Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 61 страниц)

– И чем это вы тогда от бар отличаетесь? Те тоже так-то на войну, вон, с гномами требовали...

Опять-снова-сначала. В десятый раз, по десятому кругу. Марлен прошипела, склонившись к уху любовницы:

– Сил нет никаких слушать вольных... Ладно, не смотри так, не всех. Вон, хорей последняя драка здорово приложила.

– Здорово. Но давай мы не будем ждать, когда приложит остальных?

– И что ты предлагаешь?

Зося хмыкнула и жестом подозвала к себе своих. Через несколько минут командир Фёна попросила у собрания слова.

– Не бойтесь, ребята, я коротко скажу. Если вы не принимаете наших условий по организации работы на освобожденных территориях с учетом нужд военного времени, мы выходим из игры, разрываем все контакты с вами, отзываем своих специалистов, которые ведут обучение ваших людей, и запрещаем нашим магам и медикам оказывать вам любую помощь, даже в самых крайних обстоятельствах. Вам дать время, чтобы пересчитать соотношение ваших и наших специалистов, или так знаете?

В гостиной, битком набитой людьми, повисла мертвая тишина. Слышно было, как шепчет за окнами затихающий дождь да под потолком гудит залетевшая из сада бронзовка.

А потом одна за другой стали подниматься руки – в поддержку требования фёнов.

Последний вопрос много времени не отнял. Семью Баумгартенов, за исключением откровенно опасного Георга, которого, правда, еще не отловили, решили не казнить и даже не сажать под замок. Правда, выезд за пределы освобожденных территорий им запрещался. Временно. До стабилизации обстановки.

– Все, кажись? – уточнил у собрания Хорек. – Тогда мне тоже словечко дайте. Радости от того словечка мне никакой нету, а замолвить придется. Тут, значит, какое дело... Саид, будь другом, а заблокируй-ка выходы... А, уже? Вот и ладушки. Так вот, товарищи... Есть у меня сведения, что Георгу нас сдал кое-кто из наших. Из вольных.

Снаружи поливало, гремело и грохотало, кажется, заглушая любые звуки не то что в маленьких комнатках, но и в огромных гулких залах замка Теодора. Но рыжему и двум его приятелям-лучникам чудились уши и в стенах спаленки, и даже в столе под их локтями. А потому шушукались они, тесно придвинувшись друг к другу и стукаясь лбами. Шушукались о том, что почему-то совсем не рвались из странного плена на волю. Разве к родным своим, особенно рыжий – к детям. Шушукались, и каждый про себя с необъяснимой тоской вспоминал высокомерного эльфа, его сказочное мастерство в стрельбе из лука и еще что-то, что напрочь лишало покоя.

Комментарий к Глава 21. Саид. Непокой Спор фёнов и вольных братьев вдохновлен спорами коммунистов и анархистов во время Гражданской войны в Испании. Отказ вольных братьев сражаться и дискуссия прямо во время боя также вдохновлены действиями анархистов как в Испании, так и во времена Парижской Коммуны.

====== Глава 22. Милош. Щедрость моря ======

Кончита ждала Резанова 35 лет.

«Юнона и Авось»

На бледных до синевы губах еще не высохла влага, а раненого капитана снова мучила жажда. Это можно было понять по нервному движению языка, но никак не по его интонациям. Медленно, с явным усилием, но говорил он так, будто попивал вино на званом вечере в самом изысканном обществе.

– О’Рейли, я надеюсь, Вы сумеете утешить лорда Эдварда после того, как сообщите ему Ваш прогноз. Мой друг – натура тонкая, впечатлительная. Побеседуйте с ним...

– Непременно, господин капитан, не беспокойтесь, – врач прервал речь раненого. Коротко сжал белую руку, лежавшую на простыне того же цвета: – Я заварю для него трав, найду несколько слов... Не впервой. Через час лорд Эдвард будет готов увидеть Вас и принять Вашу участь.

За Джоном закрылась дверь, а Милош вновь поднес к лицу Фрэнсиса влажную тряпицу, но тот оттолкнул его руку и склонился над спешно подставленным тазом. Чистенький, до блеска вылизанный номер пропах рвотой, содержимым кишок и кровью. В третий раз Милош обрабатывал огнестрельное ранение живота. Это, пожалуй, оказалось похуже предыдущих.

– Итак, Милош... Сначала землю.

Лекарь вложил в ледяные пальцы капитана мешочек с землей с могилы Гая. Неожиданно искренняя грустная улыбка на миг разогнала потусторонние тени под прозрачными глазами:

– Жаль. Неплохой был матрос. Мы потеряли в экспедиции двоих, через несколько часов уйду я, а в пути... Милош, ты ведь понимаешь, что на одном своем упрямстве О’Рейли не дотянет до наших берегов?

– Скорее всего, его добьет либо пекло в штиль, либо какой-нибудь шторм.

– Вероятно. Ты медик, тебе виднее. Но, я надеюсь, на «Гринстар» останется еще один лекарь. Молодой, но надежный, – Фрэнсис замолк и прикрыл глаза, сражаясь с болью и слабостью. Изящные аристократические черты лица заострились и сделались совсем тонкими. Милош привычным жестом промокнул пересыхающие губы капитана. Наконец, тот взглянул на него и продолжил: – А теперь слушай меня внимательно. Лорда Эдварда команда недолюбливает. Увы, простолюдины не могут по достоинству оценить... Но это факт. Мой друг для них – не авторитет... Рой – он профессионал. Я уверен, что он доведет судно до Лимерии, даже если ему придется костьми лечь. Но... ему не хватает силы духа. Я сам вижу и я помню его рассказ о высадке на Драконьи земли. О том, что без тебя он бы... не сумел. А ребята тебе доверяют. Милош, – раненый неожиданно крепко при его-то состоянии стиснул широкую ладонь лекаря. – Я хочу умереть, зная, что ты поможешь Рою справиться в тяжелой ситуации. Не допустишь драк и убийств среди матросов, как не допустил издевательства над коровами. Я хочу знать, что «Гринстар» вернется на родину, наши матросы обнимут своих близких, а наши ученые получат собранные материалы. Поклянись, что ты сделаешь все возможное и невозможное, чтобы наша леди каравелла вернулась домой.

– Клянусь, господин капитан, – чуть помолчав, произнес Милош и ответил мягким рукопожатием. Старательно изобразил недоумение пополам с печалью: – Но... как же так? Неужто эта дуэль такая важная была, что Вы решились «Гринстар» без капитана оставить? Как так... Не понимаю, Вы простите мою дерзость.

– Дуэль, дорогой мальчик, это вопрос чести. А честь – и благословение, и проклятие дворянства. Не так просто выбрать между честью в поединке и честью главы экспедиции. Впрочем... Нет, ты действительно не понимаешь и не поймешь. И слава Великому Оку! Поверь, нести бремя чести на своих плечах – не самый легкий труд. Довольствуйся тем, что тебе дано. А дано тебе для человека низкого происхождения очень много. Прими это как последнее напутствие умирающего. Теперь же... позови моего друга.

Милош, как и полагается подчиненному, поцеловал гордо протянутую руку, дрожащую от слабости, поклонился и направился к двери. На пороге замер, обернулся... Если бы не мертвенный синеватый оттенок кожи, ему бы показалось, что это красивое даже в последние часы жизни лицо создано из перламутра или белоснежных восковых лепестков орхидеи. Пожалуй... пожалуй эти унизительные для любого фёна, любого герильеро слова были действительно самым лучшим и самым сердечным, что мог вымолвить Фрэнсис. Пожалуй, он действительно будет скучать по капитану.

Ленивое ночное море черной кошечкой ластилось к берегу, лизало нагретый за день песок, игриво подкрадывалось к босым ступням и отбегало обратно. Другая кошечка, короткохвостая и полосатая, внимательно следила за волнами, выставив вперед уши, и то и дело трогала лапкой воду.

Огромный, усеянный звездами купол, шепот моря, шелест пальмовых листьев за спиной, смуглая кожа Кончиты драгоценно мерцает в отсветах костра. Кто знает, сколько веков назад мужчина впервые был очарован этой безыскусной красотой? Сколько веков, может быть, тысячелетий пройдет, и другие мужчины, молодые и зрелые, поэтические и сдержанные, говорящие на разных языках, все так же будут терять рассудок, околдованные морем, пламенем и любимыми чертами.

Сколько дней ему отпущено... месяц.

– Мы обманывали себя? – тихо спросила Кончита.

– Нет... Думаю, нет. Мы ведь не знали, что станет с сопротивлением в Бланкатьерре, насколько будет необходимо доставить все, что я нашел здесь, фёнам и ребятам на Шинни, – Милош поймал на ветку крохотный огонек, засмотрелся на него, заслушался – Кончита взяла в руки гитару, и нежные звуки вплелись в шум прибоя. – И потом... Paloma, мы могли погибнуть в Эцтли, во время эпидемии в Альчикчик, нас могли застрелить... раз надцать, наверное. Стоило ли мучить себя мыслями о другой разлуке?

– Не стоило. А все-таки я... Я верила в чудо, знаешь? Что случится невозможное, удивительное, и мы сможем быть вместе. Чуда не произошло, но я почему-то не ругаю ни Бога, ни святого Камило...

Поругаться с Богом. Милош улыбнулся, глотая непрошеные слезы. Как это похоже на его голубку! Поругаться с Богом, поспорить со святым.

– Чудо произошло, – он махнул потухшей веткой в сторону скрытого чернотой горизонта. – Я приплыл оттуда. Сначала перевалил через две горных гряды, которые отделяют мой лагерь от побережья Иггдриса, пережил шторм, на пару с Роем убил дракона и приплыл сюда, чтобы встретиться с тобой. Разве это не чудо?

– Правда. Это лучше любой корнильонской легенды. Спеть тебе?

– Спой о себе, paloma negra.

Ya me canso de llorar y no amanece

Ya no sé si maldecirte o por ti rezar…*

Проклинать или молиться. Молиться он не умел, но сейчас его переполняла бесконечная благодарность – этой ночи, этим звездам. Отцу – от него он унаследовал мечту о море. Маме и братьям – не удержали его, хотя имели полное право. Капитану, испустившему последний вздох на закате, – за то, что довел «Гринстар» до берега белой земли. Сеньору Ортеге, прекрасной Иолотли, богу, в которого не верил. А на палубе каравеллы, когда Бланкатьерра растворится в синеве или тумане, начнет их проклинать.

И дело было даже не в том, что он поклялся умирающему. Начхал бы он на любые клятвы, ведь ему, человеку низкого происхождения, чужды представления о чести. Но... Огнестрельное оружие. Кто все-таки доставит его в Грюнланд? Шеннон расстарался бы. А если Шеннон почему-либо погибнет в море? Да и вдвоем везти контрабанду проще. Сердце-цвет, горный маис, множество лекарственных и съедобных растений, которые ой как пригодятся фёнам. Все его знания, полученные в лагерях герильерос. Открытия Кончиты, кто лучше него передаст ее педагогический опыт учителям Фёна и «Детей ветра»? Ответственность за матросов «Гринстар» он тоже чувствовал, но она оказалась лишь последним крошечным кирпичиком в стене, что вскоре навсегда отделит его от любимой, от мечты о семье, о детях.

Для Кончиты таким кирпичиком стала Иолотли. И не нужно было даже специальных медицинских познаний Милоша, чтобы понять: изможденная тяжелой работой на плантации, душевно измученная женщина просто не переживет путешествие на другой край земли вместе с дочерью. Но кроме Иолотли существовало поднявшее голову сопротивление рохос. А Кончита играла в нем далеко не последнюю роль. Его черная голубка, теплая, трепетная, ласковая, за прошедшие годы стала незаменимым бойцом. И здесь... здесь была ее родина.

Patria o muerte**. Так говорили в последние месяцы в лагерях герильерос, на собраниях Hermanos. Кончита остается на родине. Он – уплывает.

Уж на что Милош привык к железной дисциплине фёнов, а и то – удивился. Тайная пещера Hermanos, битком набитая самими членами ордена и рабочими с фабрики, казалась наполненной не живыми людьми, а призраками с ближайшего заброшенного кладбища рохос. Обсуждали план грядущей забастовки, в которой он сам уже не успеет поучаствовать, и не просто обсуждали, а спорили и все никак не могли сойтись. Говорили по очереди, степенно и скупо, некоторые выступавшие подолгу молчали, подбирая слова, а остальные невозмутимо ждали. Курили, потягивали кофе, и на непроницаемых смуглых лицах не видно было ни тени волнения. Лишь Кончита изредка горячилась или смеялась, а он жадно ловил ее звонкий голос, любовался ее открытой улыбкой, сосредоточенным взглядом ее темных умных глаз. Черные косы расплела вопреки всем традициям своего народа – для него. То и дело нежно гладила серебряное кольцо с темным янтарем. Это кольцо он купил в ювелирной лавке позавчера, когда искал прощальный подарок для своей голубки. Теплый цвет янтаря был точь-в-точь как единственный глаз папы, а значит, как его единственный глаз. Он же обводил пальцами угловатый орнамент рохос, что украшал серебряный браслет на его запястье – дар Кончиты.

– Мы бы потерпели, – задумчиво обронил один из рабочих. – Только совсем тяжко стало. Трое наших умерло за последний месяц. Не выдержали. Как быть? Еще шестерых за два месяца до забастовки?

– Если выступим без оружия, без поддержки герильерос, тогда похороним не шестерых, – пожал плечами Уго. – Как я похоронил дядю, брата.

– А если мирно попробовать? Вдруг? – в который раз за вечер повторил седой работяга, куривший самокрутку еще картиннее Шеннона.

– Они своих рабочих в Корнильоне не пожалели, я же рассказывала про расстрел мирного выступления в столице! – вспылила, наконец, Кончита. – Рохос пошинкуют, не моргнув и глазом!

Рассказывала. Милоша очень впечатлила замалчиваемая здесь, в Бланкатьерре, история того, как в Корнильоне появился парламент. О самом существовании парламента рохос никто не рассказывает, хотя завоеватели, разумеется, поголовно о нем знают. Но даже между собой они предпочитают не обсуждать, что созданию парламента, ограничению власти монарха, целому ряду законов, вроде закона о десятичасовом рабочем дне, предшествовала революция и казнь действующего короля.

Впрочем, и Кончита, и Уго, и он сам, и некоторые другие подпольщики после лекции Кончиты обратили внимание на странное совпадение по времени: дарование корнильонцам определенных свобод – и завоевание Бланкатьерры. Уж не в этом ли причина безбожного ограбления белой земли – ради того, чтобы бросить кость собственным гражданам? Или тут что-то другое? Они высказали гипотезу, которая требовала тщательной проверки... и снова – уже без него.

– Перестань, – прошептала пересевшая к нему поближе Кончита и ласково коснулась ладонью его щеки. – Знаю, о чем думаешь.

– Откуда? И о чем же я думаю? – улыбнулся, потянулся к теплой коже, чуть загрубевшей за годы шатания по стране.

– У тебя вид виноватый. А думаешь о том, что без тебя будет забастовка, будут бои. Что ты плывешь к своим, но бросаешь нас.

– Угадала. Ты всегда меня угадываешь. Глупо, конечно, но мне действительно... стыдно?

– Вот и перестань, – Кончита шутливо щелкнула его по носу. Посерьезнела, поднырнула под его руку и крепко обняла. – Ты привык, понимаю. Привык быть великаном. Любую ответственность берешь на себя, когда лечишь, когда дерешься. Отвечаешь за своих с каравеллы, за своих дома и тех, которые на Шинни. За нас, рохос, тоже. За коров морских...

– А про коров откуда узнала? – тихо рассмеялся Милош.

– Дик, – пожала плечами девушка. – А ты брось мучить себя. Ты большой, Милош. Ты самый большой, смелый и добрый, нет, не смей мне возражать, я тебя люблю, я лучше знаю. Но даже тебя на весь мир не хватит.

– Не буду винить себя, раз уж ты просишь и ты права. Но, знаешь, paloma… Жаль, что не хватит.

К ночи вооруженную забастовку назначили через месяц после отплытия «Гринстар».

От контрабанды оружия все-таки отказались. Просчитали, что риск слишком велик, а от десятка ружей толку – с гулькин нос. Зато среди многочисленных бумаг Милоша прекрасно затерялись чертежи и рецепт создания пороха, а среди инструментов и механизмов, каких не знала Лимерия и тем более другие северные страны, замечательно спрятались механизмы – и, на всякий случай, старый, но проверенный колесцовый замок, и новейший ударно-кремневый.

Рой повздыхал по поводу того, что Милош и Джон забили все, что могли, собранными в экспедиции материалами – записями, семенами растений, гербариями, камнями, костями и всем, до чего они дотянулись и что посчитали важным. Повздыхал, прикинул запасы провизии, рассчитал кратчайший маршрут до лимерийского порта и махнул на своих сумасшедших исследователей рукой.

Последний тюк уложили накануне, и оставшиеся два дня до отплытия Милош мог полностью посвятить своей любимой. И не только ей.

Когда утром Кончита умчалась варить кофе, в дверь деликатно постучали. Вошел Уго, улыбнулся ему одними уголками губ, присел на стул рядом с кроватью. В черных глазах сдержанного рохо затаилась откровенная печаль.

– Мы можем говорить честно, – не то спросил, не то сказал.

– А когда-то было иначе? – улыбнулся Милош.

Уго чуть приподнял брови, что означало у него иронию пополам с обычным философским отношением ко всему на свете.

– Кончита будет ждать тебя?

– Нет... Нет, Уго, я не вернусь. Пока мы плыли сюда, я мог погибнуть во время шторма и на Драконьих землях. Рой отлично управляется с каравеллой, но море своенравно. Я даже не знаю точно, доплывем ли мы до родных берегов. Дальше, если все-таки мы прибудем в Лимерию – я поеду к своим, и наверняка будет драка и не одна. Выживу ли? А уж обратный путь... Слишком призрачна надежда, чтобы обрекать Кончиту на годы ожидания неизвестно чего. Да и она... Она редко участвует в прямых столкновениях, но ты же понимаешь, что с ее характером всякое может случиться.

– Да, – рохо кивнул. Посмотрел на окно – на него из сада запрыгнула Баська. Почесал за ушком мягко ступившую к нему на колени кошечку и вновь посмотрел на Милоша: – Ты уплывешь. Я предложу Кончите стать моей женой. Она всегда будет любить только тебя, знаю. Но ей надо жить. Вдвоем легче, и она может стать счастливой матерью. Мне же достаточно ее дружбы. Если она согласится, и у нас будут дети, я расскажу им о тебе. Если откажется... буду беречь ее. Как получится – с ее характером.

Оба тихо засмеялись, разделяя на двоих восхищение любимой женщиной. Уго достал из-за пазухи шнурок с резным деревянным амулетом и надел его на шею Милошу:

– А тебя пусть бережет вот это.

К Дику он заглянул сам. Заглянул – и на миг потерялся, утонул в чужом счастье. Маленький Джон сидел на руках у Каролины и сосредоточенно перебирал деревянные четки. Молодая мама, кажется, не замечала ничего вокруг и серьезно наблюдала за сыном. Даже не обращала особого внимания на мужа, который вытянулся рядом на кровати и гладил то ее колено, прикрытое цветастой юбкой, то голую пяточку малыша.

– А, Милош! Заходи-заходи! – преувеличенно бодро воскликнул Дик. Он не обладал сдержанностью Уго, и вся его грусть из-за грядущей разлуки с другом выплескивалась то в слишком громком нервном смехе, то в подозрительно блестевших глазах.

– Идем, золотко мое, поможешь маме кофе сварить, – проворковала Каролина, подхватила сына на руки и вихрем унеслась на кухню. Она, как заметил Милош, вообще почти всегда бегала и порхала, видно, компенсируя месяцы неповоротливости во время беременности.

– Мы с Кончитой завтра на весь день к морю, только ночью вернемся. Вот, зашел попрощаться сегодня, – объяснил Милош и присел на кровать.

– Хорошо придумали. Еще бы погодка, как сегодня, продержалась... Ну, продержится, – протараторил лимериец, старательно улыбнулся – но вдруг резко нахмурился и стукнул кулаком по колену: – Как так, Милош! Почему, зачем такая несправедливость! Ты же самый первый из всех, кого я знаю, заслуживаешь счастья. Ты... – и Дик махнул рукой на всякую выдержку. Слезы градом покатились из его огромных светлых глаз.

– Это тоже счастье, – тихо ответил лекарь и ласково сжал плечо друга. Засмотрелся на него, вспомнил... Веселый и смешливый, но весь какой-то нескладный, неудачливый Дик в самом начале путешествия. Славный малый, только все норовил спиться. Дважды едва не погиб, пить бросил – и едва не ударился в блядство. Спасибо, Рой оказался порядочным человеком, и у них вышло даже что-то вроде вполне приличного романа. А сейчас – муж, отец, правая рука сеньора Ортеги, красавец-мужчина, пусть невысокий ростом, зато с доброй, широкой душой. И как от души отплясывал он нерейские рилы и джиги, а Каролина хлопала в ладоши и откровенно восхищалась своим супругом. Пожалуй, ради этого тоже стоило добраться до белой земли.

– Угу, понимаю, – сквозь всхлипывания пробормотал Дик. Уткнулся носом в грудь Милоша, обхватил его руками. Потерся о рубашку, вытирая слезы, и вскинул голову, вновь улыбаясь, на этот раз совершенно искренне.

Их отношения тоже изменились. Поначалу Милош приглядывал за своим непутевым приятелем, и было в этом что-то покровительственное. Потом терзался угрызениями совести из-за влюбленности Дика, а сам Дик искал спасения в постели Роя. Сейчас... сейчас, за последний месяц, и до того в редких письмах они стали, наконец-то, друзьями. Никакого неравенства, никакой неловкости.

Вдруг они одновременно потянулись друг к другу, губы коснулись губ, и Милош долго, с удовольствием, обстоятельно целовал Дика, отвечая на его уверенный, умелый поцелуй.

Кончита проснулась на рассвете, кое-как заставила себя выползти из-под руки Милоша и отправилась на кухню – собирать корзинку для их вылазки на море. Подходя к комнате мамы, замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Толком не понимая, зачем, тихонько поскреблась в дверь. Знала, что мама тоже привыкла вставать ни свет ни заря.

– Доброе утро, мамочка, – Кончита чмокнула в щеку действительно не спавшую женщину, которая при свете масляной лампы старательно писала заданное дочкой упражнение. Грамота давалась Иолотли с трудом, но она не сдавалась.

– Доброе утро, милая. Вы после завтрака уходите?

– Да... И до ночи, наверное.

В груди кольнуло. Раз, другой. Что-то незнакомое, пугающее, ужасное ввинчивалось изнутри, горло сдавило в спазме. Кончита тряхнула головой, присела на пол у ног мамы и зачем-то затеребила ее белоснежную мантилью, новую, тонкую, которую выбрал для нее Милош.

– Деточка моя, – ласково проговорила Иолотли. После исповеди в нее будто новую жизнь вдохнули. Почти разгладились горькие складки в уголках губ, из голоса исчезли плачущие интонации, из глаз – неизбывное чувство вины. Она совсем освоилась с Кончитой, с удовольствием пробовала разные ласковые обращения, вышивала для нее, готовила, часто приносила им с Милошем завтрак в постель.

Может быть, и завтра принесет. В последний раз.

Чужое, властное, бесцеремонное стиснуло незримым кулаком ее сердце, бухнуло в горло, в живот, разлилось по телу чем-то гораздо более мучительным, чем огненная лихорадка. Кончита уткнулась лицом в колени мамы, ее затрясло, холодный пот противными ручейками заструился по бокам.

– Ох, деточка моя, – повторила Иолотли и ласково укрыла своего несчастного ребенка – руками, мантильей, всем своим нерастраченным за долгие годы теплом.

Голубое море ослепительно сверкало в лучах щедрого жаркого солнца. От этого голубого, золотого, сияющего, чистого кружилась голова. Или от того, как искрились капельки на смуглой коже Кончиты, как ее влажные черные косы облепляли высокую обнаженную грудь... Милош не удержался и в который раз припал губами к ее солоноватому от морской воды соску, едва не мурча от удовольствия, покатал его на языке, скользнул пальцами по животу, задрожавшему от ласки, ниже, ниже, туда, где так тепло, уютно, влажно, знакомо до каждой складочки... Они любили друг друга ранним утром, когда только пришли сюда, и ветер был еще свежим, легкомысленным. Он хотел любить ее и теперь, чуть уставшую от долгого заплыва до одинокого валуна и обратно, темную, жаркую, на обжигающем белом песке.

– Ты такой красивый, знаешь? – выдохнула Кончита ему в губы, пробежала своими удивительными, все понимающими пальчиками по его груди, зарылась в волосы внизу, нежно, будто брала в руки крошечного хрупкого зверька, обняла ладошками его член.

– Ты мне говоришь или ему? – а какая вкусная кожа здесь, за ушком, вкусная и шелковая, и в изгибе шеи, и в ямочке между ключицами, и эта родинка на плече... У нее было совсем мало родинок, и Милош с закрытыми глазами мог бы найти каждую.

– Обоим. Вы друг друга стоите.

– Они тоже друг друга стоят, – он сжал в своих огромных ладонях так чудесно умещавшиеся в них груди, поймал губами беспомощный стон, подхватил Кончиту на руки и вынес из моря на берег.

Черные косы разметались по серебристому под солнцем песку. Так черный орнамент разбегался по серебру его браслета. Так подкрадывались к свету его сердца ядовитые черные змейки.

Они нависли над ним, зашипели, заскользили по нему, и с каждым поцелуем, с каждым ласковым укусом Кончиты его мышцы напитывались этим сладким губительным ядом.

А потом он приподнял любимую за бедра и медленно, очень медленно и вдумчиво опустил ее на свой член, крепко прижал к себе и толкнулся туда, где так хорошо, так мягко... где однажды будет зачат не его ребенок.

«Гринстар» покидала Бланкатьерру ранним утром, и Кончита с Милошем не стали тратить время на сон. Но, несмотря на бессонную ночь и то ли пять, то ли шесть чашек кофе она воспринимала все с удивительной, абсолютной ясностью.

Ароматный кофе, по которому они успели соскучиться в деревнях и в сельве, сейчас казался вкусным до совершенства. Цветы в саду пахли волнующе, тревожно. Воздух, горьковатый от соли, наполнял легкие до предела. Каждое прикосновение Милоша, даже самое мимолетное, оставляло на коже незримый теплый отпечаток. В его единственном прекрасном глазу искрилось все золото мира, а глубокий ласковый голос вызывал дрожь во всем теле.

В порт отправились всей толпой, даже маленького Джона прихватили, и по дороге Кончита вдруг увидела то, что знала всегда, но прежде еще не принимала настолько полно, безусловно. Сорро, с его глиняными хижинами рабочего люди, аккуратными симпатичными домами чиновников и торговцев, монстерами, агавами, розовыми, алыми и белыми цветками лиан, каменными фонтанчиками, широкими полями сомбреро, под которыми таинственно поблескивали черные глаза рабочих-рохос, алыми мантильями корнильонок, птичьим трелями и криками обезьян был невероятно прекрасным.

На площади возле собора, из которого доносились звуки органа, Милош робко улыбнулся и попросил всех подождать. У них еще оставалось довольно времени до отплытия и, в конце концов, без обоих лекарей каравелла никуда не денется, поэтому его просьбу выполнили. Милош устроил Джона О’Рейли на лавке в тени сейбы, взял Кончиту за руку и повел ее в храм.

В такую рань внутри было почти пусто. Лишь служка деловито сновал между лавочками, видно, проверяя чистоту перед утреней, да органист разминался, играя в свое удовольствие. Мягкий свет лился сквозь витражные розы, раскрашивая изваяния, золотой меч, стены, сам воздух всеми цветами радуги.

Они присели на скамеечку у самого входа, и служка не заметил, как Милош обнял ее, поцеловал ее волосы, спрятал ее похолодевшую ладонь в своих огромных надежных ладонях. Кончита опустила ресницы и одними губами зашептала слова молитвы, выпрашивая у Бога, святого Франциска и святого Камило, чтобы ее любимый вернулся домой и застал в живых дедушку, маму, обоих братьев и как можно больше друзей.

Когда она распахнула глаза, грозная и нежная музыка органа вплелась в потоки света, и ей почудилось, что Бог услышал. И пообещал.

Красавица-каравелла, которой удивительно шли новые реи, предназначенные для прямых парусов, с нетерпением ждала своего часа. Застоялась, ох, застоялась она в порту. Только поведет ее к родным берегам не капитан Фрэнсис О’Конор, а его бывший первый помощник, ныне временный капитан Рой. Скучают ли корабли по своим ушедшим капитанам?

Баська не слезала с ее рук, словно чуяла что-то. Ластилась, мурчала и даже не обижалась на поводок. А когда Шеннон расцеловал Кончиту в обе щеки и взял кошечку на руки, та жалобно замяукала и ободрала хозяйку, никак не желая ее отпускать.

– Иди, Баська. Присмотри за этими олухами, как они без тебя доплывут, а? – утешила кошку Кончита и поцеловала бархатное ушко.

Джон, еще больше сдавший за прошедший месяц, улыбался по-прежнему мудро и лукаво, а Кончита долго сжимала его морщинистые руки. Он не доплывет. Все понимали, включая его самого. Но оставлять «Гринстар», оставаться на берегу он отказался наотрез.

Милош... А ведь красивый, красивый же с этой трагической повязкой на пустой глазнице, с этими длинными ресницами на единственном глазу и мягким полудетскими взглядом. Высокий, сильный, храбрый. Оживший герой из корнильонских морских легенд. Ее герой.

– Я ведь все равно твоя, правда, любимый?

– Моя. А я – твой.

Последний поцелуй. Последние прикосновения.

– Venceremos, amada. Patria…

– ...o muerte. Vaya con Dios.***

Белоснежные паруса едва виднелись вдали, фигура родного великана на палубе давно превратилась в точку, а Кончита все стояла, стояла на последнем из цепочки камней, по которым бежала из порта, и всматривалась в море сухими немигающими глазами. Ветер трепал ее расплетенные ради Милоша косы, простое деревенское платье, вышитое мамой, которое он так любил. Море плескалось у ее босых ног, море, всемогущее, щедрое, алчное, ненасытное море, что подарило ей любимого и забрало его навсегда, оставив в награду и насмешку кусочек янтаря цвета самого прекрасного на свете глаза.

И качнутся бессмысленной высью

Пара фраз, залетевших отсюда:

«Я тебя никогда не увижу,

Я тебя никогда не забуду».

Андрей Вознесенский. «Юнона и Авось»

Комментарий к Глава 22. Милош. Щедрость моря * Ya me canso de llorar y no amanece

Ya no sé si maldecirte o por ti rezar (исп.) —

Я уже устал от слез, но рассвет все не приходит.

Я уже не знаю, проклинать ли тебя или за тебя молиться.

Слова из песни Чавелы Варгас «Paloma negra» («Черная голубка»): http://pleer.com/tracks/6294096Rstu

Patria o muerte (исп.) – Родина или смерть. Девиз освободительной борьбы на Кубе.

Venceremos (исп.) – Мы победим. Название гимна партии «Народное единство», при поддержке которой к власти в Чили пришел Сальвадор Альенде.

Vaya con Dios (исп.) – Ступай с Богом.

~~~~~~~~~~~~~~

Музыкальная тема Милоша и Кончиты и этой главы – песня «Я тебя никогда не забуду» из рок-оперы «Юнона и Авось»: http://pleer.com/tracks/663331sOae

====== Глава 23. Али. Цена истории ======

– Вот, брат Франциск, мы обратили в веру Божию соколов, и соколы возлюбили Господа. А потом мы обратили в веру Божию воробушков, и воробушки тоже сами по себе возлюбили Господа. Но дело в том, что они дерутся друг с другом и убивают друг друга. И что я могу поделать, если есть класс соколов и есть класс воробушков, и если они не могут мирно уживаться?

– Все можно сделать с помощью Божьей... Вы должны пойти и объяснить соколам и воробушкам то, чего они не поняли, и чему вы должны были их научить... Нужно изменить этот мир, брат Чичилло, вот чего вы не поняли. Однажды придет человек с голубыми глазами и скажет: мы знаем, что справедливость – это прогресс, и что по мере развития общества мы все лучше и лучше видим, как оно несовершенно. Все заметнее становится неравенство, вопиющее о себе, взывающее к человеческому. Не этот ли спор о неравенстве между классами и нациями станет самой страшной угрозой миру? Идите и начинайте все с начала.