшийся над макушкой знакомый скрипучий голос вновь застиг врасплох. Крупно вздрогнув, Ульяна поспешно стёрла с обледеневших щек воду, резко вскинула голову и уставилась на как всегда не пойми откуда взявшуюся баб Нюру. За время, что они не виделись, та сильно сдала: похудела, сморщилась, сгорбилась, будто ещё меньше стала, хотя, казалось бы, куда меньше? Взгляд против воли цеплялся за мелко трясущиеся руки, пигментные пятна и частую-частую сеть глубоких морщин, что покрывали открытые участки кожи. На лице соседки лежала тень, несколько пепельных прядей выбивались из-под белого пухового платка. Сложенные в тонкую сочувствующую полуулыбку губы чуть подрагивали, но серые глаза смотрели ласково. Грузно приземлившись рядом, баба Нюра вздохнула и пробормотала тихо:
— А я вот как раз к тебе путь держала. Дай, думаю, проведаю, а то на сердце неспокойно что-то. Вижу, не зря шла.
— Здравствуйте, баб Нюр. Я в порядке, спасибо, — пробормотала Уля, выдавливая из себя кислую улыбку. — Как сами?
Бабуля укоризненно покачала головой:
— Ни ты врать не умеешь, ни он. И оба меня за слепую держите. Ай-яй-яй. Всё хорошо у меня вашими молитвами, дети. Жаловаться грех. Но вижу, у тебя не всё в порядке, девочка моя.
Уля отвела вновь повлажневший взгляд, отказываясь от попыток переубедить эту сердобольную старушку. Что тут скажешь? И зачем лгать, призывая её не верить своим глазам? Никаких сил на притворство не осталось, истрачены. Да и бесполезно, судя по всему, всё это. Баб Нюра снова прямо в душу смотрит, как в тот раз, когда… Когда одним летним вечером сказала ей, сидя на этой самой лавке: «Хороший парень. Но несчастный». Когда пыталась уверить Ульяну в её для него значимости.
— Всё будет нормально, — прошептала Уля в сторону. — Однажды…
Опёршись всем телом на свою клюку, чуть поддавшись вперёд и прокашлявшись, баба Нюра произнесла задумчиво:
— Знаешь, милая, многое я на своём веку повидала. Много раз запрещала себе вмешиваться, о многом по чужой просьбе молчала. Но есть вещи, которые я не могу разрешить себе в могилу унести. Глядя, как вы оба мучаетесь, понимаю, что не могу. Это даже хорошо, что ты тут сидишь. Никто нам с тобой не помешает. Дома-то у тебя мать, поди…
При упоминании о матери от голоса старушки повеяло вдруг стужей, и Уля зябко поёжилась. Почему в баб Нюре так всколыхнулось вдруг, оставалось лишь гадать, но спрятанную глубоко и прорвавшуюся наружу обиду, а может даже боль, уши уловили безошибочно.
— Хочешь, ко мне пойдем? — участливо поинтересовалась баб Нюра. — Прохладно...
Ульяна покачала головой. Непогода ничто по сравнению с мертвенным холодом, что погрузил душу в состояние летаргического оцепенения. Этот холод так и не оставил со дня возвращения с Камчатки, и температура воздуха с тех пор не имела для Ули значения.
— Ну, как знаешь, — баб Нюра согласно кивнула головой. — Подышать тоже полезно, каждый день себя выгоняю…
— Правильно, — отозвалась Ульяна меланхолично. В присутствии этой женщины становилось словно чуть спокойнее, и мысли о том, как она выглядит в её глазах, затихли, попрятавшись по тёмным углам. Уля чувствовала окутывающее её ласковое тепло. Хотелось придвинуться ближе, положить голову на плечо, как всегда любила класть на мягкое плечо собственной бабушки, и сидеть не двигаясь. Смотреть вдаль и ни о чем не думать.
Не думать не выходило. Рой сбивчивых мыслей продолжал гудеть в готовой лопнуть голове, мешаясь в кашу. Теперь к ним добавились новые: баб Нюра хотела о чём-то рассказать… Рот уже открылся, чтобы спросить о причинах для волнений, но бабушка её опередила.
— Не даёт тебе покоя твой вопрос. Вижу – он на лбу у тебя до сих пор написан, — негромко констатировала баб Нюра. Не забыла, значит, тот их короткий разговор на лавочке. — И догадываюсь, что он тебе на него так и не ответил. Так ведь?
Уля заторможено кивнула, чувствуя, как потихоньку начинает неметь тело. Вот, значит, о чём, точнее, о ком баб Нюра говорить собралась. Там важное что-то… Нечто такое, что бабушка, по её же словам, больше не могла держать в себе. Что?..
— Такой уж он у нас с тобой упрямый, Ульяша, — сокрушённо вздохнула собеседница. — Если что решил, то всё, не переубедишь. Это упрямство когда-то выжить ему помогло… Против моего вмешательства всегда был… — хмурясь, покачала она головой. — Для него ведь на свете ничего важнее семьи нет, запрещал мне на эту тему говорить. А оно вот ведь как получилось… Чужую ношу Егор мой на себя взял. Тяжёлую, дочка… За что люди с людьми так поступают? Неужто мы звери какие?.. Чем от них отличаемся?
Чувствовалось, как непросто давалась баб Нюре каждая произнесённая фраза, в каких муках рождались слетавшие с губ слова. Беспокойно заёрзав на месте, старушка поспешно достала из кармана пуховика видавший жизнь платочек и промокнула глаза. А Уля ощущала, как мышцы обращаются комьями ваты. Мозг медленно осмыслял поток речи, в какой-то момент показавшийся ей хаотичным и совершенно бессвязным. Только-только сказанное с превеликим трудом оседало в голове, и вместе с заторможенным осознанием крепло чувство, будто прямо сейчас ей в руку вложили самый кончик нити запутанного клубка.
Закостеневшие извилины запускаться отказывались наотрез.
«Чем мы отличаемся от зверей?..»
— Я ведь этого мальчика и историю его семьи досконально знаю, с мамой его столько бесед по душам у меня состоялось – не счесть, — теребя в подрагивающих пальцах посеревший от времени тканевый прямоугольник, продолжила баба Нюра. — Так что позволь мне сначала кое-что тебе объяснить.
Интонации дребезжащего голоса заставили невольно внутренне подобраться. Нет, они звучали вовсе не угрожающе, не предупреждающе. Горестно. И Улю вдруг обуял животный страх. Шкурой чувствовала – её давно разрушенный мир вот-вот рассыплется в пыль, что подхватят и унесут порывы ветра. А новый на его месте не родится. Баба Нюра знает. Знает. У неё есть ответ на вопрос, который мучает Ульяну больше чем полжизни. И цепляясь слухом за надтреснутый голос, а взглядом – за ходуном ходящие руки, Уля теряла уверенность, что сможет справиться с правдой.
— Уж не знаю я, чем наш разговор для тебя обернётся, но нет сил моих больше молчать, — задребезжала баб Нюра, считывая Улины мысли с лица. — Я тринадцать лет молчу, потому что Егор был категорически против. Но если смертушка моя обгонит справедливость на повороте, я упокоиться с миром не смогу. Буду в гробу своем с боку на бок переворачиваться, пока косточки не истлеют. Я всю жизнь радела за справедливость, и он меня когда-нибудь простит, — мотнув головой, всхлипнула она в платок. — Разве ж можно такое допускать? Как же я позволила такое допустить? Второй раз!
— Что вы такое говорите, баб Нюр? — ужаснулась Ульяна. Мысли путались, осознать, к чему она клонит, решительно не получалось, но кровь леденило понимание: ведь однажды эта старушка и впрямь отправится на тот свет, и тогда Егор останется совершенно один. Лишится последнего близкого человека. — Какая ещё смертушка? Вы о чём?
