Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 61 страниц)

Удивительно. Жизнь в лагере, ежедневное общение с семьей и товарищами, казалось бы, должны были приучить его к тому, что уединение – редкая, почти невозможная вещь. Но на самом деле дома фёны умудрялись оставлять друг другу личное время и пространство, несмотря на вечную суету в их муравейнике. Братья, к примеру, могли проваляться под боком у Милоша целый вечер, не отвлекая его от книги или от записей в лекарском дневнике.

На «Гринстар», трехмачтовой каравелле, которая была довольно внушительным судном, укрыться было решительно негде. И это при том, что путь до Веселого острова выдался на редкость спокойным. Они почти все время шли вдоль побережья бакштагом со скоростью двенадцать-пятнадцать узлов и всего пару раз меняли галс. Матросы не перенапрягались, капитан пока что не зверствовал – видимо, не хотел растерять команду в портах, не слишком удаленных от родных берегов. Но Милоша откровенно утомляли пустые разговоры, попытки установить негласную иерархию в команде, поделить несуществующую власть. Он знал, конечно же, что так бывает, и теперь высокому широкоплечему юноше, который прекрасно владел ножами, не очень позорно – луком и виртуозно – собственными кулаками, приходило в голову лишь одно сравнение. Он казался сам себе изнеженным оранжерейным растением. Однако не стыдился. Просто принял к сведению и учился выживать.

К слову, по отдельности он легко мог бы ужиться с двумя третями своих попутчиков. Со многими матросами и уж тем более с врачом Джоном О’Рейли Милош без труда находил общий язык, а различия... Не бывает двух одинаковых людей.

Однако вскоре Милош к немалому изумлению обнаружил, что человек сам по себе и в окружении других – это два существа, которые порой отличались друг от друга как небо от земли. Пожалуй, кроме врача, самими собой оставались двое бывших рыбаков с Шинни – нерей Шеннон с огненной шевелюрой и неизменной самокруткой в зубах и маленький юркий лимериец Дик. Нет, все трое отнюдь не были дураками и знали, чего не след говорить прилюдно. Отчасти из-за этой осторожности фён лишь спустя несколько месяцев от начала плавания выяснил, насколько близки они по взглядам, и что дядя Шеннона одним из первых вступил в ряды сопротивления владычеству Лимерии на Шинни.

Увы, самими собой в любой ситуации были также капитан «Гринстар» Фрэнсис О’Конор и его друг, богатый и родовитый лорд Эдвард Лионийский. И если ледяной как пики Волчьих Клыков и равнодушный до жестокости нрав первого с лихвой компенсировался профессионализмом и умом, то второй казался на каравелле великолепным чистейшей воды алмазом в куче дерьма. И вел себя соответственно.

Впрочем, простой матрос Милош редко имел с ними дело. Куда чаще приходилось выслушивать всяческие скабрезности, наблюдать за ссорами по поводу и без и не участвовать в драках. Потому что, во-первых, пока не случалось таких драк, в какие и впрямь следовало бы влезать, а, во-вторых, до поры до времени фён не хотел раскрывать себя. Пусть считают его эдаким добродушным громадиной, который играючи складывает в бухту якорный конец, но лишь улыбается в ответ на двусмысленные шуточки.

К счастью, на Веселом острове он получил временную передышку. Даже подпольщик со стажем в двадцать лет, то есть с самого рождения, устает от притворства. Большая часть команды прямиком направилась в трактиры и – к бабке не ходи – в бордели, хотя Джон ясно сказал, что не станет тратить лекарства на лечение срамных болезней. У самого Джона в портовом городке жили какие-то дальние родственники, а капитан со своим лордом... честно говоря, до них Милошу не было никакого дела.

Юноша отложил знакомство с городом до вечера. Условился с врачом о встрече на торговой площади и ушел бродить по окрестностям. Крупных хищников на побережье давно перебили, разве только в лесах на склонах гор водились огромные кошки с белой и голубой в черную полоску шкурой. От прочих напастей его привычно спасали руки и ножи.

Но здесь, в зачарованном изумрудном мареве, Милош не чуял зла, человеческого ли, природного. Тонкие гладкие стволы тянулись к небу, и листья резным куполом укрывали рощу. Только рощу ли? Лекарь распахнул глаза и внимательно всмотрелся в стройные зеленые тела. Он вдруг почувствовал себя крохотным насекомым среди узловатых стеблей злаков. Да, эти растения – как их местные звали? бамбуки? – отчего-то напоминали ему травы, а не деревья.

Выходит, на самом деле он был не в лесу, а на поляне, большой-большой, высокой-превысокой, зеленой, густой и прозрачной. Невероятное место. Какие чудеса его ждут в новых землях, если даже здесь, на сто лет как обжитом Веселом острове, он обнаружил кусочек совсем особенного мира.

Вот бы братьев сюда! Легкий, бесшумный как тень Саид с тонким луком смотрелся бы среди бамбуков будто еще одно растение. Зеленые глаза Али волшебными огоньками мелькали бы среди этих высоченных стеблей, и его кисть трудилась бы без устали до заката, и с рассветом, и со следующим рассветом. И дивные безмолвные травы сберегли бы их крошечный, один на троих секрет.

Наверное, каждый человек успевает разом прожить несколько жизней, сыграть несколько ролей. Милош был фёном, сыном, внуком, другом, товарищем, призраком, почти целый год любовником... Но прежде всего он был старшим братом. Сколько себя помнил, то есть лет с четырех или пяти и до того, как Саида приняли в отряд Теней, а Али стал почти полноправным призраком. В одиночку на задания его не отпускали, но в остальном он получил те же права и обязанности, что и старшие товарищи.

Однако мгновенно запомнить, что его младшие двойняшки – отныне взрослые мужчины, у Милоша не выходило. И уж тем более он понятия не имел, как реагировать на то, что увидел, вернувшись домой вечером, а не на следующий день к полудню. Старший брат в нем ошарашенно взирал на юношей и лихорадочно подыскивал нравоучительные, но мягкие слова. Просто брат напоминал, что он больше парням не нянька, сами разберутся. А кто-то третий, незнакомый, подсказывал, что иногда нужно махнуть на все рукой и без раздумий наслаждаться красотой.

А ведь было чем наслаждаться. Его мальчики, сильные, гибкие, смуглые, сплелись в упоительном объятии. Длинные черные локоны Али разметались по лежаку, короткие кудряшки нависшего над ним Саида касались лица художника и, видно, щекотали, потому что он то и дело отводил их рукой, но упрямые пряди все равно проскальзывали между пальцами. Братья целовались. Доверительно, спокойно, как могут лишь по-настоящему родные люди. Однако не было в их прикосновениях страсти любовников. К тому времени Милош на собственном опыте познал, как целуешь того, кого хочешь, да и наблюдал другие пары. Фёны старались не смущать товарищей откровенными жестами, но в тесноте лагеря схорониться так, чтобы тебя ни разу не застукали, просто невозможно.

Вдруг Али распахнул глаза – и увидел старшего брата. Настойчиво, но невозмутимо отодвинул от себя Саида, разрывая поцелуй, и кивнул на вход в пещеру, мол, сам смотри, почему. Лучник и посмотрел. И бесстыже рассмеялся. Художник покачал головой и улыбнулся лекарю.

А тот, кажется, собрал себя воедино, подошел к лежаку и уселся между живо освободившими для него место двойняшками. Шутливо щелкнул каждого по носу, но посмотрел серьезно, внимательно. В самом деле, сейчас ему не слова искать надо, а показать, что готов услышать их и действительно услышать. Ну и заодно с такого расстояния заметил: ни один не был возбужден. Не облегчение, не удивление, всего лишь факт.

– Нуу... Так получилось! – с обескураживающе честной улыбкой выпалил Саид. Али застонал и уткнулся лицом в бедро Милоша.

– У Саида все так получается, ты же знаешь, – сказал он старшему брату сквозь тихий смех. – Но в данном случае он даже прав. Так получилось, что мы попробовали, и нам понравилось. Мы не любовники, не бойся, но... ведь и в самом деле чудесно!

– Вижу, что не любовники, – усмехнулся Милош. И вздрогнул от внезапно нахлынувшего почти неизведанного чувства. Почти, потому что однажды оно на пару мгновений прокралось в его сердце, и юноша знал его имя – ревность. Спросил, не скрывая грусти, откровенностью на откровенность: – И давно попробовали?

– Третьего дня, – от привычной дурашливости в тоне Саида не осталось и следа. Понял.

– И если ты думаешь, что мы не вспомнили о тебе, то ты глубоко ошибаешься, – добавил Али. Да. Ну и кто из них троих старший?

Не важно. Как минимум он – больше, намного больше каждого из братьев. Оба свободно устроились у него на коленях. Первым на него набросился, разумеется, Саид, яркий, как летний рассвет. Вторым к нему потянулся Али, ласковый, как первое вешнее тепло. А потом двойняшки уютно уткнулись носами ему в шею, и старший брат вернулся. Но не заботливым опекуном, а надежной крепостью, в которой всегда можно спрятаться от ненастья.

Изумрудное марево поплыло перед глазами. Как некстати! Или наоборот? С первых мгновений разлуки, едва только родной лагерь исчез за поворотом серпантина, Милош запретил себе тосковать по дому. Вспоминать вспоминал, но отрешенно, будто читал книгу об интересных, но совершенно чужих ему людях. Он сам не знал, почему принял такое решение, однако догадывался, что иначе не доберется не то что до порта Иггдриса – до границы с Ромалией.

Милош поднялся на ноги и побрел между бамбуками, ходьбой прогоняя тупую ноющую боль внутри. Когда он договаривался с Джоном о том, чтобы его взяли в экспедицию, он уже знал, как невыносима разлука, которая может оказаться вечной. Он терял Рашида. Но тогда ему было двенадцать лет, и, пожалуй, уход своего дедушки он до сих пор воспринимал как нечто нереальное. Он считал себя фёном, бойцом-подпольщиком, призраком, обязанным быть сильным и стойким, он искренне верил, что ему хватит отваги пережить расставание с семьей и друзьями.

Гибель отца перевернула все. Слово «никогда» стало ощутимым, материальным, легким, как тело Раджи, которое он положил на костер, и тяжелым, как следующая ночь без него. Разлука отныне была не смутным воспоминанием детства, она беззастенчиво дохнула на него холодом и тленом и явила ему свой страшный кровавый оскал.

Однако мама была права. «Не вздумай остаться». Если у мамы и двойняшек нашлось мужество, чтобы отпустить его, то ему и вовсе не пристало вешать нос и сдаваться. Он заново превратился в старшего брата, но теперь не того, который всегда рядом, а того, кто подает пример.

Трактир в квартале от торговой площади поражал неопрятностью, разнузданностью и в то же время какой-то залихватской радостью. Музыканты остервенело терзали скрипки, девушки в пестрых широких юбках чуть ниже колен отплясывали между столами, ловко уворачиваясь от одних жадных рук и ластясь к другим. Шустрые подавальщики сновали туда-сюда с подносами, на которых красовались миски, полные осьминогов, мидий и прочей морской мелочи, и высились причудливые стаканы с разноцветными напитками.

– Ты гляди, и правда трезвенник, – усмехнулся Джон и отпил из своего бокала молочно-белую жидкость с явным хмельным запахом. – Не желаешь ли попробовать? Это коктейль, смесь из рома и всякой сладкой бурды. Однажды доберется и до наших краев, но пока... М? Глоточек, я тебе как врач гарантирую удовольствие и ни капли вреда для здоровья.

– Благодарю, – отрицательно покачал головой Милош. С О’Рейли было хорошо. Он порой повторял вопросы, выкладывал свои наблюдения, но не настаивал на том, чтобы ему отвечали. Нет – так нет.

– Как скажешь, юноша, – врач посмаковал странный напиток и с любопытством склонил на бок свою крупную голову. Таким он напоминал фёну сову. – Ну, и как тебе местная флора и фауна?

– Флора изумительная. Я побывал в бамбуковой роще, дошел до цепочки озер и увидел... Знаете, очень похожи на водяные лилии, но гораздо больше, розовые, пышные.

– Знаю. Лотосы.

– Да, конечно, лотосы! Пожалуй, здесь каждый цветок поражает своей роскошью, но лотосы просто незабываемы. Еще я заметил, что и в лесах, и в городе очень много вьющихся растений, но они куда мощнее нашего дикого винограда.

– Это лианы. Их действительно тут тьма-тьмущая.

– Глаза разбегаются. Если завтра будет время, постараюсь зарисовать хотя бы самые броские из них, – счастливо заулыбался Милош и тут же вздохнул: – А вот с фауной мне не повезло. Кажется, их вспугнул мой рост. Мне повстречались лишь бабочки под стать юбкам здешних красавиц и на улицах кошки с короткими хвостами и необычными повадками.

– Ты порадуешься своему росту, если столкнешься с кошкой посолиднее, – ехидно заметил Джон. – Жаль, что до твоего прихода закрыли лавку, в которой торговали их шкурами. Куда до них ирбисам из Волчьих Клыков! Тигры и крупнее, и сильнее, и, говорят, умные, твари. Но не умнее луков и арбалетов.

– Как с ними местные уживались? – поинтересовался фён.

– Теперь разве спросишь, – веселое и слегка нетрезвое лицо врача враз посмурнело. – Последних убили лет пятьдесят назад... Может, кто и остался в глубине острова, но что-то я в этом сомневаюсь. Выходит, люди пострашнее тигров, а, юноша?

Милош грустно усмехнулся. Он слышал о народце ростом с пиктов, только очень-очень смуглом, темнее саорийцев. Когда на остров приплыли первые лимерийские корабли, они застали здесь полудикие племена, которые питались фруктами, пасли коз и порой охотились. Из оружия у них имелись только копья и примитивные луки. Зачем понадобилось уничтожать совершенно неопасных для путешественников местных жителей – кто разберет? Очень скоро остров стал колонией Лимерии и удобным портом на пути от южных островов до северных берегов.

– О! А вот и наш дорогой капитан со своим лордиком, – О’Рейли радостно отсалютовал бокалом вошедшим, но в его голосе был яд. – Что же наш благородный Эдвард позабыл в столь отвратительном месте среди этого отребья?

– Желает почувствовать себя еще элегантнее, умнее и благороднее? – предположил Милош и приподнялся, поклоном приветствуя начальство.

– Вот Вы где, О’Рейли! Все Вас тянет в подобные забегаловки, а ведь я плачу Вам приличное жалование, – Фрэнсис О’Конор, тем не менее, опустился на лавку рядом с врачом и знаком подозвал подавальщика. Лорд Эдвард, брезгливо поморщившись, все-таки устроился рядом. Капитан уставился на Джона прозрачными серыми глазами и сообщил: – Сегодня вечером на малой площади будет занятное зрелище. Порка местных бунтовщиков. Говорят, здешние палачи используют необычные плетки. Вам как медику должно быть интересно. Пойдемте?

– Мне как медику интересно узнавать о новых способах лечения, а не умерщвления плоти, – довольно жестко ответил судовой врач, а Милош про себя отметил, что надо бы разузнать о причинах столь свободного поведения старшего друга.

– Вы ведь когда-то работали тюремным врачом на Шинни, – искренне удивился капитан.

– Не поверите, господин О’Конор, но и там я старался лечить или как минимум не допускать ненужных страданий, – парировал Джон.

– Однако напомню Вам, дорогой доктор, – соизволил снизойти до беседы лорд Эдвард, – что смысл наказания преступников как раз и заключен в этих самых страданиях.

– Я врач и ничего не смыслю в судебной системе, в приговорах и наказаниях, – развел руками Джон. С лордом он говорил куда мягче, чем с капитаном, и все же Милоша порадовало упрямство в его умных глазах. – Я просто исполняю свой долг и поневоле сострадаю тем, с кем имею дело. Издержки профессии.

– Полно Вам! – гримаса брезгливости на лице аристократа сменилась отеческой снисходительностью, хотя он был в два раза моложе своего собеседника. – Кому-то, вероятно, и можно сострадать, но это же трусливые бунтовщики! Вы ведь жили на Шинни, Вы знаете об этих ленивых голодранцах, которые только и умеют, что прятаться в лесах и горах да бить из-за угла.

– Вы правы, – очень спокойно ответил О’Рейли, но Милошу от этого спокойствия стало не по себе. – Вы правы, я жил на Шинни. В отличие от Вас, мой лорд. Я видел казнь бунтовщиков однажды, как раз тогда, когда работал тюремным врачом в Дерри.

– Расскажите, – в ледяных глазах капитана блеснул огонек живого любопытства. – У нас еще с полчаса свободного времени в запасе.

– Прошу прощения, господин О’Конор, но мой рассказ займет куда меньше времени, – грустно улыбнулся врач. – Однако сделаю все, что в моих силах! Итак, то ли семь, то ли восемь... да, совершенно точно, восемь лет назад доблестные лимерийцы захватили в плен двух опасных мятежников. Они воевали на стороне нереев, однако у одного из них была какая-то ничтожная доля нерейской крови, а второй и вовсе пришел с материка, из Ромалии или из Грюнланда. Как и полагается тюремному врачу, я осмотрел обоих при выходе из камер и последовал за ними до места казни. Помню, было ясное зимнее утро... Толпа запрудила всю площадь перед эшафотом... И один из бунтовщиков, лет сорока, светловолосый и веселый, улыбнулся этой толпе, помахал руками, закованными в кандалы... Конечно, если это можно так назвать... Сказал, что он всю жизнь мечтал побеседовать разом со столь многочисленной аудиторией... Дословно не помню, но он поблагодарил всех зрителей за внимание и попросил прощения за то, что им рано пришлось покинуть свои постели, хотя и не в его власти назначать время казни. Потом второй поднял руки, приветствуя людей. Вот он поднял буквально. Знаете, меня как врача очень интересуют подобные заключенные. При невысоком росте этот человек обладал потрясающей, просто чудовищной силой. Духа, в том числе. Они оба говорили с народом до тех пор, пока их не заставили умолкнуть, и оба улыбались. По-разному, в очевидном соответствии со своими характерами, но улыбались. До последнего. Я, исполняя свои обязанности, осмотрел мятежников перед тем, как на них накинули петли. Вместе с палачом я стоял рядом с ними, я видел... видел все. И вот что я скажу, господа. Быть может, мне попались исключительные бунтовщики. Но за десятки лет медицинской практики я встретил не больше десятка столь мужественных смертей и столь искренних, не напоказ, улыбок. И, возможно, я ошибаюсь, но мужество даже самых заклятых врагов достойно... Нет, не сострадания, а уважения.

– Вы опасный человек, О’Рейли! – нервно рассмеялся лорд Эдвард. Капитан только хмыкнул. Похоже, он давно свыкся с нравом своего врача.

– Я честный человек, мой лорд, – Джон склонил голову и снова принял умный совиный вид. – Честность для медика – хорошее качество, поверьте мне. Вы оцените его, если мне доведется лечить Вас.

– Познавательно, – заметил Фрэнсис. – Благодарю Вас за историю, Джон. Пожалуй, тут есть над чем поразмыслить. И я признателен Вам за честность. Боюсь, однако, что мы должны поспешить, если не хотим пропустить порку!

– Джон, могу я попросить Вас об одолжении? – тихо спросил Милош, как только капитан и его друг покинули трактир.

– Да, конечно, юноша... О, Святое Око, Милош, ты не подхватил часом местную лихорадку? У тебя руки дрожат!

– Нет, не подхватил. Пожалуйста, пойдемте отсюда к морю. Мне надо поговорить с Вами.

– Постой-ка, мальчик. Это не связано ли с...

– Пожалуйста.

Пылающий диск медленно опускался в волны, окрашивая море в золото и багрянец. Ветер крепчал, и соленые брызги долетали до лиц спутников, хотя они брели по камням довольно далеко от воды. Наконец, Милош опустился на огромный валун, а врач устроился рядом и с тревогой заглянул в лицо юноши.

– Ты знал тех двоих, – не вопрос, а утверждение.

– Да, – глухо ответил фён. – Тех двоих и... Джон, там был третий. Я понимаю, почему Вы не обмолвились о нем. Исчезновение этой нежити поставило в тупик не только врачей, но и всех магов в округе.

– Верно. Там был третий, – кивнул врач. Ласково сжал в своих широких мягких руках влажную от пота ладонь матроса и произнес: – Ты хочешь знать подробности их казни. Но я не уверен, что сегодня нужно рассказывать тебе все. Я сам с содроганием вспоминаю то время, когда сопровождал осужденных на эшафот. Каково же тебе, если то были небезразличные тебе люди?

– Да, Вы правы, но...

– Но о главном я тебе скажу. Я не солгал, когда говорил о мужестве и улыбках. Да, под конец я отметил у обоих учащенное сердцебиение, но и только. Думаю, причина в том, что они умирали за самое важное дело в своей жизни. И еще в том, что умирали вместе. Милош, ты ведь знаешь, перед казнью часто исполняют последнее желание осужденных. Они пожелали обнять друг друга в последний раз. Думаю... Думаю, легче уходить, когда чувствуешь поддержку лучшего друга, а они, несомненно, были лучшими друзьями. Я даже... Милош, я взял на себя смелость и убедил могильщиков, что бунтовщики не стоят лишних усилий. Их похоронили в одной могиле. Я лично завернул их в один саван. Я ведь не ошибся?

– Не ошиблись, Джон, – Милош сумел ответить ровным тоном. – Семнадцать лет они были любовниками и даже гораздо больше, чем любовниками.

– Вот оно что, – врач улыбнулся светло и печально. – То-то мне так тепло стало рядом с ними на помосте... И... Я вроде бы не склонен к сентиментальности, но перед тем, как покинуть Дерри, я принес цветы на могилу. Охапку белой сирени... А теперь о третьем. Ты все верно сказал, юноша. Он просто... исчез. Мы нашли только одежду на полу. Маг утверждал, что нежить не могла вырваться на волю, но тогда что с ним стало? Все они глазам своим не верили, а я... Видишь ли, когда я помогал вынимать тела из петель, я заметил в светлых волосах кожаный шнурок. Тот самый, что видел на лбу третьего. Я никому не сообщил о нем и оставил себе. Как напоминание о дне, когда я повстречал этих удивительных людей.

– Этот шнурок остался в Иггдрисе? – губы плохо слушались, но все-таки фён справился и сказал.

– Нет, – медленно проговорил врач. Его руки вмиг похолодели. Одной он по-прежнему держал кисть своего собеседника, а второй порылся во внутреннем кармане и достал оттуда маленький бархатный мешочек. Развязал его и протянул юноше узкую кожаную полоску. Милош взял ее...

… и море хлынуло из глаз. Море было повсюду, море затопило душу и стало сутью мира, а чайки плакали пронзительно и надрывно, а ветер трепал черные локоны молодого лекаря и светлые с проседью пряди судового врача.

– Мальчик мой, – Джон крепко прижимал к себе юношу, гладил дрожащие плечи и шептал ничего не значащую ерунду, ведь все равно в такие минуты ничто не имеет значения.

– Джон, как много Вы сделали, – наконец, вымолвил сквозь всхлипывания Милош. – Если бы Вы только знали, как много Вы сделали.

– Это они много сделали, – покачал головой О’Рейли. – Смею надеяться, что в тот день я получил от них маленький кусочек мужества. Ты видишь, я подчиняюсь приказам капитана и соблюдаю правила приличия с нашим лордиком. Но я стараюсь как можно меньше кланяться без повода и позволяю себе роскошь честности. Не всегда, но намного чаще, чем до встречи с ними.

– Вижу и восхищаюсь, – улыбнулся сквозь слезы фён. – Откровенность за откровенность. Те двое были моими учителями, наставниками, старшими друзьями. А третий... Рашид был моим дедушкой.

Юноша повязал на лоб шнурок, прихватывая вечно лезущие в глаза локоны, легко вскочил на ноги и подал руку немолодому врачу. Они, не сговариваясь, спустились к морю и встретили долетевшую до колен волну. Солнце давно закатилось за горизонт, и высокий звездный купол простерся над головами лекарей. Чайки все еще плакали, но сердце Милоша билось счастливо и спокойно.

====== Глава 8. Саид. Оттепель ======

Строчки немилосердно расплывались перед глазами. Зося тряхнула головой, прогоняя туман. Всего три письма осталось. Под боком шевельнулось сонное и теплое. Командир перевела взгляд с бумаги на сына, который читал рядом с ней и задремал тут же, уткнувшись носом в пожелтевшие листы. Черные кудряшки забавно обрамляли чистое молодое лицо, и женщина поневоле вспомнила, что совсем недавно этот юноша был маленьким свертком, сопевшим у нее на руках. Тогда под его глазами еще не залегали глубокие тени, а сейчас... Даже выносливый лучник порядком вымотался за две недели, проведенные в заснеженных лесах неподалеку от четырех деревень, где сочувствовали фёнам.

Как и опасался в свое время Раджи, приятель барона Баумгартена Теодор все-таки начал наступление на авторитет подпольной армии. И начал, разумеется, не с поисков отряда Мариуша, который действовал на территории его владений, а с крестьян. Две недели его вооруженные люди были на постое в деревнях, и ни сами жители, ни бойцы понятия не имели, чем закончится эта акция устрашения. На тот крайний случай, если пришлось бы давать открытый бой, Мариуш запросил подкрепление у командира, и Арджуна отправился к нему на выручку со своими лучшими лучниками. По счастью, крестьяне отделались привычным хамством господ, дурной показательной поркой двоих мужиков, которые, кстати, фёнам не доверяли, и бессмысленными обысками.

Зося подозревала, что сына утомил не столько холод – а морозы ударили крепкие, трескучие, редкие даже для предгорий Грюнланда, – сколько безнаказанность вояк Теодора. Умом тень понимал, что всех они не спасут, и порка – не самый плохой исход, но пылкому Саиду гораздо тяжелее давалось это осознание, чем спокойному Али и рассудительному Милошу.

Командира же тревожила прежде всего перспектива потерять с таким трудом завоеванное доверие жителей. А сейчас перед ней и вовсе был нелегкий выбор.

Компрометирующие письма барона Баумгартена они с Раджи добывали с расчетом на будущее. Ценная вещь, негоже расходовать по пустякам. Они ждали подходящего момента, сначала вдвоем, а после – она одна. И вот дождалась. Аж сразу двух поводов. И который важнее? Выдвигать требования сразу по двум направлениям Зося посчитала слишком опасным, посоветовалась с товарищами, и те согласились.

Итак, вариант первый: барон Баумгартен мог бы поставлять им сведения о планах Теодора, предупреждать о визитах в деревни и, не исключено, даже оказывать влияние на своего приятеля в пользу фёнов. И вроде бы выглядело это требование симпатично, но оно означало, что придется сдать себя Фридриху с потрохами. Сам он еще летом не верил в опасность и даже вообще в самый факт существования подпольной армии. Вряд ли что-то изменилось с тех пор.

Вариант второй: судя по слухам, которые доставили Детям их доверенные лица в Йотунштадте, в последнее время в ордене Милосердного Пламени внезапно наметились милосердные тенденции. Весной служители съезжались на всеобщий собор, а у Фридриха среди них имелись один родственник и один друг детства. Следовательно, он мог бы повлиять на обоих и, опять же, поставлять фёнам какие-то закрытые сведения. Результат непредсказуем, эффективность сомнительна, но... То было действие на уровне всей страны, а не кусочка приграничного княжества, и раскрывать свое подлинное имя вовсе не обязательно.

Утром Зося планировала обсудить с товарищами оба варианта и послать гонцов с запросами в два других отряда. А на сон грядущий она взялась перечитать собственно компрометирующие письма, чтобы лучше представить себе барона и его реакцию на каждое из требований.

Под видом ромалийской аристократки Лючии Зося две недели прожила в замке Фридриха, ежедневно общалась с ним, его женой Амалией и дочерью Камиллой, а в последние дни – и с сыном Георгом. Но запомнила она постыдно мало для подпольщицы с более чем двадцатилетним стажем. Вернее... Она запомнила Раджи, который жил там же и, назвавшись лекарем Ибрахимом, действительно на совесть лечил барона.

Встречи за столом, прогулки по саду, беседы вечерами у камина – и все на глазах у других, все сплошь притворство, редкие взгляды, случайные касания. Объятия и поцелуи урывками, наспех, между мужем и женой – будто украденные. Мягкий шелк черных локонов, в единственном глазу цвета гречишного меда столько нежности, что хватило бы на целое княжество, юношеская дерзость прикосновений, мужская надежная сила его рук... Рук, остывших много месяцев назад.

Вдова помнила Раджи. А командир подпольной армии «Фён» обязана была помнить барона Баумгартена. Не вышло, так что ж – восстановит впечатления по письмам.

– Мама! – сиплый спросонья голос Саида оторвал ее от очередного романтического пассажа.

– Ты чего? Спи давай, – с улыбкой ответила женщина и не глядя взъерошила кудряшки сына.

– Ты тоже. Пораньше проснемся и вместе дочитаем.

– Три письма осталось. А ты посмотришь завтра, – попробовала договориться Зося, хотя уже почуяла знакомую сталь в интонациях Саида. Сталь, которую все трое братьев унаследовали от Раджи.

– Мама, – юноша решительно забрал бумаги из рук своего командира и мягко, но настойчиво уложил ее. Укрыл одеялом и рукой.

Зося обреченно вздохнула. Третий командир армии сдавала позиции позорно быстрее, чем второй и первый. Чтоб она так вот хоть раз уложила Раджи? Да скорее бы горы рухнули! Нет, он не ругался, не повышал на нее голос, не спорил, лишь змеей выскальзывал из ее объятий. Зато первый, Кахал, умудрялся посылать в откровенно непристойные путешествия своего любовника, хотя Горан при желании мог бы скрутить его одной рукой.

Откуда в ней эта слабость? Не женская, не материнская, странная, безымянная. Или просто Саид сильный? За троих. Зося повернулась и довольно устроила голову на плече сына, который снова спал так безмятежно, будто и не просыпался вовсе. Молодость! Если повезет, весной она получит весточку от Али, а Милош... Пусть не боги, но ветра сберегут его и в бурю, и в штиль.

Строчка вилась за строчкой, слова льнули друг к другу, манили своих собратьев, кружили, парили, звенели. За последние шесть лет он написал и спел, должно быть, больше, чем за всю предыдущую жизнь. А причина – да вот же, в двух шагах, стоит руку протянуть. И он протянет, когда закончит балладу, а тот, второй, отложит в сторону Огненную Книгу и листы, испещренные рунами, цифрами, таинственными символами.

– Эрвин, позволишь отвлечь тебя на минуту? – привычный шелест вплелся в строку и подсказал образ. Менестрель поднял руку, мол, сейчас, допишу – и поговорим.

– Да? – Эрвин поставил точку и устроился рядом с Шаломом. Рядом, но не касаясь. Ни в коем случае. Мечтательной хаотичной натуре поэта в первые месяцы нелегко было подстроиться под строгий, хоть и невидимый посторонним, распорядок чародея, но он справился.

– Шалом, я всего лишь дотронулся до тебя! – возмущается Эрвин. – Даже между просто знакомыми такое допустимо!

– Между просто знакомыми – верно, допустимо, – к шелесту добавляется хищный клекот. – Но когда ты прикасаешься ко мне, и мы одни, для меня – это знак близости. А мы хотим закончить работу, не отвлекаясь, не так ли?

– Ты же читаешь знаки и владеешь некоторыми из них, – искренне удивляется менестрель. – Неужели тебе неподвластен этот знак?

– Был бы, – кивает Шалом. – Но я не хочу повелевать знаками, связанными с тобой.