Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 61 страниц)

В шалаше было темно, пахло старой листвой, землей и грибами. А хорошо бы засветло поискать грибов! Зося пристроила голову на подушке из одежды и повернулась к Марлен. Та ворчала и крутилась, пытаясь понять, то ли ей зябко без плаща, то ли жарко под плащом. Забыла заплести волосы перед сном, а значит, утром наверняка найдется еще один повод для ворчания – покуда будет немилосердно драть гребнем свои густые локоны. Напомнить бы, попутно съязвив что-нибудь насчет голубой крови и безголовых служителей искусства, но рука сама тянулась к пушистому теплу, а в сердце стучала клювом мелкая пичужка вроде малиновки, мол, впусти же, впусти.

– Зося? – только и смогла выдохнуть Марлен, когда навалившаяся на нее все силой своего крепкого невысокого тела подруга разорвала глубокий отчаянный поцелуй.

– Не спрашивай. Не сейчас, пожалуйста, – зашептала Зося, вжимаясь в свою женщину, и вдруг простое платье оказалось таким несносным, запутанным, и как бы поскорее расправиться с этой треклятой юбкой, чтобы ощутить под пальцами манящее тепло.

Комментарий к Глава 15. Саид. Шаг за границу Саид со своим волчонком мелким ;) http://s020.radikal.ru/i704/1502/39/f2fc0d898afe.jpg

====== Глава 16. Милош. Романс влюбленного и Смерти ======

Милош перечитал страницу путевого дневника, заполненную вымученно мелким округлым почерком. Привычку выводить крупные, под стать ему самому, буквы он усмирял постепенно, с того самого дня, когда сообразил, что никакого жалования не хватит на бумагу, которая требовалась ему для подробного отчета об экспедиции. Нет, эти скрупулезные, точные до безупречности описания не передадут жителям Грюнланда, Ромалии, Лимерии и прочих северных стран той прелести, что глядела на него из глиняной плошки.

На поверхности воды плавали срезанные цветки орхидей. Крупные, с розовыми, лиловыми и желтыми в крапинку лепестками, казались восковыми бабочками. Пышные, пенные, белые напоминали воланы юбок танцовщиц в одном из кабаков Сорро. Белые, усеянные красными пятнами, походили на шкуру диковинного хищника. Невзрачные, бледно-желтые потерялись бы среди нарядного многоцветия, если бы Милош уже не выяснил у местных: из стручков этого растения получают дорогую изысканную пряность. Собственно, деревенский знахарь поначалу хотел было пришибить коллегу, когда увидел у него в ладонях три цветка ванили, ведь плодоносила она куда реже, чем цвела. Но, припомнив недавнюю помощь молодого лекаря в борьбе с огненной лихорадкой, ограничился парочкой крепких ругательств.

«Али бы сюда», – в сотый, наверное, раз за прошедшие годы подумал Милош. Но, посетовав чуть-чуть на отсутствие у себя таланта художника или хотя бы менестреля, он вернулся к прежним своим размышлениям. В травнике деда лекарственные растения были описаны достаточно подробно, чтобы можно было распознать их среди множества прочих растений, не перепутав при этом со схожими ядовитыми или же бесполезными. Но кое-каких подробностей ему не хватало, чтобы сравнить, например, скромный ятрышник с мелкими сиреневыми цветками в пушистой кисти – и те сказочные создания, которые видел сейчас перед собой. А ведь что-то тихонько скреблось в его голове, нашептывало, что, вопреки очевидным отличиям, сходное в контурах цветков есть, есть... Очередная загадка нового мира.

Откуда взялись на Драконовых землях араукарии и саговники, которые произрастали, по словам Шеннона, на Шинни? Откуда здесь, в Бланкатьерре, лошади? Да, они отличались от привычных четвероногих товарищей фёнов разнообразной, пестрой окраской и чуть более длинной, густой шерстью. Но это были определенно лошади. Сходство волка и койота, ирбиса и ягуара... Да те же бабочки. И если с прилежащими к родным берегам островами вопросов не возникало – мало ли, на какое расстояние переносятся семена растений и как долго могут плыть животные – то путь до Бланкатьерры занимал несколько месяцев. А ваниль продолжала упорно напоминать о ятрышнике.

Душный предзакатный воздух кружил работавшую с рассвета голову, и в ней плыли полубезумные, ленивые, желто-крапчатые мысли. О создании мира, о подтверждении могущества разнообразных богов, в которых Милош не верил, или, наоборот, очевидном опровержении религиозных догм. О розовых восковых бабочках в волосах Кончиты, о том нежном, как вот эти пенные лепестки, но теплом, темном, ароматном ее цветке, что трепетал под его губами. О...

– Милош, ты нужен, – спокойный, с едва уловимыми нотками тревоги голос знахаря за окном выгнал лекаря из грез наяву.

– Что случилось? Что взять? – торопливо уточнил юноша, вставая и разворачиваясь к своим баночкам и мешочкам.

– У Китлали с ребенком не то.

– Разве она уже родила? Ты же решил, что не раньше, чем завтра.

– В животе не то. Мне не нравится. Посмотри, вдруг подскажешь что?

А вот с этим у довольно опытного для его лет Милоша не задалось. Дети у фёнов хоть и рождались, но гораздо реже, чем им хотелось бы. При всякой возможности Раджи и Зося звали старшего сына присутствовать при родах, а после – помогать, но практики ему явно недоставало. На «Гринстар» нужнее повивальной бабки посчитали бы разве что бубенчики на грот-мачте, а здесь, в Бланкатьерре, женщины-рохос не торопились подпускать к себе чужака. Но в осмотре-то он не откажет.

Стыдливо зардевшаяся полуобнаженная Китлали показалась ему еще мельче и худее, чем утром, когда она вместе с мужем явилась в Альчикчик из другой деревни. Красивый гладкий живот в сочетании с узкими бедрами откровенно пугал, и Милош полностью разделял тревоги знахаря. Но ведь тот говорил о ребенке.

Успокаивая будущую маму самой открытой из всех своих улыбок, лекарь сначала осторожно, почти невесомо, а после основательно и уверенно ощупал смуглую кожу, под которой деловито копошился малыш. Еще раз улыбнулся и даже подмигнул, скрывая собственные чувства, виновато поклонился мужу Китлали, которого не слишком радовал осмотр жены аж двумя мужчинами, и вышел вслед за знахарем в соседнюю комнату.

– Не встречал такого, – покачал головой рохо.

– Я лично тоже не встречал, – ответил Милош. – Но от мамы слышал о подобных случаях. Дважды ей удавалось исправить положение плода, а в третий раз ее позвали к роженице слишком поздно. Оба погибли, и мать, и ребенок.

– Как исправить?

– Головка упирается в правое бедро, следовательно, нужно, чтобы Китлали лежала на правом боку, пока головка не переместится вниз.

– Если не поможет, тогда что? Умрут? Или попробуем разрезать, спасти ребенка?

В Грюнланде все операции с беременными, начиная с плодоразрушающих и заканчивая извлечением из чрева матери младенца, если тот никак не выходил самостоятельно, находились под строжайшим запретом. Фёны, конечно, чихать хотели на указы короля и ордена, однако Зосе и нужды не было прибегать к этим крайним средствам. Разве что выскабливание после выкидыша делать доводилось. Кое-что доходило до медиков подполья из соседней Ромалии, но риск велик... Впрочем, при наличии эфира Китлали хотя бы не погибнет от боли, а там – призрачный шанс на выживание лучше обреченности.

– Попробуем, – уверенно кивнул Милош.

Грациозная куцехвостая тень промчалась мимо Кончиты грозным табуном и вспорхнула на коническую крышу ближайшей хижины. С заднего двора послышался страшный грохот, звонкий ребячий смех, возмущенный мяв и глубокие звуки сампоньо*. У дверей соседнего дома препирались пожилые супруги. Девушка замерла, стараясь слиться со стволом ближайшего дерева, и навострила уши. В Сорро рохос вели себя тише полного штиля, в других деревнях замордованные нищетой и бесправием крестьяне вызывали желание стыдливо отвести глаза. В Альчикчик в полной мере, широко и богато проявлялся характер уроженцев белой земли. И если в городах обычным последствием подобных сцен у корнильонцев становились битые тарелки, живописные кровоподтеки на лицах и вышвырнутые вместе с пожитками половинки, которые через два часа возвращались обратно, то здесь муж и жена выплескивали всю свою ярость с помощью сложенных крест-накрест рук и крепких выражений вроде «пейотля объелся, вшивый койот».

Вдосталь налюбовавшись очаровательной семейной сценой, Кончита направилась к своему временному пристанищу. Ох, и задержалась она сегодня в школе, сначала споря с учениками, потом – с Хосе. На Милоша, которого частенько разрывало между обязанностями лекаря и исследователя, надежды по части ужина было мало. Уго покинул Альчикчик накануне, зато оставался Шеннон. Бесценный рыжий Шеннон, благодаря которому в трудные, загруженные дни они могли не переживать по поводу еды, свежей одежды, выметенного пола и поглаженной Баськи. Уже несколько недель – только Шеннон.

Хозяйка дома развешивала во дворе одежду, ее дочери играли в пыли с крохотными тряпичными куколками и глиняными черепками, брат из Hermanos на пару с братом хозяйки курили самодельные сигары и о чем-то степенно молчали. Кончита улыбнулась всем пятерым, толкнула было дверь в хижину... и мимо нее, мяукая, протиснулась Баська с каким-то незадачливым пернатым в зубах.

– Брысь отсюда, сволочь полосатая, за порогом птицу свою потрошить будешь! – гаркнул Шеннон. Кошка с самым гордым, будто сама именно так и планировала, видом прошествовала мимо Кончиты обратно.

– Репрессиями пахнет, – усмехнулась роха и принялась расставлять на столе миски.

– А я думал, фасолью, – пробормотал нерей, ероша рыжие космы. – Ты Милоша не видала? Его как позвал к себе знахарь, так до сих пор на место не вернул.

Неутомимо воображение Кончиты тут же нарисовал перед ней образ невысокого седого мужчины, который внес в комнату великана и аккуратно посадил его на лавку. Девушка прыснула. Друг обиженно покосился на нее, но после короткого объяснения оба хохотали уже в голос.

– Вы в курсе, что вы единственные, кто сообщает о своем веселье на весь Альчикчик? – ласково поинтересовался явившийся, наконец, лекарь.

– Мы щедрые, – парировала Кончита и прильнула к своему великану. Доброе лицо приветливое, чуть утомленное, а мягкая улыбка будто бы вымученная. – Что случилось, amado?

– Может быть, завтра или послезавтра придется оперировать Китлали. Если мой способ не сработает, и ребенок не ляжет вертикально.

За ужином поначалу рассказывали, кто что знал, о трудных родах, с грустью припомнили историю не сразу после рождения закричавшего Дика – они скучали по другу, который остался в Сорро, и тоска эта стала острее после смерти Гая. Но от пасмурного настроения друзей отвлекла сытая мурчащая Баська, и мужчины принялись выспрашивать Кончиту: как-то возобновились занятия в школе после вспышки огненной лихорадки?

– Мы сообща, всей школой, работали над планом занятий, вы знаете. Хосе предлагал то, что считает обязательным для каждого грамотного человека, опирался на свое обучение в академии. Я делала поправки с учетом своего преподавательского опыта. Дети рассказывали о том, что им интересно, взрослые вносили свои предложения. Мы сошлись на уроках чтения, математики, географии, природы, истории. Милош, ты говорил, что нужны уроки по оказанию первой помощи, ты помнишь? Все согласились. Мы с Хосе хотели бы добавить курс физики, однако мы оба плохо понимаем эту науку. Пока отложили.

– Золотую пыльцу забвения изучать продолжите? – с совершенно серьезным видом спросил Милош.

– Пф! – Кончита щелкнула любовника по носу и ловко увернулась от ответного щелчка. – Если года через два, не раньше. Сейчас вписали в программу сказки, басни, бытовые истории. То, что нашим ученикам близко.

– Не зря ли? – прошептал великан и мечтательно засмотрелся в огонь. В глазах его искрился теплый мед, а рыжие лохмы задумавшегося о чем-то Шеннона отливали древней медью. В мисках остывали остатки до смерти надоевшей фасоли, но в тихом сиянии бедняцкой комнатушки переливались все сокровища мира. Кончита не решалась тревожить любимого, и вскоре он заговорил сам: – Я вспомнил уроки чтения у нас, в лагере Фёна. Наш первый командир был и сам по себе немножко помешан на высокой поэзии, изысканной прозе, а уж вместе с моим дедом они становились воистину устрашающей силой. Конечно, он не пичкал взрослых учеников только этим, но нам, детям, доставалось, порой даже через край. Что скажешь о результате, paloma?

– Он замечательный, – промурлыкала роха, мысленно прилаживая к своему платью орденскую ленту. Еще пару лет назад скромный Милош ни за что бы не обмолвился столь откровенно о собственных достоинствах. Впрочем, гордость тотчас сменилась унынием: – Выходит, мы зря мучились, когда составляли план, ориентируясь на потребности самих наших учеников? Милош! Ну нет бы тебе сразу сказать, что ж ты за человек такой!

– Меня тоже поругай, и я запамятовал, – проявил мужскую солидарность Шеннон, вызывая огонь на себя. – Я ж с тобой еще до лихорадки хотел поделиться, как на моих из сопротивления подействовало изучение родного языка, родной культуры. Да за всей этой суматохой из головы вылетело.

– Нереи под Лимирей поменьше будут, чем рохос под Корнильоном, но ты прав. Лучше пусть золотую пыльцу забвения в оригинале изучают, кто смелый, чем в переводе. Спасибо, мальчики, – Кончита примирительно потерлась щекой о плечо Милоша, хотя он, в общем-то, и не думал сердиться на свою временами пылкую голубку. – А как же ваш первый командир вас к высокой поэзии приучал? Как Хосе, дисциплиной?

– Ну, дисциплина при Кахале была будь здоров, не забалуешь, – любовно рассмеялся Милош. – Но не то главное. У него, когда стихи декламировал, глаза ярче звезд горели, аж самим хотелось узнать, отчего ему так светло, радостно. А когда дедушка Рашид нараспев читал газели, рубаи, касыды, будто прямо перед нами распускались синие с золотыми прожилками цветы, жемчужные струи фонтанов стекали по радужному мостику, коварные красавицы-пери слетали с неба на облачных парчовых подушках, чтобы погубить самого могущественного и справедливого халифа... Да ты сама, Кончита! Помнишь, ты цитировала строки поэмы о нефритовом городе? Там, на развалинах Эцтли. Я же слушал и, кажется, забыл тогда, как дышать.

– Выходит, личный пример, – девушка торопливо заглотила последние фасолинки и кинулась к своим бумагам. Записать весь ворох смутных и волнительных, как прикосновение любимых губ к ямочке между ключицами, ощущений, неуловимых, будто гордый кетцаль, мыслей. Записать, пока они не упорхнули в теплую, черную, наполненную вскриками обезьян и звуками сампоньо ночь.

Утро началось для них задолго до восхода солнца.

– У Китлали воды отошли, – отчаянно зевая, проворчал старик-знахарь.

– Ребенок? – спросил Милош, который с полузакрытыми глазами пытался влезть в рубашку.

– Хорошо лежит, головкой вниз. Ты правильно подсказал. Но бедра узкие, сам видел. Вдвоем вернее.

– Я нужна? – сонно осведомилась Кончита.

– Лишней не будешь.

– Баська, спи, – усмехнулся Милош и почесал приподнявший мордочку клубок на подушке. – Кошку-повитуху муж Китлали точно не переживет.

Миновал мягкий, с ласковыми накатами освежающего ветра рассвет. К полудню тихое серое небо уронило первые капли дождя. На ветку у самого окна слетел изумрудно-зеленый кетцаль. Кончита время от времени, когда молчаливо позволял Милош, отвлекала измученную болью Китлали, обращая ее внимание на все эти мелочи. Ребенок улегся так, как от него требовалось, но, видно, размерами пошел в своего видного отца, а потому всерьез мучил хрупкую узкобедрую маму.

Наконец, глиняную хижину едва не сотряс могучий крик младенца. Счастливая мама, позабыв о своих страданиях, плакала и прижимала к груди мокрый голосистый комочек, молодой папа густо краснел и благодарил обоих медиков, седой знахарь понемногу с облегчением выдыхал.

Его коллеге было не до благодарностей. С чувством острого, как кромка горановского ножа, сожаления, Милош оставил новорожденного в руках матери и поднял глаза на Кончиту. Девушка ответила ему больным сухим взглядом и отвернулась к окну.

– Сеньора Изабелла, миленькая, прошу Вас! – взмолился Дик и от отчаяния расхрабрился настолько, что стиснул в своих маленьких ладонях крепкую женскую руку.

– Да где это слыхано, дурной ты малый, чтобы муж глядел, как жена рожает! Вон, выпей-ка еще текилы и сиди, жди, как порядочному супругу долг велит!

Бывший полковник сеньор Ортега с любопытством наблюдал за противостоянием зятя и тещи и мысленно сам с собой спорил, кто же победит: его суровая упрямая сестрица или внешне покладистый, но на деле не менее упертый паренек из далекой заморской страны. Впрочем, хватило же ему упрямства на то, чтобы добиться руки Каролины.

Когда завсегдатаи «Черного сомбреро» впервые заподозрили, в чью стороны бросает жаркие взгляды новый прислужник гостиницы, обеденная зала загремела от глумливого хохота. На высокую статную Каролину и обычные-то мужчины, начиная с сеньора Ортеги, смотрели, задирая головы, а маленький Дик едва доставал ей до плеча. Правда, самому громкому острослову, который отпустил откровенно похабную шуточку в адрес девушки, тертый в потасовках на «Гринстар» Дик сунул кулаком в зубы. Остальных весельчаков приструнил тяжелый невозмутимый взгляд отставного полковника.

Следующим человеком, чей низкий переливчатый смех огласил спозаранку сад под окнами «Сомбреро», стала сеньора Изабелла. С ней Дик применил совсем иную тактику. Маленький матрос, выучившийся читать и считать уже на каравелле, не мог похвастаться знанием изысканных манер. Зато он осаждал ехидно-неприступную крепость суровой женщины обаятельными улыбками, сердечными беседами и неподдельным вниманием. Через месяц над крепостью реял ослепительно-белый флаг.

Что же до самой Каролины, то девушка зачарованно смотрела на юношу, когда тот отплясывал на праздниках лихую джигу или озорной рил, с открытым ртом слушала его рассказы о драконах, морских коровах и печальных вересковьях далекого острова Шинни и алела от его незамысловатых комплиментов.

– Посолиднее не хочешь ли найти себе пару, дочка? – спрашивала сеньора Изабелла, пряча лукавую усмешку.

– Нет, мамочка, – качала головой Каролина. – Мне с ним... как сказать-то... светло!

Это словечко наблюдательная мать по секрету передала своему брату, и тогда сеньор Ортега в полной мере осознал, отчего так преобразилось «Сомбреро» с появлением маленького веселого парнишки. И дело было вовсе не в его светлых, все еще непривычных в Сорро волосах.

Свадьбу откладывали долго. Решали формальности, связанные с тем, что Дик являлся членом экипажа «Гринстар» и вообще чужеземцем, после надеялись дождаться приезда Кончиты, Милоша и его товарищей, но те намертво увязли в заботах подполья. Пока ждали, Дик постепенно перебрался из комнаты прислуги в комнату Каролины, а там... В итоге венчались влюбленные, когда невеста уж три месяца, как носила под сердцем ребенка. Кузине по-прежнему ничего не сообщали из суеверного страха перед преждевременным раскрытием тайны. Ждали разрешения от бремени.

Дождались. Джон О’Рейли, деловито кивая умной тяжелой головой, заверял будущего отца, что волноваться совершенно не о чем, ребенок ведет себя, как и положено, а фигура Каролины создана была матушкой-природой не только ради услаждения мужских взоров, но Дик не унимался. Уже с полчаса упрашивал тещу пустить его к супруге.

– Дик, я тебя люблю, но выпросишь ты у меня затрещину, коли не отлепишься, – отчеканила сеньора Изабелла.

Лимериец осекся, отпустил руку тещи, поглядел куда-то в сторону. А потом беспечное лицо его сделалось очень-очень серьезным.

– Я верю Джону, мы все привыкли доверять ему. Но, сеньора Изабелла, я прошу не из блажи какой, не от дури, как Вам думается. Я, – Дик осекся, сглотнул и продолжил, тихо и веско: – Я сам выжил при рождении только благодаря моему отцу. Простите, но я пойду сейчас к своей жене, даже если и Вы, и Ваш брат будете против. Это моя жена и мой ребенок.

Юноша коротко поклонился сеньорам Ортега и прошел в комнату роженицы, не встретив ни малейшего сопротивления. Опешившая сеньора Изабелла не глядя забрала из рук брата графин с текилой и одним махом выпила не меньше трети.

– Каков, а, – только и промолвил бывший полковник.

– Canalla! – оповестил всех вокруг о своем мнении Чико.

– Птица, да ты права, как никогда прежде!

Влажное душное многоголосье сельвы сменила жаркая степная тишь, изредка прорезаемая воем койота. Очередной визит в очередную деревню. Не без грусти покидали они Альчикчик, где познали и горечь потерь, и радость борьбы с болью, болезнью и невежеством. Усыпали могилу Гая жизнерадостными, как он сам, солнечно-желтыми цветками. Милош взял с холмика земли и спрятал в маленький мешочек. Если в Лимерии у Гая и оставались родные, то сам он об этом ничего не знал, но капитану «Гринстар» следовало передать эту память о его матросе. Подпольщикам претили манеры и взгляды истинного аристократа О’Конора, но своих подчиненных он ценил и берег.

За день до прибытия в нужное поселение поредевший отряд разделился. Уго и Шеннон собирались навестить небольшой тайный лагерь Hermanos, которые после жестокого подавления возмущений на одной кофейной плантации задумались о широком вооруженном сопротивлении, а Милош и Кончита следовали прямиком в пункт назначения.

– Уго, дорогой, оставишь нам гитару? – Кончита мило захлопала ресницами, и Милошу подумалось, что этот жест она переняла скорее у него, чем у своей кузины, тем более что в Сорро за его голубкой подобных преступлений не числилось. А откуда у него самого эта манера? Наверняка подцепил еще в родном лагере, благо, выбор объектов для подражания был богатым.

– Оставлю. Будешь распугивать койотов, – флегматично, без тени насмешки ответил Уго.

Так они и оказались у костра вчетвером: Милош, Кончита, Баська и гитара, в обмен на которую Уго и Шеннон взяли обеих лошадей. Пахло раскаленной землей и кукурузным кофе, в припорошенном звездами небе вилась пушистая мерцающая лента Млечного Пути, а из темноты выступали зловещие силуэты опунций.

– Спеть тебе? – Кончита устроилась на его коленях как на подушке и лениво тронула струны. Тем небрежно-очаровательным движением, которое сводило его с ума.

– Спой, paloma.

Тихий, грудной, как у многих рохос, не столь богатый, как у Уго, но по-своему красивый голос выводил страшный в своей прелести романс. Или прекрасный в своем ужасе? Черные, как сама ночь, волосы рассыпались по его ногам, словно крылья бабочки или птицы. Баська пригрелась под боком и лишь косилась почему-то в сторону костра.

Ay muerte tan rigurosa

déjame vivir un día,

un día no puede ser

una hora tienes de vida.

Влюбленный выпрашивал у смерти час, всего лишь час, чтобы повидаться с возлюбленной. У них же было много, много часов на то, чтобы ласкать друг друга и тренировать друг друга в стрельбе из лука, в метании ножей. Чтобы молчать и говорить. Чтобы слышать и видеть. Но и всех этих часов не хватало на самое драгоценное, на потаенную неназываемую мечту.

… vamos el enamorado

que la hora ya es cumplida. **

– Милош, иногда я тебя ненавижу, ты знаешь?

– Иногда и я тебя ненавижу.

Кончита беззвучно застонала, уронив голову на руки. Мы не понимаем. Ты лучше знаешь, как. Ты умная, научи нас. Объясни, мы не понимаем. Эти слова, одинаковые, монотонные, предсказуемые, похожие на какое-то нелепое заклинание, она слышала третий день подряд. Если в Альчикчик привыкшие к относительной свободе рохос почти легко согласились обсуждать прочитанное и высказывать свою точку зрения, то здесь само предложение сначала освоить самостоятельно и объяснить смысл текста своими словами, а уже потом послушать ее объяснение вызывало в великовозрастных учениках приступ настоящей паники. История с Ритой казалась ей теперь милым недоразумением.

Очередную попытку диалога прервали крики на улице. Кончита прислушалась. Кажется, что-то важное и даже из ряда вон выходящее.

В плотном кольце переполошившихся женщин, захлебываясь и бурно размахивая руками, силился связать несколько слов подряд мальчонка лет десяти. Старая знахарка, приковылявшая кое-как из своей хижины, положила руку на лоб и грудь парнишки, забормотала неразборчиво, и вскоре перепуганный ребенок затих. Вскоре у Кончиты перед глазами все плыло от ярости.

Изредка крестьянам, скрюченным непомерной, почти дармовой работой на плантации, удавалось выкроить время на заработки в ближайшем городе. Двадцать три таких счастливца, включая четверых детей, покинули деревню месяц назад. Их возвращения ждали со дня на день, а объявился только один. Мальчик, заикаясь и вздрагивая, сказал, что в сумерках на их стоянку в степи напали. По говору вроде бы корнильонцы, наглые, уверенные в себе, но не похоже, чтобы бандиты. Всех связали и загрузили в какой-то фургон, а парнишке повезло. Отлучился по нужде, его не заметили, а свои не выдали. Едва не писаясь по дороге от страха перед ночной степью, вздрагивая от стенаний койота, он сумел таки проследовать за медленно ехавшим фургоном и добрался до пустынных развалин древнего города рохос. Зачем туда привезли его соседей, его маму и старшего братишку, он так и не выяснил. Решил, что лучше побыстрее добраться до деревни и попросить помощи.

– Ты посчитал корнильонцев? – спросила Кончита.

– Да. Вот, – и мальчик растопырил пальцы на обеих руках. Сжал и снова растопырил. Дважды.

– Тридцать. Ружья, пистолеты, луки, ножи, мачете, что ты увидел?

– Ружья и мачете... кажется.

Мысли лихорадочно метались в голове. Соберись, ты единственная из Hermanos сейчас в деревне! Милош, Уго и Шеннон отправились на какое-то диковинное захоронение, обнаруженное в часе верховой езды от деревни. Она бы и сама присоединилась к ним, если бы не трудности в школе. Мужчины в большинстве своем на плантации, из оставшихся на вылазку решатся в лучшем случае четверо. У них в распоряжении лук, ружье и пистолет. Мачете... толку от них? Но все равно лучше взять.

Через четверть часа из деревни отправились четверо всадников. Один мчался в сторону захоронения, трое – Кончита и двое мужчин – к развалинам города.

То, что лежало на плоском камне посреди бывшей площади, больше походило на разделанную тушу крупной обезьяны, чем на останки человека. Кончита категорически отказывалась верить в то, что это совсем недавно было человеком. Порубленные на куски конечности, рассеченный живот, внутренности аккуратной кучкой – рядом. Одного из корнильонцев бурно рвало в давно пересохший фонтан.

– Нет, – шепотом велела девушка одному из своих спутников, который схватился было за ружье.

Нет. Их всего трое, с луком, двумя огнестрелами и тремя мачете. Двумя пулями и стрелой они снимут троих. Остается двадцать семь. Древний город практически сравняли с землей, и долго бегать по уцелевшим развалинам, заманивая за собой врагов, не удастся. Они застрелят в лучшем случае еще пятерых-шестерых прежде, чем их самих убьют. Что сделают с оставшимися крестьянами до того, как подоспеют Милош, Уго и Шеннон? Разделают с еще большей жестокостью? Увезут в неизвестном направлении?

– Осмотрим все вокруг. Очень тихо, – сказала Кончита, воспользовавшись тем, что выведенная из фургона крестьянка истошно завопила. – Ищем что угодно, что их отвлечет. Ищем пути отступления. Встречаемся здесь.

От воя женщины, которой мачете отрубили кисть, что-то оборвалось внутри. Кончита поползла, всем телом вжимаясь в сухую, колючую, в трещинах, обломках камней и жестких травах землю. Равнодушное яркое солнце жгло, жгло немилосердно, а женщина снова закричала. Что отсекли ей на этот раз? «Святой Камило, помоги, укрепи». Дальше, дальше, невольно считая новые и новые вскрики.

Когда они встретились, посреди площади лежало уже три расчлененных тела. Разведка не дала ничего. Мелькнула сумасшедшая мысль: а не поджечь ли степь?

– Увезут их в другое место, – возразил один из мужчин.

К камню подвели бившегося в истерике подростка. Его собирался резать другой корнильонец. Да, судя по бурым пятнам на одежде, на каждого замученного приходился один изувер. Все молодые, некоторые растерянные. Трое старых, матерых и равнодушных. Мальчишка взмолился, и острые его коленки звонко стукнулись о камень.

– Оставайтесь здесь, ждите подмогу. Вот пистолет, – объявила Кончита, быстро перевязывая платок на манер странниц некоторых орденов.

– Что ты...

– Ждите здесь. Не выдавайте себя до прибытия подмоги. Что бы со мной ни случилось.

Идеально отполированная сталь мачете ослепительно блеснула в солнечных лучах. Судя по жестам одного из матерых, молодой корнильонец должен был сначала кастрировать мальчишку...

– Именем святого Аурелиано, остановитесь!

Тридцать одна пара глаз как по команде уставилась на нежданную гостью.

– Именем святого Аурелиано, светом Господа нашего умоляю вас: одумайтесь, остановитесь! Вы нарушаете заповедь Его: не убий ближнего своего!

– Ишь, проповедница нашлась! – фыркнул один из матерых.

– Дикари нам не ближние! – расхохотался ей в лицо один из молодых.

Кончита просила, призывала, требовала, умоляла до тех пор, пока ее не связали и не заткнули ей рот.

– Развлечем голубку, прежде чем оприходовать?

– Развлечем. Сама напросилась, пташка, никто не звал!

По перепачканному в пыли и соплях лицу мальчишки слезы текли каким-то невероятным, нескончаемым потоком. В человеке не может быть столько слез. В маленьком еще человечке, худющем, кожа да кости, не может быть столько крови. Но она все текла, и текла, и текла... После того, как ретивый юный палач красивым точным ударом кастрировал подростка, он принялся за его пальцы. На ногах, после – на руках. Не может быть столько крика в человеческой глотке, но ребенок все кричал и кричал – пока ему вспарывали живот, пока корнильонец выковыривал оттуда пьяным от крови клинком кишки. И с последним, наконец-то милосердным ударом его голова отделилась от изуродованного тельца и подкатилась к самым ногам Кончиты.

Через мгновение палач осел в темный, воняющий кровью, дерьмом и мочой песок, бессмысленно сжимая горло, пронзенное стрелой.

Пятеро против тридцати. Четверых сразу, еще двоих – двумя стрелами следом. Двадцать четыре. Те двое, что держат Кончиту, наверняка отвлекутся, а веревки на ее запястьях ненадежные. Метнет нож, перерубит их, может быть, ранит ее... пустяк. У нее будет нож, сразу минус еще один. Двадцать три. Сейчас фургон надежно охраняется, но в панике про него хоть на пару минут забудут, и Уго успеет пробраться туда, освободить крестьян... У них есть все шансы, чтобы перебить эту мразь. Но не всех до единого.

– Пленных – брать. Двух-трех. Уго, готов?

– Да.

– По местам.

Дальше завертелось в привычном ритме драки. Он еще успел заметить, как Кончита подхватила нож и резанула по ноге чуть выше пятки стоявшему рядом врагу, а дальше его затянул вихрь рукопашной. Как и предполагалось, от лука, пистолета и тем более фитильных ружей было мало толку, зато в ход пошли кстати прихваченные мачете.