Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 61 страниц)

На улице у вывешенного на всеобщее обозрение расписания гудела толпа. Трое преподавателей, которые читали по своей инициативе бесплатные лекции для всех желающих, никак не могли поделить аудиторию. Точнее, делили двое, а Витторио пытался робко намекнуть, что и ему тоже надо... Но ведь пытался!

На этой неделе ответственным за распределение аудиторий главного здания был Али. Он беспомощно улыбался требовательной толпе, уточнял что-то у преподавателей, оглядывался на расписание и явно не знал, как угодить всем. Фён вполне мог рявкнуть на нерадивого ученика во время боевых тренировок, хладнокровно дрался и при надобности убивал, но в остальное время из него легче было веревку свить, чем железную колонну выковать.

– Долой расписание! Долой пережитки замшелых порядков старой власти! Не надо нам расписаний – на месте разберемся! – крикнул кто-то, то ли от отчаяния, то ли из-за ссоры с головой.

– Дело говоришь! Смотрите! – другой студент подпрыгнул и ткнул пальцем вверх, на праздничную лысокотовскую надпись: «Свобода – здесь и сейчас».****

Али проследил взглядом за его рукой, вдруг просиял и подтащил к надписи стремянку. В последнее время стремянки, обитавшие прежде у служителей искусства, равномерно расползлись по всей территории университета. Доброжелатель из толпы подал Али уголь, и фён вывел под лысокотовским лозунгом новый: «Твоя свобода – моя свобода!»

У подножия стремянки вновь забурлило и захохотало. Марчелло слабо улыбнулся любовнику, который заметил его с высоты, и повернул в сторону библиотеки. Замер на полпути у красавицы-магнолии, бережно пригнул к себе ветку и зарылся лицом в душистые цветы. Когда мама еще не болела, она смотрела за университетскими аллеями и растениями внутри библиотеки. Эту магнолию она посадила сама.

В просветах между глянцевыми листьями виднелись лоскутки пронзительно синего неба.

Комментарий к Глава 20. Али. Лоскутки * Оскар Уайльд, «Баллада Рэдингской тюрьмы».

Упражнение «Качели», правда, с другим текстом приведено в книге Тары Делани «Развитие основных навыков у детей с аутизмом».

Во время Великой французской революции Конвент ввел максимум под давлением снизу.

Лозунги «Запрещается запрещать» и «Свобода – здесь и сейчас» – лозунги мая 1968 года в Париже.

====== Глава 21. Саид. Непокой ======

– Да иди ты! Вот ажник настоящий упырь? Чего ж тогда твой брательник живой воротился?

– Упырь, говорил. Зубы, говорил – во!

– А много зубов-то?

– Да полон рот, говорил, один к одному что твой наконечник!

– А в два ряда? Коли в два, так не упырь, а двудушник.

– А мож и вовсе оборотень какой?

Солнечные лучи легко пробивались сквозь прозрачную крону цветущего ясеня и причудливо расцвечивали золотыми пятнами лица спорщиков. Арджуна мягко потянулся, поудобнее устраиваясь на ветке, и зачем-то подул на метелку соцветия, которая трепыхалась перед самым его носом. Снова посмотрел на людей Теодора. Они хорохорились, пихали друг друга локтями, пили эль, щедро проливая его на кожу и кольчуги, с самым беспечным видом выковыривали мясо из зубов, а на самом деле были здорово пришиблены.

Предыдущий отряд, посланный из замка Теодора за провизией в деревню, не вернулся. Вероятно, это насторожило самого хозяина, но люди отнеслись к пропаже философски. Да, в Черном Пределе было неспокойно, но ведь это приграничье! Так уж повелось: то разбойники, то в болотах заплутают, как следует не опохмелившись. А не надо троих отправлять, вот что! Следующие выехали всемером. Вернулись целехонькие, но перепуганные до белизны и воняющих ссаками штанов. Получили выволочку от Теодора за приверженность суевериям и разбрелись по своим углам, молчаливые, угрюмые. Только один поделился со своим братом, который поодаль от крепостных стен развязал, наконец, язык. И сейчас бедолаги прикидывали, как бы миновать опасную тропку, не заехав при этом в болото, чтобы не встречаться... с чем уж там, упырями, двудушниками, лешими... хрен редьки.

Вообще-то никаких нечистых на той дороге не водилось. Однако весьма кстати дружно, густо взошел дурман, та его редкая разновидность, к которой стоило присовокупить несколько знаков Шалома, начертанных на деревьях, и вот уже бравые ребята Теодора видели перед собой не фёнов, а клыкастый кошмар, от которого бежали так, что едва не загнали коней. Сами подпольщики предусмотрительно обмотали носы и рты тряпками, пропитанными защитным отваром, и вот Арджуна внимательно вслушивался в споры под деревом. Интересно же, что его подчиненные упустили.

– А чего барин-то ровно смурной какой? Неужто и правда – в осаду нас взяли? Дык вроде никаких разбойников за стенами не видно.

– Ты побольше бабские сплетни слушай! Какая те осада? Хде они? В поле попрятались? Али, вон, мож статься, прямо над нами на дереве всей компанией сидят?

Арджуна мысленно расхохотался и для верности покрепче вцепился в опору. Конечно, парень верно предположил. Среди увешанных воздушными метелками ветвей, на которых разворачивались первые робкие листочки, не спряталась бы не то что армия осаждающих – даже человеку не схорониться было. Человеку. Не лесному эльфу, пусть лишь наполовину.

И осадой-то выбранную тактику не назвать. Теодору без лишнего шума прислали коротенькое письмецо с простым до оскорбительности требованием: открыть ворота замка и беспрепятственно впустить в него крестьянскую армию. Всего-то. Тогда и он сам, и его супруга, и его прелестные дочери не попадут на шибеницу.

Никто не ломился в ворота, не тащил к стенам баллисты и требушеты, не складывал у источника трупы заразных животных... Вообще ничего не происходило. Только посланные за провизией отряды не могли пополнить оскудевшие к весне запасы, да пара вестников, отправленных тайно за подмогой в главную цитадель княжества, Шварцбург, будто сквозь землю провалились. А внутри замка ползли слухи, один другого жутче. Про упырей, призраков и демонов, которые помогали взбесившейся черни.

Ну что ж, напугали? Напугали, спасибо Шалому с Гердой и ему, Арджуне, лично – за то, что стряс зимой с оборотицы карту зарослей ядовитых растений. А теперь и удивить можно.

Вглядываясь в переплетение света и тени, вслушиваясь в потрескивание костра под деревом и тревожно-залихватский смех, он стек на землю и незамеченным скользнул в ближайшие заросли. Собрал лук, убедился в том, что парни у костра уже ничего не жуют, только трепятся, и выпустил первую стрелу.

– Да твою ж!.. – брат одурманенного дернул было инстинктивно руку, но стрела надежно прибила кожаный рукав к дереву.

Остальные восемь повскакивали. Трое собирали луки, пятеро одновременно выхватили мечи, потянулись к шлемам... Один шлем выпал, звякнув, отлетел в сторону, отбитый новой стрелой. После третьей ребята намек поняли: и не пытаться защитить головы.

– Откуда? – растерянно пробормотал один из лучников.

Четвертая стрела порвала его тетиву.

– С другой стороны-то... Сколько ж их?

Пятая просвистела в ладони от уха предводителя отряда. Судя по глазам парней, они явно не понимали, как в этих жиденьких зарослях пряталось минимум пятеро стрелков.

– Сдавайтесь, – спокойно объявил Арджуна. Повторять не пришлось.

– Так ты один? – от обиды голос главного, веселого рыжего вояки, который посмеялся над предположением об осаде, аж зазвенел, составляя конкуренцию беспечной весенней пичужке в кустах.

– Таким олухам, как вы, и одного много, – презрительно скривился эльф и лениво, будто бы никуда не торопясь, собрал все валявшееся на земле оружие. Придирчиво осмотрел мечи, попробовал кромку лезвия симпатичного удобного фальшиона, смерил привычным убийственным взглядом предполагаемого владельца, одного из лучников: – Нерадивая баба за кухонным ножом лучше следит.

– Дык это... Я ж это... Давеча, перед выездом... – почему-то принялся оправдываться бедолага.

– Перед своим хозяином мямлить будешь, – остановил поток невнятных извинений Арджуна. Помолчал, любуясь нежным зеленым листочком на нижней ветке ясеня, задумчиво провел губами по темно-красным капелькам на тоненьких ниточках метелки и бросил в пространство: – Если доживешь, конечно, – опешившие от несколько позорного пленения воины совсем приуныли. Эльф изобразил наиболее сочувственную из своих улыбок и подбодрил их: – До ночи точно доживете. Ну, поднимайтесь, не калеки, сами, сами! Отдохнем в овражке тут, в двух шагах, подождем, кто из командования мимо проезжать будет... Шевелитесь! Нет, а ты постой. Моя стрела тебя все-таки задела? Дай-ка... Пустяк, царапина. Наконечник не отравлен... Вроде бы. Да, точно, эти не травил.

К закату Арджуна уже достоверно выяснил, какие настроения царят среди вояк и дворни Теодора, с кем тайком от родителей потрахивается его младшая дочка, какого отменного эля хозяин выставил на пиру месяц назад, сколько в арсенале замка лонгбоу, арбалетов – кстати, полгода как запрещенных, – и аркбаллист, а также что именно запросил себе в подарок на день рождения старший сынишка рыжего предводителя.

– Один из моих учеников отлично режет по дереву. Думаю, смастерит он твоему сыну такую птичку. Дешево не возьмет, сам понимаешь, времена нынче какие...

Рыжий заулыбался, потеряв всякую бдительность, но вдруг словно вспомнил о веревках на руках и ногах и тяжко вздохнул:

– Это коли ты нас не перебьешь.

– Даже если перебью, девятилетний малец разве за тебя в ответе?

Небо едва налилось глубокой чернильной теменью, когда в овражке объявились командир третьего отряда Фёна Мариуш и его прелестная супруга Петра. Могучая красотка крепко обняла Арджуну, чего не позволяли себе ни невозмутимая Мария, ни безбашенный Саид, раскудахталась по поводу «бледненьких» пленников и села у костра – кашеварить. Оба командира отошли на приличное расстояние.

– Давно ты их маринуешь? – полюбопытствовал Мариуш, и Арджуна с удовольствием отметил ехидные искорки в глазах товарища. Прощание с холостяцкой жизнью явно пошло ему на пользу.

– С полудня. До рассвета их продержать – и пусть возвращаются в замок?

– Пожалуй. Какие новости?

Арджуна пересказал все, что вытряс из своих пленников, и спросил в свою очередь, не деловое, семейное:

– Вы вдвоем по княжеству шастаете. Где маленькую оставили?

– Да они на пару с Радко Болотище потихоньку разносят.

– Вот ведь... А только деревню заново отстраивать начали.

Крынка звучно стукнулась о землю и разлетелась на несколько крупных красивых черепков. Остатки молока быстро впитывались в почву, и лишь маленькая лужица белела в самом большом осколке. Пятимесячная девчушка, которой при первом знакомстве давали никак не меньше восьми месяцев от роду, растерянно округлила ротик и глазела на результаты своего скромного взбрыка. Богдан покачал малышку на всякий случай и обвел взглядом двор. Не с его же спиной вскакивать да каждый пустяк прибирать. Наконец, он обнаружил искомое и зычным голосом извлек правнука из кучи сорняков:

– Радко! Поди-ка сюда.

Ребенок, разумеется, с любопытством косился на глиняные черепки, но покидать свое убежище не спешил. Лукаво блеснул карими глазенками и отвернулся, мол, я не Радко, не меня звали, и вообще, дела у меня тут. Важные.

– Радко, а ну живо ко мне, – тихо и грозно потребовал бывший глава сиротского приюта.

– Фен’ир! – кликнул мальчишка своего рыжего друга и няньку. Ну, чтоб уж не в одиночку страдать.

Пес примчался, кажется, со стройки у соседей, весь в опилках, щепках и с улыбкой от одного лопушистого уха до другого. Вылизал руки двуногому приятелю, цапнул за штанину и коротко гавкнул: чего хотел-то?

– На молоко, – Радко ткнул пальчиком в сторону осколка. Сам взял в руки отбитое горлышко и сокрушенно покачал головой: – Ай-яй-яй, Адель, ай-яй-яй! Низя.

– Адель нельзя, говоришь? – весело фыркнул Эрвин, который принес с общей деревенской кухни поднос с кашей для Богдана и, если повезет, его правнука. Радко поднял к менестрелю невинную, честную и оскорбленную в лучших чувствах мордашку. – Что смотришь, сама чистота? Кто давеча добаловался до того, что миску разбил, а?

– Кто? – удивленно отозвался ребенок и захлопал длинными ресницами.

– Мда. Чудовище лохматое, у тебя совесть есть?

– Неть, – развел руками Радко. Опустил глаза, ровно размышлял о чем, шкодливо глянул исподлобья и нараспев протянул: – Есть.

– Да? А где? – поинтересовался Богдан.

Радко покрутил головой, похлопал себя по бокам, сунул руку в мешочек на поясе, где лежал Златогрив, и взвешенно ответил:

– О туточки.

– Я не хочу даже предполагать, ребенок, что за совесть ассоциируется у тебя с Али, – пробормотал Эрвин – и откинул голову на плечо подошедшего к нему со спины мужа. – Идем на болото?

Всю грязную работу сделали еще третьего дня, когда в деревню наведывались к сыну Саид с Гердой. Оборотица помогла безошибочно найти останки убитых во время бунта в Болотище, а Саида, как и его братьев, когда те еще жили в лагере, частенько использовали в подобных мероприятиях. Всем троим помогал явиться на свет Рашид, и, видно, поэтому мальчики с детства были напрочь лишены страха перед мертвым телом.

Дело в том, что братская могила находилась за пределами обнаруженного Гердой незамкнутого магического круга, а для их целей требовалось подтащить кости поближе. За прошедшие почти четыре года и от воинов, и от мужиков мало чего осталось. Разве по кольчугам отличали одних от других. Молодые и крепкие что телом, что нервами справились бы без них, но Эрвин почему-то не сумел уйти, отвернуться... и теперь старательно рассматривал цветущее, залитое солнечной свежестью болото, вытесняя срочно состряпанными метафорами и сравнениями давешние образы.

– Болото... Ты знаешь, оно в чем-то сродни нам, нашему делу, – заметил Шалом и остановил супруга у края топи. Эрвин присел на корточки, рассеянно тронул мелкие бледные цветки незабудки. Травник опустился рядом с ним. – К нему ведь тоже несправедливы. Сколько презрения в сравнении с ним чего-то темного, дряхлого, худших человеческих черт, в параллелях между провинциальностью, местечковостью и болотом, в паническом страхе перед трясиной, в том, сколько нечистой силы по поверьям здесь обитает...

– Простые смертные не чета тебе, чародей, – усмехнулся менестрель. – Я бы тоже не на всякое болото рискнул сунуться без твоей поддержки. Или они зря боятся?

– Не зря. Но все же обидно. Ведь сколько из него берут. Железо, клюкву, торф, белый мох, десятки растений, которые спасают от хворей... И это лишь то, что нам известно.

– И ты хочешь сравнить эту несправедливость с несправедливостью по отношению к рабочему люду? С тем, что дают они своим хозяевам, которые упрекают их в невежестве и грубости? – Эрвин сорвал тоненький стебель и провел блеклыми капельками цветков по ладони мужа. – Ну и кто из нас двоих поэт?

Они брели, осторожно ступая по сухим кочкам, и тревога, жуткие воспоминания уходили прочь. Солнечный свет вовсю хозяйничал между едва зазеленевшими и вовсе безлистыми, мертвыми ветвями, выхватывал в траве розовые жемчужины подбела, сизые головки фиалок, скромные венчики клюквы, весело играл на поверхности воды, и все это бледное очаровательное безмолвие искрилось и сияло, и манило, манило... Действительно – топь.

– Эрвин? – изумленно охнул Шалом, когда муж внезапно резко остановил его и прижал к себе с недвусмысленной откровенностью. Вместо ответа Эрвин жадно припал к любимым губам.

Кое-как они сумели оторваться друг от друга. В деревню стоило вернуться засветло. Добрели, старательно не соприкасаясь руками, до высокой мертвой ели, у корней которой бил магический ключ. Это прекрасное дерево держалось долго, очень долго и упало, по всей видимости, совсем недавно, во время урагана.

Пока Шалом разжигал костер из особым образом сложенных веточек, пока готовил компоненты ритуала, Эрвин пытался уловить смутный образ, который вертелся на кончике языка и не давал покоя. А потому он не сразу обратил внимание на то, что именно разложил чародей на небольшом деревянном подносе, расчерченном знаками.

Посреди нарезанных корневищ, мелких обломков еловой коры, змеиной кожи и лягушачьих скелетов лежала...

– Шалом? Эта кость – она же...

– Да, из числа прочих эксгумированных костей. Да, ты верно догадался, эти компоненты совершенно точно проходят по разряду черной магии. Но белой магией очень сложно вызвать образы усопших и тем более ими управлять.

В черных матовых глазах не было ни намека на страх, отчаяние или злобу. Лишь спокойное родное тепло.

– Ты не боишься впасть в грех чернокнижника?

– В нашем мире и с тобой – нет, не боюсь. А теперь, любовь моя, помолчи и постарайся держать себя в руках, когда увидишь покойников.

От сладкого запаха фрезий кружилась голова. Или от того, что она предала собственных родителей? Или от того, что не без ее помощи первый, пусть и весьма скромный, замок оказался в руках восставших?

– Я даже не спрашиваю, Марлен, как ты могла... Нет предела человеческому вероломству, – простонал Фридрих и уронил голову на руки. Каштановые с благородной проседью кудри рассыпались по белому кружеву манжет, весь барон, казалось, вот-вот рассыпется, осядет на пол безжизненной грудой изысканных тряпок.

Амалия, которую совсем недавно привели в чувство, тихо рыдала, свернувшись в клубок на тахте у потухшего очага. Камилла сидела подле матери и усердно изображала горе. Отец искренне полагал, что накануне она по доброте душевной упрашивала его впустить на одну ночь опальную тетушку Марлен.

Собственно, так оно и было. Камилла лишь подсказала тетушке, какое вино предназначено для воинов. Остальное Марлен сделала сама.

– Ой, нет предела, – серьезно подтвердила арфистка. – Братец, голубчик, так ты добровольно отдашь мне ключи от своего скромного арсенала и не менее скромной тюрьмы, или мы перейдем к менее ласковым методам? Заметь, это твои люди сейчас маются в сарае, связанные по рукам и ногам. А от снотворного, поверь, им будет очень противно отходить без возможности встать и размяться. Отдашь ключи – мы их культурно посадим под замок, пускай гуляют за решеткой, сколько душе угодно.

Барон молча отвернулся к окну. Со двора доносились песни, крики и какой-то грохот.

– Ну, как у нас дела? – в двери показалась кудрявая голова Саида. Лучник цепко оглядел гостиную, быстро пересек ее и поклонился Марлен, сложив ладони перед лицом. Какой узнаваемый жест... Его отец тоже когда-то... Однажды она привыкнет. Саид виновато улыбнулся: – Марлен, радость моя, подсоби что ли Хорьку, он один со своей свободолюбивой компанией не управится.

– А я что?

– Так на тебя ихний белобрысый красавец запал! Построй ему глазки, упроси не все погреба разорять... ну, не за один вечер хотя бы.

– Как это унизительно, дорогой пасынок!

– Я тебе бусиков еще нарежу...

– Купил свободную женщину за цацки, – Марлен стукнула ладонью по кудрявому затылку и махнула рукой в сторону родственников: – Ключи тогда сам выманивай.

Как только за сумасбродкой закрылась дверь, простой, как медный грош, лучник подобрался и жестко, тихо потребовал:

– Ключи, барон. Будь любезен.

Фридрих лишь скривился в ответ.

– Ключи. Третий раз просить не буду.

Адски острое холодное лезвие оказалось у самого ее горла. Сильная мужская рука скрутила ее роскошные локоны, не больно, но надежно, а в знакомом, вечно смешливом и добром лице Саида мелькнуло что-то такое, от чего на миг Камилла поверила: а ведь может зарезать, и все это – не представление, не умелый розыгрыш.

Бледный, белее фрезий барон дрожащими руками вскрыл тайник в углу комнаты и швырнул тяжелую связку к ногам фёна.

– Добрый вечер, господа! – непринужденно поздоровалась с бывшими хозяевами Герда, а сердце Камиллы, как поется в избитых балладах, пропустило удар. За прошедшие годы она ни разу не видела свою бывшую служанку, но оно и понятно. Герда вышла замуж, родила сына, помимо этого была завалена обязанностями травницы... И куда подевалась прежняя дворовая девка? Пепельная коса все та же, а серые мягкие глаза смотрят прямо, чуть заостренный изящный подбородок поднят гордо, и чудится в ее слишком тонких для крестьянки чертах что-то пугающее, дикое.

– Пламя милосердное, – еле ворочая языком, выговорил окончательно сбитый с толку, запуганный, запутавшийся барон.

Тем временем Герда о чем-то коротко переговорила с Саидом, тот мимолетно поцеловал руку жены и вылетел прочь из гостиной. Девушка достала из чехла на поясе боевой нож, еще раз мило улыбнулась бывшим хозяевам и попросила их без глупостей проследовать в спальню.

– Но там же... наши, – пролепетал темненький мальчишка лет семнадцати. Лук упорно не сгибался в его нетвердых руках, и петля тетивы никак не хотела накидываться на ушко.

– Кто – наши? Крестьяне? – пока еще терпеливо спросил Саид.

– Ну... да.

– И поэтому они не будут стрелять в нас, в тех, других крестьян, что укрылись в замке? Чья стрела убила дурного пацаненка, который полез на стену?

– Не знаю...

– И я не знаю. Разговоры прекратить! Собираем луки и на позицию! Хорь со своими уже с десяток положил, пока мы тут лясы точим!

– Ага, держи карман шире! Они, небось, тоже глаза имеють! – зло выплюнул другой крестьянин, угрюмый и на диво уверенный в себе. Саиду с самого начала нравилась эта его уверенность. – Правы были вольные братья, а мы не верили... Вы, фёны, шибко от господ не отличаетесь!

В ворота тяжело бухнуло. Когда таран притащить успели? Почему вообще ускакавший было со своими немногочисленными, но отлично обученными людьми Георг вдруг воротился в родной замок – до того, как захватчики успели укрепиться в нем, навести порядок, выволочь и настроить давно не стрелявшие метательные машины? Не исключено, что кто-то предал, но подобные вопросы сей момент его, Саида, не касались. Он должен был вывести на защиту своих людей, чье обучение еще зимой вверил ему Арджуна. А они, вчерашние крестьяне, углядели среди нападавших рекрутов, подневольных крепостных – и заволновались, зашептались: годится ли стрелять по этим несчастным?

– Отряд, луки собрать! На стену – за мной! – рявкнул Саид, понадеявшись, что в горячке боя его подчиненные забудут о своих сомнениях.

Относительно невысокие стены, устаревшие и давно не перестраивавшиеся, так как замок Баумгартенов много лет назад утратил свою оборонительную функцию, оказались и счастьем, и проклятием. Попасть с такого расстояния в цель было проще, и меньше стрел расходовалось впустую. Но и в них попадали... Трое раненых, причем один – тяжело. И еще – в мягком свете позднего весеннего заката защитники прекрасно видели тех, в кого целились.

– Там сосед мой! Ты соседа моего убил! – вновь заорал угрюмый, отшатнувшись от края стены.

– Твоего товарища чуть не убили, – пришла на выручку мужу Герда, которая, оказав первую помощь тем, кто во время нападения Георга был почему-либо снаружи замковых укреплений, примчалась к лучникам. Она только что извлекла хитрый наконечник из плеча раненого.

– Собрать стрелы, – распорядился тем временем Саид, давая передышку двум самым уставшим бойцам. Ошалел, когда увидел. Скомандовал: – Лестницы! – снял одного, другого, третьего... Первую лестницу отбили.

– Ты слышишь?! – не помня себя от ярости, проревел угрюмый. – Надо... – он не договорил. Саид снова выстрелил и, прежде чем товарищи принесли ему новых стрел, успел врезать по лицу своему взбунтовавшемуся подчиненному:

– На позицию. Живо.

– Командир! Со стороны вольных какое-то затишье! – крикнул темный мальчишка.

– Герда, сбегай. Может, раненых много? Если опасно – не суйся, бегом сюда.

Серый родной взгляд, пепельная коса мелькнула – и пропала за поворотом лестницы. Саид почти не гнувшимися от усталости пальцами в очередной раз натянул тетиву. Угрюмый, по щекам которого катились тяжелые капли, встал рядом.

Ворота уже начали трещать, но лучники отогнали тех, кто держал таран, а другие крестьяне укрепили створки изнутри. Правда, упавшей от последнего удара тарана балкой придавило ногу одному мужику, а Герда лишь наскоро осмотрела ее, обработала и замотала, приложив к лодыжке деревяшку. То ли сломана, то ли нет... Некогда. Вдруг у Хорька и остальных вольных братьев беда?

Когда Герда увидела то, что увидела, она больно ущипнула себя. Не могла поверить, что это – не бред.

Вольные, целые и невредимые, спустились со стены и совещались. Или дискутировали. Что-то в этом роде. Хорек драл глотку и бурно жестикулировал, белобрысый поклонник Марлен хмурился от ее колючих, злых выпадов, а потом поворачивался к тем товарищам, что предлагали не биться против людей Георга, среди которых оказались рекруты, а пойти на переговоры.

– Мы час назад пытались договориться! Из башки вылетело?! – крикнула Марлен.

– Еще разок попытаться бы...

– А может, это, к ребятам-то со стены обратимся? Может, они по нам стрелять перестанут, а? Как это говорится... сагитируем, во.

– Белены объелись? Да их рыцари тут же мечами погонят! Ребята, да на стену же! – взмолился Хорек. – Там...

– Пять убитых, с дюжину раненых, – отчиталась Герда. – Парни Саида отбили лестницы, сейчас лестницы будут у вас.

Хорек и Марлен беспомощно переглянулись.

– Значит, это... Марлен, беги вниз, организуй на стену всех подряд против лестниц. Герда, к Саиду, скажи ему, что... – и Хорек безнадежным жестом обвел своих вновь заспоривших товарищей. – И обратно давай. Тут раненых больше будет.

Ночью в замке Баумгартенов воцарилась тишина. Атаку отбили и не просто отбили, а положили большую часть воинов. Кроме Георга и еще пары или тройки – те ускакали. Рекруты тоже разбежались, хотя со стены им предлагали сдаться и обещали не только не казнить, но и рассмотреть возможность амнистии. Со стороны защитников потеряли тринадцать человек убитыми, со стороны нападавших – больше трех десятков. Раненым с обеих сторон оказали помощь, напоили обезболивающим и снотворным, и мучительные стоны не нарушали покой этих стен.

В башне у ворот маялись от бессонницы Саид, Герда и Хорек. Марлен какое-то время хорохорилась, но она была старше и не столь выносливой, как остальные трое, а потому отрубилась, свернувшись в клубок на ворохе соломы в углу.

Саид и Герда сидели в обнимку и то словами, то жестами и взглядами зализывали друг другу раны. Сегодня впервые под командованием Саида погибли двое из вверенных ему людей. Сам он, хоть и лез в самое пекло, не получил ни единой царапины и чувствовал себя ужасно виноватым перед погибшими. Герда впервые потеряла раненого – он умер у нее на руках.

Хорек молча хлестал вино из запасов барона Баумгартена и время от времени бросал короткие фразы. Ошалевшие от усталости и непривычной, тянущей боли супруги заподозрили неладное лишь тогда, когда услышали рваный характерный всхлип.

– Что же ты, милый? – ласково спросила Герда.

– А то, что сволотой и предателем себя чувствую, – сквозь зубы выцедил Хорек. – Я ж все не слушал, не слушал... ни вас двоих, ни командира вашего. Все на благодать свободы надеялся. Ну и... мои же товарищи сегодня отсиделись, пока вы... пока ваши...

– Эй... Ну, не надо... Ты не их командир, ты просто товарищ им... – Саид запнулся. Сколько раз он находил слова утешения или поддержки – для мамы, Герды, Арджуны, других своих друзей, а тут как-то все слова растерялись. И не потому, что в глубине души он винил в чем-то Хорька. Не винил и не осуждал. Просто силы закончились.

Холодный хлесткий ливень вымочил ее до нитки, но Зося и не думала жаловаться. Поначалу вешнее тепло радовало ее, намерзшуюся за зиму во время бесконечных разъездов, но постепенно в голову закралась мысль: а не к засухе ли эта солнечная щедрость? Мало им восстания, еще не хватало неурожая. Но вот хлынул долгожданный дождь, а до бывшего замка Баумгартенов оставалось не больше часа. Ничего, скоро отогреется.

Хотя веселого в общем срочном собрании организаций предвиделось мало. Да, они удачно, буквально с наскоку взяли этот плохонький, слабенький, а все ж таки замок. Еще несколько крепостей осаждали без осады, подобно замку Теодора, до Шварцбурга не доходили тревожные вести – а как же, второй отряд Фёна практически в полном составе выделили под задачу перехвата посланцев и отстрела голубей. Долго, конечно, в неведении главная цитадель княжества оставаться не могла, но до того они рассчитывали укрепиться в других местах. Опять же, тыл, основной лагерь переместился из гор в Болотище, а кто сунется в мертвую деревню? Ну, пусть суются. Укрепляли ее тоже на совесть, а, кроме того, Шалом расстарался и создал жутенькую защиту с помощью иллюзорных покойников.

На фоне этих побед крестьянской войны неизбежные поражения и потери смотрелись не так страшно... как самое главное поражение. А именно – внутренние разногласия между группировками восставших. И Зося знала, знала, что ждет ее там, за выросшими из серых буйных потоков стенами.

В гостиной благородных Баумгартенов шумели, смеялись, обнимались, переругивались и пихали друг друга представители пяти организаций: фёны, деревенская секция «Алых платков» и три объединения вольных братьев. В закромах замка было по-весеннему скудно, но они не ныли: пирожки с картошкой и яблоками, сало и кашу уплетали за обе щеки так, что аж хрустело.

В очередной раз едва не передрались из-за согласования действий: вольные братья из двух объединений настаивали на том, что надо сражаться вроде бы за одно, но рядышком, люди Хорька были смурные и часто отмалчивались. «Алые платки» долго совещались, но в конце концов поддержали необходимость создания единого центра управления.

После до хрипоты спорили о том, как организовывать власть и работу на подконтрольных восставшим территориях. А за последние недели к ним добровольно переходили целые деревни – одна за другой. Куда девать основные силы: на посевы, повседневные нужды, на помощь бойцам? Обсуждение зашло в тупик, вольные не сдавали позиции, даже «Алые платки» подумывали о том, что освобожденные крестьяне вполне заслуживают эту самую свободу здесь и сейчас.

– Ну, фёны, что же вы молчите? Вы за свободу двадцать с гаком лет воюете! Зазря что ли?!

– Да, мы долго за нее сражались, – с усмешкой ответила Зося. – И мы не хотим слишком легко ее потерять. А мы потеряем обретенное непременно, если попытаемся жить во время войны по законам мирного времени.

– И чего теперь, в поле не выходить? Так с голодухи перемрем!

– Почему же? В поле – выходить, обязательно. А все остальное подчинить военным задачам. Нужны срочно армии в такую-то точку к такому-то сроку продукты? В лепешку расшибись, а сделай. Нужны сапоги на такое-то количество ног? Пошейте. Нужна ткань на портянки для воюющих – вынь да положь. Или вы с кровавыми мозолями да голыми пятками воевать собрались? Как атака под Перепутьем из-за дурного оснащения захлебнулась, напомнить?