Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 61 страниц)

Председатель вдруг сменил гнев на милость и одобрительно улыбнулся.

– Ну и отлично! Я, конечно, не могу одобрить, что ты начал такую важную для народного хозяйства работу в личных целях, с орхидеей, а не с картошкой или фасолью. Ну да понимаю, не без влияния прошлого твоей... – председатель осекся под тяжелым взглядом Милоша, пожевал губами, махнул рукой и договорил: – В общем, возьмись-ка вместе со своей кафедрой за необходимые для народа культуры. Добейтесь значительного увеличения урожайности или, к примеру, получите из одного другое. Из ячменя пшеницу...

– Над выведением сортов с заданными качествами мы трудимся, – откашлявшись, ответил Милош. – А что касается превращений, то пока мы ограничимся перекрестным опылением близких растений и продолжим прививать яблони... Если Совет не против. Наука спешки не терпит.

– Ну что, тишь да гладь закончились, – ближе к концу перерыва сказал Саид братьям, Марчелло и Марии.

Доклад Милоша прошел относительно мирно. Марчелло, представитель заводского совета и еще несколько человек яростно поспорили по поводу стимуляции работников на производстве. В проекте малого Совета предлагали систему премий за переработки и выполненные планы, Марчелло утверждал, что одна лишь материальная заинтересованность повредит делу, и без личной увлеченности – никуда. В результате пошли на компромисс, но Марчелло и его сторонники во время перерыва плавали по коридорам черными злыми тучами. Однако понимали: главные споры впереди.

К компании подошел Отто. Он не участвовал в заседаниях и явился сейчас с улицы.

– Так, ребята, все готово, – вполголоса сообщил он друзьям. – Мы будем по первому зову. Мария, все в силе?

– Да, если что, я подам сигнал.

– Ну... Удачи нам! – Отто бодро кивнул друзьям, тряхнул рыжими космами и был таков.

После того, как Совет обсудил динамику бытовой преступности, перешли к тюремщикам, и Али в который раз за последнее время откровенно загрустил. Через два дня после памятного суда тихо скончался Михель, и в тюрьме появился новый комендант. Образованный, вежливый, приветливый, он и сейчас, с трибуны, производил весьма приятное впечатление. Но Али скучал по Михелю.

– Что скажешь нам, товарищ, по поводу позавчерашнего? – спросил у коменданта председатель.

– С позволения Совета, об этом доложит мой подчиненный, товарищ Али, как опытный сотрудник тюрьмы. Я занимаю пост коменданта всего ничего, а он, я уверен, ответит на все ваши вопросы.

Али вдохнул, выдохнул и взошел на трибуну. Сколько раз доводилось выступать публично, а до сих пор не привык.

– Товарищ, как же так! Ты работаешь в тюрьме Блюменштадта чуть ли не с первых месяцев Республики – и допустил вопиющее неповиновение заключенных!

– А я с ними согласен, – улыбнулся Али. – Рассказываю для тех товарищей, которые прибыли в Блюменштадт сегодня и еще не слышали сплетен. Есть некий заключенный, не буду называть его имени, которого временно перевели в нашу тюрьму. Третьего дня его хотели вернуть в прежнее место заключения, где его наверняка либо убьют, либо изувечат тамошние паханы. Заключенные нашей тюрьмы не пропустили конвой в камеру и не позволили его забрать. Там он по сей день и сидит – и я надеюсь, что до конца положенного срока никуда не выйдет.

В зале зашептались, а кое-кто заговорил в полный голос.

– Ти-и-и-хо! Ти-ши-на! – председатель в очередной раз загремел спасительным колокольчиком. – Если есть вопросы к товарищу Али, по одному, по руке!

– Ты что же такое говоришь, а? – возмущенно выдохнул незнакомый Али молодой человек. – Ты соглашаешься с безобразиями, которые творят эти твои... воры, убийцы?

– Не беспокойся, они уже отбывают срок за совершенные ими преступления, – примирительно ответила Али. – Этого достаточно, и не стоит их оскорблять. А помимо этого они – люди. Более того, как видно, люди искренние, неравнодушные, готовые прийти на помощь ближнему. Некоторые из них – старожилы тюрьмы, они попали в Медок еще тогда, когда там были общие камеры, битком набитые всеми без разбора: мелкими воришками, матерыми уголовниками, пацанами, которые обсчитали своего мастера на пару медяков. Женщины, мужчины, дети, все вместе. И наши старожилы прекрасно помнят, как уголовники у них на глазах убивали неугодных людей. Я бы не назвал самоотверженную помощь ближнему безобразием.

Волшебный колокольчик председателя пытался поддерживать порядок в зале, но обсуждение все равно вышло, мягко говоря, бурным. Али слушал, отвечал, слушал, слушал и совершенно по-детски радовался тому, как много у него сторонников. Теперь, после широкой огласки дела, седого бородача просто не посмеют вернуть в лагерь. И пора было бы перейти к самому позорному лагерю, но тут кто-то догадался выкрикнуть:

– Поди ж ты, как товарищ Али со своими заключенными носится! И такие они у него, и добрые, и хорошие... А что мы про тюрьмы знаем? Коли мужикам баб не хватает, так они другими мужиками не брезгуют! Может, потому товарищ Али так с ними задружился, что ему шибко понравилось, а?

Испугаться Али успел. Что-либо предпринять – нет.

Марчелло перемахнул через два ряда, выволок незадачливого оратора в проход и приложил мордой об пол. Поднял за шиворот, собирался бухнуть еще раз – но его оттащили в сторону.

Не дожидаясь колокольчика ошарашенного председателя, от дверей рванули два охранника. Один поднял парня, прижал к окровавленному носу платок и повел прочь. Другой крепко стиснул за плечо Марчелло и что-то зашептал ему, явно успокаивая.

У председателя наконец-то прорезался голос.

– Да вы с ума посходили! Товарищ Марчелло, ты что творишь?! Ты на заседании Совета! Ты вот эти бумаги, о правилах проведения Совета, читал?!

– Бумаги, говоришь? – усмехнулся Марчелло. – Бумаги, бумаги, у нас повсюду бумаги! Прикрываемся бумажными правилами, распоряжениями, постановлениями... Как последние трусы. Ты ждешь, что ради твоей бумажки я позволю оскорблять моего мужчину?

– Ты за это после Совета хулиганку получишь! Охолонешь пару деньков в тюрьме твоего... мужчины.

– В Пиранской тюрьме я сидел, в Блюменштадтской – еще нет. Прекрасно! Возвращаемся к дискуссии?

По пути на трибуну Саид не удержался и сгреб Али в охапку. Они это сделали! Они все дружно добились не только закрытия конкретного лагеря, но и полного запрета на создание подобных лагерей.

– Давай, последний рывок, братишка, – шепнул Али.

– Повеселимся, – хохотнул Саид и взошел на трибуну.

Хотя им было вовсе не до смеха.

Через два дня после того, как Марчелло попытались отравить, Саида сняли с поста главы ЧК. Сделал это малый Совет, который созвал экстренное совещание. Саиду выразили недоверие в связи с тем, что он перестал справляться со своей работой. Да-да, конечно, и людей в коммуне он спас, и заговор раскрыл... Только вот раскрывает, раскрывает, но не предотвращает. Марчелло спас по чистой случайности, а Республика лишена труда видного ученого!

Сняли Саида, правда, с перевесом в три голоса. Из них один принадлежал Анджею. И он, и Марта уже знали, о чем говорил на лекции Марчелло, увидели намеки на себя... Анджея и Марту арестовали спустя три дня. Обвинили в контрреволюционной деятельности.

Однако новому главе на Совете отчитываться было попросту не о чем, поэтому на трибуну и вышел Саид.

Десять лет подряд он делился с товарищами достижениями и провалами ЧК. Советовался, спорил, просил, предлагал. И сегодня не отступил от привычки, хотя с каждым словом ему все больше казалось, что это не беседа, а доклад.

– Товарищ Саид, так чего, успел ты нарыть, кто Марчелло травил-то?

– За два дня? Шутите? – Саид отвесил саорийский поклон в сторону нового главы ЧК. – Это нынешний мой начальник раскручивать будет, меня и в рядовых-то в другое дело пихнули.

– Да вы что там себе в ЧК думаете? – возмутилась высокая видная женщина, представитель заводского совета. – Если человек с самого начала вел такое сложное дело, как его можно туда не взять уже рядовым?

– Вел безуспешно, – развел руками новый глава ЧК.

– Два дня! Ты сам-то за два дня успешно сумеешь?

Отлично. Просто великолепно. Завязалась перепалка. Саид не торопился покидать трибуну, при этом стоял на ней с самым скромным видом, мол, я тут мимо проходил.

– Разрешите? – он вскинул руку аккурат после колокольчика председателя. – Как чекист чекисту, – Саид еще раз поклонился начальнику и загадочно подмигнул. – Доказательств нет, зато есть кое-какие мыслишки. Ну сам посуди. На малом Совете в день, когда травили Марчелло, почти все разругались просто вдрызг. Я что-то там вякнул, что буду категорически против платы за доносы. Марта и Анджей вякали намного больше, но все в рамках закона, есть свидетели. В тот же день исчезает рукопись Марчелло, а меня сняли бы в любом случае, выжил, не выжил, повод есть. После того, как меня спихнули, тут же арестовывают Марту и Анджея под совершенно надуманным предлогом, якобы они что-то там пропагандируют, хотя они просто высказывали свое мнение.

– Просто высказывали? Подобные мнения упоминал на своей лекции Марчелло, свобода, частная собственность! Уж не за это ли его хотели убрать? Мы отрабатываем версию...

– … отрабатываете версию на основе нескольких слов?

– Товарищ Саид, ты не хуже меня знаешь, что я не имею права даже перед Советом раскрывать все детали следствия.

– То же мне, тайна за семью печатями, – фыркнул Саид. – Оплаченный донос. Пока ты платишь неофициально, но, если сегодня примут закон...

Глава ЧК пожал плечами с самым невозмутимым видом. Умный, не полез в бочку. А жаль.

– Откуда ты знаешь, что платят? – праведно возмутился из зала мелкий начальник в ЧК.

А этот – дурак. Саид расплылся в самой счастливой улыбке:

– Слушай, я больше десяти лет руководил ЧК. Думаешь, пропустил бы доносчика?

Все участники заседания беспокойно загудели. Прозвучало два бездоказательных мнения, оба – от глав ЧК, бывшего и нынешнего. Еще какие-то мутные платные доносы и намеки... Пока председатель молчит вместе со своим колокольчиком, надо бы намекнуть пояснее.

– А как насчет чиновников, которым тоже досталось в рукописи Марчелло? Троих старых фёнов убрали чиновники. Интересно, кто бы мог отравить четвертого? У меня все, – Саид поклонился бурлившему, будто горный поток, собранию и спустился в зал.

Тут же, вне очереди, потребовали обсудить платные доносы и уже через четверть часа отклонили этот закон.

Гораздо дольше обсуждали тот самый проект по ужесточению мер против контры, которым когда-то грозился председатель малого Совета. В Республике действительно были контрреволюционные настроения, каких не помнили с самого ее зарождения. В основном – безобидные речи, даже не призывы. Серьезные, с жертвами, заговоры пересчитывались по пальцам обеих рук.

А люди за десять лет привыкли к безопасности, покою... Может, и впрямь хорошо бы пожестче прищучивать за крамольные высказывания? Раньше чекисты ограничивались беседами, предупреждениями – не мало ли?

Саид, Милош, Али, Марчелло, Мария и компания самых надежных соратников справлялись в дискуссии своими силами, покуда хватало аргументов, покуда их вообще слышали. Но другие, напуганные тревожными предчувствиями, все сильнее склонялись к тому, чтобы проголосовать за проект, видно, не до конца понимая, что однажды их собственные речи назовут крамолой.

– Пора, – шепнул Саид Марии.

Милош и Марчелло вскочили одновременно, прикрывая своими широкими спинами подругу, а заодно повторяя по десятому разу аргументы: о том, что нельзя бросать за решетку за личные мнения, какими бы контрреволюционными они ни казались, иначе скоро в тюрьму угодит полстраны...

– Свобода слова! Свобода слова! – дружный задорный крик не одного десятка глоток раздался под окнами здания Совета.

– Свободу фёнам! Свободу фёнам! – вторило им со стороны университета.

– Анджей! Марта! Анджей! Марта! – донеслось откуда-то слева.

Участники заседания кинулись к окнам.

Вся площадь внизу была запружена людьми. Молодые военные, строгие, подтянутые, в зеленой форме, выстроились красивой колонной под предводительством Арджуны и Отто. Рядом с ними пестро и празднично толпились студенты, которые размахивали яркими плакатами в поддержку арестованных. А позади это разудалой юности махали букетиками цветов неравнодушные горожане Блюменштадта.

– Что это? – как-то невпопад ляпнул председатель.

– Народ. От имени которого мы тут вроде как заседаем, – честно ответил Али.

– Арджуна, это была подстава! – Саид, вернувшийся в Ясень позже всех, ввалился в дом с ворохом возмущений и надаренных по дороге вкусностей.

– Ты считаешь, что кричалка «Главный чекист Саид» вышла недостаточно поэтичной?

– Я считаю, что я уже размечтался отдохнуть от своей должности, а вы меня вернули! Разрушили все мечты о спокойной старости...

Толпа победителей, которые не пропустили аж два закона и добились освобождения пусть бывших, но все-таки товарищей, на кухне не помещалась и высыпала в сад. Развесили оставшиеся со дня рождения Вивьен бумажные фонарики, развели огонь в очаге и со зверскими лицами набросились на еду.

– Вы же понимаете, мы просто застали их врасплох, – сказал Марчелло, безжалостно вклинившись в радостное чавканье. – Восстание было крестьянским, здесь банально не практиковали такие формы борьбы, как открытые массовые выступления. В Пиране поначалу они тоже действовали, а потом власти нашли на нас управу.

Сразу несколько человек огрызнулись:

– Ты зануда, профессор!

– Дай спокойно поесть, мы и без тебя знаем, что это не вечно, – немного невнятно пробурчал Саид.

– За два дня в камере обдумаешь и выдашь нам план, – предложил Милош.

– В промежутках между просвещением заключенных, – добавил Али и потерся щекой о плечо любовника.

Мария покачала головой, снисходительно поглядела на товарищей и тихонько вздохнула:

– Когда уже вернутся ваши женщины...

Маленькая птичка, сделанная из прутьев и тонкой кожи, взмыла вверх с порывом ветра, а потом послушно вернулась на веревочке и легла на раскрытые ладони.

– Вы же придумали другую форму, – удивилась Зося, которая только что поднялась на заснеженный утес.

– Эта форма тоже пригодится, – ответила Хельга и сделала пометку на пергаменте. – Только не нам. Но мы с Артуром не можем сделать здесь то, что хотим, вот и развлекаемся. Меняем форму и площадь крыльев, корпус, смотрим, как ведут себе модели в разную погоду. Вдруг в будущем пригодится?

– Прячь свои записи, руки, вон, совсем красные.

– Ты лучше меня умеешь, с небес на землю!

Зося забрала у дочки птицу, привязала ее к ближайшему хилому деревцу и притянула Хельгу к себе.

– Нет, погоди, сначала руки тебе разотру, потом в варежки спрячешь.

И Хельга не возражала. У нее выходило забавное движение, исключительно вперед. С каждым годом она училась быть не только женой, но и ребенком.

– Я не вижу там ни духов, ни богов, – прошептала Хельга. Она окончательно свернулась в клубок в объятиях мамы и любовалась волшебным северным небом. Глубокое, дремотное, зимой оно примеряло дивные изумрудные наряды. Будто зеленая поземка стелилась по звездным лугам. – Там пусто и наверняка холодно. Почему нас манит туда?

– На этом утесе тоже было бы пусто и холодно, если бы здесь не было тебя, – фыркнула Зося. – А если серьезно... Человека в принципе куда-то тянет. Туда, где он сумеет стать больше себя самого. А когда перед ним нечто глубокое, бездонное, как небо или море, то ему кажется, что выплескиваться за свои пределы можно бесконечно.

– Но иногда хочется вплеснуться обратно в свою ракушку. Мама, это так странно... Я жила в трех разных странах, в трех семьях. И я всегда уходила без сожаления, оставляя за спиной то, что звала когда-то домом. А сейчас у меня впервые появилась мысль: я хочу домой и я точно знаю, где этот дом.

– Дом тоже больше тебя, но лишь самую малость. Дом – это твои стены, в которых ты не одна. Как же ты будешь стремиться в небо, если у тебя не будет стен? Это уже будешь не ты.

Зося отвязала веревочку, отпустила птицу, и ее крылья вновь затрепетали на ветру, собирая крошечные звездочки-снежинки.

За годы существования Республики чего только ни повидали крыши Блюменштадта.

Фонари на конопляном масле освещали главные улицы, а по праздникам и городской парк, разноцветные бумажные фонарики сообщали о том, в чьем дворе нынче свадьба или день рождения, факелы как символ угасающей огненной веры сопровождали усопших к месту последнего упокоения, а золотое мерцание сердце-цвета означало, что наконец-то наступила весна.

Небо не отставало от земли и засыпало крыши своими дарами. Щедро, бесплатно и абсолютно безо всякого повода в синих полях зацветали звезды, а на исходе лета падали вниз, чтобы обернуться желаниями счастливчиков. Два-три раза в год по вечерам распускались огненные цветы фейерверка, а днем время от времени особо шустрый воздушный змей вырывался из чьих-то рук и носился над городом ехидной пестрой тряпочкой.

Определенно, на крышах скучать не приходилось.

Нынче утром внезапный дождик рассердил горожан, которые боялись, что их лишат нового диковинного зрелища. Но к полудню распогодилось, и весь большой, прекрасный, разросшийся за десять лет Город Цветов глубоко вздохнул, будто огромный тысячеглазый зверь. И каждый глаз этого изумленного зверя следил за тем, как в небо поднимается воздушный шар с подвешенной внизу корзиной.

В первый день испытания корзина была пуста, но люди перешептывались, со страхом и предвкушением обсуждая, когда же хоть одно живое существо впервые взлетит над землей.

– То есть у них вместо птицы полетел тюлень? – пробормотала Мира, стоявшая на крыше Ясеня вместе со всей своей семьей.

– Птицы и так летают, змеюш! – ответил Радко, привычно дергая длинные косы сестры. – А тюлени – нет. Где справедливость? Правильно, вот справедливость.

– Может быть, мы с Арджуной однажды полетим, – мечтательно прошептала Вивьен. – Арджуна никогда не пойдет, зато сумеет подняться в воздух. Правда, здорово?

А Шамиль ничего не говорил. Он, затаив дыхание, следил за летящим шаром и пытался унять пустившееся вскачь сердце. Его, как и отца, очаровывали паруса и крылья, как и мама, он любил мечтать, но в то же время мысли о путешествиях и дальних краях необъяснимо пугали его, будто великаны, которые грозились растоптать хрупкий домик его семьи.

Чуть в стороне от старших внуков стояла Зося и не спускала с рук младшую внучку, изрядно подросшую за прошедший год. Впрочем, Лейла никуда и не рвалась. Она тыкала пальчиком в небо и восторженно пищала:

– Баба, а, а!

– Шар, – подтвердила Зося и осторожно потрогала светлые волосы малышки. До сих пор не верила. Это на фоне-то остальной чернявой компании!

– Ав, ав! – честно попыталась повторить Лейла.

Увы, «ав» путешественников не дождался. Как и «мяу». Зося с грустью взглянула вниз, на корни ясеня, у которых нашли свой последний дом две старых пушистых няньки. Посмотрела дальше, за городскую стену... Вздрогнула и подозвала к себе Милоша.

– Сынок, что это? Мне кажется, или сердце-цвета стало меньше?

– Не кажется, мама, – покачал головой Милош. – И Саид, и все мы сто раз перепроверили: это не вредительство, не воровство. Погода этой весной балует, и тепло, и дождей вдоволь, а он... как будто угасает.

Хельга с привычной дотошностью проверяла каждую мелочь, каждое крепление. Нет, все же дотошнее, чем обычно. Сегодня они с Артуром полетят вдвоем, и от ее внимательности зависит жизнь любимого человека.

Первые три раза воздушный шар, сделанный из холста и бумаги, взлетал с пустой корзиной. Они же с Артуром следили с земли, как он движется, как реагирует на порывы ветра, насколько устойчивая корзина, ровно ли горит пламя, нагревающее воздух внутри. Затем они улучшили конструкцию корзины и отправили в путешествие двух умных, спокойных служебных собак, которых рекомендовал Радко. Собаки благополучно вернулись на землю и на редкость спокойно облаяли чокнутого художника и его супругу.

– А могли бы вообще порвать на мелкую тряпочку, – философски заметил Радко, рыком успокоил обеих псин и угостил их лакомством.

В городе и за его пределами уже справедливо шушукались, когда же над землей поднимутся люди. Да и сами ошалевшие от счастья изобретатели жаждали поскорее очутиться в воздухе.

Сегодня они решились на пробный полет, о котором не знал никто из родни. Лишь несколько помощников, друзей семьи, обещали присмотреть за супругами снизу, а после поделиться своими наблюдениями.

– На долгий полет столько топлива не хватит, – сокрушался Артур, в последний раз критически осматривая содержимое корзины. – А больше этот шарик не поднимет.

– Давай решать проблемы по мере их поступления, – утешила мужа Хельга. – Пока что далеко мы лететь и не собираемся.

Артур шагнул к жене и с силой привлек к себе, смял ее тонкую талию своими неутомимым руками художника, изобретателя, любовника... Единство рук и мыслей – вот чем был ее любимый. Хельга засмотрелась в его светлые глаза с неизменными искорками безумия. Артур был ниже ее, а с годами становился слабее. Тот вихрь, в котором он жил, вернее, которым он жил, не оставлял времени на правильное питание, здоровый сон, размеренное чередование работы и отдыха. Она следила за мужем, как могла, но тот все равно перекусывал на бегу или просыпался среди ночи, чтобы набросать рисунок или чертеж. Забавная полнота мопса сменилась неуклюжим тюленьим жирком, Артура все чаще мучила одышка...

… но они полетят, и там, в бескрайней синеве, эти трудности просто потеряют смысл.

И пусть Артур ниже нее и не сможет поднять на руки. Зато ее любимый, самый сильный из мужчин, в чьих руках она чувствовала себя драгоценной хрупкой льдинкой, поднимет ее в небо.

– Летим? – шепнул Артур в приоткрытые губы жены.

– Летим, – таинственным, только для двоих, шепотом, ответила Хельга.

Вспыхнуло пламя, наполняя шар живительным теплом. Корзинка качнулась, вздрогнула – и оторвалась от земли.

Травы, деревья, поля сердце-цвета остались внизу, сливаясь в один широкий холст, покрытый зелеными и золотыми мазками. Чары и златомельницы приветствовали двух безумцев своими крыльями, горделиво и немного завистливо. Они-то не могли взмыть под облака.

Влажная от волнения, крепкая рука Артура легла поверх сухой, спокойной ладони Хельги.

– Тебе совсем не страшно? Ты как будто дома, а не в крошечной корзинке между небом и землей.

– Зато шар над нами большой.

И они действительно были дома.

Вдвоем, влюбленные, опьяненные друг другом и свободой, сбывшейся мечтой, сказкой, вдруг ворвавшейся в быль со всей бесцеремонностью настоящего волшебства. Их дом, поля, леса, башенки и крыши Блюменштадта, любимые, дорогие люди, их творения и чертежи будущих проектов – их дом ждал внизу, приветливо улыбался изгибами дорог и лентой реки: я с вами, дети, и верю в ваши силы. Налетаетесь в холодной вышине – и возвращайтесь к теплому очагу.

– Мы смогли, – Хельга обернулась к мужу, и покой пропал куда-то, сбежал из глаз вместе с непрошеными слезинками. – Наш шар, наша пузатая птичка... наш ребенок, любимый. Он должен быть похож на отца.

– Наш ребенок, – повторил Артур, и светлые глаза его засияли ярче солнца, до которого было подать рукой.

… Внезапно налетевший мощный порыв ветра обнял супругов, прижавшихся друг к другу, коснулся пламени и перекинул его на оболочку шара. Холстина ярко вспыхнула, и белые птицы, нарисованные на синем поле, безмолвно вскрикнув на прощание, исчезли в огне...

Зося стояла у распахнутой двери сарая, где хранились каркасы крылатых птиц, неудачные первые корзины, полуобгоревшие остатки последней... Стояла и не смела войти. Своей собственной боли она уже не чувствовала. Ни боли, ни застрявшего в горле вопля, ни замерзших в глазах слез. Лишь царапалась где-то в голове странная мысль: она впервые поняла своего свекра, Рашида, который потерял младшего сына. Она же потеряла дочь.

А он... Он, Артур, потерял все. Жену, подругу, соратницу, свет своей жизни и самый ее смысл. Те, кто поверхностно знал художника и изобретателя, полагали, будто он дышит своей работой. Наивные. Все свои самые вдохновенные картины, самые талантливые проекты он осуществил тогда, когда у него появилась Хельга.

Хельга погибла. По словам Милоша, она ушла мгновенно, когда корзина рухнула на землю. Не страдала, не мучилась, даже не понимала, что умирает.

Артур вывихнул ногу и сломал руку. А теперь все боялись, что сломается он сам.

Он ускользнул с поминок и сидел у остатков корзины, такой же почерневший, нескладный, как куча ненужного хлама. Казалось, он даже не заметил Зосю, вообще не замечал ничего вокруг.

– Артур, – тихо позвала Зося. Нет ответа. Она вошла в сарай, присела рядом с ним и осторожно тронула пальцы руки, взятой в лубки. Ледяные. – Артур, тебе не обязательно отвечать. Просто послушай.

– Я убил твою дочь, Зося, – глухой пустой голос прошелестел будто бы из склепа.

– Слушай, – настойчиво, жестко повторила ведьма. – Я не знала свою маму. Она умерла, давая мне жизнь, а мой отец потерял свою любимую женщину. Как ты потерял Хельгу. Моей мамы нет, но есть я. У меня трое сыновей, четверо родных внуков и старшая внучка, родная по сердцу. У меня была неродная по крови, но столь же любимая дочь. У Хельги не могло быть детей, но вот это, то, чего вы достигли, вот это ваш ребенок. Который убил свою мать, так случается, Артур, так случилось и с моей мамой. Ты меня слышишь? – Зося мягко взяла в ладони серое, погасшее лицо солнечного художника. За полтора дня на нем прибавилось морщин, а в светлых нечесаных прядях обильно проступила седина. Тусклые глаза смотрели мимо, но где-то на самом дне черной бездны затеплился прежний огонек. – Мы не можем отменить смерть, мой хороший. Но мы можем продолжать то, что осталось от ушедших. Мы можем и даже обязаны продолжать жизнь. И попробуй еще хоть раз вякнуть, что ты виноват в гибели Хельги! Вы же были половинками друг друга, были и есть! Вы все решения принимали вместе и разбиться могли бы вместе! Но ты остался. Я не верю ни в богов, ни в судьбу, но раз уж ты остался – живи за двоих. И береги вашего с Хельгой ребенка.

Спи, сестренка.

Ты так прекрасна во сне, ты знаешь? Твои светлые волосы будто водопад, о котором ты рассказала нам, задыхаясь от восторга. Они струятся и переливаются, прохладные, серебристые, как твоя северная краса. Твоя кожа снежная, нежная, спокойная. Ни румянца, ни тревог. Ты улыбаешься. Ты исполнила свою заветную мечту и полетела беспечной бумажной птичкой.

Ты любила эту деревянную птичку, возьми же в свои ледяные руки, пусть она согреет тебя, сестренка. Вдвоем вам не будет одиноко. Ты всегда хотела летать.

Что тебе снится, сестренка? Перед тобой лежит весь мир. Седые морские волны, изумрудное пламя в небе, пушистые шапки гор и хрустальный иней на тонких ветках. Наша маленькая северная девочка, ты возвращаешься в свой заснеженный лес, где тихо, льдисто и светло.

Спи, наша милая Белоснежка.

Прости, что не сберегли тебя, сестренка.

Но мы постараемся уберечь от отчаяния твоего любимого принца.

Прощай.

И даже в краю

наползающей тьмы,

за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы – память,

Мы – память.

Мы —

звездная память друг друга.

Роберт Рождественский

Комментарий к Глава 17. Бумажные крылья Музыкальная тема главы: романс «Качели» (http://pleer.com/tracks/11237370yuXF).

Музыкальная тема Хельги и братьев: К. Орбакайте, «Эхо любви» (http://pleer.com/tracks/4849269gyH9).

====== Глава 18. Пена ======

Толпа <...> в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе.

А.С. Пушкин. Из письма П.А. Вяземскому

Накануне отъезда назначили распродажу оставшейся мебели и всякой всячины, которую решили не брать с собой в Казань. То-то радость была для соседок и кумушек, судачивших столько лет об Ульяновых, но так и не имевших возможности переступить порог их дома <...>

Кумушки и мечтать не смели о том, что спустя сто с лишним лет, в 90-е годы XX столетия, все сплетни и слухи, распускавшиеся ими, вдруг выплеснут на телеэкраны, на страницы пухлых монографий, популярных брошюр, журналов и газет...

В. Логинов. Владимир Ленин. Выбор пути

В их залах прокуренных – волки

Пинают людей, как собак.

А после те самые волки

Усядутся в черные «Волги»,

Закурят вирджинский табак.

И дач государственных охра

Укроет посадских светил,

И будет мордастая ВОХРа

Следить, чтоб никто не следил.

Александр Галич

Старики уходили.

Тихо, незаметно угасали те, кто еще помнил жизнь в королевском Блюменштадте: важных купцов, расшитые золотом жреческие одеяния, костры, виселицы, попрошаек на базаре. Те, кто помнил прежнюю деревню, и как барин отдавал в уплату карточного долга несколько крепостных, разбивая семью, и как прохаживались по горбатым от работы спинам тяжелые плети. Умирали мелкие чиновники, которые, как Михель, застали обе эпохи.

Уходили старые революционеры. Одни естественно, в силу прожитых лет. Другие, подорвав здоровье в подполье или во время восстания, сдавались нахлынувшим не по возрасту болезням. Третьи, как Анджей и Марта, устав от напряженной, неприкаянной даже в мирное время жизни, выбирали себе тихий уголок, рожали детей и наглухо запирали все ставни в доме.

Трое, не выдержав то ли сладковатого, гнилого запаха перемен, то ли повседневных невзгод, покончили с собой. Повесилась подруга Ядвиги, одна из первых «Красных платков». Говорили, что из-за несчастной любви. Застрелился бывший подчиненный Мариуша, который уехал в Озерный край и там разругался и со старыми товарищами, и с молодыми чиновниками. Повесился бывший соратник Хорька, от чего, конечно, все просто пришли в ужас. Вольный брат и самоубийство не вязались между собой никак, но коллеги подтвердили: ходил в последние недели, как в воду опущенный. Если бы знали, что все настолько серьезно...

Старики теряли своих ближайших соратников, как физически, так и морально. Не все хотели сражаться десятки лет. Кроме того, одно дело – единожды вывести на площадь перед зданием Совета несколько сотен человек, и совсем другое – постоянно держать их в боевой готовности.

Зато сами они постоянно были готовы. Продумывали пути отступления для тех «врагов народа», которым точно не позволят жить в Республике, устраивали тайные склады оружия, базы для временных лагерей в лесах. Работали с теми, кто останется, решали, как же растить пшеницу при бешеных волках. И прикидывали: уже пора, или еще потрепыхаемся?

В один из таких вечеров, когда Зося и Арджуна готовили ужин, а заодно обсуждали, как незаметно проникнуть в арсенал и умыкнуть побольше ружей, сверху донесся условный сигнал. Не сразу сообразили, откуда идет звук, но постучали второй раз, и Зося с опаской полезла отпирать чердак.