Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 61 страниц)

– Повеселился? – угрюмо спросил Марчелло, подбросил дров в огонь и повесил над пламенем котелок с водой.

– Скорее, согрелся. А так... мало веселого в связывании фонарей на площади перед ратушей.

– Зачем?

– Символ паутины бедствий, опутавших Пиран. Художественно? – зеленые глаза озорно сверкнули, а разрумянившиеся от мороза щеки так и манили обжечься о них. Пальцами. Губами.

– Тебе виднее. Ты у нас художник, а я всего лишь зануда-историк, и мои выводы о том, какие действия значимы для сопротивления, а какие всего лишь сотрясают воздух – так, звук пустой, – нет, нельзя, не касайся, это же не глупая перепалка, а принципиальный, серьезный спор.

– Да, и ты как историк считаешь, что окончательная проверка теоретических посылок происходит на практике. Я послушный ученик, тебе не кажется? – усталость в опущенных плечах, жемчужные брызги подтаявших снежинок в черноте волос, знакомая сталь в шелковом голосе. Озябшие пальцы в его собственных теплых ладонях.

– Не всякая бестолковая беготня по улице является практикой, ты не находишь?

Доверчивая улыбка близко-близко, и смуглая кожа мягко отливает бронзой.

– Звереныш, может быть, мы сначала дообнимаемся, а потом продолжим ругаться?

– Согласен, – с облегчением выдыхая во влажные спутанные локоны.

Вода в котелке забурлила, и Марчелло нехотя разорвал объятия, чтобы заварить травы. И невольно зацепился взглядом за ошейник с поводком, который будто случайно брошенный лежал на лавке. Как раньше его не заметил? Рука сама потянулась к жесткой коже, и он вернулся к любовнику, зажимая в руке эту игрушку, что Али подарил ему еще ранней осенью, до бескормицы и сумасшедшего накручивания цен.

– Ты так зол на меня, что без него боишься заспорить раньше времени? – тихо засмеялся художник и прижался губами к шее любовника за миг до того, как ее пленил собачий ошейник.

– Нет. Просто хочется.

Вьюга за окном завывала все тоскливее, но несколько поленьев все же добавили комнатке тепла. Или это просто объятия? Они долго молчали, склонив головы на плечи друг другу, а после пили скудно заваренный травяной чай вприкуску с хлебом, и Марчелло не сводил взгляда с поводка, который мягко сжимал в руке Али. Странная, чарующая игра, маленький секрет на двоих и то неподвластное рассудку ученого чувство, когда в сковывающей горло жесткой коже дышится легко и свободно.

– Али, я понял.

– Да, солнце?

– Дело не в том, что ты хочешь сдружиться с как можно большим числом союзников. Дело в тебе самом. Ты очень изменился после того, как уехали Эрвин и Шалом.

– Правда? Объясни, я не замечал.

– Али, вспомни, тогда, во время эльфийских погромов ты был образцом осторожности, ты удерживал меня от бездумных благородных порывов и участия в чем-либо ради участия. А теперь ты рвешься, просто рвешься куда-нибудь, где что-то происходит, где пахнет опасностью. Когда ты в драке выкрал амулет... разве не смог бы ты его выкрасть иначе? Ну, скажи?

– Наверное, смог бы, – тускло откликнулся враз померкший художник.

– Смог бы, но не стал. Тебя мучит совесть? Тебе плохо из-за того, что погиб Ганс, что погибло еще несколько твоих товарищей? Из-за того, что Саид едва не остался без руки? Чего ты ищешь? Если не героической смерти, так хотя бы героических ран?

– Ох, Марчелло...

– Так нельзя, habibi, ты сам всегда твердил мне об этом, – безжалостно продолжал историк. – Важно не то, сколько людей погибнет, добиваясь перемен, важно то, каких перемен они добьются.

– Кажется, это мне пора на поводок? – грустно улыбнулся Али.

– Нет. Кажется, нам обоим пора спать. Вместе.

– Вместе.

Комментарий к Глава 17. Али. Время точить клыки Ошейничек от Smart_Fox ;) http://s020.radikal.ru/i720/1502/51/1f98a68fa2eb.jpg

====== Глава 18. Саид. Время точить мысли ======

Камушек на ладони будто бы и не шибко тяжелый, но и не пустяк. Зося задумчиво перекатывает его между пальцами и откладывает к горке уже выбранного из гречки сора. Сколько таких на мешок наберется, по цене крупы купленных?

– Только в соседней деревне холера отбушевала, только объяснил худо-бедно, что воду кипятить надо, где чистоты больше требуется, о том, как бы за колодцами лучше следить, поговорили! Согласились ведь, пламенем клялся староста, что все рекомендации мои выполнит. И что в итоге? – Раджи горячится вопреки привычной рассудительности, а Зося знает: за полтора десятка лет медицинской практики он так и не привык к напрасным, глупым потерям. – Приехали родичи из другой холерной деревни, гостинцев привезли... Догадаешься, ведьма, как они те гостинцы мыли? И в иную хату не ступишь, не измаравшись...

– Ты в деревне холостым еще жил, семеро по лавкам у тебя не сидели, – невесело усмехается Зося, выбирая из колючих ароматных крупинок сорное зерно. – Как умаются порой бабы в поле, за скотиной, маленьких укачать, старшим животы набить, до веника ли с тряпкой под вечер? Лишнее ведро воды принести – и то в тягость.

Тонкие черные брови хмурятся, а ему так идет этот изящный излом, и залюбоваться бы, зацеловать неведомым художником нарисованные линии, кабы не повод.

– Верно, моя мудрая. Я настолько сроднился с нашим бытом, с нашими дежурствами, с тем, как мы стараемся распределить нагрузки, чтобы никто не изнывал от монотонной работы, и порой забываю об этой разнице между ими и нами, – молодой, всего два года назад избранный командир армии по-детски доверчиво сворачивается в клубок рядом с ней и утыкается макушкой в бедро, шепчет отчаянно: – Прости, Зося, мне некому поплакаться, кроме тебя. Иногда мне кажется, что... Мы стараемся бороться с произволом ордена и короны, поддерживать крестьян, политически просвещать их, но на первый план все время выходят совсем иные дела, и я не знаю, что важнее, куда бросать силы срочно, что терпит до завтра, до следующего года... Мы словно камушки в крупе, вроде соберешь в кучку – и видно, а если вбросить обратно в мешок, теряемся.

Она молчит. Ласково гладит уставшего, измотанного бессчетными обязанностями мужа, трогает пальцами не по-мужски аккуратное, маленькое ухо, отводит за него подсыхающий шелковый локон и молчит. Не делится своими догадками о том, что камни в мешке не от недогляду какого взялись, что их обсчитали – по голодной привычке хоть что-то где-то урвать – обсчитали те крестьяне, которые числятся сторонниками Фёна. Может быть, потом расскажет. Когда-нибудь. А сейчас ему и собственная ноша – мельничным жерновом на шее.

Под боком ворчливо зашевелилась Марлен. Она как-то умудрялась ворчать, не просыпаясь, не произнося ни звука. Зося понятливо перевернулась на другой бок, стиснула рукой мягкий женский живот и ткнулась носом между лопатками подруги. Любимой. Как вкусно было ощущать на своих губах мечтательную улыбку, это, мнилось, навсегда позабытое и лишь недавно вновь обретенное слово. И вспоминать. И благодарить. За то, что был. За то, что подарил ей и продолжал дарить даже сейчас, легко прорезая хрупкими огарками крыльев ледяную толщу времени. Камушки в гречке. Мы теряемся. Нет, любимый, не теряемся. Не мы.

Этот кап Саиду не давался. Нет, вполне сносную чашу он вырезал бы, не страдая и не сражаясь с упрямой деревяшкой. Но по словам Герды выходило, что к узору приглядеться надо было повнимательнее, да и сам он чуял в материале одновременно и загадку, и коварство. А еще Радко, который упорно крутился под ногами, отвлекал, сбивал с толку, прерывал едва зародившуюся мысль, и Саида разрывало пополам между желанием затискать сына и найти не слишком ласковый укорот на его непоседливый нрав.

За шиворот провалилось мокрое и холодное. Саид аж вздрогнул от неожиданности и в последний момент удержал стамеску, едва не срезав лишнего. Круто развернулся, ухватил сына за руку, и маленький кулачок разжался сам собой, роняя на землю комок снега. Карие глаза блеснули хитро и ласково. Вот как с ним Герда управляется, а? Лучник старательно свел брови и плотно сжал губы, четко давая понять ребенку, что шалость шалости рознь. Мальчишка заулыбался в ответ, засмеялся, то ли радуясь взгляду отца, то ли откровенно измываясь над родителем.

– Радко, сынушка, поди к маме! Смотри-ка, у меня для тебя что есть!

Ребенок замер на месте, навострил уши, но оборачиваться и тем более бежать на зов не торопился.

– Мама Златогриву новую сбрую сплела, – заметил Саид, высмотрев игрушку в руках жены, сидевшей у костра в дюжине шагов от навеса, под которым он работал.

Эту маленькую коняшку на колесах расписал для племянника Али и прислал в лагерь вместе с Эрвином и Шаломом. Все деревянное тело лошадки было черным, а грива, хвост и глаза и впрямь отливали золотом. Как объяснили удивленным товарищам старики-супруги, Али увлекся этим видом росписи, когда искал очередной заработок, и с головой ушел в работу после того, как сбежал от Гафура. Что до краски, так на деле изделие сначала лудили, а уж потом отправляли в печь, и от жара серебристая поверхность приобретала золотой оттенок.

Радко влюбился в игрушку с первого взгляда, однако, похоже, подтрунивать над отцом ему полюбилось больше.

– Ой, а Петре-то как нравится... Да, Петра? Дочке твоей что ли передать? Пускай потешится, – задумчиво проговорила Герда, будто и не к сыну обращаясь.

Тонкие густые брови враз слетелись к переносице. Волчонок грозно рыкнул, даром что был в человеческом обличии, и рванул к матери с суровым криком:

– Мое!!!

И так уж месяца два. Поначалу Саида и Герду откровенно беспокоили собственнические замашки любимого чада, но Зося успокоила молодых родителей, рассказав, что ее собственные сыновья аккурат в этом возрасте столь же ревностно оберегали свои немудреные сокровища. А тут – целый Златогрив! Как такое чудо не стеречь? Саид выбрал из-за ворота мелкие комочки подтаявшего снега и вернулся к своей чаше. Работать стало намного спокойнее. И тоскливее.

Боковым зрением Саид заметил, что повалил крупный неторопливый снег. Он глушил шаги и голоса, а может, просто Радко наконец-то задремал. Стамеску для первичной обработки поверхности давно сменил более тонкий инструмент, и непокорные, тесно переплетенные волокна постепенно поддавались натиску резчика. Глаза царапало от долгого напряжения, но Саид все откладывал и откладывал перерыв...

… пока его внимание не привлек недовольный голос Арджуны. Чуть раздраженнее привычного.

– Герда, почему я узнаю о том, где по весне появятся заросли ядовитых растений, случайно заглянув в карту Шалома?

– Я выполняла его задание... Что не так, Арджуна? – удивленно переспросила оборотица.

– Ах, что не так? Оказывается, поблизости от наших секретных троп и точек засад имеется что-то посерьезнее борщевика, а ты не соизволила поделиться со мной этой информацией? – командир Теней негодовал, соперничая с теми самыми травами, которые так его взволновали.

– Но я не знала... Я же нанесла все на карту, как велел Шалом, и не подумала, что тебе тоже...

– Я что, должен тебе по каждому поводу задание выдавать, чтобы ты не поленилась подумать? Герда, ты не в барском доме! Мы не работаем от приказа до приказа, у тебя своя голова на плечах есть!

Саид хмыкнул. Значит, запомнил его несносный командир тот случай с борщевиком. Запомнил и сейчас соотнес с тем, что обнаружил на карте Шалома. Собственно, нетрудно сложить два и два и догадаться, каким подспорьем при планировании и устройстве засад станут эти сведения, но для догадки нужно все время держать в голове эти самые засады. Герда в боевых действиях не участвовала, а он как вернулся давеча в лагерь, так они больше о сыне да о главном вопросе повестки дня разговаривали. Агитация.

– Хорошо, я и на твоей карте все отмечу, – доброжелательно пообещала Герда. – Ты только скажи, где отметить и что в описании тебе надобно.

В плавных линиях чаши, которые подчеркивали красоту естественного узора, Саид отметил несколько мелких ошибок. Что ж, пускай работа отлежится, после подправит. А сейчас появился повод перекинуться парой ласковых с эльфом.

– Верно говоришь, командир! – Саид подмигнул Марте, Марии и заехавшей к ним на денек Петре, присел на бревно рядом с женой, щелкнул по носу зарывшегося в миску со всякой мелочевкой Радко и поднял глаза на Арджуну. – Верно, Герда не в барском доме. А ты знаешь, о чем толкуют те беглые, каких ты две недели на стрельбище гонял?

– Ну? – в вишневой глубине мелькнуло пренебрежение пополам с живым интересом.

Саид покосился на руки любимой, что старательно наносили на карту Арджуны условные знаки с пояснениями, выдержал самоубийственную паузу и объявил, расплывшись в широкой улыбке:

– А хвалили тебя, командир! Мол, как рыцари рекрутов учат, так живого места на теле после не разглядишь, а ты добрый, разок-другой рявкнешь только, ну, иначе-то учебы не выйдет. Они ж дурни безграмотные, им рука покрепче нужна, мол, может, и приложил бы ты их чуток, на пользу бы пошло.

Прекрасное лицо эльфа сделалось мраморным от усилий сдержать улыбку. Арджуна присел на бревно между Марией и Мартой, забрал у последней одну из готовых стрел, придирчиво осмотрел ее и одобрительно кивнул. Ответил Саиду:

– Да, я тебя понял. Разумное замечание. Но... Саид... девочки, у нас все-таки армия. А не богадельня, как однажды заметила Зося. Посмотрите, к примеру, на Хорька. Он – стихийный талант, бывший крепостной, который без всякого образования, подобного нашему, научился организовывать людей, анализировать политическую обстановку, видеть намного дальше своего носа. И что? Что творят с этим его талантом его собственные вольнолюбивые убеждения? Он готов понять, принять и обогреть едва ли не каждого, чужая свобода для него – святое. Как у хорей с дисциплиной, вам напомнить?

– Это другая крайность, – пожала плечами Мария. – Арджуна, мы-то от тебя, кажется, ни поблажек, ни леденцов на палочке, ни слов обходительных не ждем. Но мы постоянно вместе, точно знаем, чего каждый из нас стоит, каково у нас на деле отношение к людям. Со вчерашними крепостными так нельзя.

– Хм. Герда, про твою честь, ты что скажешь?

– Арджуна, ты ж меня с ними не равняй. Мне Саид еще до лагеря опорой стал, здесь меня Шалом и Эрвин как дочь родную приняли. Так-то легче, пожалуй. А и то, – Герда потерлась щекой о плечо мужа. – Помнишь, мы с тобой спорили? Я тебе тогда говорила, мол, жируете, за иголками под языком смотрите. Когда баре-то нас за просто так не то что словом... а кнутом да голодом.

– Ого, волчонок! Не прошло и четырех лет, как ты со мной согласилась! – Саид расхохотался и сгреб в охапку жену и сына, который отвлекся от миски на ленту в косе мамы.

Женщины дружно подхватили веселье, и только Петра смеялась подозрительно тихо. Три года жизни с Мариушем, чья душа была искалечена иначе, но ничуть не меньше, чем душа Арджуны, серьезно изменили нрав этой бедовой дивчины.

– И так не хорошо, и эдак не ладно, – пробормотал эльф, крутя в длинных пальцах наполовину сгоревшую веточку.

– Ты бы передоверил кому это дело, – мягко высказала общую мысль Марта.

– Кому? – Арджуна нервно хрустнул веткой и процедил сквозь зубы: – Радко и так отца не каждый день видит. А беглых наших не меньше, чем по две недели кряду учить надо.

Тени и Герда переглянулись.

– У нас армия, командир.

Теплое дыхание коснулось заледеневшего стекла, протопило крошечное озерцо посреди тонких белых ветвей и причудливых цветов, мягко потянуло прозрачное пятнышко в разные стороны, открывая мир, который засыпало огромными пушистыми хлопьями. Камилла потерла пальчиками окно, снова подышала на него – зачем? Надеялась увидеть снежных коней, запряженных в серебряные сани, и величественную фигуру в белой шубе? Пустое. Королева зимы давно уронила осколок льда в ее сердце.

Девушка вывела одну-единственную букву поверх мудреного узора, торопливо стерла ее и вернулась к зеркалу. Окинула свое отражение равнодушным взглядом: прелестная фигурка в белом платье, сшитом по последней моде, никаких пышных юбок, свободные легкие складки невинно подчеркивают линию бедер, пенные оборки чуть вздымаются на груди. Продуманно выбившиеся из прически каштановые локоны обрамляют высокую гордую шею, перламутровый кулон на жемчужной нитке игриво покоится между изящными ключицами. В меру умное, в меру наивное личико. Хороша, с какой стороны не глянь, а хороша. Сегодня за обедом это непременно отметят очередные гости, очередные холостые юноши распустят перед ней хвосты, Георг в очередной раз едва уловимо скривит губы, невольно сравнивая поплывшую беременную супругу и свою воздушную сестрицу. Скука!

В дверь неуверенно постучали. Новая служанка.

– Госпожа Камилла! Госпожа Амалия вскорости к столу просит!

– Спасибо, милая! Передай маме, что я почти готова.

На подушке посреди вороха одеял, из которых она вылезла не больше часа назад, лежал раскрытый томик в простеньком переплете. Камилла присела на краешек постели, стараясь не смять платье, и взяла в руки книгу. Сухие строгие фразы обжигали тонкие пальцы, и остаться бы в спальне, дочитать накануне полученный труд некоего Марчелло Пиранского, что напечатали здесь, в Черном Пределе, в подпольной типографии, но гости, приличия... Когда-то родной, до каждой ниши, каждого закутка обожаемый дом успел стать холодным и скучным. Иногда она ненавидела свою собственную Снежную Королеву, невысокую зеленоглазую женщину с белыми волосами, втиснувшую в ее сердце этот проклятый осколок.

Последние розы увяли с месяц назад, а до выгонки гиацинтов было еще далеко, но Амалия не отчаивалась. Если в предыдущие годы она компенсировала отсутствие букетов в гостиной лишними подсвечниками, то нынешней зимой она пристрастилась мастерить цветы из ткани и бисера, а на каминной полке появилась плетеная корзина с искусно вырезанными деревянными цветами. Подарок дочери, которая заказала их у какого-то мастера.

– О, это платье из Йотунштадта? Какая прелесть!

– Камилла, да ты столичная модница! Тебе бы в нем на королевский бал, нет-нет, не красней, милая, уверяю, ты имела бы огромный успех!

Георг закономерно отреагировал на это щебетание, галантно целуя руку сестры. Чтобы скрыть гримасу досады, не иначе. Он-то так и не сумел покинуть захолустье Черного Предела и вырваться в столицу.

– Благодарю, – мягкая улыбка и легкий поклон младшим дочкам Теодора. Старшая, супруга Георга, смотрела на Камиллу с откровенной завистью и явно не думала сейчас ничего хорошего ни о своем замужестве, ни о своей беременности.

Заученные фразы, движения, поклоны. По бокалу вина, а после – за стол, уставленный серебром, хрусталем и фарфором. Запеченный целиком поросенок, забитая на недавней охоте дичь, яблоки в меду, ромалийский овечий сыр. Ты уже читала венок лунных сонетов? Ах, дорогая, в вашем замке всегда есть, о чем побеседовать с утонченными людьми!

– … подавили совсем недавно, двух недель не прошло! Что Вы теперь скажете, добрый мой Фридрих? Помнится, когда-то Вы сомневались в том, что чернь чувствует себя в нашей стране чересчур вольготно.

А вот это уже интересно. Кажется, Теодор говорил о недавних волнениях к югу от Йотунштадта. Выходит, все закончилось поражением бунтовщиков?

– Друг мой, простите за бестактность, но спешу Вам напомнить: Вы когда-то говорили об опасности у нас, в Черном Пределе, и даже в свое время проверили несколько своих деревень. Но ведь ничего не нашли! А единичные вспышки недовольства низших сословий бывали всегда и гасли столь же быстро, как и разгорались.

– Нет, Фридрих, это я вынужден Вам напомнить о той деревне, которую после мятежа покинули все селяне... Как же ее...

«Болотище», – едва не сорвалось с языка Камиллы, и девушка торопливо коснулась губами своего кубка.

– Болотище, – любезно подсказал барон.

– Верно, – кивнул Теодор и подался к собеседнику, тяжело упираясь руками в стол. – Многих ли беглых отловил за прошедшие годы наш дражайший сосед?

– По счастью, милостью Его Величества мы теперь можем искать беглых неограниченное время, – миролюбиво улыбнулся Фридрих.

Камиллу передернуло. Как же так, папа?

– Но папа, это ведь ужасно! Что если и нас коснется смута? – воскликнула девушка и обвела мужчин трогательно-испуганным взглядом. – Там Йотунштадт близко, а мы сумеем ли противостоять этому... этому... сброду?

– Ты сомневаешься в наших силах, сестрица? – вскинулся Георг. Ну да, давно мечом не махал, дай тебе повод, милый братец.

– Постой, дорогой зять, незачем одной лишь бравадой сотрясать воздух, – поморщился Теодор – и выдал как на духу то, на что его Камилла, собственно, и спровоцировала. Ей оставалось лишь внимательно слушать и запоминать: просчеты мятежников, удачные ходы рыцарей, использованные магические приемы. И прятать глаза, чтобы никто не заметил в них слишком уж нездорового для нежной барышни любопытства.

– Эй, трещотка! Чегой-то ты с самого Блюмештадта молчишь? – осведомилась у любовницы Зося, когда соизволила вынырнуть из раздумий.

Марлен придержала лошадь, хмуро посмотрела на своего командира и буркнула:

– Холод горло дерет. Ты привычная, а мне еще перед деревенскими песни петь, забыла?

– Не ври, – спокойно ответила ведьма. – Когда это тебе холод хоть пару слов прочирикать мешал?

– Ты у нас малиновка, ты и чирикай, – фыркнула арфистка и тронула пятками крутые бока коренастой выносливой кобылки.

Командир подпольной армии почувствовала, как предательски запылали щеки. Прежде, до той влажной от дождя и поцелуев ночи, когда Зося призналась подруге в своих чувствах, Марлен деликатно не мучила ее комплиментами да ласковыми прозвищами. Зато в последние полгода отводила душу, а сорокачетырехлетняя седая женщина смущалась и краснела, ровно девица.

Но, вероятно, беседа предвиделась долгая, а им обеим говорить и говорить сегодня, а Марлен и вовсе петь. Ни к чему студить горло.

Уже в деревне, в хате главы тамошних смутьянов, они отогревались на полатях в ожидании вечерок, и Марлен грустно обронила:

– Камиллу мою жалко.

– Трудно девочке, – согласилась Зося. – От родных скрываться, день ото дня все больше правды видеть.

– И она одна. Я очень хорошо ее понимаю, я ведь прожила рядом с больным отцом шесть лет. Рядом с ним и в полном одиночестве.

– Но у тебя не было связи с нами, не было друзей из дворян, которые бы сочувствовали нашему делу. У Камиллы уже трое, и это только те, кого она знает лично.

– Угу. Все равно жалко.

Командир покосилась в сторону хозяйки хаты и ее сестры. Обе шили при свете лучины и не думали глядеть на отдыхавших от долгой дороги и стужи подпольщиц. Зося притиснула к себе любовницу и ткнулась губами в слежавшиеся, залоснившиеся за несколько дней локоны. Промолчала. Камилла хотя бы здесь, в Грюнланде, в тепле и безопасности. Что нынче творится в Пиране, как там Али? Жив ли Милош?

– Зато Теодор ей столько наболтал, что его сведениями мы нашим шибко вольнолюбивым коллегам за милую душу носы утрем, – зловредно промурлыкала Марлен.

Постепенно хата наполнялась людьми, и женщины нехотя слезли с теплой печки. Впрочем, с каждой минутой в комнате становилось все теснее и горячее.

Этой зимой барщина остро давала о себе знать скудными запасами, так давеча господские прихлебалы к ним заглядывали, на какой-то там пир лишку зерна да меда отобрали. А почти месяц назад, опять-таки то ли к празднику, то ли еще к чему понадобились хозяину деньги, и он продал пару тутошних мастеров, разлучив их с женами и детьми. Привычное дело за последние годы, но недовольство день ото дня зрело, крепло, и вот уже готов был пробиться сквозь заледеневшую землю упрямый росток сопротивления.

Собственно, первое зарево полыхнуло не в их родном Черном Пределе и ближних к нему княжествах, а неподалеку от Йотунштадта. Кроме того, ходили слухи о каких-то волнениях на восточной границе. Фёнов разрывало пополам. С одной стороны, полнились радостью сердца – от осознания того, что не только приграничье ставит под сомнение авторитет короны. С другой – понимали: без должной подготовки, без продуманных путей отступления бунты были обречены на провал, что и подтвердила нынче Камилла.

Но горький опыт разгрома не пропадет бесследно. Фёны и их ближайшие соратники из «Алых платков», хорей и еще двух организаций изо всех сил удерживали доверявших им крестьян от преждевременных выступлений и призывали добиваться как можно более широкой поддержки населения в каждой мятежной деревне.

Сегодня в этой хате как раз собрались убежденные бунтовщики и вроде бы согласные с ними, но робкие, недоверчивые крестьяне. Рассуждали вслух, спорили, замолкали, объясняли, едва не ссорились, вновь замолкали. Во время очередной пылкой схватки Зося жестом попросила у хозяйки мешочек с крупой и молча подсела к столу, вокруг которого сгрудилась вся компания.

Поначалу на ее странные действия никто не обращал внимания, но постепенно голоса смолкали, и на лицах читалось удивление пополам с сожалением, мол, не тронулась ли командир с усталости умишком.

– Что это? – спросила Зося и указала на камушек, выбранный из крупы.

– Ну, камень, – осторожно ответил хозяин хаты.

– Камень. А пожалуй, что король, – командир достала из мешочка еще несколько соринок, разложила вокруг первой: – А это – верховный жрец, первый советник, другие советники.

В напряженной тишине комнаты слышался шорох крупы, и на столе один за другим появлялись новые негодные зерна, шелуха и камни.

– Старшие жрецы? Рыцари? Воины? – заговорили, осмелев, селяне.

– Они самые, – подтвердила Зося. Набрала полную горсть крупы: – А это – вы, – сыпанула щедро крупу на стол, после еще, и еще, перемешала все как следует и махнула рукой на живописную горку: – Отыщите теперь короля, жрецов, рыцарей.

Осунувшиеся от недоедания темные лица озарил первый проблеск понимания.

– Так вот же он, родименький, чтоб ему, суке, пустые крошки со стола трескать! – весело воскликнул долговязый парнишка и ткнул пальцем в торчавший посреди крупинок одинокий камень.

Домишко дрогнул – сначала от слаженного, яростного, здорового хохота, а после – от новых жарких споров. Камушки эти в каменных ларцах за рвами да крепостными стенами упрятаны, как быть? Каждая соринка – в доспехах, с мечом, луком, арбалетом, ножом, на худой конец. Вилы, топоры? Знали, пробовали, помним Болотище, под Йотунштадтом, вон, храбрых таких раздавили да по деревьям развесили. Горы? Да отступить-то можно, а жрать в горах что?

Далеко не на каждый вопрос находился у Зоси ответ. В конце концов, какой бы боевой опыт ни был у нее за плечами, сколько бы они всем гуртом ни работали целенаправленно в последние месяцы, а за самих крестьян, без них всего не решить. Но тут, по крайней мере, она могла привести примеры, успокоить, обнадежить. Продумают. Справятся. Главное – переломили. Сгорбленные работой, раболепием и самоуничижением плечи постепенно расправлялись.

– Но как же... Братцы, с людями-то мы худо-бедно сладим. А с богами? В Огненной Книге говорится: всякая власть богами дана, жрец-то на каждой проповеди повторяет. Да и я, спасибочки фёнам нашим, грамоте научен, сам читал. Верно, точно так и написано. Это что же, выходит, мы против богов попрем?

Так. А вот тут она недодумала. Ох, балда ты, командир! Зося старательно натянула на лицо понимающую улыбку, начала лихорадочно подыскивать более-менее подходящий ответ – и пропустила тот миг, когда Марлен, небрежно-элегантно тронув струны арфы, лукаво подмигнула растерявшимся крестьянам.

– Ты же сам все и сказал: всякая власть богами дана. Выходит, коли мы сумеем взять власть в свои руки, значит, будет на то божье произволение.

– Нет, Марлен, – возразила Зося, не отказывая себе в удовольствии заметить очаровательное негодование в ореховых глазах. – Не взять. А вернуть себе то, что принадлежит нам по праву.

Изумленную, густую, плотную тишину можно было резать ножом. Зося глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, припоминая. Два мира: тот, где человек является лишь функцией, и мир подлинной дружбы, любви, творчества, труда. Дочитанный вчера поздно ночью труд Марчелло. Насильственный захват власти – сначала древними владыками, после – предками сегодняшних королей. Раз захватывали, значит, было что захватывать?

– Посмотрите на ваши руки. Внимательно посмотрите. На ваши руки, а теперь – вот на эту крупу, эту рогожу, стол, чашки, печь, на эти стены. Кто на самом деле владеет всем? Кто превращает дикие заросли в поля пшеницы? Кто вытесывает из деревьев бревна, строит из них дома, вырезает посуду? Посмотрите, – Зося шагнула к Марлен и погладила дивный резной кулон у нее на шее. – Посмотрите, разве не чудо? У кого в руках власть создавать такую красоту? – командир порывисто сжала ладони стоявших рядом с ней мужиков. Прошлась по хате, касаясь каждого, заглядывая в сверкавшие – то ли от волнения, то ли от слез – глаза. Остановилась и проговорила, чеканя каждое слово: – В ваших руках власть создавать то, чего прежде вас никогда не было и что без вас никогда не появилось бы на свет. Только у вас отняли власть распоряжаться всем этим богатством. Пора бы вернуть себе то, что принадлежит вам по праву.

Комментарий к Глава 18. Саид. Время точить мысли Метафора о камнях и крупе появилась в этом тексте благодаря статье Романа Роздольского «Революционная притча о равенстве людей». Роздольский приводит примеры похожих разъяснений, взятые из агитационной практики Т. Шевченко, польских пропагандистов, российского рабочего И. Мухина, гаитянского революционера Туссен-Лувертюра.

Камни же, которые добавляются в крупу, чтобы обсчитать покупателя, взяты с разрешения Зимы из ее «Проклятия Эсгарота» (http://ficbook.net/readfic/2208537).

Что касается последнего объяснения Зоси, то оно навеяно все теми же неоднократно поминавшимися автором «Экономически-философскими рукописями 1844 года» Карла Маркса.

====== Интерлюдия 4. Страшно ======

Этот сон повторяется.

Своенравный, непостоянный. В один год возвращается дважды, в другой – через месяц. Я помню год, когда он приходил почти каждую неделю.

Он переменчивый. Образы, звуки, ощущения, сюжет – я не могу предугадать, какими они будут в следующий раз. Он постоянный, как смена дня и ночи. Мне снится одно и то же. Каждый год. Всю мою сознательную жизнь.

Золотые струи водопада теплые, ласковые и почему-то пахнут молоком. Я покачиваюсь на мягких волнах и слышу то ли шелест воды, то ли тихое пение. Золотые звездочки вспыхивают и гаснут в тяжелых свежих потоках, скатываются по радуге, с веселым всплеском падают рядом со мной – стоит лишь руку протянуть, и звездочка моя. Но я не протягиваю. Жду чего-то или же просто бездумно купаюсь в этом сиянии, в этой безграничной нежности, которая была от начала моего существования и пребудет со мной до самого конца. Или даже за порогом. Золото, молоко, разлитая в воздухе мелодия...