Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 61 страниц)

Радко и Шамиль дружно заржали. Фенрир посмотрел на них и звонко завыл. Баська потянулась, широко зевнула и свернулась в клубок на одеяле, поближе к огню.

Вивьен хотела было, наконец, спросить, почему парни так веселятся, когда Мира говорит на языке саорийских сказок, но тут заметила кое-что более существенное и сказала:

– Шамиль, ты грустный. Что-то случилось?

– С чего ты взяла?

– Ты всегда улыбаешься, когда Баська потягивается. А сейчас ты засмеялся вместе с Радко, но потом замолчал.

– Значит, не показалось, – тихо произнес Радко. Растрепал крупные кудри брата, подмигнул ему: – Что такое? Или не нашего ума дело?

– Вашего, – еще тише ответил Шамиль. – Но я потом, ага? Кушать хочется. И еще, Мира, я так и не понял, где я неправильно карту прочитал...

– После, мой любопытный, все после! После волшебного супа нашей принцессы.

Сама виновница торжества, которая накануне вернулась вместе с Марчелло из Пирана, едва притронулась к еде. Рецепт чудесного седого саорийца из чайханы и впрямь оказался волшебным, но Вивьен больше радовалась иному.

Ало-розовый закат отражался в быстром течении реки, костер отбрасывал теплые блики на лица братьев и сестры, вокруг златомельниц ласково сияли поля сердце-цвета. Громче журчали и квакали лягушки, а вот нория, наоборот, смолкла. Закончилась вечерняя смена, и со стороны фабрики поплыло протяжное пение рабочих. Так знакомо, спокойно. Не то, что в Пиране.

А главное – спокойно, легко, понятно было здесь, рядом с родными. Да, какие-то маленькие детали мира обычных людей ускользали от Вивьен, но самое важное она понимала. Ей стало грустно, и она попросила помощи у Радко. Радко понял, что она успокоилась, уточнил, отпустил сестру, и они вместе пошли к котелку. Мира знает, что Вивьен любит кислицу, а Вивьен знает, что Мира любит супы и готова есть их на завтрак, обед и ужин. Они заметили, что Шамилю грустно, а Шамиль объяснил, когда попросит у них помощи. Все трое, Радко, Мира и Шамиль, могли бы дотемна играть в чекистов, читать карты, следы, находить ловушки и штабы контры, но их звери, Фенрир и Баська, уже старенькие, а Вивьен очень соскучилась по своим, поэтому игру закончили на закате. Все понятно: кому что нравится, и как организовать вылазку за город, чтобы все остались довольны.

Когда рабочие возвращаются домой с фабрики и поют, значит, в Республике покой. А два года назад случился неурожай, были бои на границе, по Республике прокатились волнения, и рабочие не пели. Наоборот, бастовали. Вивьен еще не разобралась с заводом, который работал на чарах, его запустили совсем недавно, но наверняка там действовал тот же принцип. Если человеку нравится работа – он поет, если не нравится – хмурится и выступает на митинге. Вивьен подрабатывала уже год, расписывала деревянные и глиняные игрушки. Она часто напевала смешные ярмарочные мелодии, когда работа спорилась.

В Пиране без Марчелло она бы запуталась непременно. Конечно, не везде. Ранним утром в пустой чайхане, на берегу старицы, в городском саду среди пышных драконовых деревьев или в тихой утренней библиотеке рядом с дедушкой Джордано ей было так же легко, спокойно. Она любила свою родину такой.

Но в других местах и ситуациях... А если все дело в ее отличии от обычных людей? Или нет?

– … помни, что настоящие карты и письма могут быть опасны. Скажем, бумагу пропитывают, кроме скрытых чернил, каким-нибудь ядом, и когда ты поднесешь ее к огню, яд начнет испаряться. Поэтому не забывай о маске и перчатках! – закончила подробное объяснение Мира.

– Змеюш, тебе хоть завтра в ЧК идти работать, – подмигнул сестре Радко и дернул ее за одну из двух длинных темных кос, действительно похожих на змей.

– Пока по возрасту не подхожу, – печально вздохнула девочка.

Над костром пронеслась крылатая тень. Баська лениво повела глазом в ту сторону, куда умчалась летучая мышь, и снова задремала. В последнее время кошка предпочитала охоте на живность охоту на оставленный без присмотра кусочек мяса.

– Послушайте, – нарушила молчание Вивьен. – Там все не так. Папа улыбался мне, когда мы с Марчелло пришли его навестить, а его руки и спина боялись. Его жена и дети тоже улыбались, но как будто куклы деревянные, которых я расписываю. Было много разных встреч, и я видела, как люди себя ведут. Не так. Марчелло разговаривал с профессором Алессандро. Красивый эльф... не такой красивый, как Арджуна, но тоже золотой. И Алессандро говорил, как хорошо стало в Пиране, какая у них конституция, как свободно и сыто живется людям. Да, Пиран богаче Блюменштадта. Марчелло согласился, что хорошо, а потом начал расспрашивать о колониях на юге. Алессандро быстро-быстро сказал, что скоро обязательно будет лучше, он улыбался, а глаза его врали. Я не понимаю! Мне трудно, больно дается ложь, но это я. А как обычные люди?

– Судя по книгам и по тому, что папа рассказывает о своей работе, есть люди, которым не больно, – ответил Радко. Сломал пополам сухую веточку, потом еще пополам и сунул ее в костер. – А мне... было бы больно врать близким.

– Обман – не всегда плохо... Правда? – спросил Шамиль, поочередно заглядывая в глаза родных. Вивьен сделала над собой усилие и не отвернулась. Братишка самый младший из них, ради него надо потерпеть.

– Правда, – осторожно сказала Мира, косясь при этом на старшего брата.

– И они даже не обманывали. Они берегли меня, ведь я еще маленький. Они бы сами рассказали потом, если бы я не услышал случайно.

Голос мальчика, очень тихий, ровный, почему-то напомнил Вивьен скулеж Фенрира, когда Радко и Герда обрабатывали его раненую лапку.

– Твои родители?

– Угу.

А ведь они догадывались. Наблюдательная Мира и ответственный Радко – наверняка. Даже она, Вивьен, хоть и с трудом порой разбиралась в тонкостях человеческих чувств, не могла не заметить. Ее родители, ее настоящие родители, Али и Марчелло, были вместе, даже разделенные столом, стеной, несколькими кварталами или днями пути. Герда и Саид буквально дышали друг другом. Хельга и Артур, такие разные, являлись ходячей иллюстрацией словосочетания «половинки единого целого».

У Шамиля была прекрасная семья. Внешне, пожалуй, самая нежная из всех семей, что жили в Ясене. Милош славился своим большим, добрым нравом, Камилла слыла главной аристократкой Блюменштадта, даром что почти все лето проводила на опытных полях, не чураясь ни земли, ни навоза. У них не повышали голоса, Шамиля ругали крайне редко и никогда не наказывали. Ссорились ли между собой Милош и Камилла? Если и да, то дети об этом ничего не знали. В отличие от. Ох, как же перепугалась однажды Вивьен, когда Марчелло кричал на Али, а тот молча бил тарелки!

И все-таки они догадывались. Теперь знали точно. Шамиль рассказал брату и сестрам историю своей семьи. Да, Милош и Камилла очень дорожили друг другом, обожали единственного сына, но в прошлом у каждого осталось то, что называют Великой Любовью.

– Это плохо? Что у твоих родителей брак скорее из уважения, чем от большой романтики? – спросил у брата Радко, как только Шамиль замолчал и подвинулся поближе к Баське. Таким тоном Радко расспрашивал ребят, которые притаскивали ему своих больных зверей.

– Плохо? Да ну... И не мне жаловаться, когда Вивьен приемная и только вернулась от родного отца. А Хельга вообще нежить, у них с Артуром детей нет.

– Нету? А как же птица? – протянула Мира, и парни почему-то опять прыснули.

– Птица? Как это? – удивилась Вивьен.

– Ты же знаешь, иногда о какой-то вещи говорят: это их детище, – объяснил Радко. – Как родители растят ребенка, заботливо, с любовью, так и создают некоторые предметы. Например, Артур и Хельга так работают над своей птицей.

– Поняла, – Вивьен кивнула старшему брату и повернулась к младшему. – Шамиль, тебе не плохо, но ты грустный.

– Уже не очень грустный, – Шамиль погладил Баську и снял с ветки ломтик поджаренного хлеба. Вслед за ним захрустела и остальная компания. Мальчик сжевал кусочек и тихо сказал: – У нас ведь все разные. Но мы же как-то вместе, у нас в Ясене хорошо и дружно. А если бы мама и папа не поженились и тосковали бы всю жизнь? Вот это было бы точно плохо.

– Ага, – подтвердил Радко. – В книгах рассказывается про великую всю из себя любовь, до гроба, верность, никому, кроме тебя... Пф! И чего? Сидят по углам, дуются, как мышь на крупу, страдают...

– … убивают соперников, кончают с собой, – подхватила Мира.

– Если себя убить, то потом ничего не будет, – покачала головой Вивьен. – Их самих не будет, дети не появятся. А у твоих родителей, Шамиль, появился ты.

– И это очень круто! – воскликнул Радко и крепко хлопнул брата по плечу.

– Тяв! – сонно добавил Фенрир.

Совсем стемнело. С реки полз холодный туман, но прятаться в шалаш ребята не спешили. Завернулись в одеяла, подсели поближе к костру, животным и друг другу. Радко играл на окарине тягучие, дрожащие мелодии, Фенрир подпевал ему, а Вивьен смотрела на звезды. Потом по рукам Шамиля и Миры пошла гитара, низкий ломкий голос Радко вторил высоким чистым голосам брата и сестры, а Вивьен по-прежнему смотрела на звезды.

На миг ей показалось, будто серебряные пылинки тоже вращаются, внимая переборам струн. Вот бы нарисовать однажды, как они танцуют.

Туман стал совсем густым. Ни костер, ни луна не позволяли видеть дальше, чем на десяток шагов, и Радко чутко вслушивался в ночь. Брат и сестры грелись в шалаше, Баська ушла к ним, а верный Фенрир, старый, но еще полный сил и отваги, спал под боком у хозяина, время от времени настороженно приподнимая умную морду. Сам Радко не уснул бы, даже если бы не вызвался дежурить первым.

Удивительно. Наконец-то, впервые за два месяца, они собрались привычной компанией. Не хватало маленькой Лейлы**, но сестренке еще расти и расти, прежде чем ей позволят выбираться с ними на природу.

Вместе. А Радко было так одиноко, как пела об этом его любимая окарина.

Несмотря на горячую привязанность друг к другу, каждый хранил свои секреты. Они росли вместе, по-настоящему, в обход всяких формальностей, родные, и каждый оставался самостоятельной, независимой личностью.

Но подобное случилось впервые. Когда Радко до дрожи хотел бы поделиться, спросить совета или просто напроситься на объятия. Хотел и не имел права.

Не имел права тревожить Вивьен, пусть она и старше на целый год. Не смел пугать Миру и Шамиля, потому что разница в четыре года и пять лет вдруг оказалась настоящей пропастью.

Как-то вдруг, неожиданно, внезапно Радко ощутил себя самым взрослым – и одиноким. И в то же время очень маленьким, крошечным под этими древними звездами, очень глупым и на самом-то деле бездушной эгоистичной сволочью.

Вспомнил глаза мамы. Такие теплые, пушистые, спокойные, как безмятежный туман над рекой, они мгновенно наполнились ужасной мукой. Мама не ругала его, не рычала, не плакала... Они даже побеседовать толком не успели. Приехали Марчелло и Вивьен. Позже из Озерного края вернулись папа, Милош, Али и Артур.

А мама кормила грудью трехмесячную Лейлу. Что если у мамы от переживаний молоко пропадет?!

Радко достал из мешочка на поясе деревянную фигурку – сказочного старика с пышной бородой. Игрушка была вырезана грубо, кое-где инструмент явно не слушался руки мастера. Дедушка Богдан в последние месяцы жизни совсем ничего не видел и прощальный подарок для каждого из правнуков резал вслепую. К счастью, успел узнать о беременности мамы и сделать игрушку для Лейлы, хотя саму Лейлу не дождался.

Живое, неровное, несовершенное дерево грело озябшие руки. Радко крепко сжал в ладони фигурку. Прошептал, спасаясь от одиночества и отвращения к самому себе:

– Дедушка.

– Моя девочка! – Саид потискал малышку за щечки, и та в ответ солнечно засмеялась. – Ты – моя девочка. Наконец-то – моя.

– А старшенькие не твои? – хохотнула Герда. – Мне их ветром надуло?

– Вряд ли ветром, – серьезно ответил чекист, подгребая к себе и жену. Для полного счастья. – У нас еще столько ветряков тогда не было.

– Не увиливай, свет мой, ты не Мира. Так и отчего же Лейла твоя?

– Вот именно, Мира! Мира – дедова внучка, хотя мама утверждает, что она еще хуже Раджи. Увиливает, подлизывается, хлопает ресницами, и это ей всего десять. Радко – твой сын и даже не спорь. Зубастый волчонок в тихом омуте. А на Лейлу посмотри, как она мне улыбается, как хохочет. Мо-я!

Герда хихикнула в кудряшки мужа, пряча за весельем тяжелый вздох.

Вернулся. Как в соседнем Озерном крае взбунтовались крепостные, как перешло княжество от Грюнланда к Республике, так и начали пропадать в новых землях, налаживая новую жизнь, Саид с братьями и другими товарищами. Саид едва не пропустил третьи роды жены, влетел в комнату, когда Лейла вовсю рвалась на волю. Потом снова уехал, не пробыв дома и недели.

Наконец-то, если верить доброй надежде, эта суета поутихла. Вернулся надолго, заобнимал старших, отпустил их с компанией за город и теперь вволю тешился с младшенькой. Темные глаза горели ярко-ярко, лихорадочно, умаялся поди, любый. Как потревожить?

А надо.

– Твоя Лейла, убедил. А мне бы с тобой о моем Радко посоветоваться, – прошептала Герда, лаская дыханием шею мужа.

– Радко? Натворил что? – удивленно спросил Саид. – Он же спокойный, послушный, вроде бы все... – осекся. Превратился из влюбленного дурного отца в думающего чекиста. – Послушный подросток. Хм. Давненько он не огрызался, не спорил... Ерунда какая-то, Герда! Что с ним?

– То-то и оно. Я тоже заметила. Решила, что он меня, беременную, бережет, тебя не беспокоит, зная, как ты устаешь. А все недоброе мстилось... Ну, не зазря.

Лейла уже потихоньку клевала носом. Саид осторожно уложил дочку в корзинку, невесомо погладил светлый пух на головке и потянул жену на веранду.

– Рассказывай, волчонок.

– Какое утро сегодня было... Теплой землей запахло, ласточки под крышей расщебетались... Ты знаешь, как я спелую весну чую. Я и надумала утром до Липок дойти, с Мартой вместе порукодельничать. Взяла Лейлу да ушла после завтрака. Сказала, что к обеду вернусь. Ну, старшие при деле. Мира укатила Арджуну на улицу, донимать со своими сыскными штучками, Радко соседка котенка подранного принесла. Ушли мы. А случилось прийти пораньше. Дома тихо, вроде никого, а я запах крови уловила, из учебной. Дверь закрыта была изнутри, а я же слышала, что там Радко, его кровь. Потребовала открыть. Подумала, что порезался случайно, прячется. А он... не случайно. Саид!

Герда крепко встряхнула за плечи страшно побледневшего мужа. Саид сжал в ответ ее руки, спросил, еле шевеля дрожащими губами:

– К-как? Как он, как ты?

– Да я что... Увидела, что не по венам на руках. Неопасно совсем, правда! Ругать побоялась, мало ли. Помогла перевязать, спросила. Ох, Саид, – Герда всхлипнула, с трудом удерживая в себе слезы. – Что в его головушке! Ты думаешь, почему он нам не перечит, когда его дружки частенько с родителями цапаются? Он не считает себя достойным нас! Говорил, что мы с тобой герои. В подполье были, Шварцбург вместе брали, Республику завоевывали. А он, мол, живет себе припеваючи на всем готовеньком, в свободной стране, почти в мирное время. Еще и профессию... Саид, он же всерьез хочет на медика учиться, ветеринаром стать. Не только соседских зверей лечить, но и служебных собак, и мелкую скотину. А летом на практику в сельскую коммуну просится, за крупным скотом ходить. И хочет он, и говорил мне: мирная работа! Ни опасностей, ни тревог. Он трусом себя считает по сравнению с нами. Вот, удумал сам себе доказать, что боли не боится... Время выбрал, чтобы меня и младших не было... Договорить не успели. А перед тем, как уйти к реке, он меня в сторонку отозвал и поклялся, что такого больше не сделает...

Теперь плакали оба. Тихо-тихо, будто робкий весенний дождик. Старые подпольщики, они не шарахались от ран и довольно цинично относились к виду крови даже самых близких людей. Но то, что творилось в душе их чудесного, ответственного, отзывчивого сына, до стыни в жилах пугало обоих.

– Не волнуйся, пушистик, – шептал Саид, покрывая нежными поцелуями лицо и ладони жены. – Тебе нельзя волноваться, ты Лейлу кормишь. А коли Радко поклялся тебе, то можешь быть спокойна, слово он держит. С остальным – справимся. Побеседуем с ним, успокоим его... ну, поругаю, ты уж не сердись, волчонок. Отругаю, пусть в следующий раз подвиги поумнее ищет, а не дурью мается. Но мы справимся! Это же мы, это же наше солнышко, наш сын...

– Справимся, – Герда просияла, возвращая улыбку мужу. – И то правда, будет уже сырость разводить. Скоро на крышу идти, еще переполошим всех.

Эссе, рефераты, отчеты, проекты и результаты исследований лежали на столе пятью внушительными горками. Горка эссе за прошедший час уменьшилась... бы, если бы к Марчелло поминутно не заглядывали студенты и коллеги. Оставь тут университет на два месяца без присмотра!

Его университет.

Формально Марчелло числился чем-то вроде декана историко-философского факультета, хотя должности здесь были довольно призрачной сущностью. Особенно по сравнению с Пиранским университетом. Новые сотрудники из Грюнланда и Ромалии первое время смотрели круглыми глазами на отсутствие учетных степеней, всяческих званий и регалий. Постепенно привыкали к магическому слову «диалог» и через полгода лишь изредка вздрагивали, когда какой-нибудь студент пылко спорил с седовласым преподавателем, обращаясь к нему на «ты». Впрочем, презрительное отношение блюменштадтских студентов к прогулам и халяве пугало новых сотрудников немного дольше.

А поскольку должность Марчелло была сущностью призрачной, обретая плоть во время отчетных периодов и внештатных ситуаций, он совершенно спокойно в глубине души считал университет Республики своим. Как считал своими Али, Вивьен и Ясень – дом, в котором обитало их огромное семейство, часть городской коммуны.

– … И она уже целых три дня со мной не разговаривает! – в голосе несчастного второкурсника звучала вся скорбь мира. – А я же не отменил свидание, я просто отложил его. Записку ей послал! В стихах. Объяснял, как важны эти раскопки, а что ее не взял с собой – так вдруг опасно? Снова объяснял, друзей моих к ней посылал, написал письмо больше, чем тебе эссе, с подробным обоснованием значимости...

– Да? – с самым серьезным видом откликнулся Марчелло. – Попроси свою девушку передать мне это письмо, может быть, сойдет за часть твоей курсовой.

– Как же я попрошу, если она со мной не разговаривает! – отчаянно воскликнул студент и вскочил для пущей убедительности.

– Ох... Послушай меня, юноша страстный с сердцем разбитым. Иди к копателям, они хорошие ребята. Поржут над тобой немного, но на час-другой в подземелье тебя пустят. Принеси туда свечи, цветы, булочки, чай, позови какого-нибудь музыканта. И пригласи свою прекрасную даму на свидание. Скажи, что для нее старался! Мол, в сад, на крышу или в трактир все ходят. А в скифские подземелья кто своих подруг зовет? Правильно, ты первый!

– Марчелло! Марчелло, что бы я без тебя делал! Спасибо, спасибо, спасибо!

Студент вылетел из кабинета на крыльях любви и буйного помешательства, едва не сбив с ног Али.

– М-м-м... И что это было?

– Если ты полагаешь, что я тут проверяю работы, так ты глубоко ошибаешься. Устраиваю личную жизнь своих балбесов!

– Какое совпадение, солнце, – рассмеялся Али, бесстыже закрыл дверь на задвижку и присел на край стола. – Ты же помнишь, какие бурные два романа по переписке завязались между Медком и Цветником? В мое отсутствие нарисовался третий, а нынче голубки поссорились, и я их мирил. Кажется, у Михеля уже глаз дергается, когда мы встречаемся, и он подозревает, что придется выбивать у городского Совета новое здание. Для семейной тюрьмы.

– А там подтянутся тюремный детский сад, тюремная школа, – подхватил Марчелло. Сдернул к себе на колени любовника и усмехнулся: – Знаешь, не надо было твоему Михелю брать к себе на работу пери. Дай ему почитать саорийские легенды. Смертные, связавшиеся с пери, плохо заканчивают.

– Зато хорошо кончают!

От вкуса любимых губ кружилась голова и дрожали руки. Марчелло услышал треск ткани. Кажется, порвалась рубашка Али, которая все никак не доставалась из-за пояса штанов.

– Звереныш, дикий мой... Я же с дороги на работу, не успел толком ополоснуться, – хрипло оправдывался Али, удерживая запястья любовника, и вопреки собственным увещеваниям жадно целовал его.

– Да я тоже... И ты... не так останавливаешь.

– Где?

– В нижнем ящике.

Мягкая кожа новой игрушки, сделанной по заказу Али Мариушем – интересно, какие у него были глаза? – обхватила шею Марчелло. Стало легче дышать.

– Ручной, – промурлыкал Али. – Как ты? – а это уже синхронно, в два голоса.

Студенты и коллеги не ломились в запертый кабинет, поэтому любовники спокойно, без помех рассказывали друг другу о событиях последних двух месяцев, проведенных в разлуке.

– А ведь я не делился с Вивьен своими переживаниями и, кажется, вполне держал себя в руках, когда мы подъезжали к стенам Пирана. Но она все поняла! Спешилась раньше, чем нужно, взяла меня под руку... После, в городе, ей было очень страшно, Али. Я вел Вивьен за руку, и ее ладошка показалась даже не фарфором, а льдом, холодным и твердым. Но она терпела! Закричала только дома у папы, забилась в угол... Али, наша девочка справилась со своими страхами ради меня, зная, каково мне было возвращаться на родину. Она взрослеет.

– Угу, – буркнул Али и потерся носом о плечо любовника. – Ушла сегодня с ребятами на реку, а со мной перемолвилась парой слов...

– Она скучала по тебе, habibi! – горячо возразил Марчелло.

– Я знаю. Просто она взрослеет... Ну? Пора бы идти, не то опоздаем на крышу.

А на другой стороны двери их ждала разгадка тишины и покоя. Записка, пришпиленная к обивке, гласила: «Не входить! Идет личная жизнь». Рядом с текстом красовались два сердечка, стилизованных под саорийскую вязь.

Солнце уже нырнуло за далекие пики Черных Холмов, оставляя в небе грустный дымчатый свет. Иной свет, мягкий, золотистый, будто пыльца с крылышек сказочных фей, струился над полем сердце-цвета, а посреди этого сияния молчаливо темнели силуэты мельниц. Огромные крылья дремали в ожидании нового дня, а в полураскрытых бутонах дремала удивительная сила хрупких растений.

Скудный стол, от которого Республика не избавилась полностью за одиннадцать лет, усталость после зимних вьюг и долгих ночей, тревога перед неизвестностью – тугая пружина весны стоила того, чтобы терпеть эти невзгоды.

– Чему улыбаешься? – спросила Камилла, беря под руку погрузившегося в раздумья мужа.

– Не поверишь – самому банальному. Тому, что сотни раз воспето до меня на десятках языков, – ответил Милош и подмигнул захлопавшей ресницами жене: – Весне и тебе!

– Знаешь... Кажется, Шамиль переживает, что о таких, как мы с тобой, не поется в балладах.

– А мы скажем Шамилю, что пишем нашу балладу сами. Прямо сейчас.

– Правда? – Камилла остановилась и доверчиво взглянула на него своими невероятными глазами – цвета крепкого кофе, в котором отражается солнце.

– Конечно, правда.

Милош склонился к губам жены, не коснулся их, срывая нетерпеливый вздох. Поманил обманчивым прикосновением, скользя пальцами вдоль выреза платья, и вновь отпрянул. Камилла разочарованно застонала, но не посмела нарушить правил игры. Ей нравилось быть маленькой пташкой в руках великана. Великан любил подразнить свою птичку, прежде чем поймать в силки своей нежности.

– Интересно, это Баська похожа на тебя, или ты на Баську?

– М?

– Ты тоже забавляешься с добычей, – шутливо надулась Камилла.

– Да. Так ее вкуснее есть, – Милош крепко поцеловал грудь жены прямо сквозь ткань, подхватил Камиллу на руки и понес на край поля, где они оставили лошадей. Член стоял железно, но опаздывать на крышу не годилось. Тем более после у них вся ночь впереди, а сейчас он хотел еще немного побеседовать о сыне. И, что уж греха таить, хоть чуть-чуть справиться с огорчением.

– Как думаешь, из-за этого Шамиль почти не говорил со мной и ускользнул с ребятами на реку?

– Да нет же! Сегодня день обиженных отцов, честное слово. Саид будто бы тоже ворчал и дулся на детей. Просто... это же Шамиль.

На сердце немного отлегло, но руки упрямо скучали по ребенку. Сын склонного к долгим размышлениям отца и мечтательной матери, Шамиль к тому же рос без родных братьев и сестер. Конечно, взрослые в Ясене сами частенько забывали, что двоюродные братья и сестры были все-таки двоюродными, но отсутствие других детей у Милоша и Камиллы сказывалось на его характере.

В компании Радко, Миры и Вивьен, рядом с друзьями и в школе Шамиль вел себя как самый обычный мальчишка. Шутил, играл, шалил, иногда вляпывался в мелкие неприятности и попадал в большие приключения.

Однако в нем, тихо мерцая, цвел незримый стороннему глазу цветок, что манил мальчика побродить в предрассветном безмолвии города, почитать в зеленых чертогах под косами ивы, выскользнуть ночью из теплой постели и посидеть у окна.

Они бесконечно дорожили теми минутами и часами, когда втроем молча смотрели на звезды или гуляли по лесу, обмениваясь лишь прикосновениями.

А сейчас Шамиля не было рядом. Он переживал свое непростое, даже трагическое для девятилетнего ребенка открытие внутри себя. Может быть, поделился с братом и сестрами, но это другое... И Милошу оставалось только ждать, когда ребенок сам придет к родителям.

Всей своей физической и душевной силой великана он жаждал поделиться с единственным сыном. Который, кажется, единственный в мире не готов был безоговорочно ее принять.

– Что-то не так, – пробормотала Хельга, задумчиво водя пальцами по животу мужа.

– Не так, – живо согласился Артур. – Я похудел без тебя в этой треклятой командировке! И это, кстати, повод съесть еще один ма-а-аленький пирожок.

– Нет! Слопаешь еще всю миску до прихода ребят... Ага. Я поняла. Артур, мы пришли на крышу самыми первыми.

– Пожалуй. Но что здесь не так-то?

Действительно. Звезды на месте. Крыша Ясеня на месте, сам ясень, могучий, разросшийся, давший название их дому, тоже был на месте и терся ветвями о черепицу. Артур на месте, пусть и потерявший немного в весе.

Артур на месте, рядом с ней, не носится по всему городу, не достает никого своими проектами, даже утащил ее пораньше от каркаса птицы – ради жаркого, сумасшедшего удовольствия. Как будто изголодался в Озерном краю вовсе не по булочкам и пирожкам.

– Ты угомонился, чокнутый художник, вот что меня удивляет.

– Я просто соскучился по тебе!.. Ну хорошо. Прекрати пытать меня своей всезнающей улыбкой! Да, я хотел поделиться с тобой... Те заметки путешественников, которые привез Марчелло. О северных склонах Волчьих Клыков, где они спускаются к морю...

– О нет, – Хельга застонала, сжимая пальцами виски. – Если Артур Странник перестал что-то взрывать – не жди тишины. Жди, когда рванет еще громче!

– Ты против? – шепотом спросил совсем поникший Артур. Она бы непременно посмеялась над забавным сходством его грустного лица с мордочкой мопса, если бы не понимала, насколько все серьезно.

– Нет, конечно, не против. Но мне немного страшно. Это же на полгода минимум отрываться от родных!

– Экспедиция на север, к вероятному уцелевшему поселению вервольфов – разве того не стоит? Хельга, любимая! Ты подарила мне целый мир, которого я не знал, тепло домашнего очага, радость супружества. Позволь преподнести тебе ответный дар. Я хочу взять тебя с собой в дорогу, показать тебе мир, бывший моим долгие годы.

В темнеющем небе проступал серебристый туман Млечного Пути. Их дорога тоже казалось туманной, полной опасностей. Но они пойдут по ней рука об руку и, может быть, если выживут, повстречают легендарное племя. Хельга вновь увидит море, а над ним – вдруг? – изумрудное пламя северных небес. Только...

– Как же наша птица?

– Думается мне, Льдинка, что мы зашли в тупик. Уперлись в какую-то ошибку и не видим ее. Значит, нужно оставить работу, отстраниться и поискать разгадку в другом месте... А не так уж мы всех и опередили!

Первой была крыша Блюменштадтского университета. Кому пришла в голову светлая мысль залезть на нее – уже и не помнили. Постепенно влюбленные, ученые и поэты стали осваивать и другие крыши столицы, а за ними, старательно делая вид, что просто мимо проходили, подтягивались остальные.

Поначалу ценили самые высокие здания, но потом женщины с грудными детьми, калеки и старики взбунтовались против этой вопиющей дискриминации крыш. В конце концов стали считать вполне приемлемыми посиделки на любой крыше, но не реже, чем раз в полгода.

А потом, во вторую весну Республики, внезапно и бурно разросся сердце-цвет. Считавшийся у себя на родине капризным растением, он вдруг прижился здесь, потянулся к солнцу и к людям. Теперь он цвел не только в оранжерее, но и в садах, и на клумбах, и даже в поле за городской стеной.

Он с расточительной щедростью дарил людям свет, целебную силу своих соков и драгоценное золото лепестков, из которых получали прекрасный краситель. И этих даров тонкого, хрупкого растения оказалось так много, что Республика начала ими торговать, а на вырученные деньги развивать свое отсталое хозяйство.

О сугубо практическом значении выращивания сердце-цвета помнили днем, но напрочь забывали ночью.

По ночам горожане выходили на крыши и просто любовались ласковым золотым сиянием.

Сегодня на крыше Ясеня собрались четыре пары, которые ужасно стосковались друг по другу.

– Ну? – Марчелло разлил по чашкам добытый в чайхане жасминовый чай, который пока еще стоил дешевле в Пиране, и поднял свою в ожидании тоста.

И друзья произнесли то, что говорили в таких случаях неизменно. Они пили за девушку, без отваги, знания и безумия которой Республика не купалась бы в лучах сердце-цвета.

– За Кончиту!

Комментарий к Глава 11. Соната весны Название главы отсылает к картине М. Чюрлениса «Соната весны. Andante» (http://uploads0.wikiart.org/images/mikalojus-ciurlionis/andante-sonata-of-the-spring-1907%281%29.jpg).

Нория – в данном случае водяное колесо.

Лейла – в переводе с арабского значит «темная». Родители Лейлы явно решили пошутить, ведь Лейла – единственный светловолосый ребенок в их семье. Вероятно, встретились рецессивные аллели Герды с рецессивными аллелями, доставшимися Саиду от Зоси.

====== Глава 12. Мечты, мечты ======

Последний срезанный каштановый локон зацепился за полотенце, укрывавшее плечи, а потом тихо упал на пол. Али положил на стол ножницы и отступил на пару шагов, чтобы как следует рассмотреть свое творение. Пожалуй, самую прелестную из его немногочисленных картин.

Вивьен аккуратно сложила полотенце, встала и неуверенно, будто чужие, потрогала свои кудри, которые теперь едва доходили до линии подбородка. Нахмурилась, осмотрела пол, весь усыпанный клочками волос, что-то прошептала одними губами... И наконец-то улыбнулась.