Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 61 страниц)

Впрочем, далеко не все требовало полной шифровки. Особенно живо Саида заинтересовал пересказ лекции о вервольфах и последующего спора между студентами.

«Должен заметить, что мне сказочно повезло, и Пиранский университет – воистину колыбель просвещения. Через несколько дней после того, как Алессандро поведал нам жуткую историю жизни и гибели волков, у нас вышла занимательная дискуссия. Мои товарищи с грустью заметили, что уничтожили вервольфов и впрямь жестоко, однако их традиционные жертвоприношения были не менее бесчеловечными. Я полюбопытствовал, следует ли, в таком случае, вырезать те народы, которые и по сей день практикуют убийства по религиозным соображениям. Мнения разделились. Одни ребята считали, что это досадный пережиток, и постепенно подобные верования канут в прошлое. Другие напомнили мне, что нынешние служители не приносят людей в жертву, а спасают заблудшие души. Я же, в свою очередь, напомнил последним, что вервольфы не просто убивали, но обменивали смерть одного на воскрешение нескольких соплеменников. К счастью, мои просвещенные друзья ценят каждую человеческую жизнь и они посчитали такой обмен чудовищным. Мой недоверчивый друг Марчелло спросил, как же нам относиться к судьям и палачам тех двоих саорийцев, которых накануне засекли до смерти за торговое преступление. Нам разъяснили, что казнь – штука неприятная, но необходимая, если мы желаем жить в цивилизованной стране, а не скатиться к дикости вервольфов. И теперь, братишка, я спешу поделиться с тобой знаниями о том единственном боге, поклонение которому и отличает просвещенного человека от невежественного дикаря».

Отсмеявшись вместе с мамой, которой Саид вслух зачитал этот отрывок, лучник задумался. Если Али куда больше волновала не история, а современность – по понятным причинам, – то для него минувшей осенью вервольфы стали частью современности. По крайней мере, один из них. И почему он, дурак, околдованный той сказочной ночью, не удержал волка хоть еще на пару минут, не попросил о новой встрече?

Но время поджимало. Саид отложил самобичевание на потом и начал сочинять ответ брату. Конечно, ему приходилось труднее, чем Али, потому что он описывал будни подполья так, чтобы о существовании последнего никто не догадался, попади письмо в руки врагам. Но юноша справился, поставил точку и собрался уже сложить лист... И вдруг тоска, с которой он упорно боролся все эти месяцы, нахлынула, затопила все его существо – и пролилась на бумагу коротким яростным признанием: «P. S. Я люблю тебя, а ты меня бросил. Вы оба с Милошем меня бросили...»

Струны маленькой арфы чутко отзывались на прикосновения тонких сильных пальцев и заполняли гостевую спальню тихими журчащими переливами. Сегодня вечером Марлен не хотелось петь, и она, опустив ресницы, просто играла, выплескивая в нежной тревожной мелодии то, что творилось у нее на душе. Самозабвенно отдавшись музыке, женщина не заметила, как дверь в комнату бесшумно отворилась. Лишь с последним звуком она открыла глаза – и столкнулась с восхищенным взглядом служанки, которая застыла с подносом в руках.

– Красота-то какая, – выдохнула Герда и тут же залилась румянцем. Склонила голову и пробормотала: – Простите, госпожа, не постучала я... Потревожить боялась...

– Ну что ты, голубушка, – Марлен отложила в сторону арфу, порывисто поднялась с кровати и подошла к служанке. Ласково тронула ее пепельные, заплетенные в тугую косу, волосы, и спросила: – Как тебе показалось, о чем эта мелодия?

– Да я ж неграмотная, откуда ж мне знать-то, – ответила девушка и смущенно улыбнулась. – Вот, госпожа Амалия велела Вам вина принести и пирожных. Она сама нынче стряпала. Изволите откушать?

– Амалия? Сама? – женщина расхохоталась, забрала поднос из рук оторопевшей служанки и поставила его на столик у распахнутого окна. – Мне страшно это есть. Скажи честно, я выживу?

Герда посмотрела на чуть пригоревшие кусочки теста, из которых торчали ломтики яблок, и совершенно искренне ответила:

– Да уж конечно, чего бы не пережить-то. Что зарумянились малость, так то пустяк, госпожа Амалия недавно начала стряпать. В третий раз пробует.

– Для третьего раза неплохо, – со знанием дела подтвердила Марлен, но к пирожным не притронулась. – Помню-помню, каким у меня хлеб по первости выходил. То сгорит, то не поднимется, то тяжелый что твой чугун. Но дегустировать это я все равно не хочу. А вина в такой дивный вечер пригубить не зазорно... Выпьешь со мной, Герда? – арфистка залпом осушила свою кружку, плеснула в нее вина, наполнила до середины кубок, который стоял на подносе, и протянула его служанке.

– Что Вы, госпожа, как можно! – залепетала девушка и даже попятилась назад.

– У тебя есть еще на сегодня обязанности?

– Вас перед сном расчесать да уложить. Госпожа Камилла меня Вам отдала, пока Вы у нас гостите.

– Ну вот и славно, голубушка, – женщина всучила кубок служанке, подошла к двери, заперла ее и вернулась к столику. Опустилась в кресло и махнула Герде рукой, приглашая занять кресло напротив. – От греха подальше, чтобы тебя потом хозяева не отругали. Расчешусь я как-нибудь сама, чай, не дите, четвертый десяток пошел, а ты лучше составь мне компанию, коли не против. Ведь не против?

– Что Вы, добрая госпожа, Вас послушать мне в удовольствие, – девушка улыбнулась куда свободнее и робко коснулась губами кубка.

– Да? А я-то наивно надеялась послушать тебя, – фыркнула Марлен. – Пожалуйста, расскажи все-таки, что ты думаешь о моей музыке. Какие чувства, мысли она у тебя вызывает. Мне важно именно твое мнение, а не какого-нибудь высоколобого знатока искусств.

– Почему? – удивилась Герда.

– Потому что я играю для таких, как ты. Для слуг, ремесленников, крестьян... В общем, для не отравленного голубой кровью люда.

– Чудная Вы, госпожа Марлен. Брошку мою похвалили, про музыку спрашиваете, – служанка задумчиво посмотрела в окно на укутанный пушистой синевой сумерек сад, из которого доносился тонкий аромат первых цветов. – Соловушки скоро запоют... Я Вашу музыку будто соловушку слушала. И хорошо на душе, и легонько так, а и печально. Маетно даже.

– А говорила, что не знаешь, – усмехнулась арфистка и рассеянно провела рукой над пламенем свеч в низеньком бронзовом канделябре. – Легко и маетно, иначе и не выразить...

Сад затопили густые чернила ночи, свечи сгорели до половины, а вина в кувшине почти не убавилось. Госпожа и служанка вели неспешную беседу – о музыке, о весне, о том, как повкуснее испечь хлеб и чем лучше отстирывать платье от ягод, о щенках, что родились у любимой суки барона Фридриха...

– Тебе завтра вставать рано, – с сожалением вздохнула Марлен. – Да и я что-то разленилась у вас, засиживаюсь за полночь, глаза продираю к завтраку... Расходимся потихоньку?

– Волосы только Вам причешу, – ответила Герда и поднялась, готовая пройти к туалетному столику и взять гребень.

– Оставь, я тебя умоляю! – простонала арфистка. – Не люблю, когда унижают людей и вынуждают их прислуживать.

Служанка остановилась на полпути к столику, грустно улыбнулась и покачала головой. В серых глазах юной девушки мелькнуло что-то такое, из-за чего Марлен показалась самой себе молоденькой и глупой.

– Добрая Вы, госпожа. Со мной хорошо говорили, вина предложили. Для простых людей играете. Унижать нас не хотите. Да только... – Герда опустила ресницы, затеребила косу, будто решаясь на что. Наконец, решилась: – … только доля наша от того легче не станет.

В спальне воцарилась глубокая тишина. Арфистка долго смотрела невидящим взглядом в темень за окном и нервно кусала нижнюю губу. Потом допила вино и глухо вымолвила:

– Знаю, девочка. А что еще мне остается?

Они зашли в тупик.

Те годы, что Шалом провел с фёнами, и, насколько он знал, еще несколько лет до того они занимались прежде всего внутренними проблемами. Решали вопросы с расположением лагерей, хозяйством, заработками, дисциплиной, подбором новых бойцов, поиском сторонников в деревнях и городах. В результате Раджи оставил своей жене прекрасно организованную армию, и не хватало совсем чуть-чуть. Помимо боевой подготовки, обучения грамоте, истории, математике и натурфилософии, им требовалось обсуждение стратегии и тактики, не сиюминутный разбор ошибок и удачных решений, а серьезный курс подготовки подпольщика. Но как раз накануне Зося и Арджуна заговорили об этом, и значит, первый учебник не за горами.

Но, какими бы замечательными внутренними ресурсами они ни обладали, всесильными богами фёны все равно не являлись.

О существовании тупика они заподозрили еще зимой, когда Зося в одной деревне столкнулась с тем, что муж совершенно безнаказанно забил до смерти свою жену, а Шалом в других деревнях наблюдал явно излишнее раболепие крестьян перед вояками Теодора. Разобравшись с внутренними трудностями, фёны пристальнее всмотрелись во внешний мир и поняли одну простую очевидную истину: без активных действий самих крестьян всерьез они ничего не добьются.

И что делать? Насильно мил не будешь. Силком на волю за волосы не потащишь. Или нет?

Оставалось, наверное, не больше двух часов до рассвета, а Шалом за ночь так и не сомкнул глаз. Почему-то именно сегодня эти мысли не давали ему покоя. В очередной раз травник осторожно перевернулся на другой бок, стараясь не потревожить безмятежно спящего рядом любовника, и заметил, что тот скинул одеяло так, что обнажил всю спину и ягодицы. Не удивительно. Весна вступала в свои права, и с каждым днем становилось все теплее.

Как и многие его собратья, чародей отлично видел в темноте, а потому сейчас он отбросил мучительные размышления и залюбовался менестрелем. Его откровенно забавляло, что время от времени Эрвин принимался вздыхать из-за того, что годы брали свое, на коже появлялись новые морщины, а на боках и животе – лишний жирок, и даже пробовал уменьшить и без того скудное по весне пропитание. А Шалому нравилось в его любовнике абсолютно все. Педантичный и рациональный в работе, как лекарской, так и подпольной, травник откровенно плевал на логику в своей семейной жизни. Он бездумно наслаждался мягким животом Эрвина и стальными мышцами его рук, нежностью чувственных поцелуев и жесткостью яростных соитий. Как и сейчас, когда невесомо касался рукою его шелковистых волос и жутковатых шрамов на спине.

В первый год совместной жизни менестрель будто рассудка лишился. Когда Эрвин понял, что с Шаломом может позволить себе действительно все, чего ему остро не хватало прежде, он напрашивался на жестокость в постели с таким отчаянием и мольбой в серых глазах, что травник редко находил в себе силы для отказа. К счастью, насытившись, его любовник более-менее успокоился и привык утихать после нескольких пощечин. О плетке же до вчерашнего дня он не вспоминал добрых полгода.

Насилие и воля. Чародей повторял подушечками пальцев багряный узор на спине менестреля, и мысли его вернулись в прежнее русло, но теперь – через призму загадки его любимого. Шалома вело от сочетания безоглядного свободолюбия Эрвина и его жажды боли. Как-то же уживались эти противоположности в его душе?

– Не спится? – хрипловатый спросонья голос вырвал травника из раздумий. Кажется, он не заметил, как дотронулся до любовника сильнее, чем хотел.

– Прости, я разбудил тебя, – прошелестел чародей и повинно прижался губами к теплому плечу менестреля.

– Я не сержусь, но ты продолжай, – усмехнулся Эрвин и довольно потянулся.

Шалом заскользил губами по коже любовника, повторяя тот же путь, что прежде прочертили его пальцы и прорисовала плеть. Пожалуй, это тоже знаки. Самые таинственные и трудные знаки из тех, которые он когда-либо разгадывал. Но он справится. Тем более что читать знаки под аккомпанемент тихих вздохов и едва сдерживаемых стонов так приятно.

====== Глава 15. Али. Обратная сторона медали ======

Али закончил очередной набросок и положил его на стол рядом с четырьмя предыдущими. Уже лучше, живее, ближе к тому, что он задумал, но все-таки беспощадное время стирало из памяти дорогие черты. Оставалось ориентироваться на интуицию, на эфемерные ощущения, на неповторимое чувство тепла и покоя, которое не позабылось за столько лет. Юноша задул свечу, подошел к распахнутому окну и вгляделся в крохотный клочок звездного неба, что виднелся между тесно придвинутыми друг к другу крышами. Беспечно заулыбался и расправил плечи. У него получится однажды. Непременно.

Однако время уж за полночь, а ему вставать на рассвете, идти отмывать трактир. После – два часа уроков с девочкой-калекой, а потом – на лекции Алессандро и на занятия по истории портрета. Как раз то, что ему очень пригодится для воплощения в жизнь его замысла.

Ярко-голубая звездочка заговорщически подмигнула художнику, и тот послал воздушный поцелуй небу. Прекрасно понимая, что он не долетит ни до мамы, Саида и дедушки Богдана, ни до Милоша. Так что с того?

Но через каких-то пару-тройку часов крепкий молодой сон прервал шум внизу. Али моментально, по выработанной за годы подполья привычке, проснулся, натянул одежду и бесшумно подошел к двери. Прислушался.

– Чтоб ты сдох, окаянный! Чтоб ты в реку свалился, пьянь подзаборная! Чтоб ты...

– Да не ори ты, ду-у-урная баба!

– Ах, не ори! Опять, сука, все пропил?! Ну-ка, отвечай, паршивец, сколько?!

А ведь целых две недели не скандалили. Соседка, еще вполне молодая, но уже увядающая женщина, ходила брюхатая и была то ли на шестом, то ли на седьмом месяце, и, по словам местных сплетников, ейный муж по такому случаю взялся за ум и надирался всерьез не чаще двух-трех раз в месяц. Ну, видать, сегодня по расписанию.

Только очень уж они шумели. Что-то громыхнуло, что-то разбилось. Али слегка забеспокоился за здоровье беременной, обулся и выскользнул за дверь. Спустился вниз по деревянной лестнице, которая вела из его каморки под самой крышей на площадку между более приличными жилищами, и столкнулся у входа в комнаты супругов со старичком из комнат напротив.

– Не спится? – ухмыльнулся дед в реденькую смешную бородку и подмигнул юноше.

– Такая лиричная ночь! – весело откликнулся художник, и они вдвоем бесцеремонно нарушили покой семейного очага.

– Чего вы-вылупились? – законно поинтересовался будущий отец, пошатнулся и свалил бы очередной кувшин со стола, если бы Али не подхватил его и не усадил на лавку.

– Да помочь пришли твоей Николь, – доброжелательно улыбнулся юноша и присел на корточки рядом с мужиком, преданно заглядывая ему в глаза. – Тяжеловато ей уж с ее-то животом тебя укладывать.

– Тяжело-о-о! – протянул пьяный и громко икнул. – Вон, сука, сковоро-о-одку на меня... того... Убить хотела! А я что? Я заработал – я и выпил!

– Ах ты еще словами какими, ах ты козлина, чтоб тебя!..

– Тише, милая, ребеночка не тревожь, – старик ласково приобнял трясущуюся от гнева женщину и громким шепотом, будто страшную тайну, поведал соседу: – Моя старая, ангельских ей песен, как с первым дитем в пузе ходила, так чуть меня со свету не сжила! Не серчай, Гаспар, вот родит – и присмиреет.

– Тьфу! – плюнула в сердцах Николь, сверкнула карими глазами, которые казались совсем черными в обрамлении жутковатой синевы, швырнула сковородку на стол и ушла в спальню.

– Во. Во, ты, Жерар... ик!.. меня понимаешь, – мотнул головой Гаспар и зашарил по комнате мутным взглядом. По тому, как его язык облизал губы, Али догадался, что мужика мучит жажда, и споро подал ему воды. Тот хлопнул юношу по плечу, выпил залпом всю желанную жидкость и назидательно произнес: – А ты, зелень, на ус наматывай.

– Обязательно, дядя Гаспар, – еще шире заулыбался художник и спросил: – Тебя, поди, здесь уложить? До спальни-то идти неохота?

– Угу, – буркнул пьяный, вырубаясь на лету. Старик, не дожидаясь просьбы юноши, поддержал своего непутевого соседа, пока Али придвигал вторую лавку. Вдвоем они устроили мужика на импровизированном ложе, укрыли найденным в соседней комнате одеялом, убедились в том, что муж и жена забылись беспокойным сном и только тогда вышли за порог.

– Загляни ко мне, – предложил Жерар своему молодому соседу. – Наливку не предлагаю, ты вроде не пьешь... Так, за компанию посидеть.

– У меня щепотка чая оставалась, друг угостил. Сейчас прихвачу, а ты пока воду вскипяти, хорошо? – живо отозвался Али и после короткого кивка деда проворно вскарабкался по шаткой лестнице наверх. Конечно, вставать рано, да сон будто рукой сняло. И еще ему давно хотелось перемолвиться словечком с душевным стариком, но все как-то случая не было. А тут – сам позвал.

В небольшой бедной комнатке Жерара пахло чем-то кислым. Под потолком вольготно устроились пауки, за шкафом попискивала мышь, а скатерть на столе буквально-таки умоляла постирать ее или хотя бы вывесить под дождь. Но Али понравилось в жилище соседа, которое отличалось совсем особенным уютом, и он неторопливо смаковал чай, а радушный хозяин запивал душистым напитком какую-то плодовую наливку.

– У обоих, видишь ли, второй брак-то, – рассказывал дед. – Первый муж пару раз обласкивал Николь так, что ее насилу выходили. На третий раз она без сознания два дня провалялась, а супруга ейного по счастью в драке зарезали. Вот она и... пошумит-пошумит, а нынешнего благоверного ценит. Ну а Гаспар свою первую жену крепко любил. Ох, любил, до беспамятства! Про такую любовь на площадях да на набережной менестрели поют. Обрюхатил ее, милушку свою, а она раньше срока рожать начала до померла вместе с ребеночком. Он и запил. Как Николь понесла, так вроде остепенился малость, а все одно. Вспомнит первую – и пойдет куролесить.

– Моя бабушка по матери сразу после родов умерла, – тихо заметил Али.

– Знакомо, значит, – хмыкнул Жерар и выразительно поднял стакан с наливкой, мол, за упокой. – Только ты жалеть Гаспара не вздумай. Многие близких своих теряют да не все во хмелю свое горе топят.

– Я не жалею, – грустно покачал головой художник и ответил хозяину, приподняв свою кружку с остатками чая. – Просто понять хочу. Спасибо, что просветил меня.

– Эк ты... Просветил, – фыркнул старик. – В университете тебя завтра просвещать будут. Иди уж, спи, и без того я тебя заговорил-то.

– Спокойной ночи, дедушка Жерар, – Али сполоснул в рукомойнике посуду, пожал протянутую соседом руку и вернулся в свою одинокую каморку под самой крышей.

По просьбе бакалейщика, отца девочки-калеки, Али согласился перенести уроки на следующий день, а внезапно освободившееся время решил потратить на библиотеку. В последнее время он непростительно запустил самообразование, а ведь кто, как ни студенты, имели бесплатный доступ к сокровищнице знаний – при условии, конечно, что до того они оплатили занятия. И, кроме того, в столь ранний час юноша надеялся застать на рабочем месте Хельгу. Если с Яри и Марчелло художник виделся во время лекций да изредка выбирался с последним в чайхану, то со служанкой удавалось поговорить от силы пару раз в месяц. Ну куда это годится?

Правда, между карминовыми стенами библиотеки и рвущимся к просвещению студентом возникло неожиданное препятствие. Али с неделю, пожалуй, не обходил главное здание с этой стороны, и теперь застыл, пораженный восхитительным зрелищем. На совсем недавно невзрачных кустах с продолговатыми листьями распустились изумительные цветы. Белые, ярко-малиновые, лиловые, величаво-фиолетовые и легкомысленно-розовые лепестки ласкали глаз художника и будоражили воображение. Юноша замер, не смея шелохнуться, и лишь через несколько минут сумел робко шагнуть навстречу чуду, чтобы склониться над цветами... и беззвучно рассмеяться. Ведь, вопреки ожиданиям, они совсем не пахли.

– Хельга! Хельга!!! Ой, простите, господин Джордано, – художник ворвался в безмолвие книгохранилища сумасшедшим вихрем и резко остановился, когда увидел пришедшего слишком рано библиотекаря.

– Ничего страшного, Али, – с отеческим пониманием откликнулся мужчина и кивнул на два новеньких пустых стеллажа и горы книг на полу и на столах. – Вот, господин ректор откликнулся на мою просьбу, и мы сегодня переставляем фонд. А Хельга за водой вышла, скоро вернется.

И правда, буквально через пару минут на пороге библиотеки появилась служанка с двумя полными ведрами воды. Али бросил быстрый взгляд на Джордано, убедился, что он полностью поглощен работой, подхватил ведра и чмокнул девушку в щеку. Еще зимой Хельга жутко смущалась, но вскоре привыкла к открытости своего нового приятеля и принимала его дружеские поцелуи совершенно спокойно.

– Хельга, что там за чудо распустилось на клумбах у входа?

– В Грюнланде такие цветы не растут? – удивилась девушка, махнула рукой, мол, поставь воду туда, и взяла в руки тряпку.

– Я же тебе говорил, у нас немного холоднее, чем в Ромалии, – напомнил художник.

– Говорил. Это рододендроны.

– Как?! – Али, конечно, знал немало сложных слов, но это уж слишком.

– Ро-до-ден-дро-ны, – издевательски по слогам повторила Хельга и показала другу язык. – Вот, оказывается, служанка знает побольше иного студентика!

– Ничего, придет Марчелло – и я отыграюсь, – фыркнул художник, отыскал вторую тряпку и принялся вместе с девушкой протирать книги под одобрительным взглядом библиотекаря. – Он точно больше тебя знает.

– Он знает больше нас обоих вместе взятых, так что не выйдет отыграться-то, – пожала плечами служанка и шутливо ткнула ветошью художнику в нос.

– Апчхи! – незамедлительно отреагировал Али – то ли из-за не слишком влажной тряпки, то ли из-за очередного пыльного тома, который он взял в руки. Одновременно с этим звуком скрипнула дверь, и в библиотеку, споткнувшись о порог и едва сохранив равновесие, ввалился Марчелло. Фён окинул придирчивым взглядом друга, который уткнулся носом в увесистый фолиант, и протянул: – Ууу, профессор для нас сегодня потерян. Марчелло, доброе утро!

– Доброе утро, ученый ты наш! – добавила Хельга.

– Доброе, – неразборчиво пробурчал переводчик и, не глядя на приятелей, направился прямо к отцу. Джордано, видно, привычный уже к повадкам своего неуклюжего детища, поспешно выбежал ему навстречу и уберег тем самым от столкновения с очередным углом. – Пап, вот это помоги найти, – попросил юноша, ткнув пальцем в страницу.

– Попробую, – ответил библиотекарь, с легким удивлением воззрился на свое чадо, но вскоре исчез между стеллажами и шкафами.

Али положил протертую книгу к остальным, подошел к другу и попытался заглянуть через плечо в его томик.

– Не мешай, – бросил Марчелло и раздраженно передернулся. Художник покорно оставил его в покое и, вернувшись к прерванному занятию, не заметил, как Хельга на миг прижала ладонь к щеке и покачала головой.

Вопреки предсказаниям старика Жерара, просвещение с утра не задалось. По крайней мере, в библиотеке. Али потратил все время на помощь Джордано и Хельге, а заодно наконец-то полностью узнал историю девушки: то, как добросердечные старики подобрали малютку, чьих родных убили на войне, и выходили ее; как ушли из жизни – он, когда девушке исполнилось пятнадцать, она – через месяц после ее девятнадцатилетия; как Хельга напросилась в помощницы к одному ромалийскому исследователю, который по возвращении на родину и порекомендовал ее служанкой в университет. Однако молодой фён живо интересовался и своей подругой, и давней войной в Иггдрисе, а потому счел беседу особым родом просвещения.

По пути к аудитории, в которой читал лекции Алессандро, художник корыстно помог уткнувшемуся в новую книгу Марчелло избежать встречи с тремя дверными косяками и, наверное, дюжиной углов. Друг не обращал на него ни малейшего внимания, но безнадежно влюбленному юноше хватило и нескольких случайных прикосновений к своему ненаглядному. Али был далек от мысли о том, чтобы соблазнить переводчика. Просто радовался мимолетному теплу.

А в стенах огромного помещения, залитого лучами весеннего солнца, творилось что-то не то. Определенно не то.

Наверное, две трети студентов, бывших в аудитории, окружили плотным кольцом яростных спорщиков. Хотя спор десятерых юношей и одной девушки с тремя другими парнями больше напоминал ругань или даже травлю. Травлю четвертого, съежившегося, жалкого, прикрытого спинами своих немногочисленных заступников. Али с изумлением узнал в этом несчастном перепуганном мальчишке высокомерного темноволосого эльфа, сына ювелира и давнего недруга Яри. Художник приблизился к толпе, вслушался, всмотрелся... и его чуть не вывернуло наизнанку. Он глубоко вдохнул, успокаиваясь, развернулся и подлетел к Марчелло, который, не обращая внимания на жуткий гвалт, продолжал читать книгу.

– Марчелло! – требовательно позвал друга фён. Переводчик только головой мотнул. – Марчелло, потом дочитаешь!

– Да подожди ты!

– Я кому сказал, потом дочитаешь, – уже гораздо тише и жестче заявил Али. Бесцеремонно захлопнул книгу, всунув между страницами первую попавшуюся бумажку, забрал ее из рук Марчелло и сказал опешившему от неожиданности юноше: – Вон там есть кое-что поважнее.

Вдвоем они кое-как протиснулись между любопытными и оказались в эпицентре ругани аккурат в то мгновение, когда Яри – их немного робкий, добродушный, отзывчивый Яри, который отлично разбирался в математике и всегда готов был помочь с ней всем нуждающимся – тыкал пальцем в эльфа и, ухмыляясь, приговаривал:

– Дружок насильника, а дружок насильника, что скажешь? Твоему белобрысому приятелю девки просто так не дают?

– Яри, объясни нам, пожалуйста, что произошло? – мягко попросил друга Али, изо всех сил сдерживая рвущуюся наружу ярость. – Мы только что вошли и ничего не знаем.

– О-о-о, – довольно протянул гном и сверкнул счастливыми антрацитовыми глазами: – Оказывается, безупречные светлые эльфы-то не без грязи! Нынче вечером на главной площади нашего белокурого красавчика за изнасилование пороть будут. Ай да эльфы, ай да молодцы!

– Ты сдурел?! – рыкнул Марчелло и схватил Яри за рукав прежде, чем художник успел встать между друзьями. Да и надо ли? В конце концов, они не первый год знакомы, сами разберутся.

– Чего?! – возмутился племянник ювелира и дернулся, но у невысокого гнома не было шансов устоять против неуклюжего, но все-таки сильного и довольно рослого переводчика. Али проводил взглядом друзей, скрывшихся за спинами студентов, и растерянно посмотрел на темноволосого эльфа.

А что эльф? Разве он посмел бы ответить на нападки Яри после того, как зимой Али проследил за ним, разузнал кое-что о его мелких грешках и с помощью шантажа – анонимного, разумеется, – заставил его прекратить издевательства над гномом. Тогда это показалось художнику неплохим выходом, спокойным и бескровным. А чем обернулось теперь?

– Ребята, так он-то за преступление своего приятеля не отвечает, что ж вы на него-то вызверились, – по-прежнему мягко обратился к наседавшей стороне фён.

– И мы о том же! – воскликнул один из защитников эльфа.

– Тебе почем знать? – оборвал его рыжеволосый студент из городских низов, зато со здорово соображавшей головой. Обернулся к Али и, презрительно скривив губы, бросил ему: – А ты куда лезешь вообще, деревенщина?

– Слышу речь истинного аристократа, – прищурившись, ответил Али и расплылся в тонкой паскудной улыбке.

– Как вам не стыдно!!! – красивый звучный голос Алессандро прозвучал неожиданно громко, и студенты, что спорщики, что зеваки, аж присели. Преподаватель, гневно сверкая прекрасными голубыми глазами, продолжил уже тише, но с не меньшим возмущением: – Что вы творите! Вы ведь студенты, образованные люди с широким кругозором, а рассуждаете как самые дикие невежды. Может быть, если в ваших глазах после проступка одного из ваших товарищей-эльфов все городские эльфы стали подонками, вы и меня вымажете в дегте, изваляет в перьях и протащите по городу на веревке? Пожалуйста! – мужчина протянул вперед руки. – Кто первый?

Притихшие и малость пристыженные обожаемым лектором обвинители темноволосого поспешно расползлись по аудитории, стараясь занять место на галерке, остальные в полной тишине вернулись на свои места. Али покрутил головой – переводчика и гнома нигде не было.

– Простите, пожалуйста, – шепнул художник преподавателю. – Разрешите мне опоздать немного на лекцию? Кажется, сейчас Марчелло где-то Яри убивает.

– Если Марчелло разозлить, то он может, – грустно улыбнулся Алессандро и ласково сжал плечо юноши. – Иди, выручай нашего бедного гнома. И, Али... Я догадываюсь, что произошло. Не корите Яри слишком сильно. Ему непросто приходится. Его семью еще со времен последней войны травят...

– Спасибо, – фён поклонился лектору, сложив перед лицом ладони, и мигом исчез за дверью.

В нише полутемного коридора, возле заколоченной аудитории, что пострадала еще осенью от пожара, но до сих пор денег на ее ремонт не нашлось, Али довольно предсказуемо обнаружил друзей. Марчелло физически, разумеется, Яри не убивал, но нависал над маленьким гномом как скала и с гневной горечью выговаривал ему за нападки на эльфа.

– Тебе легко добреньким быть, твою семью они не трогают, – упирался Яри. – А как наши семьи после войны-то эльфы притесняют, знаешь? Какие-то другие гномы с гор пожгли деревни, а мы за них отвечай? Эльфам, выходит, можно, а мне нельзя?

– Во-первых, напомню тебе, что этот милый эльфеныш меня избил, когда я за тебя заступался. Это к слову о том, как мне легко добреньким быть. Во-вторых, чье-то сволочное поведение твоего собственного мудачества не оправдывает, ты это понимаешь?

– Ого, какие ты слова знаешь, книжный мальчик, – встрял в разговор Али и весело подмигнул переводчику. Тот, заслышав прозвище, которое обычно употребляли эльфы, стараясь унизить его, собрался было обидеться, но друг смотрел так ясно и открыто, что Марчелло невольно сдался этому теплому зеленому взгляду. Кивнул ему, мол, и что ты скажешь? Художник обернулся к гному и продолжил: – Но вообще-то я согласен с Марчелло. Не стоит искать оправданий своим поступкам, оглядываясь на других. Яри, я не бывал на твоем месте, меня никто никогда не травил, поэтому я не в праве тебя осуждать. И все-таки... Не лучше ли как-то иначе? Не превратишься ли ты так в копию тех, кого совершенно справедливо недолюбливаешь, а?

– Вот-вот, – подхватил переводчик. – Честно, мне и за тебя тоже страшно стало. Не хочу я терять друга, не хочу, чтобы ты стал таким же, как они.

– Добрый ты наивный книжный мальчик. Все рыцарствуешь, – со вздохом ответил Яри и виновато улыбнулся друзьям. – Эх... Подумаю я над тем, что вы сказали. Обещаю.

На следующий день Марчелло ни свет ни заря явился в библиотеку отнюдь не затем, чтобы найти очередной статистический сборник. Ему нужна была Хельга.

– Я предлагаю привлечь к нашему расследованию Али. Я и раньше доверял ему, но после вчерашней стычки с Яри окончательно убедился в том, насколько его взгляды близки к нашим, – сообщил переводчик своей подруге.