Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 61 страниц)

– У нас с мамой есть план, – тут же откликнулся Радко.

К рассвету план обсудили в деталях, продумали, как подстраховаться, несколько раз обозвали Герду и Радко свихнувшимися волками, заобнимали Зосю и ее компанию, уже от Зоси выслушали все, что она думала о невестке и старшем внуке – и только тогда с чистой совестью завалились на пару часов поспать.

Ночью перед судом Саид спал как убитый. Буквально заставил себя. Свое выступление он продумал накануне, а к утру должен был как следует набраться сил. Он догадывался, что, если товарищи в принципе попытаются устроить побег, то проще всего выкрасть его по дороге в здание суда или на обратном пути. А значит, стоит им помочь, а не зевать на ходу.

В зале зрители заняли не только каждую лавку, но и каждую ступеньку. Вместе с тем Саид отметил, что охраны было больше обычного. Что вообще творится, кто еще, кроме него, арестован?

– Внимание! Внимание, товарищи! Начинаем заседание суда, попрошу тишины! – звеня вездесущим колокольчиком, попросил секретарь.

– Извините, погодите, товарищи! Тут вот, – растерянно проговорил один из охранников и пропустил впереди себя Герду и Радко. – Оружия нет, обыскали! В свидетели просятся...

Саид аккуратно захлопнул челюсть. Он всякого ожидал – но явиться вдвоем, без оружия, буквально в пасть к врагу? Однако глупостью ни его жена, ни сын не страдали. Оставалось ловить малейшие намеки.

– В свидетели? – судья недоверчиво нахмурился, но потом посмотрел на зрителей и милостиво махнул рукой. Ну да, если он струсит перед женщиной и парнем, то грош ему цена в глазах людей. И ему, и всей власти. О том, что оба были вервольфами, знали немногие, но кто знал, тот наверняка прикинул: до полнолуния еще далеко.

Когда обвинитель сообщил, в чем, собственно, состоит преступление бывшего главного чекиста, Саид подивился стремительным переменам. По уголовной статье его судили за растление малолетней дочери, но теперь появились некие «моральные особенности», несовместимые с высокими постами, например, в ЧК, армии, Совете, других структурах... И перед публикой начали обрисовывать общий моральный облик бывшего главного чекиста, с тем, чтобы подвести к самому вопиющему.

Свидетелей обвинения было искренне жаль. Они краснели, бледнели и прятали глаза, силясь объяснить, почему вдруг объятия и невинные поцелуи отца и сына приняли за свидетельство интимной связи. Четвертый из них кое-как проблеял эпизод у реки, и Саид не выдержал. Заржал.

– Обвиняемый, не мешайте ходу заседания! У вас имеются какие-то возражения или вопросы к свидетелю?

– А как же, – Саид встал и ласково обратился к мужчине, который на горе свое собирался порыбачить в тот день на речке и решил подзаработать нехитрым доносом. – Скажи, пожалуйста, тебе известно, как выглядит сношение двух мужчин?

– Э-э-э... Ну, как бы... Да.

– Тогда опиши вкратце, что происходит между двумя мужчинами во время полового акта.

– Это недопустимый вопрос! Мы в суде, а не в борделе! – воскликнул обвинитель.

– Я тебя умоляю, дорогой товарищ, – Саид зло выделил последние два слова. – Не оскорбляй бордель. Не в каждом борделе считают себя в праве лезть в личную жизнь и вульгарно обсасывать ее подробности, как делаете это вы, в лучших традициях старых святош!

– Значит, вы признаете, что личная жизнь у вас с сыном все же была? – уточнил судья.

– Личная жизнь – это все то, что касается человека, его родных и друзей, и то, куда порядочный человек не сунется. А если увидит ненароком нечто, для него не предназначенное, то из деликатности отвернется. Пока в отношениях близких людей не происходит ничего противозаконного, посторонним там делать нечего.

– Странно, что это говорите вы, Саид, – иронично улыбнулся обвинитель. – Вы же фён, вы были все как одна семья, открытые, честные друг с другом. Что изменилось? Бывшие фёны вдруг посчитали себя эдакой аристократией, у них появились секреты от товарищей и товарищеского суда?

– Как же ты надоел со своим «выканьем», – вздохнул Саид. – Хочешь знать, в чем разница? Хотите знать? – а это уже всем зрителям в зале. Под одобрительные кивки и шепотки он продолжил: – Когда мы были маленькой армией и после, когда взяли власть в Республике, мы пользовались определенными законами. Законы военного и мирного времени различались между собой, но суть их мы понимали одинаково: они помогают договориться в определенных ситуациях. Бой – это жесткая и жестокая штука, ребята, и если не действовать по приказу, то выйдет как в замке Баумгартенов. Мы потеряли лишних полтора десятка человека из-за разгильдяйства одной группы. В мирной жизни мы тоже опираемся на законы. Опираемся, понимаете? Это как... перила, которые помогают подняться по крутой лестнице. Как костыли для инвалида. А теперь представьте, что у нас повсюду перила и костыли. Мы разучимся ходить и мыслить самостоятельно, мы разучимся протягивать друг другу руки, ведь они заняты какими-то подпорками! Более того, мы начнем бояться друг друга, простых человеческих слов и прикосновений! А мы, фёны – мы не трусы. Мы не боялись говорить друг с другом без этих подпорок. Мы трудились над тем, чтобы услышать другого человека или донести до него свою мысль, чтобы чувствовать, куда можно ступить, а где нас уже не ждут. Это – основание для искренности и открытости! Близость, которая предоставляет свободу, дарит тепло, не порабощая. А вы... товарищеский суд, обвинения, свидетели... Товарищ, господин обвинитель, и помыслить не в состоянии, чтобы опуститься до такой низости, как это судилище.

– Как много высоких слов, чтобы спрятать суть – противные природе отношения с собственным ребенком.

– Да спросите уже самого ребенка! – крикнул кто-то из зала.

– Пожалуйста! – великодушно разрешил судья.

Саид посмотрел на Радко, затем на Герду. В глазах обоих он заметил азартный хищный огонек.

– Ребенок хотел бы напомнить суду, что он год как не ребенок, – заговорил Радко, холодно глядя на судью и обвинителя. – Я совершеннолетний, и наши с отцом отношения – попросту не ваше дело.

– Не наше дело? Радко, скажи, а почему бы тебе не заявить громко и четко: нет, мой отец не домогался до меня! Но ты этого не говоришь. Следовательно, факт противной природе связи имел место быть?

– Природе противно есть обратным голове местом, – фыркнул Радко.

«Обратным». Почудилось? Саид подобрался, ожидая чего угодно...

… вот только суд чего угодно не предполагал.

Обращение Герды во время штурма Шварцбурга мало кто заметил. Люди резали друг друга, отовсюду лезли мертвяки некроманта и иллюзии Шалома. Кому сдался волк, тащивший какого-то рыцаря по двору?

Огромный черный волк прыгнул на стол судьи и аккуратно сжал зубастые челюсти у него на шее.

– Не стрелять! Оружие на пол! Вот сюда! – скомандовал Саид.

Клыки серого волка вкусно лязгнули, разбивая цепи на его руках.

– Пушистик, как эффектно! – не удержался, поцеловал жену в теплый мохнатый нос. Улыбнулся зрителям: – Спокойно, товарищи! Все сидим на своих местах, и никому не откусят голову. Я пройду по рядам, соберу все огнестрелы, и мы тихо-мирно покинем вас. Ах, да, напоследок! Уж добейтесь как-нибудь отмены этих «моральных оснований». Не то в следующий раз под суд попадет кто-нибудь, кто пожал руку товарища не по уставу.

– Обалдеть, ребята! Как это здорово – внепланово покататься на волках! – Саид смеялся, балагурил и тискал разом жену и троих детей. Его мама, братья, племянники и друзья терпеливо ждали своей очереди. – Как вы пронесли туда кровь? Вас же обыскивали!

– Хлеб с кровью, – светло улыбаясь, объяснила Герда.

– Ага. Ну да. А чью кровь брали-то?

– Мою, сынок, – развела руками Зося. – Она проверенная. А я теперь с чистой совестью могу звать ваше мохнатое семейство кровопийцами!

Первый восторг, граничивший с истерикой, постепенно схлынул. Подпольщики собрались вокруг костра, молча, будто через силу глотая куски, съели ужин и стали решать главное: когда и как уходить.

Куда – знали давно. В Волчьи Клыки, поближе к вервольфам. Оборотни во многом казались им чужими, но такой союз был явно лучше, чем полное одиночество.

– Ребята, мои хорошие, мы еще вернемся, – утешала Зося самых печальных. – Поймите, если мы останемся в подполье здесь и сейчас, у нас уйдет много сил на безопасность, на простейшее выживание, а Республике мы не поможем. Люди хотят покоя, они еще не видят как следует той опасности, что несут новые недособственники в лице чиновников. Массово они не примут нашу сторону, а мы потеряем тех немногих верных союзников, что у нас есть. Мы уйдем в горы, обживемся, перезимуем, устроим там как можно больше наших друзей, которых преследуют здесь. Не торопясь, проанализируем наш опыт, поймем, как действовать в новых условиях. Да наши дети подрастут, в конце концов! И мы вернемся. Пусть не все, пусть лишь самые молодые и полные сил. Но мы не позволим угаснуть сопротивлению и не позволим нашей Республике покорно встать на колени.

– И мы не уходим совсем, – поддержала любовницу Марлен. – Только подумайте! Здесь остаются все научные разработки Милоша и Камиллы, оранжереи, поля, сады... Сердце-цвет угасает, но мы будем верить, что не потухнет совсем. Остаются водопроводы, чары, дороги, все, что вместе спроектировали Артур и... Хельга, а Петра помогала строить. Картины Артура и Вивьен спрятаны в Блюменштадте, но однажды их снова увидят! Портрет Горана висит во дворце культуры и, полагаю, точно никуда не денется. В библиотеке на полках стоят работы Марчелло, и по истории, и по диалогическому обучению, мы уже подпольно издали и распространяем его последний труд. Зося и Герда уже изменили систему здравоохранения. Саид, Али, Арджуна, Отто, Мариуш, Мария уже основательно перетряхнули все силовые и карательные структуры, и прежние страшные казни, бесчеловечное отношение к заключенным, издевательства в армии в полной мере не вернутся никогда. Вы добились запрета лагерей, ребята, это очень, очень много! Мы остаемся... если не физически, то в наших делах.

– Марлен, ты вся в свою племянницу, – заметил Милош. – Скромно умолчала о себе и о том, что почему-то намного реже в семьях бьют женщин и детей, чаще спокойно относятся к разводам и вообще представляют себе, что такое «свобода воли».

Усталые, серые лица светлели одно за другим. Только Шамиль неловко ковырял веточкой костер и плотно сжимал губы.

– Милый? – Камилла осторожно тронула сына за руку.

– Еще кое-что остается, – тихо сказал Шамиль. – Могилы Хельги и дедушки Богдана, наш Ясень... Что с ним сделают? А под ясенем спят Баська и Фенрир.

– Под ясенем ушли Эрвин и Шалом, под Шварцбургом осталась могила Хорька, – подхватил вслед за братом Радко.

– Это грустно, – согласилась Вивьен. – Очень грустно. А в Пиране – моя мама, мама Марчелло. Их могилы там, но они – с нами.

– И мы вернемся! – упрямо тряхнула косами Мира. – Мы обязательно, непременно вернемся.

Ах, что же решить! И бессонный поэт

Философом был до утра.

У звезд и осла попросил он совет,

Меж делом прибил комара.

Измучился весь и с последней совой

Уснул на кусачей траве.

… Ты что тут разлегся?! А, леший с тобой!

Похмелье замучило? Пей.

Продрал он глаза и увидел кувшин,

И ямочек розовый смех,

И рухнул поэт с философских вершин

В молочный целительный снег.

И арфу настроил, как выпил до дна,

И пел для хозяйских детей,

О том, как на мельнице плещет вода

И к павшим летит соловей,

О том, как надежен клинок у бедра,

Когда на коне рядом друг,

И лен вместо шелка совсем не беда

В объятиях любящих рук.

И что бы ни встретил чудной виршеплет

За свой легкомысленный век,

Он в славе и бедности равно поет,

Поет о тебе, человек.

Последний ехидный перелив арфы стих, и Марлен бережно опустила ее на шкуры. Виновато улыбнулась своим слушателям-волкам:

– Я начала сочинять эту песню давным-давно, когда еще не знала фёнов. На моей родине нечасто встретишь представителей других племен... Вот и осталось в конце привычное «человек». Но я имела в виду всех нас: людей, вервольфов, эльфов, гномов, пиктов... Сколько еще нас на земле!

– Много непонятных слов, – покачал головой суровый, но любопытный молодой оборотень. – И совсем непонятно, почему надо петь о человеке.

– Не то чтобы надо, – арфистка взлохматила свои волосы и для храбрости выпила местный травяной напиток. Потому что если уж отважился проглотить эту вонючую гадость, то все остальное тебе точно нипочем. – Я могу спеть о чем угодно. О море, скалах, деревьях, тюленях. Но, если бы я не знала других людей, я не видела бы скалы и море такими. Если бы я не слушала море вместе с моей любимой женщиной, или племянницей, или друзьями, море было бы в моих глазах иным. Человеку нужен человек. Мы нужны друг другу. Это я хотела сказать.

– Ты – человек. Мы – вервольфы, – мудро улыбнулся старый волк. – Мы давно здесь. Мы не против вас, живите рядом. Но мы можем одни.

– Вы надеетесь прожить одни, – горячо возразила Марлен. – Но мир меняется! Еще пятьдесят лет назад, – она пять раз сжала и разжала пальцы, потому что счет у людей и вервольфов разнился, – совсем недавно Волчьи Клыки слыли непроходимыми горами. А мы пришли к вам. У нас есть ружья, взрывчатка, крюки, знания. Мимо вас недавно проплывал корабль, а раньше эти моря пугали путешественников. Вы не сможете прятаться вечно – да и нужно ли?

Судя по хмурым лицам, вервольфы не разделяли энтузиазма своей гостьи.

Али, заглянувший в дом на середине баллады, пришел Марлен на помощь.

– Я вас понимаю. Вервольфы и фёны немного похожи. Вы долго жили в горах одни, мы жили намного меньше, но тоже почти одни. Я вырос в маленьком мире Фёна, мне было в нем хорошо и спокойно. А после я уехал учиться в большой город. Он очень большой, один из самых больших городов севера. Я поселился в той части города, где моими соседями были воры, мошенники, пьяницы, просто очень бедные люди. Первое время было страшно, я ничего не понимал. Я замерзал без родных, друзей, вдали от моего привычного мира. Но потом разглядел в этом городе прекрасных людей. А сколько всего вам расскажет Милош! О, – Али удивленно посмотрел на запыхавшегося, взволнованного старшего брата, который ворвался в дом вместе с порывом осеннего ветра. – Легок на помине!

– Вы не поверите. Там... К берегу подходит корабль! Я не вижу на нем флага, но, судя по конструкции, он из Лимерии или с Шинни.

И вервольфы, и новые их соседи, все, кто был на побережье, подались к морю. Они увидели, как на ветру заполоскался белый флаг, знак добрых намерений для большинства стран севера. Милош поспешно соорудил из подручных тряпок два сигнальных флажка и показал, где бросить якорь, чтобы корабль не сел на мель. Кажется, прошла целая вечность до того мгновения, когда с борта на воду спустилась лодка.

– Сынок, меня зрение подводит, или там и правда одни рыжие? – спросила Зося у Милоша.

– Правда, мама. Возможно... возможно, это нереи...

Вдруг Милош, позабыв о студеной осенней воде, позабыв обо всем на свете, бросился бежать прямо по мелководью. Навстречу ему выпрыгнул из лодки мужчина, из рыжей бороды которого вился дымок то ли от самокрутки, то ли от трубки.

– Это он? – Шамиль, очарованный красавцем-кораблем, все же опасливо прижался к маме.

– Да, милый, это папин друг, Шеннон, – с той же смесью восхищения и тревоги в голосе ответила сыну Камилла.

Обоих разом обнял, успокаивая, Марчелло.

– Пусть Милош сегодня порадуется, а вот завтра – завтра мы начнем его ревновать.

И завтра настало, непогожее, северное, ветреное. Оно щерилось на мир крепкими Волчьими Клыками и бросало вызов отчаянным и отважным.

Ведьма Фёна вместе со своей любимой, детьми, внуками и друзьями взошла на палубу нерейской шхуны. Нет, они не собирались покидать Волчью бухту, ведь они обещали вернуться в Республику.

Но ветер, который через неделю-другую расправит паруса, этот ветер надежно свяжет Республику, Волчьи Клыки, Шинни, зарождающееся сопротивление в Иггдрисе и кто знает, сколько еще свобод и революций.

====== Эпилог ======

Мы думаем, что, чтобы Галеано жил, один из нас должен умереть.

И для того чтобы эта незваная гостья, именуемая смертью, осталась довольной, на место Галеано мы подставим другое имя, и так Галеано останется жить, а смерть вместо жизни унесет с собой только имя, буквы, лишенные всякого смысла, без собственной истории, без жизни.

<...>

И смерть уйдет, обманутая индейцем, боевое имя которого было Галеано, и он опять будет ходить по этим камням, которые сложены на его могиле, и будет учить всех, кто этого захочет, основным азам сапатизма, а именно – не продаваться, не сдаваться, не опускать рук.

Субкоманданте Маркос. Между светом и тенью

Белый неуклюжий медвежонок рыкнул протестующе, а потом тихо опустил голову на перебинтованные лапы и уснул.

– Спи, маленький, спи, все хорошо, – Юна погладила малыша по взъерошенной шерстке, поцеловала теплое ушко и вышла из ветеринарного отсека.

Внезапное падение экспериментального спутника в Алмазный океан едва не стоило жизни нескольким десяткам белых медведей, тюленей и прочей крупной северной живности. К счастью, исследовательское судно «Аурора Бореалис» оказалось неподалеку, и они спасли если не всех, то большую часть животных. Одним оказали помощь на месте, других везли на большую землю.

От самой Юны, студентки-второкурсницы, толку больше не было. Животными займутся опытные врачи, а девушка надеялась выпросить у научного руководителя двух-трехдневный отпуск. Объяснить бы еще самой себе, зачем...

– Не думай слишком много, морщины набегут раньше времени!

А научрук тут как тут.

– Твои морщины тебя только красят, – парировала девушка и показала седовласому профессору язык. – Слушай... А можно я возьму одну из птичек и поживу пару дней в Волчьей бухте? Я сверялась с картой, домик сейчас свободен...

– Мятку я тебе не дам. Самому надо. А с Чернышом договаривайся.

Юна благодарно чмокнула научрука в щеку, услышала краем уха что-то ворчливое про очаровательных белокурых студенток и побежала в птичий отсек.

Мятка и Черныш заслуженно отдыхали, отключенные от питания. Юна провела носом по бирюзовой обшивке большой, сурово оснащенной птицы, которая и впрямь пахла мятой, а потом нажала кнопку запуска на мелком юрком птахе.

– Черныш! Полетим в Волчью бухту? Я поживу в домике, а ты будешь делать, что захочешь! Полетаешь, поспишь, погоняешь тюленей. М? Согласен?

– Чер-р-рныш согласен, – металлически промурлыкала птица. – Спать. Гонять тюленей. Игр-р-рать с Юной.

– Ты же мой славный!

Горячий шоколад давно остыл, а Юна к нему не притронулась. Она отключила почти все электричество, оставила только питание для Черныша и тепло. Тонкостенный дом вмиг выстудило бы, если бы его грела старинная печь.

А жаль, что нельзя... Ей бы хотелось вернуться на много, много лет назад...

Перед отплытием она спросила у Ника, что бы ей почитать из его любимых исторических периодов, а Ник, честная душа, и скинул ей раннюю историю сопротивления севера.

Фён. Три буквы. Три звука. Короткое слово. Сколько всего оно перевернуло в ее душе?

Разумеется, Юна и прежде знала об этом этапе всемирного сопротивления. Как-никак, самое начало! Но в школе она учила основные имена, даты, события, достижения, не вникая в детали. Ох, что же ты натворил, Ник?

Текст, стилизованный под старые рукописи, погас и свернулся в книгу. Юна задула свечу, накинула шубку и вышла в морозную ночь. Над головой неторопливо переливалось полярное сияние.

Ветер взметнул белый столб снега и понес его к морю, скованному серыми льдами. Говорят...

Говорят, что в самые глухие ночи к огоньку одинокого путника спускается Белая Ведьма. Молчит, глядит, не мигая, в рыжую пляску костра. Глядит, глядит, и зыбкие тени струятся тонким мужским силуэтом. Пляшет Белая Ведьма, пляшет Черный Змей, а наутро находят на стылых угольях мертвого путника с сердцем, разорвавшимся от тоски.

Что с тобой стало, Белая Ведьма?

Темный силуэт маленького исследовательского самолета на фоне изумрудного неба Юна заметила не сразу. А когда увидела, кто спрыгнул на землю и бежит к ней, лишь махнув пилоту рукой на прощание, позабыла свою смертную тоску и помчалась, врезалась, окопалась в крепких объятиях.

– Ник! Ник, как ты узнал?

– Я – историк! У меня нюх, – выразительно повел смуглым носом с орлиной горбинкой, защекотал ее лицо черными кудрями. – Нюх на исторические факты. Ты здесь, а у меня для тебя – сюрприз!

– Сначала накормлю тебя, медвежонок, – Юна вцепилась в лапу в толстой перчатке и потащила любимого в дом.

– Почему с руками голыми по морозу скачешь? Непорядок!

В заботливом тепле домика оба скинули шубы, шапки, перчатки и прочий северный инвентарь. Упали на серебристую шкуру возле очага и долго, очень долго целовались.

– Какой сюрприз? – деловито спросила Юна сквозь попытку отдышаться.

– Читала?

– Читала, читала! Ты своим Фёном насквозь меня отравил!

– Вот, – Ник ткнул пальцем нос девушки и вдруг превратился из влюбленного чернявого шалопая в серьезного молодого историка. – Нашли картины Вивьен. Те самые, которые считались утерянными. Не все, только три из пяти, а среди них – лебедь...

Опалесцирующий очаг поплыл перед глазами. Юна сглотнула невесть откуда взявшиеся слезы и спросила с мольбой:

– Неужели о них ничего неизвестно? Что с ними стало? Только гипотезы?

Ник встал, неодобрительно поглядел на кружку с остывшим шоколадом, выбрал на дисплее кофеварки два мокко и вернулся на шкуру.

– Скорее всего, Вивьен какое-то время жила в первой республике, есть же точно датированные ее картины. Шамиль написал свои основные философские труды на Шинни, но провел ли он там всю свою жизнь? О Радко и Мире нет никаких сведений, а вот первый микроскоп Лейла изобрела в Пиране. И все. Это младшее, последнее поколение Фёна. О старших остается только гадать...

– А Зося? Эта легенда про Белую Ведьму...

– Ну, с мистической легендой все ясно, а в то, что она еще лет тридцать командовала подпольными отрядами – в это верится с трудом. Когда Зося ушла в Клыки, ей было сильно за пятьдесят. С ее-то тяжелой жизнью, с тогдашней медициной – какие девяносто? Да еще верхом.

Юна аж зажмурилась. Специализация накрепко связывала ее с современностью, и она редко думала о том, какой короткой была когда-то человеческая жизнь. Девяносто лет – уже глубокая старость!

– А легенды? Не могли же десятки людей придумать себе беловолосую женщину, которая прекрасно стреляла и защищала людей от произвола бюрократов.

– Поверь историку: люди искренне верили раньше в совершенно невероятные вещи. Но что касается Зоси, то, мне кажется, кто-то другой мог взять ее имя. А что? Героиня, овеянная славой, она справедливая, сильная, добрая, люди ей верят.

– А в других источниках говорится, что и ее, и ее сыновей расстреляли, – Юна взяла под руку Ника, будто надеялась, что он вот-вот разнесет в пух и прах эту ложь.

– Вряд ли они попались бы все вчетвером. Тем более так: Зося и сыновья. Я допускаю, что Камилла не лезла в драки. Но Герда, Марлен, Марчелло? Кого-то одного могли расстрелять, – Ник взял в ладони лицо Юны и тихонько подул на ее пылающую кожу: – Ты волнуешься. Ты понимаешь?

– Они такие... такие... А сердце-цвет?

– Когда после всех этих взрывов ушла магия, наверняка и он потерял большую часть своей силы. Но есть целых два кандидата на роль его потомков, один у нас, другой – в Бланкатьерре. Оба относятся к близким таксонам и обладают сходными лекарственными свойствами.

За окном, зловеще чирикая, опустился на землю Черныш. Рубиновые глаза птицы заглянули дом, мигнули пару раз и растворились в снежном сумраке.

– Ты не жалеешь иногда, что та магия, которая была у них, исчезла? – робко спросила Юна и доверчиво прижалась щекой к сильному плечу.

– Какая-то исчезла... Но самая главная магия у нас осталась, – и Ник со всей серьезностью торжественно поцеловал девушку в губы. – Что моргаешь? Тебе не показалась, что вся история Фёна – это грандиозный любовный роман?

В пне спиленного под корень дерева нет и следа былого величия. В заколоченных наглухо окнах покосившегося дома не видно призраков света. Осень гоняет листву пополам с мусором по улицам Города Цветов. В соседнем дворе слышны голоса, пьяно распевающие некогда революционные песни.

Молодая женщина поднимается с колен, откидывает за спину длинные змеиные косы и обнимает своего спутника.

– Радко, мы вернулись... Неужели мы наконец-то вернулись?