Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 61 страниц)

– Да, совсем не страшно. Это я, правда?

– Ты, Вивьен. И теперь ты не будешь мучиться с тем, что краска налипает на волосы.

С годами физическое неприятие любых причесок, острое, почти болезненное, у дочери не исчезло. Али как-то предложил ей подстричься, но Вивьен с недоверием воспринимала многие новшества. Что ж, сегодня, в день своего рождения, решилась. Только почему вновь сморщила носик?

– Девушки не ходят с короткими волосами.

– Обычно не ходят, – согласился Али. – Но ты же наша принцесса. Тебе все можно, и ты... действительно прекрасна, Амира.

Али и Марчелло не привыкли обманывать себя. Когда дочка начала подрастать, оба заметили не только то, что милый ребенок превращается в привлекательную девушку. Светлая, почти прозрачная кожа, крутые каштановые локоны, выразительные карие глаза и загадочная синева под ними могли бы очаровать кого угодно. Могли бы, если бы не врожденные особенности поведения Вивьен. Она крайне редко смотрела в глаза собеседнику, неестественно склоняла голову, двигалась порой рвано, как-то боком, могла, не замечая того, долго качать левой кистью. Обоим хватило честности признать: природную красоту их принцессы затмевали природные же недостатки поведения.

Что делать? Надеяться, что однажды найдется добрый мужчина, который полюбит нежное сердце и оригинальный склад ума странной девушки? И что мать, сестры, подруги не замучают его жалостливыми взглядами, мол, выбрал же себе жену, ах, милый, ты такой благородный, но все-таки, все-таки... Нет. К лешему в болото. К ифритам в подземелья.

Идея превратить недостатки дочери в ее изюминку пришла в голову Марчелло, Али как художник немедленно взялся за дело, и постепенно общими стараниями гадкий утенок превратился в лебедя. Да еще какого! Оставался последний штрих, и эстетически значимый, и просто удобный. Сегодня Вивьен дала согласие на этот шаг.

– Ну как вы? – Марчелло вошел в комнату с огромной охапкой сирени в руках – и чуть не выронил букет. – Амира!

Взору историка, влюбленного в саорийские легенды, предстало неземное создание. Хрупкая девушка, одетая в светлые шаровары и темную просторную рубашку с резким асимметричным вырезом, казалась фарфоровой статуэткой. Короткие каштановые локоны обрамляли задумчивое лицо, а рассеянный взгляд ее словно искал нечто, ведомое лишь ей одной. Тонкие пальчики левой руки играли с тяжелым браслетом из капа, манили, околдовывали. Юная художница, которая покинула свой хрустальный мир диковинных образов и снизошла до простых смертных.

– Не упади, – тихо засмеялся Али, поддерживая любовника. Иногда приходится смеяться, чтобы не заплакать.

По законам Республики Вивьен должна была стать совершеннолетней год назад, но с учетом душевного состояния Вивьен ей назначали что-то вроде испытательного срока. Целый год она подрабатывала, готовилась к поступлению в университет, но была под опекой приемных родителей.

Время показало, что Вивьен вполне могла обеспечить свое существование, отвечала за свои поступки, научилась приемлемо контролировать себя в сложных ситуациях. Последнее особенно ясно показала поездка в Пиран и встреча с родным отцом. Так смысл тянуть с совершеннолетием?

Сегодня их девочка стала взрослой. Али очень хотел уползти в какой-нибудь дальний угол, чтобы там от души пожалеть и себя, и любовника.

– С днем рождения, милая, – вымученно улыбнулся Марчелло и вложил в белые ладони Вивьен душистый букет. Али порылся в сундуке, достал оттуда сверток и молча отдал его дочке.

Вивьен с откровенным удовольствием зарылась лицом в сирень. Она обожала яркие запахи и пушистые соцветия. А еще розовый и лиловый цвет.

Бумага с шелестом упала на срезанные волосы.

– Ой... Али, Марчелло, как же так... Шелк, это очень дорого! Ну зачем вы... – Вивьен прижала к щеке светлый шарф с вышитыми лиловой нитью саорийскими мотивами и растерянно захлопала ресницами.

– Не каждый день наша единственная дочь становится взрослой, – не скрывая печали в голосе, возразил Али. – Эх, повезло моим братьям! Лейла совсем кроха, Мире всего десять. Шамиль тоже еще маленький. А мы с Марчелло остаемся одни...

– Не понимаю. Как одни? Я же с вами, я здесь.

– Ты поймешь, – ответил Марчелло. – Когда у тебя появятся свои дети. Все дети однажды вырастают, все родители радуются этому и грустят. А нам... Пожалуй, нам просто не хватило совсем немного. Мы ведь удочерили тебя, когда тебе было четыре года.

– Все равно не понимаю, – Вивьен покачала головой и даже почти посмотрела в глаза своим родителям. – Я с вами, я вас люблю, вы меня любите. Все хорошо?

– Все хорошо, – подтвердил Марчелло. – Спускайся вниз, к гостям, а мы скоро придем. Ступай, заодно цветы в воду поставишь! И почти все уже собрались. Только Герда укладывает Лейлу и Арджуна на работе задерживается.

– Арджуна задерживается, – тусклым эхом откликнулась Вивьен. Не то уточнила, не то сама себя успокоила: – Но он придет?

– Конечно, придет. Беги!

Когда дверь за упорхнувшим в праздник созданием затворилась, Али и Марчелло хором тяжело вздохнули.

– Значит, нам не показалось, да? – без надежды на отрицательный ответ спросил Али.

– Не показалось. Я же тебе говорил, она в Пиране всех эльфов с ним сравнивала. Да сам Алессандро, вот весь наш Алессандро с небесными глазами, медовым голосом и волосами цвета электрума не произвел на нее особого впечатления! И это еще до того, как мы заговорили о политике. Красивый, да, но по сравнению с... Я уж молчу про интеллект. Впрочем, тут хотя бы все понятно, с язвительным умом Арджуны сложно спорить. Но, habibi, Вивьен даже игру блестящих эльфийских флейтистов посчитала бледной по сравнению с простейшими мелодиями Арджуны. Вот что теперь делать? Надеяться, что она переживет?

– Только и остается. Наша девочка сильная, она очень многое выдержала достойно.

Чересчур много. А безответная любовь в список легких испытаний не входит.

Город цветов. С каждым годом Республики Блюменштадт все больше оправдывал свое название. И если с материальным достатком случались перебои, то чистые, добросовестно вымощенные и выметенные улочки, золотое мерцание светоча и цветы в каждом окне неизменно восхищали гостей столицы. Впрочем, Марлен поэтически – за двоих, за себя и ушедшего Эрвина – утверждала, что самые прекрасные, неувядающие цветы города – это улыбки его жителей.

Сегодня Арджуна торопился – насколько позволяло специально для него сделанное седло – и почти не замечал пестрых гераней на окнах, алых тюльпанов на клумбах и буйной ароматной сирени во дворах. Впрочем, букетики в руках торговок он приметил и выбрал веселые фиалки в подарок Вивьен.

Конечно, стыдно лесному эльфу, пусть и полукровке, пусть и безногому, покупать цветы, а не собирать их собственноручно на залитых весенним солнцем лужайках, но что поделаешь! Работа. После присоединения к Республике Озерного края требовалась массовая подготовка новых военных, и Арджуна пропадал в учебных классах с утра до вечера. Не стоял на месте и мрачный прогресс в производстве все более совершенных пистолетов, ружей, пушек и взрывчатки, что тоже добавляло головной боли. Какие там цветочки на опушках?

– У меня для тебя печальные вести, – самым убитым голосом объявила Мира, которая встречала его у ворот Ясеня.

– А когда у вашего змейства были для меня добрые вести? – фыркнул Арджуна. – Выкладывай!

С другой стороны лошади появился Саид с креслом-каталкой. Он, однако, не спешил помогать другу. Перегнулся через седло и с интересом уставился на дочь.

– Во-первых, фиалки! Арджу-у-уна. Вивьен предпочитает более нежные оттенки и более пышные цветы. Подошли бы флоксы, фрезии, сирень... Впрочем, не расстраивайся. Необъятный веник сирени еле-еле протиснул в дверь Марчелло, а я все не могла выбрать между двумя букетами флоксов и купила оба. Один запасной. А фиалки подаришь бабушке в честь дня рождения ее старшей внучки.

– Как предусмотрительно! Но я не буду торопиться с благодарностью, пока ты не скажешь мне «во-вторых».

– А во-вторых, – Мира накрутила на пальчик локон, который почему-то не вплелся в косу, и подняла к небу свои темные очи, – во-вторых, товарищ командующий, по городу ползут слухи, будто бы в твоей армии проблемы!

– В уши берут только взрослых, – заметил Саид и для верности поднес кулак к носу дочки. – Мала ты еще, помнишь?

– Конечно, папенька! Я же не следила, не слушала специально. Так, случайно уловила на базаре, когда выбирала подарок для Вивьен.

– Случайно! – хором хмыкнули мужчины.

Саид все же сначала помог Арджуне перебраться из седла в кресло, вверил подбежавшему Радко его четвероногого любимца и только потом кивнул дочери.

– Рассказывал один торговец, он закупает у нас золотую нить, продает ее в Йотунштадте, а к нам привозит предметы роскоши. Его сын буквально пару месяцев назад вернулся из похода за Эльфьи Холмы. Они завоевали себе какой-то клочок земли и даже умудрились договориться с лесными эльфами о беспрепятственном проходе к своей маленькой колонии.

– Договориться? С лесными высшими магами? – недоверчиво переспросил Арджуна.

– Ну-у... взрывчатка, – уже непритворно вздохнула Мира.

Да. Высшие маги, безусловно, сильны, но если Грюнланд пригрозил тем, что забросит в заповедные леса Холмов несколько бочонков с порохом, то эльфы могли и уступить. Небезосновательно. Что случится с тамошними зачарованными местами, если произойдет взрыв? Никто не знает. Ох, не разбудили бы эти жадные идиоты неведомое лихо...

– Ясно. Саид?

– Отправлю своих парней на разведку в Йотунштадт, все равно там дел скопилось. Мира, дальше. При чем тут наша армия?

– А наша армия по сравнению с грюнландской неэффективна, – развела руками девочка. – Мало того, что гоняют молодежь до седьмого пота, это еще понятно и отлично! Но помимо этого заставляют учить историю, экономику, целую кучу ненужной военным чепухи. А толку? Мы лишь обороняемся. Сидим в своем медвежьем углу, принимаем тех, кто просится к нам добровольно, никого не завоевываем.

– Однако, тенденция, – раздраженно тряхнул кудряшками Саид. – Мои информаторы отловили пару похожих разговоров, ищем теперь, откуда ноги растут, что за имперские амбиции. Мира, сможешь точно описать мне того торговца?

– Я могу тебе его показать, – скромно улыбнулась Мира.

– Нет, змеюш. Давай-ка описывай. Ты не работаешь в ЧК. Усвоила? Описывай и дуй за своими запасными флоксами!

Когда изрядно поскучневшая Мира подробно обрисовала торговца и умчалась в сторону сарая, Саид поделился с другом своими тревогами:

– Сто раз грозил, требовал и упрашивал не совать нос куда не просят. И чего? Что об стенку горох. Но не могу же я запретить ей ходить по улицам и разговаривать с людьми! А ведь она кому хочешь язык развяжет, с ее-то невинной моськой и честными глазками. Вот копия дедова! – чекист присел на корточки и положил подбородок на ручку кресла-каталки. – Сколько лет прошло, а я до сих пор тоскую по нему.

– Ты счастливый, Саид, – усмехнулся Арджуна. – Тебе есть, по кому тосковать.

– Точно. Ну! Попроси за меня прощения у Вивьен. Я все же попробую засечь сегодня этого мечтателя-колониста, задержусь на пару часов.

Попросить прощения за Саида? Самому бы за себя вымолить прощение.

Дни рождения Вивьен традиционно праздновались в более тесном кругу, чем дни рождения остальных детей, потому что девочка с трудом переносила большие толпы. Но даже членов семьи, живущей в Ясене, и нескольких гостей из других домов коммуны хватило, чтобы в саду, на кухне и на веранде случилось маленькое светопреставление. Причем буквально.

С развитием бумажной мануфактуры ее продукт стал относительно дешевым и доступным. Теперь на бумаге не только писали и рисовали. В моду вошли изумительные поделки из тонких листов, например, бумажные фонарики, и сейчас в чарующих сумерках зажглись нарядные огоньки. Трещали дрова в печке и садовом очаге, на столах сияло тихое золото сердце-цвета, и пестрый браслет мягко переливался на дрожащей руке Вивьен.

– Спасибо, Арджуна. Какие красивые флоксы! Мой любимый цвет!

Вот и зачем он послушал мелкое змейство? Подарил бы те несчастные фиалки, и Вивьен улыбалась бы чуточку меньше, и сердце рвалось бы на части не так рьяно...

А ведь заметил не сразу. Поначалу принял крепкие объятия и восторженный крик за обычную радость встречи. Два месяца в отрыве от семьи, от своего дома – это много для всякого залюбленного ребенка, а для Вивьен должно было превратиться в вечность.

Потом работа, работа, неугомонная Мира, которая не давала покоя всем чекистам и армейским, до кого могла дотянуться. Снова работа и жалкие отговорки, мол, нет, не то, не то, померещилось.

А теперь перед ним опустилась на колени влюбленная девушка, невыразимо прекрасная в своей наивной искренности, с этими треклятыми лиловыми флоксами и золотыми бликами в своенравных каштановых кудрях.

Почему он не погиб тогда, в Шварцбурге? Зачем Саид вынес его на руках из боя?

Арджуна знал о своих бесчисленных недостатках. Но знал и то, что красив, что умеет нравится, несмотря на свои колючки. В него влюблялись и прежде. Там, в далеком Пиране, здесь, в подполье, а затем и в мирной жизни Блюменштадта.

Еще до тюрьмы он начал подозревать, что в его сердце есть какой-то изъян, что он не умеет любить, ему не нужна половинка. Немногие проведенные с женщинами ночи и единственный поцелуй с мужчиной подтвердили эту догадку, и постепенно он научился отказывать. Осторожно, деликатно, стараясь причинить как можно меньше боли.

Только раньше он отказывал другим. Зрелым, уверенным в себе, многое повидавшим. Подобная беседа с его подчиненной Марией закончилась тем, что они целую ночь проговорили обо всем на свете и замечательно сблизились как друзья.

Но Вивьен! Девочка с непростой судьбой, ранимой душой и тонким мироощущением начинающей художницы. Девушка, весенний воздух лучится и трепещет, у нее светлячки в глазах и первая любовь... Которая должна заканчиваться не так! Только не так! Только не Вивьен...

– Мира помогала выбирать, – почти не солгал Арджуна. – Прости, малыш. Я...

– Много работы, – все так же улыбаясь, кивнула Вивьен. В смотрящих чуть мимо глазах плескалось темное море безграничного понимания. Поцеловала в щеку, слишком нежно, слишком торопливо для дружеского поцелуя. – Все равно спасибо.

Арджуна украдкой покосился на небо. Нет, спасительная молния не торопилась избавить его от мук.

– Ми-и-иленько, – протянула Зося. То ли с пренебрежением, то ли с восхищением, то ли с завистью. Вернула в плошку с водой цветок орхидеи.

Белый, плотный, с пурпурными прожилками и россыпью пурпурных пятен на нижнем лепестке, он больше походил на творение рук человеческих, чем на живое создание.

– Тебе не нравится? – переполошилась Камилла. За десять лет она почти безошибочно научилась распознавать подвох в насмешках свекрови, мурлыкающих интонациях Али или ядовитым голосе Арджуны. Но иногда все же терялась.

– Нравится, нравится! Но я невольно сравниваю это заморское чудо с нашим скромным ятрышником. По-моему, он тоже неплох. Да что там, парень хоть куда!

– Они все-все чудесные, – засмеялась подошедшая к взрослым Вивьен. Впрочем, она теперь тоже была взрослой. Тронула тугие кисти ятрышника, восковую орхидею, шелковые лепестки флоксов, мелкий жемчуг сирени, пузатые венчики крокусов. Робко, взволнованно сказала: – А вы все-все такие добрые. У меня самая красивая на свете семья.

– Вивьен, ты с нами?! – крикнул Радко, собравший разношерстную толпу отроков и детей в хоровод. Марлен призывно ударила по струнам гитары, и виновница торжества, поцеловав напоследок флоксы, унеслась танцевать.

– В моей бедной оранжерее не было столь изысканных цветов, – вполголоса заметила Амалия, и скорбные морщинки собрались в уголках ее губ. – Однако... Простите мне мое политическое невежество, но, Камилла, дорогая, это ли не безумное расточительство? Ты же сама рассказывала, у нас до сих пор перебои с урожаями, однажды едва не случился голод, ресурсы Республики очень скудные, а ты... вы... Изучаете совершенно бесполезные, пусть и очень красивые растения.

Зося и Милош весело переглянулись. Герда украдкой вздохнула в ответ на уколы вишневых стрел Арджуны. Марчелло на лекциях всякого наслушался, а потому сидел с самой невозмутимой физиономией. Камилла проглотила все свои недобрые замечания в адрес матери, мол, надо же, как мы вовремя о народе думать стали, и тепло улыбнулась:

– Мамочка, я ценю твою заботу о смысле наших исследований. Но почему же ты полагаешь, будто бы они бесполезны?

– Я ошибаюсь?

– Конечно. Мама, ты же сама в свое время содержала дивную оранжерею, и это, вероятно, вдохновило меня пойти работать в университет, к Милошу. Вспомни, тебе привозили клубни редких гиацинтов аж из Ромалии, причем платила ты немалые деньги. Кто мешает нам активно разводить и продавать орхидеи состоятельным гражданам Пирана или аристократам Йотунштадта?

– Милая! – Амалия всплеснула руками и растроганно расцеловала дочь в обе щеки.

– А помните, внук ваш старший месяц назад с животом маялся? – спросила Герда. – Ему становилось плохо от привычной еды, так я его кормила нежной кашицей, покуда лечила. Та кашица сделана из клубней ятрышника*.

– Как не помнить? Невестка моя до сих пор о тебе только доброе говорит. Загнулся бы наш свет, память наша о бедном Георге, если бы не кашица твоя. Только при чем тут орхидеи?

– О, прекрасный вопрос, дорогая теща, – встрял в женскую беседу Милош. – Еще во время странствий по сельве Бланкатьерры я предположил сходство между тамошними орхидеями и нашими растениями с необычной формой цветка. Например, ятрышник, башмачок, дремлик, любка... Здесь у меня появилась возможность сравнить эти растения, подтвердить свою гипотезу и как минимум удивиться чудесам нашего мира. А как максимум – мы обратили более пристальное внимание на наши собственные маленькие орхидеи. Я доверился интуиции Герды, мы начали изучать свойства клубней и получили питательную смесь, которая помогает поддерживать больных, страдающих расстройствами живота.

– Что ты хочешь сказать этим, дорогой зять? – насторожилась Амалия.

– Что пути познания неисповедимы! Ну и последнее. Медики, прошу вас, ни звука. Итак, Амалия, Арджуна, Марчелло... Хельга, Артур, Мариуш, Петра, идите сюда! Али!.. Али для нас потерян, что ж... Ага, Саид вернулся, Саид, прихвати Отто! Итак, попробуем оценить вашу наблюдательность. Скажите, вас ничего не настораживает в этой орхидее?

За столом воцарилась тишина. Собравшиеся сосредоточенно морщили лбы, передавали друг другу плошку с цветком, дотошно исследовали его, снова хмурились. Долго. До тех пор, пока к столу не подкралась Мира.

– Откуда она взялась? Это первая пурпурная орхидея в оранжерее, а новых, кажется, не...

– Брысь отсюда! – рявкнули на девочку Саид и Зося.

– Папенька, бабушка, – Мира сложила перед лицом ладони, поклонилась на саорийский манер и упорхнула обратно в хоровод.

– Арджуна, можно? – спросил Саид, глядя на друга щенячьими глазами.

– Можно, – великодушно разрешил эльф.

– Пиздец, – с чувством высказался чекист. – Герда, как там Лейла, не проснулась еще? Я хочу подержать в руках нормального ребенка!

– И это она еще не вервольф, – расплылся в зловредной улыбке Милош. – Но, кстати, Мирослава права. Новых орхидей мы не завозили, хотя их уже разводят в Ромалии. А этот экземпляр – результат неуемного любопытства моей жены. Камилле наскучило размножать орхидеи черенками, и она решила побыть бабочкой. Искусственно опылила один цветок, а после прорастила семена. Не все выжили, некоторые еще не зацвели, но мы получили вот это чудо. У родительского растения желтые с бордовыми прожилками и пятнами цветки, у дочерних растений точно такие же, и только одно получилось бело-пурпурным. А? Как вам научная загадка?

– У меня есть философское предположение, – подал голос Марчелло. – Ты знаешь, я помешан на динамике человеческого общества. А природа? Неужели она статична, неужели в ней невозможно ничего внезапного, принципиально нового?

– Боги создали небо, и звезды, и твердь земную, и воду, и всяких тварей, – нараспев проговорила Амалия. – Они создали этот мир таким, каким мы его знаем.

– Да ну? – горячо возразил Артур. – А как же Затонувшие Земли, откуда к нам пришли эльфы?

– Вероятно, это было наказание богов, – пробормотала бывшая баронесса.

– Если верить в богов, – заметил Милош. – А еще драконы. У нас они живут лишь в легендах, но я видел существо, вполне похожее на дракона, и даже убил его на пару с моим товарищем. Может быть, драконов тоже покарали какие-то боги?

– Вы перечисляете исчезновения, будь то земля или животные. А зарождение? Вот? – профессионально напомнила Зося и погладила пурпурный лепесток. – Зарождение принципиально нового.

– Или проявление скрытого старого? – парировал Милош, за что получил нежный материнский щелбан. – А что, мамуля! Посмотри хоть на нашу пеструю семейку. У тебя обычное крепкое тело, а нашего отца с кем только ни сравнивали, чтобы подчеркнуть его изящество или, смотря на чей вкус, худобу. Дальше, мы, ваши дети. Саид и Али больше похожи на тебя, я, кажется, тоже не тростинка. Где папино телосложение, неужели пропало? Или вновь проявилось в Мире?

– То есть ты отрицаешь возможность возникновения новых признаков у растений или животных? – сурово сдвинув брови, осведомился Марчелло.

– Я этого не говорил! Я просто высказываю различные гипотезы.

– А кроме чистого научного интереса у нас есть интерес практический, – Камилла отвесила поклон в сторону матери. – Возможно ли получение необходимых нам признаков у растений? Выйдет ли целенаправленно выращивать, например, морозостойкие сорта? Как повысить урожайность, как получать более мясистые плоды?

– Ох и размахнулись же вы! – восхищенно воскликнула Хельга.

– А что ж, – со знанием дела кивнул Петра и радостно потерла свои огромные ладони. – Коли уж работать, так с размахом, чтобы душа радовалась!

– Погоди-ка, – Артур вскинул палец, и в светлых глазах его заплясали расшалившиеся бесенята. – Хельга, куда я дел последние чертежи?

– Сейчас принесу, – ледяному спокойствию Хельги позавидовали бы пики Волчьих Клыков. – А что?

– Размах же! Попробуем подкорректировать размах крыльев?

– Вы, кажется, в какой-то поход лыжи навострили, неугомонные, – фыркнула Зося. – Успеете ли?

– Ну, что-нибудь точно успеем, – уверенно ответил Артур и, не в силах ждать, укатился следом за женой в дом.

За спиной Зоси многозначительно скрипнула упаханная пением и гитарой Марлен.

Мелкий мечтательный дождик сыпал на пустой город невидимые осколки жидкого хрусталя. Сторожа давно потушили фонари, в окнах погасли свечи и лампы. Только сердце-цвет лил сонное сияние в ночь.

Тишина шелестела, капая с неба на свежую весеннюю зелень, а с нее – на землю и мостовые. Журчали ручейки в водостоках и канавках, шлепал куда-то по лужам невидимый зверь. Скорее всего, пес. Легкий перестук двух пар башмаков почти сливался с этой мокрой колыбельной.

Они полюбили ночные прогулки еще на заре Республики, когда мотались по всей стране, налаживая акушерское дело и разбираясь, как работают на практике те или иные законы. Они возвращались в город под вечер вымотанные, но не всегда могли уснуть. И, вдоволь навалявшись после ужина в постели, выходили в ночной Блюменштадт.

А потом стали гулять просто так.

– Опять сорвала голос, – укоризненно покачала головой Зося, когда Марлен в очередной раз прошептала ей несколько слов.

– Я просто стараюсь никогда не разбудить, – проворчала Марлен.

– В парке? – полюбопытствовала ведьма.

– Иди ты! – арфистка потянула любовницу в беседку и поцеловала, прежде чем объясниться. – Ты же знаешь, я теряюсь с детьми. С ними так весело, хочется творить еще и еще, а потом...

– … забываешь где-то мозги, сумасшедший ты менестрель, – хохотнула Зося. Добавила уже намного серьезнее, нежно перебирая локоны любимой: – И забываешь, сколько тебе лет.

– Пройдет. Перебешусь, – так же серьезно пообещала Марлен.

Они редко говорили об этом, вскользь, намеками. «Я тебя понимаю. Я рядом». Лишь однажды, давно Марлен поделилась своей женской бедой: она была бесплодна. Какое-то время это не слишком тяготило ее. В юности будоражила кровь дорога, после отвлекало долгое сидение у постели больного отца, потом – подполье, Саид и Герда, которых она воспринимала почти как своих собственных детей. Вернулись и другие сыновья Зоси, пошли внуки, битвы, Республика, работы непочатый край. А сейчас Марлен перевалило за сорок, и глухая тоска маленьким упорным червем подтачивала душу. О чем тут говорить-то? Дело житейское, и крепкая крестьянская рука Зоси надежно поддерживала Марлен в минуты самых невеселых раздумий.

Привычные к струнам пальцы ловко скользили по чуть влажным волосам, разбирали седые пряди. Любимая тоже не молодка, и что за светлая печаль – протяжным птичьим криком – растревожила ее душу?

– Ты большую часть жизни провела в разъездах, но ты всегда держала в голове, что должна вернуться домой. Ну или хотя бы попытаться. А дороги, настоящей дороги ты не знаешь, – прошептала Марлен, прижимаясь щекой к щеке любовницы и незримым в темноте взглядом указывая в черную даль.

– Не знаю, – согласилась Зося. – Ты рассказывала, Милош, Артур... Раджи, Кахал, Горан... А сама я не знаю. Она и страшная, и прекрасная, правда?

– Правда. В ней много тоски, лютой тоски, зарянушка. И колдовства много, вольного, дикого. Ты ведьма, разве тебя не манят эти чары?

Зося встрепенулась и спросила почти с испугом:

– Как ты догадалась?

– Да ты сама не своя с тех пор, как Артур и Хельга сказали, что уходят. Хочешь? Одно твое слово, я же за тобой хоть на край света...

– Это совсем безумно будет выглядеть, да?

– Говори, любимая, – Марлен набрала в горсть дождевой воды и поднесла ее к губам Зоси, наверняка пересохшим от волнения.

– Столько всего и по большей части эгоистичного.... Я давно не девочка, но годы свои ощутила лишь недавно. Когда ушел отец. Марлен, я совсем не помню мамы. Конечно, я грустила без нее, но легко, не больно. А отец – он просто был. Всегда был за моей спиной. Я в подполье ушла, полюбила Раджи, родила детей. Выезжала на боевые задания, помогала мужу в лечении больных. Вроде здоровая деваха-то, а отец у меня был. Потом, когда Раджи погиб, Милош уехал, Али тоже уехал, а я стала командиром – и все равно могла оглянуться, чуяла это всем телом: у меня есть папа. Теперь он ушел, а я места себе не нахожу. Жива ли, гожусь ли хоть на что-нибудь? А хочется пожить еще, Марлен. Что-то увидеть, узнать, открыть... Глупо?

– Нет. Я помню, как буквально бежала из родительского дома после похорон отца, потому что вдруг оказалась круглой сиротой и бездетной вдовой, потому что боялась однажды уснуть в склепе родителей и не проснуться. А ведь была моложе тебя нынешней на четверть века.

– Хорошо, что сбежала, – Зося опустилась на скамейку, усадила рядом с собой Марлен и прижалась к ней крепко-крепко. Помолчала и продолжила: – Знаешь, я наверняка не идеальная мать. Мои сыновья не всегда ели досыта, одежу носили в заплатках, кровь и смерть увидали раньше, чем надо бы, но любви и знаний я им дала столько, сколько нашла у себя, и еще сверху добавила. Внукам, надеюсь, немало перепадает. Но Хельга... Неродная мне дочка, да что с того? Мы ее как родную в свою семью приняли, а достается ей намного меньше. Просто не успеваю, все больше внуки, а где внуки, там и мальчишек своих волей-неволей цепляю. Хельга же бездетная, ей уж... Разве хорошо? Не хватает мне дочки, Марлен, а ей, подозреваю, не хватает меня. Зато в дороге могли бы мы побыть вместе, узнать друг друга. Что скажешь?

– Ну-ну. Неидеальная мать, – усмехнулась Марлен. – И третье?

– И кто из нас ведьма?

Хрустальный весенний дождик все так же тихо играл с деревьями в парке и крышей беседки, а Марлен слышала в голосе любимой шелест совсем другой воды.

– И что вы думаете? Этот... – Саид шумно ворвался в кабинет Марчелло, но мгновенно осекся, когда заметил на софе спавшего Али. – Разве он сегодня в ночь работал?

– А ты не слышал? – удивился Марчелло. – Уголовники между собой свару устроили, кого-то из мелких дернули, каша заварилась, в общем – Али с ними полночи развлекался, а потом еще полночи караулил. Так, для верности. Чай будешь?

– Буду. Нет, еще не слышал. По моей части есть что? Ага, так вот... Раскрутили мы торговца, которого Мира-то засекла. Цепочку выстроили, заказчиков нашли, а он, гад, скользкий. И контру ему не пришьешь. Мол, я не я, лошадь не моя, какие контрреволюционные призывы? Я ж за Республику радею, о благе ее пекусь, мол, земелек бы нам новых... А? Колонии? А чем колонии плохи? А-а-а, ну я ж не знал, политически безграмотный, простите душу грешную, отпустите на покаяние.

– Отпустил?

– А куда я денусь?

– Не оправдываешь, товарищ чекист, своей диктаторской репутации, – вздохнул Марчелло и подал чашку другу.

– О! – довольно воскликнул объявившийся в кабинете Милош и зашептал, едва завидел Али: – Я вовремя. Марчелло, и мне чайку плесни.

Под аккомпанемент философских размышлений историка о несправедливости бытия Милош устроился на свободном уголке софы – и тут же убедился в оной несправедливости лично. Али, не открывая глаз, подтянулся и устроил голову на коленях брата.

– Спит он! – возмутился Саид.

– Не волнуйся, подушку я и сквозь сон распознаю, – промурлыкал Али и накрыл себя свободной от чашки ладонью Милоша.

– А я с этой наглостью каждую ночь сплю, – заметил Марчелло. – Ну так и? Кто же у нас воду мутит?

– Да наши старые знакомцы. Те, которые хотели в частные руки бумажную мануфактуру прибрать, а потом под сердце-цвет подкапывались. Увы, на них ничего толком нет, сплошные намеки, намеки... Пока взяли под контроль. Подумаю, может, провокацию какую сообразим, чтобы они наших агентов на контру попробовали подбить.

– Им по пророчеству Шалома положено, – зевая, невнятно проговорил Али. – А что мы с фактами делать будем? Марчелло, ты же сам мне рассказывал, как похорошел за последние годы Пиран. Свобода слова, гражданские права, десятичасовой рабочий день на фабриках, дешевый чай, булочки с корицей... Непрекращающийся поток товаров и денег из колоний... Прекрасный город!

– Что делать... Скоро Йотунштадт станет таким же, – фыркнул Саид. – Помните, что рассказывали мои ребята, когда он всего лишь проложил себе взрывчаткой тоннель к морю, дотянулся до ближайших островов, моржей, рыбы и прочих даров севера? А что случится теперь, когда король добрался до земель за Эльфьими Холмами?

– То же, что и в Корнильоне, – ответил Милош. – Корнильон расцвел как раз тогда, когда завоевал Бланкатьерру.

Мужчины переглянулись, и у всех на лицах была написана одна и та же мысль: скоро граждане просекут связь между наличием у страны зависимых земель и ее благосостоянием. И не самые разумные, как и не особо порядочные, закономерно возжелают и себе зависимый кусочек. Ну, хоть самый завалящий.